Текст книги "Пропавший лагерь"
Автор книги: Николай Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Зачем же тогда пахать-сеять? – спросил Боб.
– А так уж нам положено: мужик – значит, сей.
– Вы бедняк?
– Пиши, что так.
– Лошади нет? Коровы тоже?
Мужик покачал головой. Но из хлева раздалось мычание коровы и высунулась голова лошади.
– А это не ваши разве?
– Нет, соседские зашли...
– И теленок не ваш? – с усмешкой спросила Сима. – И мальчонок не ваш?
– Мальчонок-то наш, – почесывая затылок, сказал завравшийся мужик, – да какой от него в хозяйстве толк, хоть вы его пишите, хоть не пишите!
Но тут баба вдруг завопила:
– Ох, господи! Да за что же на нас напасти такие! То с портфелями сами комиссары, а теперь детей своих послали! И откуда вы беретесь, нет на вас пропаду!
Смущенные пионеры попятились, а Боб с испугу щелкнул затвором фотоаппарата, и эта сценка отпечаталась на пластинке, предназначенной для середняка.
И пошли ребята дальше искать бедняка. Глядишь, этот расскажет про все по-настоящему, ведь известно, что бедняки сочувствуют рабочему классу. Это лучшие люди в деревне, сознательные.
Не обращаясь к Фоме и Ереме, выбрали самую бедную избу, покосившуюся на один бок, с развалившейся трубой, с клоком черной соломы на редких стропилах.
Окна ее были заткнуты тряпьем, а дверь... двери совсем не было.
Володя Маленький постучал барабанной палочкой о косяк. Ответа нет. Постучал еще. Молчание.
И тут Фома сказал:
– Спит бедняк, вы позовите его: "Товарищ Шкуркин!" – Да погромче, все вместе, – добавил Ерема.
Ребята так и сделали, и не успели они прокричать:
"Мы к вам, товарищ Шкуркин!" – как в ответ раздался рев, словно из медвежьей берлоги, и появилось какое-то волосатое чудовище на двух ногах. В волосах его торчала солома, мутные глаза щурились на свет злобно.
– Чего? Зачем шкурки? Кто летом дерет шкурки?
Опять кошек подбрасывать, храпоидолы?! Вот я вас... Побью! – и с этими страшными словами здоровенный мужчина вдруг необыкновенно проворно выдернул из плетня длинную жердину и, замахнувшись, ринулся на пионеров.
Ребята, не дожидаясь команды, бросились врассыпную.
Кто куда, не разбирая дорог, прямиком через плетни, по огородам...
Но нерасторопный Боб все же успел каким-то чудом щелкнуть затвором и запечатлеть на пластинке, предназначенной для бедняка, взлохмаченного буяна с поднятой жердиной.
И теперь мчался во весь дух, спасая драгоценный фотоаппарат, сшибая подсолнухи и топча морковь и огурцы на чьих-то огородах.
А тем временем Рубинчик, беды не зная, за околицей деревни заканчивал рисунок паука-церкви. Получалось здорово. Ненадолго его отвлекло знаменательное событие.
Мимо по тропинке, скрытой высокой рожью, прошли из села к лесу тот самый старичок, которого стукнули эмалированным ведром, и Иван Кузьмич. Оба старика так увлеченно разговаривали, что не заметили юного художника, сидящего на пеньке под рябиной.
По очереди они тащили на спинах мешок, в котором позвякивало что-то железное... "Неужели Калиныч взялся чинить самогонные аппараты?" ужаснулся Рубинчик.
Но тут до него донесся шум, и, оглянувшись, он ужаснулся еще больше.
По огородам неслись что есть духу пионеры, а за ними, свистя, улюлюкая, угрожая, лохматый мужик, мальчишки, бабы и множество разномастных собак.
– Бей цыганят! Лови их, куси их, ату!
Не раздумывая, Рубинчик бросился навстречу опасности, на помощь к своим. И вовремя. Ребята замешкались в плетнях, Володя Маленький не мог перелезть с барабаном. Боб зацепился ремнем фотоаппарата. Рубинчик немедленно перенял барабан и фотоаппарат, как эстафету, и дал ходу к лагерю.
Он мчался без оглядки. Ему все казалось, кто-то догоняет. И только выбежав из леса на поляну, уже в виду лагеря, оглянулся. Его догоняла длинноногая Сима.
