Текст книги "Последний козырь"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Надо будет у вас эту цитату позаимствовать, – оживляется Татьяна Александровна.

– Я дам вам прочесть всю статью, – обещает Карцев. – У него там много и других столь же иронических определений человеческой сущности и ее возможностей.

– А в преступном мире какова человеческая сущность? – спрашивает Татьяна Александровна. – С каких позиций рассматриваете вы, работники милиции, такое явление, как преступность?

– Преступление – категория социальная… – начинает Карцев, но Татьяна Александровна живо перебивает его:

– Все ясно! Шизофреник или кретин для вас, значит…

– Совсем не значит, – энергично вступает в разговор Стрельцов. – Для меня, во всяком случае, это ничего еще не значит. Я не верю ни в какие врожденные полезные или отрицательные задатки, ни в какие "гены преступности". Главную причину преступности я вижу в микросоциальной среде, говоря ученым языком. А попросту – в ближайшем окружении. Иногда – в семье, чаще – в друзьях-приятелях.

– Это в условиях нашего-то социалистического общества? – иронически усмехается Татьяна Александровна.

– Потому я и употребил слово не "социальная", а "микросоциальная" среда, – уточняет Стрельцов. – Бывший наводчик Козыря Петр Жуков – типичный "продукт" такой среды.

– И никакой биологии? – спрашивает Карцев.

– Я признаю и биопсихологические особенности личности, но лишь как вторичные. Приведу для примера того же Жукова, у которого явно слабая воля, в детстве страдал, наверно, ночными страхами. А как бы это проявилось, воспитывайся он в нормальной среде? Товарищи, наверное, легко уговорили бы его заниматься, ну, скажем, водным спортом, тогда как душа парня к этому не лежала, да и способности могли быть к другому. А так как он рос в семье алкоголика-отца, а потом подпал под влияние такой "демонической" личности, как Козырь, то…

– А я все-таки убеждена, – перебивает его Татьяна Александровна, – что биопсихологические особенности личности недооцениваются. Мне попались как-то результаты обследования преступного мира Москвы в двадцатых годах. Тридцать процентов обследованных оказались психопатами, а у восьмидесяти процентов обнаружились наследственные отягощения.

– Но ведь это когда было! – замечает Карцев.

– Согласна с вами, давно. Но, к сожалению, и теперь у несовершеннолетних, состоящих на учете в детских комнатах милиции, имеются, как мы, медики, говорим, болезненные проявления со стороны психики. А наши криминологи, к сожалению, недооценивают этого.

– Насколько мне известно, – возражает Стрельцов, – во Всесоюзном институте по изучению причин преступности создается, а может быть уже и создана, психологическая лаборатория…

– А нужно бы еще и отдел биологических исследований для изучения генетических, антропологических, физиологических, биохимических и иных особенностей преступников. Разве ты не согласен с этим?

– Соглашусь с тобой, но только в том случае, если таким исследованиям будут подвергаться лишь рецидивисты.

В оживленной беседе на волнующую всех тему незаметно летит время. Когда лейтенант Карцев начинает собираться домой, Татьяна Александровна говорит ему на прощание:

– Я очень рада, что познакомилась с вами, Алексей Ильич. Буду теперь знать, с кем мой супруг работает. Чертовски досадно, что таким толковым, интеллигентным людям, как вы и Василий Николаевич, приходится заниматься столь неинтеллигентным делом, как борьба с преступностью. И ты не хмурься, пожалуйста, Вася. Действительно, это досадно, но, видимо, необходимо…

– Ну, ладно, ладно! – снисходительно прерывает ее Стрельцов. – Будем считать, что ты правильно уяснила наконец основную нашу миссию. Пожелай же нам успеха в поимке знаменитого железнодорожного бандита по кличке "Козырь".

На другой день утром, когда капитан Стрельцов с лейтенантом Карцевым собираются выехать в Прудки, Ковалев вызывает Стрельцова к себе.

– Мне только что позвонил оперативный уполномоченный станции Грибово, – сообщает он капитану, энергично постукивая авторучкой по настольному стеклу, – и доложил, что интересующие нас телеграммы, пришедшие в Грибово со станции Прудки, до сих пор никем не востребованы.

