Текст книги "На берегах Горыни и Случи"

Автор книги: Николай Струтинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ПОХОРОНЫ В… ДОЛГ

С каждым годом жизнь нашей семьи становилась всё тяжелее и тяжелее. Не выдержала испытаний сестра матери – Наталья. Она умерла с голоду.

Отец занял несколько злотых, купил досок и заказал гроб. Но где достать денег, чтобы уплатить священнику?

– Ты, Володя, попроси его, пусть отслужит молебен в долг, – советовала мама.

– Разве его упросишь? С меня он втридорога сдерёт!

Отец взял у соседей лошадей, гроб с покойницей положили на сани и привезли на кладбище. Словно из-под земли вынырнул дьячок.

– Когда умерла? – пропищал.

– Позавчера.

– Добро. Везите в церковь! – и засеменил по дороге. Распахнулась массивная церковная дверь. Гроб установили посередине церкви.

Отец отправился за священником. Тот принял его не сразу. Пришлось терпеливо ждать. Но вот, наконец, божий слуга появился в кухне, где в углу на табурете сидел отец.

Узнав, зачем он пришёл к нему, потребовал большую сумму.

Отец пожаловался, мол, дома сидят голодные дети, а за душой ни гроша и просил смилостивиться, похоронить покойницу в долг. Но Селецкий и слушать не хотел – он требовал наличными.

Опечаленный отец возвратился в церковь. Он долго смотрел на усопшую, перевёл взгляд на иконы, как бы ища сочувствия у апостолов, и со скорбью произнёс:

– Да, кто без денег – тот и не человек!…

Мать с горя разрыдалась. Отец её успокаивал:

– Не плачь, Марфа, все равно священник похоронит, гроб не заберу, оставлю в церкви…

И действительно, на следующий день, не дождавшись отца с деньгами, Селецкий прислал за ним пономаря. Сестра матери была похоронена в долг.

Весной отец рассчитался со священником.

СТОЙКА НА ВЕРШИНЕ ДЕРЕВА

…На самых плодородных землях Волыни правительство Пилсудского поселяло бывших офицеров польской армии, воевавших против молодой Советской России. Эти земли отдавались им бесплатно «в вечное пользование». Для укрепления хозяйств безвозмездно выделяли денежные ссуды.

Избалованная правительством, а также попустительством главного осадника Юзефа Пилсудского, каста осадников с презрением относилась к украинскому населению, проживавшему в Горыньграде и окружающих сёлах. Они всячески старались унизить человеческое достоинство украинцев, называли их «холопами», «быдлом».

В начальных школах, где занимались дети украинцев, преподавание велось на польском языке и лишь один урок в день проводился на украинском языке.

Помещики, кулаки, ксендзы-иезуиты, осадники беззастенчиво эксплуатировали бедняков. А осенью, по окончании полевых работ, любой богач мог выгнать батрака, как собаку. Обездоленные люди бродили по родной земле в поиске куска хлеба…

Уходил на заработки и мой отец, Владимир Степанович. Он работал каменщиком-штукатуром у Даниила Майстрова.

Майстров был малограмотный мужик из села Мышина, но постоянно интересовался политическими событиями в мире. Он имел примитивный радиоприёмник, которым пользовался каждый вечер.

Отец ходил к Майстрову слушать радиопередачи и иногда, с разрешения хозяина, брал с собой и меня. В радиопередачах я разбирался мало, но в память врезался бой кремлёвских курантов и звуки «Интернационала». Особенно запомнились слова:

 
…Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
 

Я выучил «Интернационал» наизусть и пел его дома, а часто и среди юных друзей.

У Майстрова я впервые услышал о Советском государстве.

С двенадцати лет я помогал отцу и матери содержать большую семью. Много работал у купца Пини. Этот Пиня закупал яблоки, груши, сливы, словом, урожай фруктов в сёлах нескольких районов. А я лазил по деревьям, срывал плоды с недосягаемых, казалось, веток.

