Текст книги "Спасибо деду за победу (СИ)"

Автор книги: Николай Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Стой.

Пашкины мозги лихорадочно работали.

– Немцы ездят по одной машине? Ты хоть раз такое видел?

– Нет, – озадаченно пробормотал длинный. – Думаешь, наши?

– Ничего я не думаю, просто суетиться не хочу. Если наш дозор увидит машину – что они будут делать?

– Если наша – пропустят, если вражеская – доложат сержанту и откроют огонь.

– Вот и не спеши, – Пашка старался говорить уверенно, но на душе кошки скребли – опять было ощущение чего-то неправильного. – Стрельбы ещё не было. Берём вёдра и идём, вода всё равно нужна.

Длинный посмотрел как-то странно, но всё же долил своё ведро. Аккуратно опустошил колодезное, поставил его на лавку.

Вместе они не торопясь зашагали обратно, но длинный, похоже, заметил, что Пашка жмётся к краю улицы, поближе к плетёным заборам:

– Ты что, трусишь?

– Не по себе немного, – честно признался Пашка. О бесполезной "винтовке" он говорить не стал, хоть и сильно хотелось.

– Всем не по себе, – процедил сквозь зубы длинный. Ведро у него было большое, и он держал руку на отлёте, чтобы оно не мешало идти. – Ничего, сейчас подойдут наши от Минска, погоним эту нечисть так, что чертям тошно станет...

От Минска? Уже лучше. Значит – Белоруссия... Хотя, чего хорошего? Это значит, что мы практически в эпицентре. А ребята всё ещё верят, что это ненадолго...

Шум мотора приблизился – такое впечатление, что машина уже въехала в деревню. Точно – вон свет фар. А выстрелов-то не было... Неужто наши? Совсем отмороженные – с фарами, в одиночку... А с другой стороны – зато ночью ехать могут. Гораздо быстрее.

Вот это уже лучше. С машиной есть шанс вырваться из сжимающегося полукольца – если, конечно, топливо будет.

Фары погасли, двигатель заглох – кажется, как раз напротив "штабного" дома. Хлопнули двери. Судя по звукам, кто-то выпрыгивал из кузова на землю.

– Кто командир? – послышался уверенный, явно командный голос.

– Сержант Смирнов, – отозвался кто-то. Ну да, это тот самый усталый сержант. Разбудили, не дали поспать. – Лейтенант Мартьянов убит...

– Сержант, стройте личный состав. Прямо здесь.

– Слушаюсь, товарищ...

– Старший политрук, – подсказал кто-то.

– Давайте без официоза, сержант. Время не ждёт... Стройте солдат.

Пашка как наткнулся на невидимую стену.

Вот что-что, а это ему за полтора года в реконструкции вбилось накрепко: "бойцов", а не солдат.

Он ухватил длинного за рукав:

– Погоди, тёзка... Это диверсанты.

Павлуха-длинный вылупился так, словно Пашка сообщил, что он из будущего:

– Какие диверсанты, контуженный? Откуда? Это наши!

– Тихо, – Пашка стиснул зубы так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся. – Не кричи, пожалуйста. Давай отойдём в тень.

– Рехнулся? – Павлуха высвободил руку, с досадой поставил ведро, часть воды из которого от Пашкиного рывка пролилась ему на бриджи. – Навязали тебя на мою голову... питерский.

Последнее слово прозвучало вызывающе, но Пашка не обратил внимания.

– Тёзка, очень прошу – давай просто не торопиться, а?

– Становись!

Павлуха рванулся, но Пашка набросился на него сзади, стремясь отволочь в проход меж плетнями и, самое главное, зажать рот. Хоть бы никто не услышал!

Вот это оказалось не так просто. Павлуха был минимум на голову выше Пашки и, несмотря на нескладную фигуру, гораздо сильнее. Хорошо хоть, винтовку он выронил – а то штыком или прикладом можно было бы огрести сразу же...

Локти длинного работали как поршневая хорошего двигателя. Первый же удар, кажется, вышиб из лёгких весь воздух, второй, пришедшийся по бедру, словно пропахал его плугом, но Пашка вцепился намертво – за жизнь.

Дробные автоматные очереди...

Длинный замер.

Ещё одна очередь. Чей-то вскрик.

И – ни одного винтовочного выстрела.