Заметно обескураженный Стрельцов просит у Ковалева сигарету. Неумело прикуривает, затягивается несколько раз и, поперхнувшись дымом, начинает кашлять.

– Я тоже полагаю, что мы не ошиблись. Но каким образом содержание телеграмм стало известно Козырю – это действительно загадка. И вам с Карцевым предстоит ее решить. Вот и подумайте теперь над этим, не забывая, что времени у нас в обрез.

Несколько минут длится молчание.

– А что, если!..

И Стрельцов начинает горячо излагать неожиданно возникшую идею.

Внимательно выслушав капитана, Ковалев сомнительно покачивает головой.

– Вряд ли многоопытный Козырь попадется в ловушку, которую вы собираетесь ему расставить.

– Ну, а что мы теряем?

– Да хотя бы то, что можем насторожить его в случае, если он разгадает наш замысел. Нам ведь многое еще не ясно. Предположений, к сожалению, больше, чем фактов. Можно, конечно, и даже, видимо, нужно допустить, что преступник нашел какой-то способ знакомиться с содержанием посланных ему телеграмм, не получая их. Но все равно остается неизвестным, при каких обстоятельствах посылаются ему эти телеграммы.

– Обстоятельства тут совершенно очевидные… – возбужденно начинает Стрельцов, но Ковалев недовольно останавливает его.

– Не торопитесь, капитан. Давайте обсудим все по порядку. Первым и основным обстоятельством для посылки ему телеграммы следует, видимо, считать наличие ценных грузов в поезде и благоприятное размещение охраны. Так?

– Так, – подтверждает Стрельцов.

Ковалев не торопясь закуривает новую сигарету, усаживается поудобнее и продолжает:

– Наличие охраны без особого труда заметит, конечно, сообщник грабителя на станции Прудки. И сделает вывод – в поезде есть интересующие их грузы.

– В противном случае поезда не охраняются. Ну, а как же он узнает, в каких вагонах ценные грузы?

– В тех же Прудках стрелок охраны во время остановки непременно будет проверять сохранность пломб на дверях.

– Ну, а то, что преступников интересует именно девятьсот восьмой поезд, будем считать фактом, не вызывающим сомнения. Он проходит Грибово ночью. Это должно их вполне устраивать. Какие еще обстоятельства были бы им на руку?

– Погода.

– Да, ненастная и безлунная. Эти необходимые для ограбления девятьсот восьмого условия будем считать почти бесспорными. А все остальное, к сожалению, очень зыбко пока. На станции Прудки ведется наблюдение за девятьсот восьмым? Там не такие ведь благоприятные условия, как в Дубках. К тому же теперь в шесть часов уже сумерки, а это мешает наблюдению за поездом.

– Конечно, пока неясного больше, чем очевидного, – соглашается Стрельцов. – Но в случае удачи моего замысла, хотя и довольно рискованного, все эти вопросы отпадут сами собой…

Ковалев выходит из-за стола, распахивает окно. В кабинет врывается холодный, осенний воздух. Полковник задумчиво смотрит на мокрый асфальт площади с лужицами во впадинах, подернутыми рябью.

"Как бы он совсем не охладел к моей идее… – тревожится капитан Стрельцов. – Дело ведь не только в его личном одобрении или неодобрении, но и в ответственности за принятое решение перед вышестоящим начальством…"

А Ковалев вдруг порывисто оборачивается и восклицает с неожиданным для Стрельцова озорством:

– Э, была не была – рискнем, Василий Николаевич!

Два дня спустя на станции Прудки в ненастный, дождливый день стоит товарный поезд номер девятьсот восьмой. Люки и двери одного из вагонов внимательно осматривает молодой стрелок военизированной охраны. Видно, что он промок и сильно озяб. Даже винтовка, зажатая под мышкой, выглядит как-то очень уж не воинственно.

