Текст книги "Неизвестная земля (сборник)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

3

Уже раздевшись у Холмских, доктор Гринберг обнаруживает, что не надел своего «визитного» пиджака, а пришел к ним в стареньком джемпере.

«Ну, да это и лучше, пожалуй, – осмотрев себя в зеркале, решает доктор. – По-домашнему… Я ведь у них свой человек…»

– Ну-с, дорогой мой Михаил Николаевич… – с широко распростертыми руками идет он навстречу Холмскому. – Думаете, наверно, что скажу: «Как мы себя чувствуем?» Э, нет, это старо! Этого я уже не говорю. Теперь я задаю моим больным вопросы, которым может позавидовать даже армянское радио.

Небольшой, толстенький Александр Львович Гринберг больше похож на провинциального портного, чем на столичного психиатра, доктора медицинских наук, профессора, читающего лекции чуть ли не во всех московских медицинских институтах, автора трудов по невропатологии и психиатрии, переведенных на многие иностранные языки.

«А вы знаете, – смеясь, говорит он своим коллегам, – это даже хорошо, что у меня такой простецкий вид. Больные меня не боятся, не подозревают во мне гипнотизера и вообще подавляющей их сильной личности. Им ведь все время кажется, что не только психиатр-экспериментатор, но и лечащий врач – их враг, действующий на них гипнозом, читающий их мысли. А меня они не боятся и многое доверяют».

Крепко пожав Михаилу Николаевичу руку и похлопав его по плечу, он спрашивает с лукавой усмешкой:

– Не хотите, значит, быть сумасшедшим? А еще физик! Ну-с, а как же тогда быть с «сумасшедшими идеями»?

– Мне не до шуток, доктор, – серьезно говорит Холмский. – Я действительно хотел бы…

– Ну что ж, – сразу же становится серьезным доктор Гринберг. – Раз вы сами этого требуете, подвергнем вас патопсихологическому испытанию со всею строгостью. Ну-с, с чего же мы начнем? Давайте-ка с ассоциативной экспертизы. Я буду называть вам разные слова, а вы должны будете отвечать мне другими, имеющими противоположное значение. Ну-с, вот отец, например.

– Мать, – поспешно отвечает Холмский.

– Осень.

– Весна.

– Ангел.

– Демон.

– Республика.

– Монархия.

– Электрон.

– Позитрон.

– Сигма-минус-гиперон.

– Антисигма-минус-гиперон.

– А вы не ошиблись? Может быть, «антисигма-плюс-гиперон»?

– Нет, доктор, – торжествующе смеется Холмский. – Физику-то я, оказывается, лучше вас знаю, хотя и сумасшедший. «Сигма-минус-гиперон» и «антисигма-минус-гиперон» – это частицы антиподы, так сказать, с одинаковой массой – 2340,6, а «сигма-плюс-гиперон» и «антисигма-плюс-гиперон» – антиподы с массой – 2327,7.

– Ну, все! – решительно поднимает руки вверх доктор Гринберг. – Конец экспертизе, ибо экспериментатор посрамлен. Евгения Антоновна, какой там у вас латентный период реакции?

– В среднем около половины секунды, – торопливо отвечает счастливая Евгения, пряча хронометр в футляр. – Да я ведь просто не успевала…

– Ну да, вы же привыкли к медлительности мышления ваших подопечных, – смеется Александр Львович. – А я отказываюсь от второго предъявления.

– А что это значит, доктор, второе предъявление? – настораживается Холмский.

– Это значит, что на те же слова вы должны были бы отвечать мне уже другими, не повторяться.

– А может быть, все-таки попробуем? – умоляюще смотрит на доктора Гринберга Холмский. – Что там у вас было первое – «отец»? Ну, так тогда – «сын». Правильно?

– Да, можно и так. Теперь ведь не обязательно противоположное значение, а лишь близкое по смыслу. Осень.

– Лето.

– Вальс.

– Танго.

– Республика.

– Федерация.

– Электрон.

– Лептон.

– Кси-частица.