Пашка надрывно дышал – болело, такое ощущение, всё тело. Ну и силища у парня... а сейчас – не шевелится.

– Ты понял? – прошептал Пашка, ослабляя хватку.

– У наших не было ППД, – так же тихо ответил длинный. Он сейчас казался совершенно расслабленным, словно и костей под кожей нет.

– Ну вот... – сфокусировав взгляд, Пашка поискал винтовки – а, вон они, валяются у дороги. Оттащить Павлуху-длинного в сторону всё же удалось, хоть и всего на пару метров.

Послышалась какая-то гортанная команда по-немецки, хлопнули двери избы. Топот ног... лязг металла. Звук заводимого двигателя.

Два Павла вжались в землю поближе к забору.

Прочертив перед собой полосками неяркого света фар, по улице неторопливо проехала обычная, хорошо знакомая полуторка. В кузове – люди в советских гимнастерках, в пилотках, с вещмешками... Человек десять.

Машина ушла на восток.

Пашка не знал, сколько они пролежали вдвоём, глядя в неторопливо светлеющее небо.

– Откуда ты узнал? – спросил Павлуха, глядя на семь мёртвых тел. Они так и лежали, рядком – их построили и просто покосили из автоматов. – Сержант и то не догадался...

Что было ему ответить? Как можно объяснить простому солдату ТОЙ войны то, что стало отлично известно "широкой общественности" много лет спустя?

Следовало признать: Пашка распознал диверсантов лишь потому, что знал – они могут тут быть. Если бы не знал – шансов раскусить обман не было. Уж точно – не у уставшего, не спавшего несколько ночей сержанта. Скорее всего, и их двоих не стали искать лишь потому, что никто из диверсантов не удосужился уточнить – все ли собрались? Да вдобавок, отсылал их за водой комсомолец с перебинтованной головой, а если вопросы и задавали – то сержанту...

– Почему ты взъелся на то, что я сказал "питерский"? – ответил Пашка вопросом на вопрос.

– Старорежимные замашки, – бесцветным голосом ответил длинный. – Город Ленина позоришь...

– Я от бабули научился, – парировал Пашка. – Она так привыкла, вот и я... привык.

– От бабули... – голос Павлухи-длинного дрожал. – Ты не внучек, а боец Красной Армии!

– И ты боец Красной Армии, – Пашка, кажется, наконец-то обрёл некое спокойствие. – А тот, что в машине, сказал – "стройте солдат".

Длинный осёкся. Внимательно поглядел на Пашку – так, словно видел его впервые. И тут же отвернулся:

– Ребят надо похоронить.

Не особо глубокую яму вырыли тут же, чуть в стороне от деревеньки, под старой берёзой. Земля была мягкой, копалось хорошо – оказывается, сапёрная лопатка годится не только для того, чтобы таскать её на боку, отстранённо подумал Пашка. Он работал совершенно механически, не думая, и, похоже, Павлуха-длинный тоже – судя по его абсолютно безжизненному лицу. Ещё бы – они с ребятами, судя по всему, были подразделением... и сейчас он хоронит не просто их – хоронит часть себя.

– Нам говорили про диверсантов, – не выдержал Пашка. Молчание давило ничуть не слабее, чем понимание того, что они в западне. – Политрук рассказывал, что есть у фашистов команды обученных людей. Из бывших белогвардейцев, предателей. Одетые в нашу форму, с нашим оружием – чтобы устраивать диверсии и сеять панику, если война начнётся...

– Что ж ты сержанту не сказал, – совершенно механически отреагировал длинный. – Надо же было наших предупредить, и других...

– А он бы поверил? – меланхолично спросил Пашка. – Ты вот не поверил. Пока не увидел...

Длинный помолчал. Пашка был кругом прав.

Яма получилась тесная и неглубокая – копать что-то более серьёзное было попросту некогда. Таща на себе совсем лёгкое тело лопоухого Петрухи, Пашка думал о том, какая странная, непредсказуемая и коварная штука – жизнь...

Сколько им было, этим пацанам? Лет по двадцать с небольшим. Кто-то из них хотел учиться, кто-то – строить светлое будущее. Кто-то, наверное – защищать страну. Не будет ничего этого – все они легли в безымянную могилу на третий день войны. На третий из почти полутора тысяч...