Однажды, помню, Пиня разбудил меня на рассвете, и мы на одноконке помчались в село Вильгоры. Здесь, неподалёку от реки Горыни, предстояло снять урожай груш в саду священника.

Я ловко орудовал на верхушке дерева, и священник похвалил меня за ловкость и отвагу.

– Батюшка, – поправил на жилете золотую цепочку Пиня, – а вы знаете, что Коля может делать стойку на лестнице?

– Да сохрани бог, что вы! – испугался богослужитель. – Ведь он, чего доброго, сорвётся!

Но Пиня вошёл в азарт и решил удивить «святого» моими трюками.

– Коля, покажи! – подзадорил он меня.

Повесив корзину на ветку, я опёрся руками о предпоследнюю перекладину лестницы и выбросил кверху ноги.

– Хватит, мальчик, разобьёшься! – испугался священник.

Я, как ни в чём не бывало, снова стал рвать груши. Мой трюк понравился старику. Раздобрев, он принёс поллитровую банку пчелиного мёда.

– Покушай медку, у тебя силёнок прибавится!

Оборвав груши, мы с Пиней поздно вечером покинули село.

– Получай за работу, – дал мне Пиня один злотый и маленькую корзину с грушами.

Деньги, груши, мёд я принёс матери и, довольный, рассказал, как это всё заработал. Мама выслушала внимательно и разволновалась.

– Ты же мог остаться калекой на всю жизнь!…

НА ГРАНИЦЕ

В один из осенних дождливых дней полиция окружила наш дом. Среди полицейских был пан Плескот.

Непрошеные гости, не предъявив отцу никаких документов, начали обыск.

Мы, дети, испуганно следили за каждым шагом полицейских и по-своему возмущались их грубостью.

Бесцеремонность полицейских вывела отца из равновесия. В ответ на оскорбления он назвал их патентованными грабителями. Это взбесило Плескота, он ударил отца в грудь прикладом.

У отца вырвался лёгкий стон. Он бросил им в лицо:

– Подлые души, я ненавижу вас! Придёт возмездие! Вы не вечные!

Отца вытолкали за дверь.

– Мы запрём тебя, быдло! – брюзжал Плескот.

– Владимир, успокойся, – удерживала мать отца. – Мы не преступники. Пусть переворошат все лохмотья, сами убедятся, что, кроме нищеты, у нас ничего нет.

Полицейские тщательно обыскали каждый уголок, но ничего не нашли. Обозлённые, даже не составили протокола, забрали отца и увезли.

– Мы тебя в тюрьме сгноим! Ты бунтарь! Коммунистический агитатор! – кричал на отца комендант полиции.

– Это ничем не доказано, – отвечал отец. – А кто будет содержать семерых детей? Кто? Вы?

Не располагая прямыми уликами против отца, комендант вынужден был отпустить его.

Я вспомнил, как за несколько дней до обыска, глубокой ночью, к нам в дом вошли двое неизвестных. Они были сравнительно молоды. Когда я проснулся, то увидел, как отец снял с кровати одеяло и занавесил окно в кухне. Мама накормила незнакомцев. Отец потушил лампу и в темноте до рассвета беседовал с гостями. Пробыли они в доме весь день, а когда смеркалось, отец перевёз их лодкой через Горынь на противоположный берег. С тех пор я никогда больше их не видел.

Спустя много лет я узнал от отца, что те двое были из Луцка. За борьбу против польских панов им угрожала тюрьма, и они вынуждены были скрываться.

Безработица, полицейский надзор и гонения изматывали отца. Его уволили с Бабинского сахарного завода, где он работал каменщиком. Своей открытой агитацией против эксплуататоров отец разгневал предпринимателя. Тот ему со злобой заявил:

– Такие как вы, Струтинский, нам не нужны…

Опечаленный отец возвратился домой.

– Вот тебе, Марфа, мой последний заработок, – положил он на стол несколько злотых. – С работы выгнали, да ещё и без права поступления…

– Зачем же с ними ссоришься? – нарекала мать. – Революции ты не совершишь, а детей погубишь.