– Гиперон. Это слово я употребляю не потому, что не нашел другого, – заметно беспокоится Холмский. – А потому, что кси, сигма и ламбда-частицы относятся по классификации к группе гиперонов.

– Ну, дорогой мой профессор Холмский, я могу лишь позавидовать вашей реакции. Даже признаюсь вам по секрету: попробовал как-то проделать над собой такой же эксперимент, так, поверите ли, латентный период реакции оказался у меня не выше, чем у некоторых, не совсем безнадежных, правда, больных нашей клиники. Вы только, пожалуйста, никому это не рассказывайте. Ну, а мне пора… Нет, нет, Женечка, вы меня не провожайте! Я тут у вас свой человек.

Но она все-таки идет за ним. И тогда он сердито шепчет ей:

– Неужели вы не понимаете, что у него опять начнутся сомнения, если мы будем тут с вами шушукаться?… Обо всем – завтра.

4

Но Евгения Антоновна не может дождаться завтра и заходит к нему в тот же день перед тем, как идти на ночное дежурство в клинику. Александр Львович необычно хмур. Рассеянно здоровается с нею, будто не помнит, что виделись уже.

– Ну и мерзавцы! – сокрушенно качает он головой. – Никто из них еще не знает, что они такое там открыли, а уже… Вот бы кого нужно в психиатрические клиники! Мышление типичных шизофреников! Как тут не вспомнить психоаналитика неофрейдистской школы Фромма? Он пришел ведь к выводу, что большинство, если не все люди в буржуазном обществе в той или иной степени являются психопатами. Да вы присаживайтесь, пожалуйста! Сейчас нас Майка чайком… Ах, вы спешите на дежурство? Ну, все равно присядьте, стоя я не буду с вами разговаривать.

И он почти насильно усаживает ее на диван, а сам короткими шажками нервно ходит по комнате.

– Только что послушал их, – кивает он на радиоприемник. – Не ожидал этого от французов!.. Нам, привыкшим иметь дело с сумасшедшими, казалось бы, ничему уже нельзя удивляться, но я удивляюсь. Уже говорят о новой бомбе!.. Бомбе с начинкой из антипространства… Чушь! А вы что смотрите на меня такими скорбными глазами?

– Александр Львович, вы же знаете, зачем я к вам пришла…

– Нет, не знаю. По поводу мужа? Так вы же сами психиатр, и не рядовой, а кандидат наук. Разве вам не ясно, что все идет лучше, чем можно было ожидать? Память его…

Но тут он замечает слезы на глазах Холмской.

– Это еще что такое?

– Вы так его обнадежили, Александр Львович, что он сразу же, как только вы ушли, схватил какую-то свою книжку по физике…

– А зачем вы дали ему ее? Разве не знали, что его слишком возбужденный мозг нельзя было перегружать?

– Я не успела… Когда вошла к нему, он уже швырнул книгу на пол и бросился на диван. Значит, снова катастрофа?… Снова он потерял веру в себя?…

– Вы только не расклеивайтесь, Женечка, – неожиданно ласковым голосом произносит Александр Львович. – Конечно же, он еще не совсем здоров, и лечить мы его будем теперь так же, как когда-то артиста Заречного. Помните, он начисто забыл все слова своих ролей, которые так блистательно играл много лет?

– А вы зайдете к Михаилу?

– Зачем? Чтобы он еще больше переполошился? Он ведь только и ждет теперь этого моего прихода. Не сомневается, конечно, – если что-нибудь серьезное, то вы непременно за мной. А я не хочу оправдывать его опасений. И вы делайте вид, что ничего серьезного не произошло. Надеюсь, вы при нем…

– Конечно же, Александр Львович! Дома я даже смеялась над ним. Это тут вот у вас, старого моего учителя, раскисла…

– Ну, не такого уж старого, положим, – смеется доктор Гринберг. – Но не это сейчас нужно уточнять. Вы мне скажите лучше, в каком фильме снимается ваша Лена? Из жизни физиков-атомников, если мне не изменяет память?

– Вам не изменяет память, Александр Львович. Но какое это имеет отношение к Михаилу?