Тормозная площадка вагона, целость пломб которого он так тщательно проверяет, обращена в сторону движения поезда и нещадно продувается ветром. А в пути на ней, наверно, и вовсе как на Северном полюсе. Поэтому, как только поезд трогается, продрогший стрелок поспешно бежит к тормозной площадке, расположенной с подветренной стороны. Конечно, не положено находиться так далеко от охраняемого груза, но уж больно ненастная погода…

Такая ситуация, казалось бы, почти идеально соответствует условиям, при которых Козырь обычно идет на "дело". Наводчик должен бы сообщить ему об этом. В Грибово, однако, никто в тот день не посылает телеграммы, из текста которой следовало бы, что она предназначена Козырю.

Еще несколько дней спустя условия для ограбления вагона с ценным грузом столь же благоприятны. И опять никто не сообщает об этом в Грибово.

– Что же получается? – с тревогой спрашивает Стрельцов на другой день Ковалева. – Неужели преступники догадались о нашем замысле? Но каким образом? Ни малейшего повода для этого им не дано.

– А почему бы не допустить, что решили они временно воздержаться от грабежей из предосторожности?

– Не похоже это на Козыря…

– Но мы называем этого грабителя Козырем лишь условно: может быть, и не Козырь вовсе.

Только в конце недели было получено донесение, что со станции Прудки отправлена телеграмма до востребования: "Почтовое отделение станции Грибово. Серегину Ивану Петровичу. Дорогой дядя Ваня, мы перебрались на новую квартиру. Пишите нам на улицу Красноармейскую, двадцать три, квартира двадцать. Семен".

– Соответствует это истине? – оживляется Ковалев.

– Так точно, товарищ полковник, – подтверждает оперуполномоченный, дежуривший на станции. – Ценный груз действительно находится в двадцать третьем вагоне девятьсот восьмого, а стрелок на тормозной площадке двадцатого вагона.

– Ну, а отправителем телеграммы, надеюсь, вы тоже поинтересовались?

– Так точно, им оказался небезызвестный нам Семен Орликов.

Спустя полчаса докладывают Ковалеву и из Грибово:

– Телеграмма из Прудков пришла десять минут назад, но за нею никто пока не явился.

– За нею могут прийти и через полчаса. Имейте это в виду и продолжайте наблюдение.

– Ну что ж, наберемся терпения, – спокойно замечает Ковалев. – Тем более что за нею и на этот раз, наверное, никто не явится. Как же узнает тогда Козырь о ее содержании?..

Легко сказать: "Наберемся терпения". Сам полковник после того, как получил донесение из Прудков, не в состоянии спокойно работать. Он встает из-за стола и все время ходит по кабинету, выкуривая сигарету за сигаретой. А время идет… До прихода девятьсот восьмого в Грибово остается четверть часа.

Звонок оперативного уполномоченного раздается лишь после того, как стрелки показывают девять.

– Девятьсот восьмой прибыл, товарищ полковник, – докладывает он, – а за телеграммой так никто и не пришел.

День выдается пасмурный. Дождь льет с самого утра. Дует порывистый холодный ветер, пронизывающий даже сквозь плотный брезент дорожного плаща.

Товарный поезд номер девятьсот восемь только что прибыл на станцию Прудки. Стрелок военизированной охраны, прижимая винтовку локтем к боку, поспешно спрыгивает с тормозной площадки и бежит вдоль состава. У одного из крытых вагонов он останавливается и торопливо осматривает двери и люки.

Через пятнадцать минут девятьсот восьмой снова трогается в путь. Все быстрее мелькают разноцветные сигнальные огни станции, желтые бусинки фонарей главной улицы пристанционного поселка, темная масса лесопосадок, освещенные окна в домиках путевых обходчиков.

В вагоне, который только что осматривал стрелок военизированной охраны, притаился капитан Стрельцов. Он пробрался сюда на одной из остановок девятьсот восьмого: стало известно, что из Прудков в Грибово послана наконец телеграмма с зашифрованным сообщением.

Всю дорогу капитан слышал только глухой грохот несущегося поезда да шорох гравия под ногами стрелка во время редких остановок. Но вот послышались новые звуки. Вроде громыхнуло железо на крыше вагона…

Капитан настороженно напрягает слух, однако, кроме ритмичного стука колес, ничего больше не может расслышать.