Постояв над закопанной могилой с полминуты, они нахлобучили пилотки и побрели к дому. И тут Пашку ждал новый облом – ни одной винтовки не было, видимо, диверсанты просто побросали их в свой грузовик. А вот это уже хреново – Пашка не был уверен, что в случае необходимости сможет выстрелить из реального, боевого оружия, но со своей холощёной "трёхой" он чувствовал себя не в своей тарелке. И тёзке ведь не скажешь – придётся фантазировать, как оказался на фронте с бесполезной железякой. А у длинного вопросы, судя по всему, и без того есть...

И ещё один возникнет прямо сейчас. Потому что иначе можно остаться без ног.

– Слушай, тёзка... Помоги портянки намотать.

Павлуха-длинный ничуть не удивился – видимо, проблема была распространённая. Удивился он, когда Пашка стащил сапоги и остался в чёрных тоненьких носках.

– Чему вас там учат, ленинградские, – проворчал он. – В носочках, как школьники... Внучек, ёлки-палки...

Пашка молча проглотил пилюлю – на этот раз прав был длинный. И не поспоришь ведь. Хорошо, что портянки хоть есть, причём новые.

Под руководством длинного портянки Пашка намотал хоть и не с первого раза, но довольно быстро – минут за пять. Ногам сразу стало уютнее – теперь, кажется, можно и полсотни километров пройти.

Вот только куда?

Бойцы вышли из дома, и Пашка ойкнул: уже достаточно рассвело, и по дороге тянулась вереница людей – видимо, тронулись в путь как раз с рассветом. Скрипели подводы – иногда попадались и они, влекомые понурыми лошадками.

Беженцы...

На реконструкциях они тоже бывали. Но выглядели... и так, и не так.

На тех мирных мероприятиях начала двадцать первого века от бредущих людей не веяло такой тоской и безысходностью.

В основном женщины, мужчин совсем мало. На телегах – старики, дети... Одеты кто во что – в основном в какие-то бесформенные, явно деревенские одежды, замызганные и больше похожие на обноски, женщины почти все в платках, иногда мелькают "городские" пиджаки, какие-то нелепые картузы, ермолки...

Большинство даже не обращало на двух Павлов внимания – некоторые скользили взглядом равнодушно, словно по забору или дереву, и молча продолжали свой путь.

– Мама, смотри, красноармейцы, – раздался детский голосок. Пашка увидел говорившего – мальчик лет семи, в помятом матросском костюмчике и сандалиях – тоже городской, наверное, или приезжий. Его тащила за руку женщина – на вид лет тридцати с небольшим, в ситцевом платье и накинутом на плечи платке, с заплетёнными в недлинную косу тёмными волосами. – Мама, зачем мы уходим? Они же спасут нас от фашистов!

Мать, не останавливаясь, бросила на бойцов беглый взгляд – словно ножом резанула.

Пашке захотелось не то что заорать – завыть от бессилия.

Как? Ну как можно им не помочь?

Но и помочь мы тупо не сможем. Нас всего двое, а фашисты если попрут – то танками и мотопехотой. А они попрут обязательно – может быть, уже чрез полчаса-час. Они в этих местах наступали стремительно – даже странно, что мы ещё не в окружении.

Он мельком взглянул на Павлуху – тот бледный, губ почти не видно, зубы явно стиснуты, по скулам желваки играют.

– Тёзка... у тебя семья есть?

– Жена, сын, годик всего... в Калинине.

Калинин... Это ж Тверь вроде. Дойдут туда фашисты? Блин, не помню... Я ничего не помню! Какой от меня толк – здесь? У меня даже винтовки нет.

– До Калинина фашисты не дойдут, – как можно увереннее пробормотал Пашка.

– Конечно, не дойдут, – процедил Павлуха. – Они и до Минска не дойдут. Встретим их на Линии Сталина. И погоним обратно, – до него вдруг дошёл смысл сказанного Пашкой: – Ты что, думаешь, что они могут дойти до Москвы? Да ты... паникёр! Ах ты... ты не дал мне предупредить сержанта! Питерский! Носочки! Память потерял! Сволочь, белогвардейская, недобитая!

Сбитый с ног Пашка покатился по утоптанной земле брошенного дворика. Павлуха навалился сверху, работая кулаками:

– Вот тебе! Окруженец! Питер! Носочки! Я и поверил! Убью!

Он психовал, а потому бил суетливо, неумело, но несколько раз Пашке прилетело весьма чувствительно. Скула горела, под рёбрами саднило, а удары продолжали сыпаться.