– Хочу попробовать один эксперимент, но пока не скажу вам какой. Нужно сначала почитать кое-что из области физики.

– Из области физики?…

– А что вы удивляетесь? Для того чтобы лечить вашего мужа, нужно знать и это. И вообще, к вашему сведению – без современной физики с ее «безумными» идеями нельзя познать психологию нашего века. Подумайте-ка над этим во время вашего ночного дежурства. А Леночка пусть обязательно ко мне зайдет.

Когда Евгения Антоновна уже подходит к двери, Александр Львович спрашивает ее:

– Да, телефона академика Урусова нет ли у вас с собой?

– Я и так его помню, Александр Львович. Запишите, пожалуйста.

И она диктует ему телефон Олега Сергеевича.

– Они, значит, большие друзья с Михаилом Николаевичем?

– Да, еще со студенческой скамьи.

– Нужно, значит, обязательно встретиться с этим Урусовым…

5

И он в тот же день звонит академику. У Олега Сергеевича какие-то неотложные дела, но узнав, что говорит с ним профессор Гринберг, лечащий его друга Холмского, он решает отложить все до завтра и тотчас же ехать к Александру Львовичу.

– Если не возражаете, лучше к вам я? – предлагает ему доктор Гринберг.

Александр Львович приезжает к Урусову спустя полчаса. Знакомясь, они почтительно жмут друг другу руки. Огромный, широкоплечий, бородатый академик почти вдвое выше доктора Гринберга. Ему даже неловко своего богатырского роста, и он торопится поскорее усадить Александра Львовича. Садится и сам в глубокое кожаное кресло, сразу став вдвое меньше.

– Ну, как дела у Михаила Николаевича? – спрашивает он, предлагая гостю сигареты.

– Спасибо, я не курю, – мотает головой доктор Гринберг. – А у Михаила Николаевича все идет вполне нормально. Но, как я понимаю, этого нормального хода теперь недостаточно.

– Совершенно верно, Александр Львович. Вам, наверно, уже известно…

– Да, известно. Слышал собственными ушами, что они там говорят.

– «Голос Америки»?

– Нет, я обхожусь без помощи чужих голосов. Для того чтобы быть в курсе мировой науки в области психиатрии, мне приходится читать в подлинниках немецких, французских и английских авторов. Так что, вы понимаете…

– Да, конечно, Александр Львович. Мне, значит, не нужно ничего вам объяснять?

– Кое-что все-таки придется. Хотелось бы знать, хотя бы в самых общих чертах, в чем заключался этот эксперимент в Цюрихе, закончившийся такой катастрофой. Да, и имейте в виду, что элементарное представление о современной физике я имею. В частности, об элементарных частицах.

– Ну, тогда это значительно облегчает задачу нашего взаимопонимания. А что касается эксперимента, производившегося в Международном центре ядерных исследований, то об этом мы можем только догадываться. Имея возможность с помощью нового ускорителя сообщать заряженным частицам небывалую в предыдущей практике энергию, экспериментаторы надеялись проникнуть за пределы радиуса ядерных взаимодействий. Он равен примерно десяти в минус тринадцатой степени сантиметра. А новый сверхмощный ускоритель позволял прозондировать пространство, составляющее уже минус шестнадцатую и даже, наверно, семнадцатую степень сантиметра. Тут-то и предполагалось обнаружить нечто принципиально новое… Возможно, им это и удалось, но, к сожалению, слишком уж дорогой ценой.

– Михаил Николаевич может, значит, и не объяснить, что же все-таки там произошло?

– Да, весьма вероятно, что это будет ему не под силу, – задумчиво покачивает головой академик Урусов, – ибо происшедшая там катастрофа почти не объяснима. Михаил Николаевич смог бы, однако, сообщить нам о ходе эксперимента, о каких-то своих догадках и тех предварительных результатах, которые были получены перед катастрофой. Ну, а у вас есть какая-нибудь надежда ускорить окончательное выздоровление Холмского?

– Теперь есть, но с вашей помощью.

– С моей?