Стрельцов замирает в тревожном ожидании, но, сколько ни прислушивается, ничего, кроме перестука колес, уловить не может. Неужели померещился этот шум на крыше?..

Но вот уже совершенно отчетливо слышит он, как острый предмет медленно проходит сквозь кровельное железо и деревянную обшивку потолка.

Через дыру в потолке начинают падать на Стрельцова холодные капельки дождя. Четвертый прокол образует квадрат размером примерно в три четверти метра. Потом в один из проколов просовывается ножовка…

Капитан с такой силой стискивает рукоятку пистолета, что начинает опасаться, как бы не свела судорога, и торопливо перекладывает оружие в левую руку.

Но почему-то движение ножовки прекращается, хотя намеченный квадрат не выпилен до конца. Остается еще одна сторона. Неужели преступник так обнаглел, что решил сделать перекур?

Но вот снова гремит кровельное железо под тяжестью идущего по крыше человека. И опять все стихает.

"Что-то там произошло… – встревожился Стрельцов. – Похоже, что вспугнул кто-то…"

И вдруг раздается выстрел. Секундой позже – второй, но уже дальше и глуше. Капитан мгновенно заключает, что первым стрелял, видимо, Козырь. У Карцева не хватило, значит, выдержки… Наверно, он привлек чем-то внимание грабителя.

Едва смолкают выстрелы, как снова громыхает железо над головой капитана и слышится топот бегущих по крыше людей.

Выжидать дальше нет смысла. Стрельцов изо всех сил упирается плечами и затылком в пропиленные доски потолка и с треском выламывает их. Образовавшееся отверстие хотя и не велико, Стрельцов все же без особого труда пролезает через него и бросается к тому концу вагона, где находится тормозная площадка. Однако, прежде чем спуститься на нее, он ложится на крышу и заглядывает вниз.

Дождь прекратился, и небо слегка посветлело. Привыкшие к темноте глаза хорошо различают пол площадки. На ней никого нет. Значит, и грабитель, и Карцев успели спрыгнуть на землю.

С риском сорваться под колеса поезда, Стрельцов, держась руками за кромку крыши, сползает по скользкой от дождя боковой стойке на барьер тормозной площадки. Спрыгнув на пол, он поспешно зажигает электрический фонарик. Луч света, тускло отражаясь от мокрой стены вагона, освещает сырой грязный пол площадки, выхватывает из темноты откос насыпи, черный кустарник у его подножия.

Небо хоть и посветлело чуть-чуть, но по-прежнему затянуто облаками. Да и на земле ни одного огонька. Ни одной светлой точки даже на горизонте. А поезд, взбираясь на затяжной подъем, идет все медленнее. Похоже, вот-вот совсем остановится. При такой скорости Козырю, конечно, ничего не стоило спрыгнуть на насыпь. За ним, вероятно, последовал и лейтенант Карцев.

Где же они теперь?..

Стараясь не особенно удаляться от железнодорожной насыпи, Стрельцов торопливо шагает к Грибово. Не проходит он и ста метров, как вдруг оклик:

– Стой! Кто идет?

Капитан Стрельцов решает, что это кто-нибудь из работников железнодорожной милиции, но оказывается, что останавливает его путевой обходчик. Он стоит в кустах, прикрыв сигнальный фонарь полой просторного брезентового плаща, потому Стрельцов и не заметил его.

– Очень хорошо, что я встретился с вами, товарищ капитан! – обрадованно говорит путевой обходчик. – Лейтенант ваш только что наскочил тут на меня. Указал я ему, куда тот тип метнулся. Он, видать, чуть раньше лейтенанта спрыгнул. Нас всех еще с вечера предупредили, чтобы мы были настороже…

– Ну и куда же он?.. – нетерпеливо перебивает путевого обходчика Стрельцов.

– Должно быть, в сторону Первомайского поселка подался, – отвечает обходчик, махнув рукой в поле. – Вы можете туда по этой вот дороге. Или через холм. Он хоть и крут, но зато через него ближе.