Все равно Рубинчик прибавил ходу и свалился рядом с палаткой, когда она подскочила.
– Где вы были столько времени? Почему мчитесь как угорелые! – подбежал к ним вожатый.
– Мы... тренируемся! – выпалил Рубинчик.
– У нас кросс, – указала Сима на показавшихся из леса ребят.
– Так, понятно... Маршрут? Время? – спросил Федя.
– От села до лагеря мы с Рубинчиком промчались за двадцать минут, взглянула на часы Сима.
– Это точно?
– Да, как раз когда был дан сигнал, я поглядела на часы.
– От Выселок до лагеря три километра! Молодцы, ребята, ведь это же мировой рекорд! – восхитился Федя и начал аплодировать подбегающим ребятам.
ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ
У каждого своя тайна. – Волшебный аппарат Калиныча. – Фотоателье Феди Усатова. – Дотошные мальчишки. – Храбрые девчонки
– Ребята, молчок! – предупредил Рубинчик.
Да никому и не хотелось рассказывать о своем позорном бегстве. Самим вспомнить тошно. Правда, если не считать многочисленных ссадин, царапин, синяков и пережитого страха, все обошлось благополучно. Удрали без потерь. Часы, фотоаппарат, барабан – все материальные ценности отряда целы. Но моральный ущерб был велик.
Было непонятно и обидно, почему с таким свистом и улюлюканьем их преследовали деревенские ребятишки, которых у околицы угостили конфетами.
Злой шкуродер принял их за каких-то озорников, пришедших его дразнить, – это ладно, бывает. Бабы гнались, приняв их за огородных воришек, – тоже понятно. Но мальчишки-то почему хотели побить?
Помочь в разгадке этой загадки могли только Фома и Ерема.
Вот они и явились. Крадучись, потихоньку. Спросили – все ли живы и здоровы? И, узнав, что, в общем-то, ничего, обошлось, даже рекорд бега по пересеченной местности поставлен, обрадовались.
– Это тоже... А то шкуродер с похмелья мог и ноги переломать. Он страсть не любит, когда его ребята дразнят и летом дохлых кошек подбрасывают... Ох, лют он, когда напьется!
– Он ведь бедняк? – спросил Боб, все еще сожалевший об испорченной фотопластинке.
– Гольный бедняк.
– Значит, его кулаки-самогонщики спаивают? – спросила Сима.
– Вестимо, – кивнули разом Фома и Ерема.
И тут у Симы мелькнула мысль – поймать и разоблачить самогонщиков. Вот будет замечательная помощь деревенской бедноте в борьбе пробив кулаков.
Но ребята не поддержали ее. Хотя Фома и Ерема соглашались показать, где скрываются самогонщики, Рубинчик на это не пошел.
– Нет, я с ними больше не вожусь. Путаники. Опять чего-нибудь напутают! Заведут, да не туда.
Боб тоже не разохотился:
– Я из-за них три пластинки испортил, хорошо еще, уцелел фотоаппарат.
Сима усмехнулась про себя: "Трусят ребята... Ладно, мы им докажем, что девчонки храбрей мальчишек". И она решила провести всю операцию втайне. Вскоре вместе с подружками они уже шептались, сговаривались о чем-то с Фомой и Еремой.
А Рубинчика и Боба захватили другие тайны, каждого своя.
Рубинчик занялся таинственным поведением Калиныча. Случайно подслушанные слова старого слесаря "об этом надо подумать", сказанные в ответ на предложение деда Еграши отремонтировать ему самогонный аппарат, засели в голове Рубинчика, как заноза.
Подогрела его любопытство и случайная встреча в памятный день неудачной экскурсии в Выселки.
Куда это шагали мимо него дед Еграша и Калиныч, когда он в тени рябины рисовал с натуры церковь? Чего они тащили по очереди в мешке? Что там звякало?
Начав слежку за Калинычем, Рубинчик через несколько дней обнаружил, что мастер слесарного дела действительно ремонтирует какую-то сложную железную штуковину, устроив навес под обрывом берега. Тут уж нашего следопыта за уши нельзя было оттащить от этой тайны.