Отец задумался. А потом подошёл к матери и предложил:

– Уйдём отсюда в Советскую Россию!

– Кто тебя туда пустит? И как мы уйдём?

– Нелегально, через границу!

Такое намерение напугало мать. Как можно уходить с насиженного места, всей семьёй, да ещё тайно?… И всё же она согласилась.

На государственной границе служил сержантом наш родственник Фабиян. Отец обратился к нему за помощью.

– На тебя, Фабиян, вся надежда. Только на тебя!

Фабиян от удивления широко открыл глаза.

– Ты что, Владимир, с ума сошёл?! Я служу в пограничной страже и стану переводить тебя через границу? А моя присяга? У меня трое детей, я их люблю не меньше, чем ты своих. Нет, я не могу выполнить твою просьбу и, прошу тебя, никому ни звука о твоих хлопотах. И я никому не скажу. Обещаю!

Смирившись с судьбой, отец отправился на заработки. Он закладывал фундаменты будущих домов, сооружал из кирпича сараи, ставил печки, штукатурил.

Несмотря на тяжёлую жизнь, отец урывал время для чтения книг. Материальные условия позволили ему закончить только четыре класса. Но ещё в детстве полюбил он сказки, стихи, рассказы, которые тайком доставал у панских слуг.

За книгами, газетами я ходил в соседнее село Рясники к Лукьяну Ткачуку.

Лукьян Ткачук, по прозвищу Король, возглавлял левое крыло «сельробовцев». Грамотный, умный и честный человек, он пользовался большим уважением односельчан.

Король неведомо откуда получал нелегальную литературу и давал её читать моему отцу. Бывало, отец сам ходил к нему, чтобы «отвести душу», но чаще всего посылал за «запрещёнными книжками» меня. Я охотно выполнял это поручение. Обычно отправлялся утром, шёл вдоль любимой Горыни, сворачивал в парк Майстрова, взбирался на Маслюкову гору и оттуда подолгу любовался живописным пейзажем.

Ткачук и его жена относились ко мне, как к сыну. Не помню случая, чтобы они забыли угостить меня чем-нибудь: варениками с вишнями, пирогом с фасолей, кружкой молока или яблоком.

После угощения Лукьян клал мне за пазуху книжки и газеты и при этом поучал:

– Только будь осмотрительным, не попадайся на глаза постерунковым!…

Недостатки угнетали нашу семью. Выход оставался один: продать усадьбу – небольшую глиняную хату и клочок огорода, прилегавшего к Горыни.

Летом 1933 года родители подписали документы о продаже-купле, и злотые царской чеканки появились на столе. Помню, отец клал монету на ноготь большого пальца левой руки и второй монетой стучал по кончику, прислушиваясь к «золотому» звуку. Затем брал вторую монету, третью, четвёртую… В один из дней отец ушёл в Ровно, прихватив большую часть денег.

– Дал задаток, Марфа! – сказал он, когда вернулся из города. – Знаешь, где будет новый участок? Возле Липенского леса, где в 1922 году я работал у купца бракёром? Земли там неважные. Необходимо выкорчевать пни и кусты.

– Хорошо, Владимир, я согласна, хуже чем здесь нам нигде не будет.

Мама со слезами на глазах прощалась с соседями:

– Не поминайте лихом, люди добрые…

Она уселась с малышами на подводу, гружённую скудными пожитками, и мы выехали из двора. Отец, Ростислав, Жорж и я следовали за подводой пешком.

На противоположном берегу Горыни остановились. Оглянулись. Рядом с курганом виднелась чисто выбеленная родная хата… Мы покинули её навсегда… Стало грустно. Я посмотрел на остальных. У всех в глазах блестели слёзы… Немного погрустили – и снова в путь…

К вечеру прибыли на новое место.

– Наконец-то! – произнёс отец. – Вот наш участок земли, за него придётся выплачивать пять лет. Если нарушим срок, помещик с помощью суда нас выселит, а землю продаст другому.