Чтобы сократить расстояние до поселка, капитан решает идти напрямик, через холм. А когда наконец, выпачканный грязью и промокший, переваливает он через вершину, на тускло поблескивавшей от дождя тропинке замечает человека, торопливо идущего навстречу.

Стрельцов негромко окликает его:

– Кто такой?

– Сержант Ерошкин! – четко, как на поверке, отзывается путник басистым голосом.

– А чего это вы, товарищ сержант, докладываете и фамилию свою, и звание первому встречному? – строго спрашивает Стрельцов. – Мало ли кто может вас окликнуть?

– Так я же по голосу вас узнал, товарищ капитан… – оправдывается сержант. – И потом предупредили нас, что вам и лейтенанту Карцеву может понадобиться помощь. Кроме меня тут еще несколько человек патрулируют.

– И вы никого не заметили?

– Никак нет, товарищ капитан, подозрительных не попадалось. Только вон там, в самом крайнем домике поселка, собака недавно почему-то залаяла. Сначала зло, как на чужого, а потом вдруг притихла сразу… Вроде ее до смерти пришибли.

– А ну-ка, давайте туда поскорее!

Спустя несколько минут они осторожно, укрываясь за деревьями, растущими на окраине поселка, приближаются к домику, указанному сержантом. У последнего дерева, метрах в пяти от забора, огораживающего этот домик, неожиданно замечают человека. Присмотревшись к высокой худощавой фигуре, Стрельцов узнает Карцева.

– Алексей, – зовет он негромко.

Карцев вздрагивает от неожиданности и торопливо оборачивается.

– Ну что тут у вас? – подходя к нему поближе, шепчет Стрельцов.

– Спугнул я его там… на крыше, товарищ капитан, – прерывающимся от волнения голосом докладывает лейтенант. – Хотел быть поближе к вам на всякий случай, ну и взобрался на вагон раньше времени… А он заметил и выстрелил, да промахнулся. Я тоже, видно, не попал в него… Тогда он с крыши к тормозной площадке метнулся. Я за ним… А с площадки он на насыпь и – кубарем вниз. Я тем же путем, да разве за ним угонишься? Ему, наверно, каждая тропинка тут знакома. А я в темноте да по грязи… Хорошо еще, что на путевого обходчика наскочил, а то бы мог и в другую сторону пойти. Но и по следу когда пошел, тоже легко мог его потерять в такой темноте, если бы не собака. Залаяла, как только он к дому своему подошел.

– Почему думаете, что к своему? – спрашивает капитан.

– Лай собачий сразу ведь прекратился. Значит, либо это его собака, либо кто-то тут живет, у кого он свой человек, и собака его узнала.

– А не пришиб он ее? – недоверчиво спрашивает сержант.

– Нет, не пришиб. Не слышал я ни звука удара, ни визга собаки. Скорее всего, она, узнав его, сама умолкла. А теперь непременно залает, если к калитке подойдем. Значит, незаметно к дому не подобраться…

– Конечно же, собака на нас залает, – подтверждает Стрельцов. – Но тут уж ничего не поделаешь – мы и так потеряли много времени. Ему открыл кто-нибудь калитку или она не была заперта? Не заметили вы этого?

– Была ли закрыта, не знаю, но похоже, что он сам ее открыл, потому что сразу же оказался за забором.

– А то, что вы его проследили до самого этого дома, он заметил?

– Я ведь не по пятам за ним шел. Раза два терял даже из виду. Надеется, наверно, что ему удалось от меня ускользнуть…

– Ну, тогда надо действовать немедленно! – решает капитан Стрельцов, устремляясь к ограде.

Как и предполагали, калитка ограды оказывается запертой, но собака почему-то не лает.

– Может, не тот дом? – шепчет Карцеву Стрельцов.

– Да нет, тот, это точно. А собаку он мог и в дом забрать. С калиткой что делать? Засов ее, видно, прочный, его не сорвешь. Может быть, перемахнуть через забор? Подсадите меня, я мигом…

– Не надо через забор, – дотрагивается до руки лейтенанта сержант Ерошкин. – Я тут слабую доску нащупал. Помогите мне ее отодрать.