– Да, именно с вашей. У нас с Евгенией Антоновной почти нет больше сомнений, что Михаил Николаевич слушает радио, когда остается дома один. И он, конечно, хорошо понимает всю сложность теперешней ситуации.

– А нельзя разве убрать радиоприемник?

– Нет, теперь этого не следует делать. Это сразу же его насторожит, и уж тогда-то он просто потребует, чтобы мы сообщили ему истинное положение. А пока мы стараемся ничем его не тревожить. Всякое волнение может ухудшить его состояние. Если бы ситуация не была столь необычайной, память его уже восстановилась бы, пожалуй. А пока все осложнено… Даже в том случае, если он и не слушал иностранных передач, не понимает разве, как важно вспомнить все то, что там произошло? И думается мне, что именно этот страх, боязнь не вспомнить всего, буквально парализуют его…

– Да, я понимаю, доктор, как все это сложно, – вздыхает академик Урусов. – Но вы ведь, кажется…

– Да, я нащупал тактический прием, который должен привести нас к победе. Военную хитрость, обходный маневр, так сказать. И моими союзниками в этой операции будете вы, дочь Холмского Лена и, может быть, даже киностудия, на которой она работает.

Заложив руки за спину, Александр Львович прохаживается мелкими шажками по кабинету академика. Внезапно остановившись перед Урусовым, спрашивает:

– Можем мы рассчитывать на то, что киностудия прекратит работу по уже запущенному в производство сценарию и начнет съемку по нашему с вами?

– Восстановление памяти профессора Холмского – дело большой государственной важности, и все, что потребуется для этого…

– Понимаю вас, Олег Сергеевич, и надеюсь, что вы не откажетесь быть моим соавтором в написании нужного нам сценария?

– Конечно, доктор! Но учтите, что я…

– Понимаю вас, – снова нетерпеливо перебивает его Александр Львович. – Я тоже не Лев Толстой. Но от нас этого и не потребуется. Достаточно будет наших знаний в области медицины и физики. А теперь слушайте меня внимательно…

6

Молодая киноактриса Лена Холмская приходит к Александру Львовичу на другой день прямо в клинику.

– Мама велела разыскать вас где угодно, – смущенно говорит она, увидев доктора Гринберга в больничном халате, занятого каким-то делом.

– Мамы всегда знают, что говорят, – добродушно посмеивается доктор Гринберг. – И очень хорошо, что вы нашли меня именно здесь. Не понимаете? Сейчас я вам объясню. С сегодняшнего дня мы с вами начнем лечить вашего папу. Ах, вы не психиатр? Академик Урусов тоже не психиатр, однако он не отказывается делать это. И вы, конечно, тоже будете нам помогать, и не потому, что профессор Холмский ваш папа, а потому что, как выразился академик Урусов, восстановление памяти профессора Холмско-го – дело большой государственной важности. И я еще добавлю от себя: дело это международного значения.

– Вы понимаете, конечно, Александр Львович, что я бы и так…

– Да, я понимаю. Но и это вы тоже имейте в виду. Ваш папа знает, в каком фильме вы снимаетесь?

– Несколько дней назад он поинтересовался этим.

– И сказал что-нибудь по этому поводу?

– Нет, тяжело вздохнул только.

– А как вы поняли этот вздох?

– Его можно толковать по-разному…

– А все-таки?

– Ну, во-первых, он опасается, наверно, что ему лично уже не придется больше заниматься физикой…

– Мне не нравятся скорбные нотки в вашем голосе, Леночка, – хмурится Гринберг. – Ну, а во-вторых?

– Во-вторых, он, видимо, сожалеет, что ничем теперь не сможет мне помочь.

– Вот за это-то «во-вторых» мы и зацепимся! – оживляется Александр Львович. – Нужно, чтобы он все-таки помог вам в работе над непривычной для вас ролью молодого физика. Подсказал бы что-нибудь или проконсультировал. Но чтобы желание это возникло у него без всякой вашей просьбы. Вы актриса, и, мне кажется, талантливая актриса, вот и постарайтесь средствами искусства дать ему понять, что вы очень нуждаетесь в его помощи. Вам и на самом деле нужно вживаться в образ физика, проникнуться романтикой таинственного мира его элементарных частиц и если не читать их замысловатые следы на фотографиях, то иметь хоть какое-нибудь представление об их «визитной карточке».