Боясь что-нибудь напутать, напрасно навести тень на всеми уважаемого Калиныча, Рубинчик ни с кем не делил ся своими подозрениями, действовал в одиночку. Он ни чего не сказал даже своему ближайшему другу Бобу И при встрече с ним отводил взгляд.
А толстяк, несколько похудевший после бегства из Выселок, встречаясь с Рубинчиком, тоже не мог смотреть ему в глаза. И у него завелась тайна! Да еще какая!
Однажды, увлекшись проявлением пластинок, на которые так неудачно заснял он ненастоящего бедняка, странного середняка и удивительного кулака, Боб засиделся в затемненном углу палатки допоздна.
Вышел освежить голову и вдруг услышал незнакомые приглушенные голоса, негромкий смех.
Боб прокрался к берегу реки и здесь обнаружил Федю и двух девушек. Они сидели, свесив ноги с обрыва, и щелкали семечки.
В темной реке всплескивали рыбы.
Откуда эти девушки, кто такие, почему вожатый разговаривает с ними, таясь от всех? Боб потихоньку подполз и услышал непонятные фразы:
– Так, значит, фотоателье – увеличение семейных портретов, а? спрашивал Федя.
Девчата отвечали смешком.
– Портрет – икона. Икона – портрет, любуйтесь, пожалуйста! Здорово!
Девчата опять засмеялись.
– Опиум разоблачим, да еще и ребятишкам на молочишко заработаем!
Со смехом девчата прыгнули с обрыва, сели в лодку и уплыли. А Федя проводил их и вернулся. Неуклюжий Боб не успел схорониться.
– Ты все слышал? – спросил, заметив его, Федя. – Тсс, молчи! Никому ни звука. Эту тайну должны знать только мы с тобой да вот эти девчата.
– А кто они?
– Одна дочка дьячка, другая попова батрачка. Они мне такое открыли, такое... Ну ты же все слышал. Все понял.
Боб не все слышал и не все понял, но для солидности кивнул.
– Так вот, – сказал Федя, – мы с тобой организуем фотоателье. Я буду ходить по домам и собирать заказы на увеличение семейных портретов местных кулаков и богатеев, а ты будешь их переснимать и увеличивать.
И дело у нас пойдет!
– Детишкам на молочишко?
– Да, не без этого. Хорошая работа должна быть хорошо и оплачена, усмехнулся Федя.
Простодушный Боб ни в чем плохом не заподозрил вожатого. А чего же не заработать с кулаков и богатеев?
С молочишком в лагере обстояло дело неважно.
Вскорости Федя развил такую деятельность, что из Выселок потекло не только молоко – заказчики стали приносить и свежие яички и сливочное масло.
Федя обходил дома побогаче и собирал заказы, а Боб увеличивал с разных фотокарточек портреты местных богатеев, их чад и домочадцев.
Заказчики приодевались, прихорашивались. Все хотели, чтобы портреты их вышли "покрасивше".
Работу фотоателье руководство пионерлагеря одобряло. Васвас принимала заработанные продукты. Калиныч, видя, как довольны заказчики работой, только посмеивался. А Боб, когда Федя с ним перемигивался, отвечал ему понимающей улыбкой. Он чувствовал, что за всей этой работой скрывается какая-то тайна. Но какая? Тогда на берегу в разговоре вожатого с девушками из Выселок он что-то упустил, а спросить Федю стеснялся.
Терпеливый, покладистый Боб работал вовсю, увеличивая фотографии, и ждал: вот-вот ему откроется что-то удивительное.
Пока Рубинчик вел слежку за таинственными связями Калиныча с самогонщиками, а Боб трудился над увеличением портретов кулаков и богатеев, Сима Гвоздикова тоже не зевала. Желая утереть нос мальчишкам, она со своим храбрым звеном вела поиск самогонщиков.
Лучшими помощниками в этом деле у нее были Фома и Ерема. Уж как ублажали их девчонки! Все конфеты, припасенные еще дома, отдали этим прожорам, жадным до сладостей. Ничего не жалели – только бы отличиться.
Фома и Ерема не оставались в долгу.
Однажды мальчишки тайно пригнали из деревни и спрятали в кустах ивняка под берегом лодку. Этой ночью Фома и Ерема обещали показать самогонщиков. Девчонки, дрожа от волнения, стараясь не разбудить спящий лагерь, одна за другой соскользнули с обрыва. Под водительством храброй Симы уселись в лодку и поплыли.