Совместными усилиями они отдирают от забора широкую доску и проникают во двор. Но не успевают сделать и нескольких шагов по узкой, выложенной кирпичами дорожке, как внутри дома гремит выстрел…

– Вперед! – командует Стрельцов.

На бегу он делает знак лейтенанту Карцеву, чтобы тот обогнул дом с другой стороны, а сам с сержантом наваливается на дверь. Она не сразу поддается их усилиям, но после нескольких дружных ударов с шумом распахивается.

Капитан зажигает электрический фонарь и освещает пустой длинный коридор. В конце его дорогу им преграждает еще одна дверь, обитая войлоком.

Ее тоже приходится срывать с запоров.

Внутри дома непроглядная тьма. Пошарив лучиком фонаря по оштукатуренной стене, Стрельцов нащупывает неподалеку от двери черный кружок выключателя и щелкает им. На полу тяжко стонет человек в окровавленном нижнем белье. В соседней комнате, похожей на кухню, под люком в потолке стоит высокая табуретка со свежими следами грязных ног.

– Ерошкин, живо на чердак! – распоряжается Стрельцов, поспешно склоняясь над раненым. Бледное худощавое лицо, выпачканное кровью, искажает гримаса нестерпимой боли…

– Кто ранил вас? – спрашивает капитан.

Человек со стоном вяло кивает в сторону кухни.

Стрельцов осторожно расстегивает воротник окровавленной рубашки, обнажая слаборазвитую грудь.

– В руку он меня… – слабым голосом произносит раненый и снова тяжко стонет.

– Потерпите минутку, я сейчас чем-нибудь перевяжу вас, – успокаивает его капитан, торопливо оглядывая комнату. – Нет ли у вас бинта и ваты?

– Вон там чистое полотенце возьмите… – кивает раненый на выдвинутый ящик комода.

Пока Стрельцов перевязывает рану, с чердака спрыгивает Ерошкин, громыхая подкованными сапогами.

– Сбежал, мерзавец!.. – сокрушенно вздыхает сержант. – Дерево там у самой чердачной дверцы. Перемахнул, наверно, по его ветвям на соседний двор.

– Так что же вы время тут теряете? – злится капитан. – Живо на соседний двор!

Не успевает Стрельцов уложить раненого в постель, как возвращается Карцев.

– Опять он от нас ушел, товарищ капитан, – унылым голосом докладывает лейтенант. – Будто сквозь землю провалился. А о следах и речи быть не может. Снова дождь пошел – сплошное месиво вокруг…

– Ну, тогда вот что, – нетерпеливо прерывает Стрельцов. – Свяжитесь поскорее по телефону с нашими оперативными группами в Грибово и в Дьяково. Кратко сообщите им ситуацию и доложите обо всем Ковалеву. Действуйте, товарищ лейтенант!

Как только Карцев уходит, капитан подсаживается поближе к раненому и спрашивает:

– Ну как, все еще очень больно?

– Очень… Кость, видно, задета.

– А на вопросы мои отвечать можете?

– Постараюсь…

– Фамилия ваша?

– Иванов Дмитрий Семенович. Вон там в пиджаке бумажник с документами…

– Ну, а тот, кто в вас выстрелил, как же к вам в дом попал? Сами впустили или он ворвался к вам?

Иванов отвечает не сразу. Лежит некоторое время молча, закрыв глаза и стиснув зубы.

– Если вам трудно, то отложим это…

– Нет, нет, я сейчас! Погодите малость… Ну вот и полегчало. Все вам сейчас расскажу… – Помолчав еще немного, он открывает глаза и продолжает каким-то виноватым голосом: – Познакомился я с ним месяца три или, может быть, четыре назад. Подвез как-то… Шофером я на Первомайской автобазе работаю. Это можете по моим документам проверить, они в бумажнике. Отрекомендовался он работником торговли, продавцом промтоварного магазина в районном центре…

Иванов снова мучительно стонет и закрывает глаза. Капитан достает из пиджака бумажник и внимательно просматривает паспорт и удостоверение, выданное Первомайской автобазой.