Мама слезла с телеги, огляделась вокруг, трижды перекрестилась:

– Молю о вашем счастье, дети, на новом месте. Да сохранит вас бог от всяких несчастий и бед!

Отец купил в соседнем селе ветхий сарай, разобрал его, перевёз и построил хату. К осени покрыли её камышом.

Раскорчёвка участка изнуряла. На руках лопались мозоли, налитые кровью. Но мы сравнительно быстро очистили полгектара земли и посеяли просо.

В тот год всю весну шли дожди. В низинной местности посев пропал. Все деньги были израсходованы, семья снова осталась без хлеба.

И мы начали батрачить…

КЛЯТВА ПОСПЕЛОВСКОГО

Старинное украинское село Рясники, его крепостные и крестьяне, все поля и угодья принадлежали некогда известному русскому князю Трубецкому. Впоследствии он передал своё имение старшему сыну Андрею, а последний – продал царской казне. Государственный советник Константин Ушинский в конце XVIII века выкупил у казны часть угодий, в том числе парк с красивыми каменными дворцами.

В парке князь Трубецкой воздвигнул «Маслюк». Это – высокая круглая насыпь, поросшая декоративными деревьями. На самой её вершине красовались беседки для княжеских пиршеств.

В рясницких дворцах жила родственница Ушинских баронесса Лидия Александровна Врангель. Она и руководила всем имением.

На лето сюда съезжались многочисленные князья, близкие друзья Константина Ушинского из Петербурга, Москвы и других городов России. А глубокой осенью, когда начинались дожди, жизнь в имении замирала. Лидия Александровна забирала детей Ушинского, прислугу и личного повара в свой фургон, запряжённый тремя парами коней, и уезжала в Петербург.

Лишь ветер гулял зимой по красивым аллеям парка. Когда устанавливалась тёплая весенняя погода, фургон с именитыми пассажирами вновь возвращался.

Десятки женщин и мужчин, постоянные слуги княжеского двора, чистили аллеи, посыпали песком дорожки, высаживали цветы на клумбах. Парк приводился в образцовый порядок.

После победы Великой Октябрьской социалистической революции в России сыновья и дочь Ушинского появились в Рясниках. Вместе с ними прибыл его доверенный в делах. Рясницкое имение распродавалось.

Фруктовый сад, расположенный на юго-западной окраине села, и прилегающий к нему сенокос купил прибывший сюда врач белогвардейских казачьих частей, разгромленных Красной Армией, – Владимир Поспеловский. Это был среднего роста, крепко сложенный, со смуглым лицом и небольшими карими глазами брюнет. Весной Поспеловский приступил к строительству двухэтажного особняка и благоустройству усадьбы. Он носился по саду из конца в конец. Его зычный голос слышался везде: и там, где обсаживали усадьбу живой изгородью, и там, где устанавливали улья, и там, где сооружали беседки. Всё делалось под его строжайшим надзором. Находил время Поспеловский и для посещения больных. Однако за каждый визит брал большие деньги, не считался с возможностями бедных людей.

Жена Поспеловского Марьяна Константиновна, в отличие от мужа, была человечной, добродушной и пользовалась уважением крестьян. Это выводило мужа из равновесия.

Он желчно изрекал:

– Ненавижу бедных! Россию разорили! Какое богатство уничтожили! А ты бы все им отдала. Не спеши, придёт время – они и сами все отнимут!

Семейная жизнь у Поспеловских не ладилась. Но Марьяна Константиновна терпела все обиды: она была матерью троих детей…

Моя старшая сестра Мария в те годы служила нянькой у Поспеловских. К дочери часто приходила мать – Марфа Ильинична. После каждого такого посещения она вздыхала, вытирая слёзы украдкой: «Вот жизнь, не успела девушка подрасти – и уже батрачка…»

Отец, преследуемый полицией, не мог найти постоянную работу и обеспечить семью. И когда барыня предложила матери работу, она охотно согласилась. Мать стирала и гладила господское белье, натирала полы, мыла посуду. За это барыня платила ей деньгами, отдавала поношенные детские вещи.