И вдруг сверху обрушился водопад.

Это была женщина – та самая, в ситцевом платье. Отшвырнула в сторону пустое жестяное ведро – то, что оставил Пашка дальше по дороге. Посмотрела так, что тот, предыдущий взгляд показался добрым и ласковым.

– Родину защищайте, а не собачьтесь, как два кобеля...

Голос у неё был сиплый, простуженный. Скорее всего, беженцы ночевали в лесу, в лучшем случае у костра, а в платок небось сына на ночь закутала...

Ответа ждать не стала – повернулась и ушла. Два Павла остались сидеть на земле, мокрые по пояс и чувствующие себя оплёванными.

– Уходи, – первым нарушил молчание длинный. Поморщившись, встал, поднял свою винтовку. Отойдя к дому, подобрал амуницию, брошенную, когда пошли копать могилу. – Пока ты не появился, всё было хорошо.

– Ты называешь это "хорошо"? – не выдержал Пашка. С трудом поднялся – всё тело болело. Скула, скорее всего, скоро распухнет. – Тёзка, мы отступаем, и не потому, что я тут появился. – Он чувствовал, что его начинает нести, но сдерживаться сил не было. – Потому что фашисты нагнули пол-Европы. Потому что у них хорошая техника и организация. Потому что мы не ждали, что они нападут. Потому что... – в памяти сам собой всплыл читанный где-то факт, – ...потому что мы разукомплектовали Линию Сталина, чтобы построить новую, на западе. И так ничего и не построили, а на старой границе укрепления оголены. Они возьмут Минск, тёзка, и до Москвы дойдут, и до Питера, но дальше – ни-ни. И погоним мы их от Сталинграда и до самого Берлина...

Павлуха так и застыл, глядя на Пашку. Впрочем, мелькнувший на мгновение интерес тут же сменился безразличием.

– Ну-ну... пророк, – бросил он, идя к калитке. – Сиди здесь, раз все равно всё будет в порядке... А я пошёл воевать. За эту вот бабу с пацаном, за нашего сержанта, за старшину убитого. И за мою семью. Чтобы эти гады не взяли Минск несмотря на всё то, что ты тут так уверенно наболтал...

Пнув и без того распахнутую калитку, он вышел на дорогу и зашагал в ту же сторону, что и беженцы.

Пашка остался один. Взял со скамьи свою амуницию, привычно накинул плечевые лямки. Толку-то с неё... Патроны в подсумках холостые, в гранатнике – скомканная бумага. Надел тощий вещмешок с нелепо болтающейся на нём каской. Подхватил свою "трёху" с сильной коррозией на стволе – и тоже вышел в поток людей.

На минуту остановился у колодца – тут уже толпились люди, жадно зачерпывающие из вытянутой бадьи жестяными кружками и пригоршнями, под их неприязненными взглядами наполнил флягу. Зашагал дальше.

Смартфон!

Вот он, в кармане. Мокрый, экран разбит – видимо, одним из Павлухиных ударов. Включится? Ни фига, наверное, батарея сдохла окончательно. Ну и чёрт с ним, будет река – утоплю, просто так выбрасывать нельзя... Достал из кармана пригоршню мятых сторублёвых бумажек, скомкал, зашвырнул в чей-то сад – куда они сейчас, только лишние вопросы будут.

Ему было непривычно легко – даже бесполезная винтовка не тяготила. Охватила какая-то весёлая злость. Мокрая гимнастерка и рубаха неприятно липли к телу, всё болело, но он не замечал этого.

Павлуха прав.

Выйти на первый же рубеж обороны, получить приказ и оружие – и задержать фашистов. Пусть на полчаса, на час – всё равно.

Потому что именно те, кто здесь, пусть ненадолго – но отложат и сдачу городов, и продвижение танков Гудериана или кого там ещё... И, может быть, благодаря ему спасётся эта уставшая женщина с пацаном, вон тот старик на телеге, ещё кто-то из тех, кто бредёт по этой дороге...

Главное – найти рубеж обороны.