С этими словами Александр Львович извлекает из своего портфеля несколько фотографий пузырьковых следов, образованных элементарными частицами в камере, наполненной жидким пропаном.

– Вот они, эти «визитные карточки»! – торжественно произносит он, протягивая Лене фотографии. – И ни у одного в мире фотографа или кинооператора нет более динамичных кадров. Это не схематическое изображение действующих лиц микромира, а графическая запись их судеб. И судеб преимущественно трагических. Вот эти многочисленные углы, перекрестья и развилки на их пути и есть резкие изменения в их судьбах, распад их семей, оскудение могущественных родов, растранжиривание их огромной энергии многочисленным, но уже маломощным потомством. Вашим киностудиям, Леночка, и не снятся даже такие трагедии, которые запечатлены тут почти на каждом квадратном сантиметре фотоэмульсии.

Лена с удивлением смотрит не столько на снимки элементарных частиц, сколько на Александра Львовича.

– И откуда вы, психиатр, так хорошо знаете романтику микромира?

– Скажу вам по секрету, – смеется доктор Гринберг, – не будь я психиатром, непременно стал бы физиком. Там ведь не меньше «безумия» и «странностей», чем у нас в психиатрической клинике, так что довольно много общего. И из меня мог бы получиться неплохой физик – толкователь судеб населения этого микромира. А теперь слушайте меня внимательно – я дам вам кое-какие советы для той роли, которую вы теперь будете играть не только на киностудии, но и у себя дома.

7

В тот же день Олега Сергеевича Урусова приглашает к себе президент Академии наук.

– Догадываетесь, о чем будет у нас разговор? – спрашивает он Урусова, всматриваясь в его черную бороду и обнаруживая в ней значительно больше седых волосков, чем в предыдущую их встречу.

«А когда же была она, эта „предыдущая встреча“? – задумывается он невольно. – На ходу, на заседаниях встречаемся почти каждый день, а так, чтобы попристальней посмотреть друг другу в глаза или хотя бы в бороду, не часто ведь доводится…»

– Интересную новость хочу вам сообщить, – продолжает он уже вслух, переводя взгляд с бороды на глаза Урусова. – Соединенные Штаты собираются предпринять восстановление Международного центра ядерных исследований в Цюрихе. Они обратились уже в связи с этим к нашему правительству с просьбой поддержать их и выделить необходимые средства.

– А затем продолжить эксперименты, прерванные катастрофой? – спрашивает Урусов.

– Это уж само собой.

– Но ведь все может повториться…

– Они такого же мнения, но готовы пойти на риск, если и мы примем участие в этих экспериментах. Понимаете, на что тут делается расчет?

– Да уж яснее ясного, – вздыхает Урусов, нервно теребя бороду. – Ну и что же ответило им наше правительство?

– А что оно могло ответить? Разве можно было отказаться от их предложения в сложившейся ситуации?

Оба долго молчат, глядя в разные стороны. Урусов не торопясь закуривает, президент отпивает несколько глотков давно остывшего чая, стоящего у него на столе.

– Ну, а если память Холмского не восстановится к тому времени? – спрашивает, наконец, Урусов. – Нужно иметь в виду и это…

– Все равно придется принимать участие. Нужно, однако, сделать все возможное, чтобы Холмский обязательно вспомнил все, что там произошло… Есть ли какая-нибудь надежда? Спрашиваю вас об этом потому, что знаю о вашей дружбе с Холмским.

– Теперь есть. За это взялся человек, которому я верю. Но абсолютной уверенности у меня лично все еще нет. Я бы хотел, чтобы вы имели это в виду…

– Нужен, значит, запасной ход?

– Да, необходим.

– А что нужно для того, чтобы выздоровление Холмского было более вероятно? Каких врачей к этому привлечь? Какие лекарства?…

– Его лечит профессор Гринберг – один из крупнейших специалистов в области психиатрии, и если он…

– Ну, а если и он и другие не смогут все-таки вернуть ему память?