У многих стучали зубы, то ли от ночного холодка, то ли от нетерпения, но, уж конечно, не от страха. Ведь девочки-пионерки не должны ни в чем уступать ребятам, а быть даже храбрей.
Таинственна, зловеща река. Днем она ничего, течет себе обыкновенная вода, и все. А ночью слышно, как бурлят страшные омуты, как шуршат черные кусты, как ухают громадные сомы, словно берег обваливается. А что, если такое чудовище да ударит хвостищем по лодке?!
Невольно жались девчонки друг к другу. А Сима ничего, посиживает себе на корме да командует гребцами:
– Правей! Левей! Раз-два!
Фома и Ерема дружно бьют веслами и помалкивают, словно их ничего не касается.
Миновали перевоз, с которого их окликнул перевозчик, приняв за рыбаков. И долго еще его тень, отраженная фонарем, маячила над рекой.
Сколько так плыли, сказать трудно. Сима не взяла с собой часов, чтобы не разбить их ночью в лесу. Но вот из леса потянуло дымком, и вскоре Фома и Ерема причалили к берегу.
На реке было девчонкам зябко, а в лесу еще больше стала дрожь пробирать. В лесу ночью пострашней, чем на реке. Там вода все-таки посветлей берегов, в ней летнее небо отражается. А здесь такая тьма, что идти приходится гуськом, держась за плечи друг друга. Каждое дерево норовит сучком ткнуть, каждый куст за одежду зацепиться.
Хорошо, что Ерема идет впереди, а Фома позади, не так страшно с ними, все-таки мальчишки...
Когда изрядно поцарапались и приустали, лесная тьма вдруг озарилась багровым светом. Впереди, между великанских черных стволов, мелькнули огоньки.
– Вот они где! – прошептал Фома.
– Смотрите, как черти в аду, – прошептал Ерема.
И они заговорщицки переглянулись.
Затаив дыхание девчонки разглядели вначале какие-то тени, а затем людей. Те молча, склонившись, что-то делали у черных холмиков, из которых то и дело выскакивало зловещее пламя.
Да, это они, злые люди, отравляющие деревню пьяным зельем. Слуги "зеленого змия" – самогонщики. Иначе кто же мог так скрываться в ночную пору в лесу?
Дрожа от негодования, смотрели пионерки на это черное дело. А потом Сима шепнула:
– Все ясно, теперь мы знаем, где они прячутся... Разведка, за мной!
Так же молча, в тишине, выбрались девчонки к речке и вернулись в лагерь перед рассветом. Разведка была удачна. Теперь перед ними стояла задача организовать облаву на самогонщиков.
– Только, девочки, тсс! – предупредила Сима. – Никому ни слова. Сами все организуем. На зависть мальчишкам!
На том и порешили.
ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ
Рубинчик не зевает. – Странное поведение Васвас. – Удивительное изобретение Калиныча. – Экскурсия в коммуну "Красный луч". – Комсомольцы и монашки
Пока совершали свой тайный подвиг девчонки, не зевали и мальчишки. Рубинчик не остался в одиночестве со своей тайной. Она жгла его, как блоха, забравшаяся под рубашку. Доверил он свой секрет одному, другому, третьему пионеру. И вот уже всем звеном следят они за странной дружбой Калиныча и Еграши. Неожиданно ребята выяснили, что и представительница женотдела, доверенное лицо всех мам, Василиса Васильевна помогает Калинину в его невероятных делах. Удалось проследить, что она привезла с базара вместе с продуктами для отряда несколько бутылок пива, ситро, наливок и даже водки.
И все это потихоньку, с веселым и лукавым видом передала Калинычу.
А затем приняла участие в действии, похожем на комическую сцену из спектакля. Рубинчику никто бы не поверил, если бы с ним вместе не наблюдали все это ребята его звена.
Представьте себе место – обрыв над рекой, где у слесаря мастерская. На стволах упавших деревьев сидят трое:
Калиныч, Васвас и Еграша. Перед ними странное сооружение с трубками-змеевиками и несколькими кранами.
Оно булькает, пыхтит, как самовар. В подставленную посуду из кранов стекает жидкость.