– Встречались мы с ним потом еще раза два, – переведя дух, продолжает Иванов. – А недавно, недели две назад, сам зашел ко мне домой и предложил отрез дорогого заграничного сукна на костюм, но у меня тогда таких денег не было. И вот сегодня под самый вечер явился снова… Попросился переночевать, в случае если задержится на каком-то собрании работников торговли у нас в поселке.

– А фамилию свою он не назвал?

– Не то Тихонов, не то Тихарев, – немного подумав, отвечает Иванов. – Точно не запомнил. Петром Петровичем он назвался. А вообще-то, бог его знает, какие у него имя и фамилия. Виноват я, конечно, что документов не спросил, разрешив переночевать. Неудобно как-то было… А зашел он ко мне сегодня в первый раз часов в шесть или в начале седьмого и вскорости ушел на собрание. А может, и еще куда – я ведь этого тоже не проверял. Подождал я его до одиннадцати, да и лёг спать: мне ведь на работу рано. Очень устал я за день: трудная поездка была, и заснул тотчас же. Вдруг слышу сквозь сон – Полкан лает. Поднялся, позвал собаку в сени, чтобы соседей не будила, иду открывать…

– А где теперь ваш Полкан?

– В погреб его этот мерзавец сбросил. Слышите, как скулит там?..

Стрельцов прислушивается – действительно скулит кто-то под полом чуть слышно.

– Ну так вот, вышел я во двор, а он мне навстречу – калитка, видать, не на засове была, – продолжает Иванов со страдальческой гримасой на лице. – Удивило меня еще и то, что он очень уж спешил поскорее попасть в дом. Да и вид у него был странный какой-то… Мокрый весь, тяжело дышит и злой, как черт. Это, правда, я уже в доме заметил… А тут еще Полкан начал на него рычать. Это его совсем разъярило. Размахнулся он и бац собаке сапогом в бок! Пес и угодил в открытый погреб. Тут уж я совсем заробел…

– А как выглядел этот человек? Каков он ростом, телосложением, во что одет?

– Здоровенный такой, широкоплечий и смуглый, как цыган. На циркового борца очень схож…

– А с этим вот нет ли сходства? – показывает Стрельцов фотографию Козыря.

Иванов некоторое время внимательно рассматривает снимок, потом не очень уверенно заявляет:

– Немножко похож, пожалуй… Такой же плечистый. Только Петр Петрович постарше будет…

Снова, видно, заныла рана – он глухо стонет, стиснув зубы и сжав руки в кулаки.

"Придется прекратить допрос…" – решает капитан, но Иванов, полежав немного, продолжает:

– Почувствовал я, что неладное что-то с ним творится, и во двор хотел выйти от греха. А он отбросил меня в сторону, дверь на запор и свет потушил. Потом к окну прильнул. Я тоже из-за его спины наблюдаю, хотя и понять не могу, кого он высматривает там. И тут мы вас заметили… Я опять к двери, чтобы в дом вас впустить, а он выхватил что-то из кармана и шипит: "Ложись на пол, гад!.." Я уже за крючок взялся. И тут он бац в меня из пистолета… На какое-то мгновение лишился я сознания, а когда пришел в себя – слышу на кухне под чердачным люком грохочет что-то… Ну, а потом и вы ворвались…

Капитан Стрельцов тщательно осматривает дом Иванова, состоящий из двух комнат и кухни, но ничего подозрительного не обнаруживает. Зато находит след пули – маленькое черное отверстие, хорошо заметное на беленой стене у самых дверей. Значит, пуля, попавшая в Иванова, когда тот пытался сбросить с двери крючок, прошла через его руку навылет.

"Что же мне теперь с раненым делать?" – озабоченно думает капитан, бросая взгляд на хозяина дома. Но в это время из местной поликлиники прибывает сестра с бинтами и медикаментами. Ее прислал лейтенант Карцев.

Поиски Козыря так и не увенчались в ту ночь успехом, хотя поселок был буквально прочесан местной милицией. Он как сквозь землю провалился…

Никаких следов Козыря не обнаруживается и днем, хотя капитан Стрельцов с группой оперативных работников занимается поисками с утра до поздней ночи. А на следующий день в поселок Первомайский неожиданно приезжает полковник Ковалев.