Идти получалось со средней скоростью – хоть Пашка и был более-менее отдохнувшим, но отбитые в двух стычках с Павлухой части тела давали о себе знать. Впрочем, беженцы, свзязанные детьми и скарбом, шли и того медленнее, кто-то даже вёл жалобно мычащих коров, волок упирающихся коз. После деревеньки начался лесок, и Пашка не сразу сообразил, почему люди, едва войдя в него, словно посветлели лицами. Да место закрытое, с самолётов почти не просматривается. Незнакомого Пашке старшину, ремонтировавшего мотор броневика, расстрелял «стервятник» – значит, и отметины от пуль на машине он оставил. И вряд ли досталось одному лишь броневику – днём по дороге, скорее всего, точно так же тянулись беженцы...

Парень некстати вспомнил фильмы, в которых показывалось начало войны. Ну да, как-то так...

Он отбросил воспоминания – не до них. Надо думать, что делать дальше.

Куда я иду?

Все идут – и я иду. Эх, карту не взял из дома... А она там была, или диверсанты забрали? Блин, не помню. Но в любом случае – это дорога, и она идёт на восток – вон, в той стороне поднимается солнце. Где организована оборона? Вряд ли только на пресловутой Линии Сталина под Минском. Должны оборонять крупные города, железнодорожные узлы, переправы... Какие тут есть города?

Пашка поймал себя на мысли, что понятия не имеет. Он знал только Минск и Брест – да и то потому, что они числились городами-героями. Но явно же бои шли активно и между ними! Реки... Какие тут есть реки? В Бресте – Буг и ещё какая-то, в Минске есть река... но как она называется? А между ними? Эх, вот угораздило... реконструктор, блин.

А дорога явно не из главных, не шоссе. Какая-то обходная – вон, укатана-то скорее телегами, чем машинами. А что творится на главной? Её скорее всего активно бомбят, вдоль неё идёт оборона – Пашка помнил, что немецкие танки начала войны были не особо приспособлены к бездорожью и болотам, вдобавок – немцы перебрасывали пехоту на машинах, значит – дороги сейчас главное. Дороги и мосты. Получается, мне ещё повезло, что я попал именно сюда – там мог бы сразу попасть под бомбёжку.

А "там" – это вообще где? Я хотя бы севернее линии Брест-Минск или южнее? Вот засада.

Пашка не сразу сообразил, что за гул стоит в ушах – списал поначалу на усталость и лёгкое сотрясение... но потом дошло.

Это же выстрелы, взрывы. Где-то далеко – настолько, что звуки сливаются в однотонный шум...

Люди тоже услышали. Многие ускорили шаг, началась суета. Перелесок закончился, дорога вышла на поле, люди начали нервничать. Плакали дети, ржали лошади, жалобно мычали коровы... Пашке хотелось зажать уши или закричать – настолько это было невыносимо. Вон, впереди ещё один перелесок, до него метров триста. Хоть бы дойти... не для того, чтобы спрятаться. Просто люди, вся эта бредущая по дороге толпа, в перелеске немного успокоится. Общая подавленность душила так, словно сверху накинули полиэтиленовую плёнку – жарко до пота, страшно до дрожи...

– Летят! – сорванно крикнул кто-то. Пашка даже не понял, мужской голос или женский.

Самолёты появились с северо-запада, над кромкой далёкого леса. Шли довольно высоко, но силуэты были видны отлично – двухмоторные, с широкими крыльями, похожие на каких-то нелепых распухших рыб. Хейнкели-111.

В толпе беженцев начался ропот.

– На Столбцы пошли, – с досадой сплюнул какой-то худощавый мужчина в испачканном пиджаке и когда-то белой кепке. – Там мост, станция...

– Без паники! – раздался чей-то уверенный голос впереди. – Мы для них не цель, продолжаем движение!

А молодец мужик. Умеет командовать – либо военный, либо какой-нибудь председатель колхоза. Тут вообще были колхозы? Действительно, бомбовозы не станут размениваться на беженцев.

Темп ускорился, опять послышался плач. Кажется, кто-то упал... Дорога была узкой, неудобной, одна из телег съехала колесом, накренилась, лошадь истошно заржала, в кювет посыпались какие-то тюки...

– Воздух! – взвизгнули в толпе.

Бомбардировщики были уже над головами – они шли аккуратными тройками, не ломая строй, и создавалось ощущение, что ими закрыто всё небо. Какой воздух, они не собираются бомбить, только и подумал Пашка... когда по ушам рубанул вой, переходящий в рёв, прошитый сухим стуком, похожим на работу старинной швейной машинки. Люди бросились врассыпную, кто-то покатился кувырком.