Игорь, старший сын Владимира Поспеловского, был женат и проживал в Ровно. Из-за частых семейных неурядиц он запил. Его выгнали из дому. Игорь шатался по барам в Ровно и Здолбунове, проводил дни и ночи за игрой в карты. Чтобы скрыться от уплаты долгов, он сбежал в Рясники. Но Владимир Поспеловский отказался от спившегося сына. Игорь временно остановился в нашем доме. Отец предупредил:

– Веди себя достойно, не компрометируй меня перед людьми.

В одной из крестьянских хат Игорь открыл нелегальную школу, стал учителем. Желавшие учиться, – а таких кроме меня набралось десятка полтора, – платили ему по одному злотому в неделю. С большим интересом изучали мы географию, русский язык и другие предметы.

Тяжело было сыну барина жить на подачки. Он истощал, чёрные глаза запали.

Игорь обедал вместе с моими родителями. Когда его угощали самогонкой, он осушал стакан одним духом.

– Вам бы, Игорь Владимирович, жениться на дочери помещика, – как-то намекнул отец. – Пусть даже некрасивой, зато заживёте по-человечески.

Игорь признался, что сам возлагает надежду на такой случай.

– Скоро этим займусь. И если, даст бог, мне улыбнётся счастье, клянусь, Владимир Степанович, поставлю на ноги вашего Колю. Выведу его в люди!

ПИСЬМО ВРУЧЕНО

– Знаете, мама, Игорю Поспеловскому повезло, – сообщила моя сестра Мария, гостившая в нашем «корчунке». – Он женился на Наталье, дочери новомыльского помещика Тищенко.

– А помнишь, Владимир, он клялся, что поможет нашему Коле, – напомнила мать. – Что, если отправить к нему нашего мальчика? Здоровье его сдаёт, измотался на раскорчёвке. Ночью даже вздрагивает, бедняжка. Искалечим его – будет нарекать на нас, родителей, всю жизнь…

– Да-а, – протянул отец. – Но я не верю тем обещаниям. Тогда он сам находился в безвыходном положении, вот и льстил нам. Возможно, и примет Колю, но в люди не выведет, я в этом уверен…

– Что ты, Володя? Разве можно так человеку не верить! – не соглашалась мать и настаивала: – Надо послать Колю к Поспеловскому. Наш сын мечтает стать шофёром, разве мы сможем ему помочь в этом? А вот Игорь сможет!

– Я не против, – согласился в конце концов отец.

– Значит, надо готовить его в дорогу! – обрадовалась мать.

Морозным декабрьским утром я отправился в село Рясники. У меня было рекомендательное письмо отца к Игорю Поспеловскому.

Миновав села Глинки и Тайкуры, я поднялся на возвышенность, покрытую молодым лесом. В пяти-семи километрах виднелось село Ивачково, по которому, подобно узенькому извилистому ручейку, пролегала железная дорога. Она огибала большое село Здолбицу и исчезала в черте уездного центра Здолбунова. Над сёлами возвышались белые купола церквей.

На дороге появился поезд. До сих пор я видел поезда только на картинках. Паровоз, показавшийся мне громадным чудовищем, извергал из короткой трубы клубы сизого дыма, пыхтел, увлекая за собой шесть «домиков» на колёсах.

В изумлении я провожал поезд, пока он не скрылся за возвышенностью. Спустился вниз по узкой дороге, пересекавшей овраг, и пошёл дальше. На хуторе близ села Ивачково встретился со старшим братом Александром. Он здесь батрачил.

На второй день Саша проводил меня до Здолбицы.

– Отсюда, Коля, пойдёшь по дамбе, через мост. Вон парк, в нём благоденствует помещик Тищенко. Там и найдёшь Игоря.