Все трое наблюдают за этим с веселыми лицами. Огонь освещает хитроватую усмешку Калиныча, добродушную улыбку Васвас и блаженное выражение на лице Еграши.
– А ну, пробуй, что вышло, когда заправили черносливом? – говорит Калиныч и подносит Еграше в ковшике жидкость, вытекшую из этого сооружения.
– Сливянка! – хлопает себя по коленкам Еграша, отведав питья. – Ну, настоящая сливянка!
– Ну, то-то. А из этого краника что?
– Как причастие, ух, сладко. Кагор! – взвизгивает в восторге Еграша.
Васвас фыркает, сдерживая смех.
– А когда надо прохладиться, можно выгнать фруктовой воды – вот так. Калиныч отвертывает еще один краник и наливает из него стаканчик.
Еграша пробует и, блаженно погладив себя по животу, заявляет:
– Яблоки заправлены, яблочная и получается! – И, закатив глаза, сидит некоторое время молча, а потом спрашивает: – Ну, а натуральную-то он варит? Водку произвести может?
– Да вот, пожалуйста! – Калиныч цедит из краника в ковшик и подносит Еграше.
Старик нюхает, лижет языком и, выпив, крякает:
– Она! Ну ни в жисть от казенной не отличишь. Крепка и без запаха... Ну ни тютельки сивухой не отдает...
Мастер ты, брат, волшебный... Дай я тебя поцелую!
Калиныч не успевает отстраниться и получает звонкий поцелуй. Васвас так и валится от смеха.
– Ну и сколько же ты с меня возьмешь? – спрашивает Еграша. – Тут ведь овечкой, другой, чую, не отделаешься. Это ведь не простой ремонт, а?
– Полная реконструкция. Техническое чудо! – отвечает Калиныч.
– Да уж чего там. С таким чудом я буду на селе кум королю и сват министрам! – обнимает его захмелевший Еграша. – Проси с меня полцарства дам!
– Полцарства мне не надо, теперь чуть что – революция, и нет тебе ни царя, ни барства!
– Хитро сказано! Конечно, рабочему человеку дороже всего работа. А вот работой я тебя обеспечу, друг. Это мне раз плюнуть. Все деревни обегу, всех хозяев про чудо извещу... И потащут тебе в ремонт аппараты, ну, валвалом! Со всей округи!
– Ладно, пусть тащат! – сказал Калиныч.
На том и порешили три заговорщика.
Когда ребятам во главе с Рубинчиком удалось все это подслушать, у них глаза на лоб полезли – вот так дела!
И это уважаемая всеми мамами Василиса Васильевна и почитаемый всеми папами Иван Кузьмич?! В сговоре с самогонщиками? Верить не хочется.
– Придется их разоблачить, – горестно сказал Рубннчик.
– Придется, мы пионеры, это наш долг, – подтвердили ребята.
– Клянемся!
Ребята поклялись. В этом участвовало все звено, кроме Боба. Его увлекла, как вы знаете, совсем другая тайна – фотографические дела вожатого.
Однажды Федя объявил, что отряд пойдет на экскурсию в комсомольскую коммуну "Красный луч". Ребята окрепли, загорели, натренировались – шутка ли, один кросс через лес чего стоит, – теперь можно познакомиться с окружающей действительностью и выяснить, чем можно помочь в деревне в борьбе за новую жизнь.
...Пошли в поход два звена. Собирались, как на праздник. С развернутым знаменем, с барабанным боем шагали по высокому берегу к перевозу. Весело, дружно тянули паром, отстранив старого паромщика Глебыча.
А затем чудесной луговой дорогой двинулись на хутор Монашки, где когда-то был монастырь, а теперь обосновалась комсомольская коммуна.
Просо на полях коммуны стояло темно-зеленой стеной так плотно, что, казалось, по нему можно пробежаться сверху, как по ковру. Пшеница радовала глаз своей чистотой, колос к колосу, без единого сорняка. Но особенно поразило ребят поле цветущих подсолнухов. Какая красота! Здесь даже сделали привал.
А когда пришли в коммуну, она показалась ребятам настоящим раем на земле.
Представьте себе: на небольшом холме, среди заливных лугов чудесный сад, а в саду рубленные из бревен русские избы-терема, а в этих теремах живут сказочные красавицы и богатыри.
Коровы с добрыми глазами подходят, берут хлеб и лижут ладони молодых богатырш, идущих с подойниками.