– Снова, значит, улизнул? – с непонятным Стрельцову спокойствием спрашивает он.

– Как в воду канул, – уныло отзывается капитан.

Они медленно идут по главной улице поселка, набросив на фуражки капюшоны прорезиненных плащей. Страдающий ревматизмом Ковалев зябко ежится от холодного ветра.

– А как обстоит дело с наводчиком Козыря? – спрашивает Ковалева Стрельцов.

– Арестован сегодня. Оказался станционным буфетчиком Орликовым.

– Допрашивали?

– Допрашивали. Упорствует пока. Уверяет, что ни к какому Козырю никакого отношения не имеет. Меня, знаете, что настораживает? – продолжает полковник, останавливаясь и поворачиваясь спиной к ветру, чтобы закурить сигарету. – Непонятная убежденность Орликова в том, что по делу Козыря против него не может быть никаких улик.

– А что у него в прошлом?

– Дважды отбывал наказание за мелкие кражи на транспорте.

– И все-таки устроился буфетчиком на станции?

– Директор вокзального ресторана уверяет, будто тот "втер ему очки", представив отличную рекомендацию с прежнего места работы.

– А как он объясняет смысл отправленных им телеграмм в Грибово?

– Утверждает, что имеет отношение только к последней.

– А предыдущие разве не его рукой написаны?

– В том-то и дело, что нет. Почерк на них женский. Предполагается, что писала его дочь. Сейчас этим занимается старший лейтенант Самойлов.

– Ну, а от той телеграммы, что его рукой написана, он ведь не отказывается? Этого разве недостаточно, чтобы…

– Пока недостаточно, Василий Николаевич, ибо в поселке Медовом, расположенном неподалеку от станции Грибово, действительно проживает Серегин Иван Петрович. Мало того – его племянник Семен Орликов на самом деле недавно переехал на Красноармейскую улицу. Только вот номер дома оказался не двадцать три, а тридцать два. Но Орликова это не смутило, говорит, что случайно перепутал – новый ведь адрес, не привык еще к нему. Да и вообще поторопился старший лейтенант Самойлов с арестом. И не потому, что есть сомнения в причастности Орликова к ограблению девятьсот восьмого. Целесообразнее было бы, пожалуй, понаблюдать за ним некоторое время.

– Вы думаете, что это помогло бы нам Козыря выследить?

– Раз Орликов его сообщник, должны же они встречаться.

– А что, если нам показать этого Орликова Жукову? – предлагает Стрельцов.

– С какой целью? – недоуменно поднимает брови Ковалев. – Не вижу в этом смысла.

– Однажды я вам докладывал, что Жуков встретил в Прудках бывшего "коллегу" Козыря по кличке Куркуль, который покупал у Козыря краденое. Не может разве оказаться, что этот Куркуль и Орликов – одно и то же лицо? Ему сколько лет?

– Тридцать восемь.

– По словам Жукова, Куркулю тоже около сорока. Вполне возможно, что это он. А рост?.. Высокий, худощавый?.. Ну так это определенно он!

После некоторого раздумья Ковалев решает, что очная ставка Жукова с Орликовым делу не помешает, и соглашается на предложение капитана.

На следующее утро Стрельцов встречается с Жуковым в конторе вагонного депо.

– Помните, Петр Иванович, вы рассказывали мне о встрече с Куркулем?

– Как же не помнить, товарищ капитан!

– Вы тогда до Прудков его проследили и высказали предположение, что он где-то там обосновался.

– Вполне возможно, товарищ капитан.

– Мы вам покажем сейчас одного человека, и вы скажете: не Куркуль ли это?

– Понимаю, товарищ капитан, – кивает головой Жуков.

Увидев Жукова, Орликов, вопреки ожиданиям Стрельцова, нисколько не теряется, а, напротив, как будто даже радуется встрече со старым знакомым. Во всяком случае, лицо его озаряется приветливой улыбкой. Жуков же, едва взглянув на Орликова, произносит удивленно:

– Это ты, Семафор! Тоже, значит, на старое место потянуло? А я-то думал, что вернулись в родные края только мы с Куркулем. Небось снова с ним вместе?