Когда мы прощались с Сашей, он наставлял:

– Всё, что охватывает твой взор, – принадлежит Тищенко: Закревские леса, села Тайкуры, Новосилки, Степановка, Старомыльск. Говорят, что помещик – деспот. Будь осторожен, братишка…

В Новомыльске возле небольших домиков с соломенными крышами, в которых жили батраки, рабочие и служащие, я встретил ребят. От них узнал о местонахождении Игоря Поспеловского.

– Ты кто такой будешь? – допытывались ребята.

– Я с письмом к нему. – Издалека?

– Из Ровно, знаете где? – Да, слыхали.

– Ну вот.

– А кем, мальчик, ты доводишься молодому барину? – спросила дама, услышавшая наш разговор.

– С письмом к нему от родителей.

– Давай я передам его!

– Нет, мне велели вручить ему лично.

– Ну, тогда подожди здесь.

Женщина вскоре вернулась.

– Пойдём!

Через кухню мы прошли в комнату, где на диване развалился Игорь. На нём был красивый серый костюм, сиреневая рубашка, добротные полуботинки. Всё это придавало солидность вчерашнему пройдохе.

– Здравствуйте, барин, – я подал Игорю запечатанный конверт. – Вам большой привет от моих родителей, сестры Марии и Болещуков, – сказал дрожащим голосом.

– Да, да! Припоминаю!… Спасибо! – охмелевшими глазами посмотрел на меня Игорь.

– Мария – это твоя сестра? А тебя зовут Николаем?

– Николаем.

– А письмо кто писал?

– Мой отец, Струтинский Владимир Степанович.

– Ага!

Он вскрыл конверт и прочитал вслух:

«Здравствуйте, глубокоуважаемый Игорь Владимирович! Искренне радуюсь вашему благополучию. Прошу принять моего сына Николая и пристроить его на работу. Пусть поработает у вас два года. За это вы пошлёте его на учёбу в механические мастерские в Ровно или Здолбунов. Мечтаю, чтобы Николай получил специальность! Заранее благодарен.

Ваш В. Струтинский.

Село Буда-Грушевская,

декабрь 1934 года».

– Ну что ж, помню такой разговор. И я своё обещание выполню. Будешь у меня маленьким адъютантом! Согласен?

Я не знал смысла этого слова, но ответил:

– Спасибо, согласен.

– Юля! – позвал барин хромую женщину. – Пригласи мать! – Когда в комнате появилась средних лет женщина, Игорь распорядился:

– С сегодняшнего дня этот мальчик – мой адъютант. Прошу любить его и жаловать и никому в обиду не давать. Столоваться будет вместе с вашим Петром.

– Хорошо, Игорь Владимирович, – покорно согласилась женщина.

С ней я вышел на кухню.

Итак, я стал адъютантом молодого барина. Он занимал половину особняка. Я помещался в небольшой прихожей. Во второй половине дома жил помощник управляющего имением Павло Кухарчук.

Я приступил к своим обязанностям.

– Вот тебе деньги, Коля, – дал первое поручение барин, – сбегай в село и принеси пол-литра «белой головки» и четыре бутылки пива. Понял?

– Понял, господин!

Я собрался идти, но барин задержал меня:

– Обожди! Иди сюда!

– Я тебе не господин, а барин! Ясно?

– Ясно!

Сконфуженный, я быстро скрылся за дверью.

Мне ежедневно приходилось доставлять алкогольные напитки для Игоря. Недосыпая ночей, я дежурил у дома, словно дворовый пёс, в ожидании, авось что-либо понадобится барину.

Однажды поздней ночью он вышел на крыльцо и позвал меня.

– Сейчас же оседлай Ляльку и Грильку.

– Лошади готовы, барин, – доложил я.

– Хорошо. Поехали!

Я проводил барина к лошадям, привязанным к частоколу. Поспеловский ловко вскочил в скрипучее седло. Лошадь, почуяв лихого наездника, загарцевала под ним.

– Пошёл! – лихо крикнул Игорь, и красавица каштанка поскакала рысью.