Словно во сне, метрах в десяти перед Пашкой дорога взорвалась пылевыми фонтанами. Из бьющейся лошади выхлестнуло кровавые брызги, кто-то завопил – высоко, нечеловечески. Над дорогой на бреющем пронеслись два истребителя, круто взяли вверх и влево, уходя в вираж...

– Уходи, боец! – заорали Пашке прямо в ухо, толкнул вправо от дороги. Парень сам не понял, как оказался в кювете, вжался в землю, видя перед собой лишь одно – несколько лежащих на дороге тел, испещрённых ярко-красными пятнами...

"Мессершмитты" сделали ещё два захода. Они не бомбили, хотя при очередном заходе Пашка увидел у них под крыльями маленькие чёрные капельки бомб. Судя по всему, два лётчика из сопровождения бомбардировщиков просто развлекались стрельбой по живым мишеням...

Медленно, озираясь, словно не желая осознавать происходящее, возвращались люди на дорогу. Послышался плач, больше похожий на вой. Два мужика молча, деловито, совершенно без эмоций оттаскивали с дороги мёртвые тела, освобождая проход.

Пашка побрёл по обочине. Боевой запал пропал, будто его и не было.

– Пособи, боец, – толкнул его кто-то.

Тот самый, в кепке. Тащит с дороги тело крупного мужчины в парусиновой куртке. Тянет за ноги, куртка задралась, в пыли дороги остаётся кровавый след...

Пашка наклонился было, но мужчина показал глазами на второе тело, чуть дальше – люди, бредя словно сомнамбулы, обходили его.

Девчонка. Молодая совсем, лет восемнадцать, не больше. Легкомысленный сарафанчик в цветочек, голубенький... и красный на груди. Русые волосы растрёпаны, широко распахнутые глаза глядят... уже не глядят в небо.

Тело было невесомым, даже легче, чем у лопоухого Петрухи. Ухватив за подмышки, Пашка легко снёс его с дороги, примостил в кювет. Сел рядом на склон, отстранённо посмотрел на руки, испачканные кровью, смешанной с пылью. Проведя ладонью по лицу, закрыл девчонке глаза. До боли сжал виски.

У этих не будет даже могилы. Некогда – и некому.

Третий. Всего третий день войны. Для меня – вообще первый и неполный. А кажется – прошла уже целая вечность...

Он вытер ладони о бриджи и встал.

Дальше. Вперёд.

Перелесок. Опять поле, метров двести. Впереди ещё один перелесок.

А гул слышен – всё тот же. Канонада... Где мы хоть находимся?

Оп-па... Это что? Неужто наши???

Пашка бессознательно ускорил шаг, виляя меж бредущими гражданскими, потом почти побежал, придерживая бьющий по боку приклад бесполезной винтовки. Вон они, бойцы – прямо меж деревьями, отрыты брустверы, кое-как замаскированные ветками, несколько человек у дороги – с винтовками, подгоняют беженцев... Неужели та самая долгожданная линия обороны?

– Ребята... – Пашка с трудом пытался отдышаться, – кто главный?

Обросший щетиной, но достаточно молодой боец в гимнастёрке с полуоторванным рукавом и халхинголке с незастёгнутым кожаным ремешком махнул рукой куда-то назад:

– Младший лейтенант, артиллерист... ищи, он у моста.

У моста? Значит, долгожданная переправа... и линия обороны.

Перелесок оказался узеньким – и полусотни метров не будет. Дорога вывела на берег не особо широкой речушки, изгибавшейся затейливым зигзагом, что называется – по десять поворотов на версту, и дальше шла на мост.

Мост оказался не особо впечатляющим – на первый взгляд и танк вряд ли выдержит. Деревянный и явно не новый – скорее всего, до войны по нему и не ездило ничего тяжелее полуторки, а сейчас шагали беженцы. Но мост-то важный, это даже Пашка понимал – берега заросли камышом, тут и там обрывчики, хоть и не высокие – но техника вброд не пройдет, даже если река мелкая. И если фашисты выйдут на эту дорогу – а они выйдут, об этой дороге они знают, раз уж по ней прошла полуторка с диверсантами – то мост надо жечь к едрене фене.

Так, а вон видна фуражка – точно кто-то из командиров, может быть, даже тот самый лейтенант-пушкарь.