– Не знаю… Просто не знаю, как тогда быть. Пока мы совершенно безуспешно ломаем голову над тем, что там у них произошло, какое новое явление они обнаружили.

– Сюрпризов, значит, не избежать?

– Да, нужно быть готовыми ко всему…

8

Михаил Николаевич Холмский давно уже заметил, что дочь его Лена очень озабочена чем-то. Сидит в своей комнате, обложившись какими-то книгами и журналами, читает, ерошит волосы, вздыхает… А когда заглянул в комнату Лены в ее отсутствие, все книги оказались по вопросам физики. Ну, да это и понятно: она ведь играет роль физика в каком-то новом фильме. Ему очень хотелось полистать ее книги, но он так и не решился на это. Испугался, что снова не поймет в них ничего. Будет смотреть, как на написанные на каком-то неизвестном ему языке.

Сегодня Лена снова сидит в своей комнате и вздыхает так тяжело, что Михаил Николаевич уже не в силах оставаться безучастным.

– Что, Леночка, никак не можешь постигнуть всех премудростей физики? – участливо спрашивает он.

– Ох, нелегкое это дело, папа, – вздыхает Лена. – Наш консультант по вопросам физики объясняет все очень красочно и даже поэтично, а станешь сама вникать – полнейшая неразбериха. Вот эти снимки следов элементарных частиц, например. Они похожи на мазню абстракционистов, а ему представляются следами каких-то загадочных животных, И он легко узнает по ним их повадки, встречи с другими, подобными им или более свирепыми существами, их мгновенную схватку и все подробности ее исхода. А для меня все это подобно лишь следам дождя на оконном стекле…

– Ваш консультант действительно слишком образно изображает все это, – задумчиво произносит Михаил Николаевич. – Ну-ка, дай мне посмотреть, что тут у тебя такое?

Он берет одну из фотографий и пристально всматривается в нее.

– А ты знаешь, тут и в самом деле интересная картина! – восклицает он оживленно. – Этот снимок сделан, наверно, в пузырьковой камере с жидким пропаном. Эти вот пузырьки – следы пролетавших через нее частиц. Их много, и не все прочтешь, но вот главное событие. Видишь этот пунктир? Это след отрицательного пиона.

– Пиона?

– Да, пи-мезона. Их принято так обозначать для краткости. Вот видишь его след?

– Вижу, но он обрывается…

– А это значит, что тут произошло столкновение его с протоном – ядра водорода. В результате образовалась новая частица – нейтральный ка-мезон. Он не имеет заряда и потому не вызывает образования пузырьков. Ка-частица распадается затем на пару противоположно заряженных пионов – видишь, как разошлись их следы?

– И образовали ту самую вилку, которую стали называть V-событием?

– Ну да, правильно! И виновницей этих V-событий почти всегда ка-частица.

– А не является ли эта ка-частица той самой «странной частицей», о которой так много говорит моя героиня в сценарии? – спрашивает Лена.

– Да, это одна из так называемых «странных частиц», вызвавших в свое время большой переполох среди физиков всего мира. Тут должна бы быть и вторая «странная частица», так называемая нейтральная ламбда-частица. Она обычно рождается при столкновении отрицательного пиона и протона.

– А не видна потому, что нейтральна?

– Вот ты и начинаешь кое в чем разбираться, а говорила, что тут полнейшая неразбериха.

– Когда ты так толково объяснил…

– Ну, ладно, ладно! – смеется заметно польщенный Михаил Николаевич. – Только без лести. Ответь лучше, почему мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе ламбда-частицы?

Лена энергично ерошит густые рыжеватые волосы и не очень уверенно произносит:

– Наверно, она покинула камеру, не столкнувшись ни с какой иной и не распалась на заряженные частицы, оставляющие следы?…

– Женя! – радостно кричит Михаил Николаевич. – Ты смотри, какая у нас толковая дочь! Такие вдруг способности к физике!

– А почему «вдруг»? – счастливо улыбается Лена. – Это же у меня наследственное.