Пестрые телята резвятся и скачут, словно хотят показать гостям свои цирковые номера.
Очевидно, здесь ждали гостей – и у ворот теремов, обнесенных частоколом, надпись: "Добро пожаловать".
По обширному двору на коне гарцевал мальчишка в буденовке. Делал он это смеясь и улыбаясь. Вороной белоногий конек с озорным взглядом удивительно соответствовал всаднику – тоже веселый и задорный. Он лихо брал препятствия и радостно ржал, оглядываясь по сторонам. Словно говорил: посмотрите, вот мы какие, молодые, удалые.
Ребята смотрели на все раскрыв рты, а на мальчишку – с завистью. И смотри-ка, какой конь ему доверен.
Самостоятельный парнишка. Вот бы жить в коммуне!
Познакомились с председателем. Им оказался безусый парень в вышитой рубашке с расстегнутым воротом по фамилии Колобков. Приземистый, плотный, подвижной, он все показывал и все объяснял, посмеиваясь и похохатывая.
Маленькие, глубоко посаженные глазки, словно изюминки, хитровато поблескивали на его округлом лице.
– Прежде хутор принадлежал женскому монастырю, жили здесь монахини святые, пили сливки густые. Нежили на перинах пухлые телеса да славили рай на небесах. Ну а теперь мы, сельская молодежь, показываем пример, как можно, честно трудясь, устроить хорошую жизнь на земле!
– Рай для безбожников?
– Так точно! Только в наш рай одни грешники попадают, кто за безбожные дела, кто за непочтение. Вон посмотрите на нашего юного наездника Прошку. Был у попа в батрачонках. И взбунтовался – прямо в церкви с амвона вышел и говорит народу: "Все попы эксплуататоры, и служить я им не хочу!" И ушел от попа, а мы сироту приютили.
Отец его, буденновец, под Перекопом погиб. Осталась от него на память шапка. Видали, как в ней Прошка гарцует? Объезжает коней для Красной Армии. И сам к боевой жизни готовится. Весь в отца.
Председатель, кругленький как колобок, быстро шел впереди.
– На девушку, что телят поит, вы не обратили внимания? Тихая такая, ласковая. А ее собственные родители чуть не убили. Припрятали они кулацкий хлеб, а она это дело раскрыла. Взяли мы ее в коммуну. Такая не подведет.
Для нее Советская власть дороже всего. Все мы – красная молодежь, хвалился Колобков, – многие ребята и девчата покинули родные села, родителей и собрались вместе, чтобы показать, как нужно вести хозяйство на советской земле. Работать так, чтобы с каждого гектара давать стране как можно больше хлеба, мяса, молока, меда, всех благ земных. А прежде здесь монахини все больше мак сеяли. Целые поля. Из недозрелых головок, говорят, дурман настаивали. Опиум для народа. Вот как!
Среди коммунаров были даже две бывшие монашки.
Эти молодые девушки-сироты воспитывались в монастыре послушницами. Они рассказали, как прислуживали богатым монахиням из купеческого да дворянского звания.
Как получали от них пощечины. И жаловаться не могли.
Даже после революции долго еще была сильна власть игуменьи, правила она, как при крепостном праве.
Теперь обе девушки комсомолки. Живут и трудятся наравне со всеми, а прежняя жизнь в монастырской неволе только снится им в страшных снах.
Все это было очень интересно.
В беседке с цветными стеклами, где когда-то распивали чаи с вареньями важные монахини, комсомольцы устроили пионерам угощение.
Тут же на пчельнике, расположенном в саду, молодые пчеловоды, сняв крышу с одного улья, достали рамы, полные душистого меда, и подали к столу. Кто не едал свежего сотового меда, тому и объяснить трудно, какое это приятное занятие. А ребята из пионерского лагеря испытали это удовольствие!
Во время угощения Колобков все рассказывал о преимуществах коммуны.
Ребятам так все это понравилось, что захотелось тут, в коммуне, и остаться, объезжать коней, выращивать телят, сеять поля подсолнухов, ну и, конечно, есть сотовый мед и запивать молоком.
Но Иван Кузьмич подбавил в это медовое настроение ложку дегтю.
– Да уж у Советской власти вы любимчики, что и говорить! – сказал он с усмешкой.