На вороной длинноногой кобыле я помчался вслед. Догнал Игоря лишь на Здолбуновском шоссе. На взмыленных конях мы ворвались в спящий Здолбунов. У польского клуба спешились. Игорь пошёл в клуб играть в карты, а я сторожил лошадей…

Наконец, барин появился, словно очумевший, и мы помчались обратно по тому же шоссе. У конюшни Игорь соскочил, небрежно бросил на шею лошади поводья и исчез за дверью… Юлии – дочери управляющего.

Жена Игоря была красивая женщина. Ласково её называли Туля. Она любила Игоря и, когда тот запивал и сутками не появлялся, плакала, но никому не жаловалась на свою судьбу.

В пьяном виде Игорь не появлялся к родителям Тули. Он посылал меня с запиской к ней, и она приходила к нему в особняк. Здесь они долго спорили, после чего Туля со слезами убегала домой.

Помню такой случай: как-то Игорь возвратился домой пьяным. Закрывшись в своей комнате, начал стрелять из пистолета в дверь, за которой находился я. Пули впивались в стенку чуть выше моей койки. Потом всё стихло. Я вошёл в комнату и застал барина лежащим на кровати, у которой валялся пистолет. Я поднял его, спрятал и лёг спать.

Когда рассвело, Игорь меня разбудил.

– Где мой пистолет? Я никого не убил и не ранил?

– Пистолет я спрятал, никто не убит и не ранен, только меня напугали.

– Ах, чёрт побери! Как это всё получилось? – раскаивался Игорь. – Пора кончать дебоши!

И тут же, забыв о своём обещании, попросил:

– Поищи в моих брюках деньги на пол-литра! В карманах не оказалось ни копейки.

– Тогда вот что, – не успокоился Игорь, – сбегай и возьми в долг пол-литра и чего-нибудь закусить. Я буду там, за стенкой, – Игорь указал пальцем на вторую половину дома.

И так снова начинался «трудовой» день барина. Пил он и с Юлькой, и с её отцом, и с другими собутыльниками.

Когда Игорь переставал пить, он на зорьке брал ружье, будил прудового Павла Рыжука, и они уплывали на лодке в камыши стрелять чирков и крякв. К завтраку барин возвращался. Я встречал его и принимал добычу. Как всегда, она была богатой. Битую птицу я отдавал повару. Потом приносил барину в кувшинчике крепкого чая с лимоном. Он жадно выпивал его и сразу покидал особняк.

В такие дни можно было видеть, как молодая пара мирно гуляла по аллеям парка, ездила верхом на лошадях или играла в преферанс.

Со временем круг моих обязанностей расширился. Приходилось мыть, чистить, заправлять автомашины, набивать охотничьи патроны, чистить ружья и пистолеты, убирать в квартире, чистить одежду и обувь Игоря и Тули.

Зимой я оставался на хозяйстве сам. Господа уезжали на два-три месяца в Варшаву.

В свободные минуты, – а таких было очень мало, – я читал газеты, книги, занимался самообразованием. Особенно запомнилась мне прочитанная тогда повесть «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя.

В селе Новомыльске клуба не было. Молодёжь собиралась и проводила время на улицах или на пустыре. Парни и девушки пели украинские и русские песни, иногда и запрещённые полицией.

Среди парней я был самым молодым, но считался первым запевалой и был с ними на равной ноге. Их доверием я дорожил и никогда ни в чём не подводил. Когда же затевалась драка, не стоял в стороне.

Однажды молотобоец сельской кузни Доижач избил дружка. Доижач был старше меня на несколько лет и выше ростом. Но я решил проучить забияку. Встретил его на речке.

– Ты зачем избил Петьку? Он же не виноват!

– Уйди, сморчок! – скривил губы Доижач. – А то я тебе спущу немного крови. Понял?

Я изо всех сил ударил Доижача. Он свалился на траву, а потом неистово заорал:

– Лежачих не бьют!

– А ты запомни: слабых не обижай!

Доижач молча поднялся и был таков.

Хотя потом он грозился меня зарезать, однако на глаза не показывался.

С тех пор друзья ещё больше меня уважали.