Ребята давно заметили, что старый рабочий будто недоволен хорошей жизнью коммуны, что-то все крякает, поеживается, бородку свою калининскую теребит.
– Уж конечно, на то мы комсомол, – улыбнулся Колобков, – мы для Советской власти, как для матери родной, что велит, то и сделаем. Вот подсказали нам новую культуру внедрить – подсолнухи, – видали, какое у нас поле цветет? Красота!
– Ну, а сердце вам не подсказывает, что в окружающих деревнях-то еще неурядица да темнота?
– Так мы же показываем пример, как можно жить культурно!
– Хорош пример. Бросили отцов-матерей, бросили сестренок-братишек, ушли здоровенные парни и девки в Монашки и горя не знают – медом губы мажут, молоком споласкивают!
– Во-первых, мы называемся коммуна "Красный луч", а не хутор Монашки! обиделся Колобков. – А во-вторых, монашки прохлаждались, а мы в поте лица трудимся!
– Нет, вы – монашки, советские монашки! – настаивал на своем упрямый Калиныч. Пионеров бросило в краску. Им было стыдно за упрямого старика. Рубинчика так и подмывало вскочить и при всех разоблачить сговор Калиныча с самогонщиком Еграшей.
Но в это время вожатый Федя поднялся и сказал:
– Наш старший товарищ, по-моему, прав. Вам, комсомольцам, к его критике надо прислушаться. Пока вы здесь молоком и медом упиваетесь, там без вас кулаки деревню самогоном заливают. Молодежь без комсомольцев не может с ними бороться. Религиозный дурман процветает. Попы не велят идти в колхозы, грозят: кто вступит, у того детей не крестить, невест не венчать и прочее...
Нужны боевые, комсомольские дела... Вам нужно пойти в деревни, организовать молодежь, помочь везде создать колхозы.
– А не отгораживаться от народа в своем благополучии! – стукнул кулаком по столу Калиныч. – Не имеете вы права, как любимчики Советской власти, пирожки есть, когда народ за черный хлеб борется!
Тут подскочил один комсомолец и кричит:
– Это, товарищи, неправильно. Мы боролись за Советскую власть – нам и пирожки есть!
А другой добавляет:
– Так мы же для примеру! Каждому такая жизнь не заказана. Пускай другие по-нашему действуют. И всем будет хорошо.
– Вокруг пожары, убийства активистов. Пусть хоть
у нас тихий островок будет. Образчик будущей хорошей жизни, – сказала одна комсомолка.
– А вот вас кулаки не жгут, – подлил масла в огонь Калиныч, – потому что вы для них не опасны. И даже очень хороши – отвлекли активную молодежь от борьбы за колхозы в свой тихий монастырек!
– Это как понять? Выходит, мы за кулаков? Это оскорбление! – взорвался Колобков.
– Ага, рассердился, чуешь, что не прав!
И пошли и пошли спорить.
Вся экскурсия была испорчена.
Уходя, Иван Кузьмич сердито кричал хозяевам:
– В райкоме встретимся!
ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ
Затянувшаяся экскурсия звена "Красная швея". – Сима и милиционер. Исчезновение цыган. – Вперед, без страха. – Открытие Боба.– – Стыд Рубинчика. – Если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!
Вернувшись в лагерь, Калиныч рассказал Васвас о том, что он видел в коммуне, и наутро, взяв в совхозе подводу, уехал в районный центр очень рассерженный.
А ребятам экскурсия понравилась. При одном воспоминании о молоке и меде, которым их угостили в коммуне, они облизывались. И не понимали, почему рассердился старый слесарь, увидев такую прекрасную жизнь.
– Чудак, они же в "Красном луче" уже сейчас живут, как при коммунизме, – говорили одни.
– А может, и не чудак – нельзя маленькой кучке жить роскошно, как при коммунизме, когда весь народ живет еще плохо. Коммунизм должен быть для всех! – возражали другие.
Звено девочек, оставшееся во время экскурсии дежурить в лагере, взволновалось. Им захотелось тоже посмотреть чудеса коммуны "Красный луч". И немедленно.
Васвас заколебалась, не решаясь пускать их одних, но Сима настояла на своем. Да и Федя сказал:
– Пусть прогуляются, ничего им не сделается. Народ в коммуне гостеприимный, таким обедом угостят, что дня два потом будут сыты!
И вот звено "Красная швея" под командой решительной Симы переправилось на пароме через Оку и, проделав марш по заречью, украшенное венками из луговых цветов, явилось в коммуну. И, так же как ребята, девочки были восхищены и резвыми скакунами, и милыми телятами, и всем хозяйством молодых тружеников земли. Ну и, конечно, их славным угощением.
Гостеприимные комсомольцы добродушно вспоминали сердитого Калиныча и, посмеиваясь, говорили:
– Дед монашками нас обозвал, а?
– Пригрозил, что в райкоме будет разбираться, кто мы – комсомольцы в коммуне или монашки в монастыре!
– Мы думали – жизнь перегнали, создав показательную коммуну, а он говорит – от жизни оторвались!
"А вот сейчас я проверю, оторвались они от жизни или не оторвались", подумала Сима и неожиданно спросила:
– Скажите, пожалуйста, где скрываются самогонщики, отравляющие народ зеленым зельем?
– Везде их полно. Гонят самогон в банях, в клунях, в овинах в каждом селе, – ответил Колобков.
– А чего же вы их не ловите?
– Это дело милиции поручено.
– А в лесу они не скрываются?
– Про это не знаем, не слыхали... Да и зачем бы им в лесу?
Сима переглянулась с подругами – они-то знали. Своими глазами видели, что делается в чаще леса. Ну, ладно, утрут же нос они местным комсомольцам, показав, как надо ловить шайки самогонщиков!
Вот только вопрос, как это сделать? Своими силами с такой шайкой не справишься. Надо привлечь милицию.
И надо же быть такому везению – на обратном пути из коммуны девочки встретили на перевозе милиционера.
И какого! Новенькая форма так и сверкала на нем, кожаные ремни блестели, сапоги поскрипывали. И сам он был новенький, румяный, ясноглазый, веселый.
Милиционер ввел на паром коня в поводу и отдал честь звену пионерок.
Сима решительно отвела его в сторонку и, пока пионерки помогали деду-паромщику тянуть канат, объяснила всю ситуацию с самогонщиками.
– Пойти с нами – это ваш долг. Обезвредить это зло – ваша обязанность.
– Так-то оно так, – задумался милиционер. – Но я здесь человек новый, не знаю обстановки. Только что заступил на должность... Вчера из армии.
– Вы еще неопытный, – усмехнулась Сима, – конечно, вы один, а их много.
– А вы уверены, что они действительно там? – вспыхнул милиционер.
– Да, мы видели их своими глазами. Они собираются в глухом лесном урочище по ночам и варят и шпарят...
Дым идет... Огни горят...
– Если так, захватить их на месте преступления – это очень хорошо. Но у меня совсем другое задание. Я еду проверить цыган, – доверительно сообщил милиционер бойкой Симе, которая уже успела покорить его.
– Отлично, вы все успеете. Цыгане расположились недалеко, мы вам покажем, проводим к ним. Вы их проверите засветло, а самогонщиков надо ловить потемну.
И ведь уговорила милиционера!
С парома сошли вместе и до самой полянки, где были разбиты шатры цыган, шли дружной компанией. Милиционер вел коня в поводу, а девчонки поспевали рядом, любуясь его нарядной формой и красивым вороным конем.
Незаметно подошли к цыганской поляне.
Огляделись – а пестрых шатров нет! Исчезли цыгане.
Только дух их остался. Пахло дегтем, дымом, недавно брошенным, неприбранным жильем. Ведь только что были здесь. Еще утром, когда шли на экскурсию, видели, как они завтракали у костров. Свежие следы колес да теплая зола в кострах говорили, что уехали цыгане совсем недавно.
Куда? А мало ли куда! На то они и кочевники. Следы вели на юг. Милиционер посмотрел на карту, достав ее из полевой сумки, рассчитал движение конного транспорта по военным нормам и сказал:
– По всем данным, уже в другом районе... Преследовать нет смысла.
– А почему вы их преследуете?
– Плохие дела за ними водятся. Есть сведения – скупают за бесценок лучших коней у хозяев, которые не хотят, чтобы достались они колхозам.
– Вот противные... Мы из-за них тоже пострадали, – сказала Сима, – нас в деревне приняли за цыганят!