Воодушевлённый появившейся целью, Пашка рванул к мосту. Да, скорее всего, именно тот командир – фуражка с чёрным околышем, разговаривает с каким-то нескладным долговязым бойцом...

Вот те номер, это ж Павлуха! Догнал, удовлетворённо подумал Пашка.

Вроде чему бы и радоваться, особенно если вспомнить драку во дворе брошенного дома, но всё же единственный мало-мальски знакомый человек... здесь.

– Тащ командир, красноармеец Соколов, разрешите обратиться, – запыхавшись, подлетел он к говорившим, в последний момент вспомнив, что при оружии честь не отдают.

Да, младший лейтенант, один кубик на черных петлицах, шеврон-уголок на рукаве шерстяной гимнастерки, уже изрядно перепачканной. В руках – пулемет Дегтярева, выглядящий у него совершенно не к месту. Молодой, чуть ли не младше Пашки, лет двадцать. Пацан совсем. Махнул рукой – погоди.

– Полуторка. Человек десять, политрук в кабине. Все с ППД. Положили наших ребят за несколько секунд. Часа... часа два назад, – докладывал Павлуха.

– А ты как цел остался? – подозрительно скривился артиллерист. Бросил взгляд на Пашку, на кромку леса.

– Мы за водой ходили, – выпалил Пашка. – Сержант послал, были на другом конце деревни. Не успели...

– Не успели, а политрука видели?

– Спрятались, тащ командир. Решили, что важнее доложить о диверсантах, чем там и лечь без толку. А то получится – ребята зря погибли...

Павлуха-длинный даже рот разинул – явно такой прыти от Пашки не ожидал. А артиллерист-то задумался...

– Что там творится? – наконец спросил он. Сдёрнул фуражку, вытер лоб рукавом.

– Новогрудок с землёй сравняли, – помолчав, сказал Павлуха. – Судя по всему, Столбцы бомбят...

– Сейчас на Столбцы прошла куча хейнкелей, – опять вклинился Пашка. – Мессеры колонну беженцев обстреляли.

Пушкарь посмотрел на него, помолчал.

– Связи нет. Как же плохо без связи... и капитана Гриневича не хватает, – на его лице отразилась тоска. – Его же эти увезли... на полуторке. И велели мост ни в коем случае не трогать, отходить... А Гриневич говорил – зубами держать его, и жечь, если... – он махнул рукой. – Так, бойцы. С ДП кто умеет обращаться?

– Я, – отозвался Павлуха.

– Держи, дуй на первую линию, правый фланг, – пулемёт перекочевал в руки слегка ошалевшего Павлухи. – Ты, – палец командира упёрся в грудь Пашке, – к нему вторым номером. Вон под мостом короб, там три диска. Стволов запасных нет, пулемёт берегите. Мужики, – лицо его на секунду стало совершенно детским. – Если попрут – удержите хотя бы полчаса. Мост нельзя жечь сейчас, надо пропустить беженцев... сколько сможем. Давайте, мужики, рысью. Найдёте сержанта Горелко, доложитесь ему.

Два Павла переглянулись. Особо тёплых эмоций на лице Павлухи-длинного написано не было, но он не сказал ни слова. Только дёрнул головой – пошли.

– Сейчас, блины возьму, – Пашка, стараясь не поскользнуться, спустился под мост, увидел у подножия одной из опор квадратную коробку с дисками от ДП. Перекинул через плечо ремень, хотел было подниматься, но вспомнил о том, что собирался сделать. Вытащил из кармана смартфон, зашвырнул его в речку – только круги пошли.

Догнал Павлуху.

– Ты там что, портсигар выбросил, что ли? – поинтересовался длинный.

– Ну да, – не стал вдаваться в подробности Пашка. – Решил бросать... самое время.

– Ну и дурак, – резюмировал Павлуха. – Тебе не нужно – может, кому-то из ребят пригодилось бы... Эй, славяне! Где сержант Горелко?

Сержант нашёлся по центру – лет под сорок, с висячими усами, видимо, из старослужащих, а может – вообще из какого-нибудь хозвзвода. Устало махнул рукой в сторону фланга, показывая позицию.

Никаких траншей или более-менее толковых укреплений тут не было и в помине – так, отрыты небольшие капонирчики, скорее всего – наспех, сапёрными лопатками. Максимум – от пуль укрыться. Да, это вам не вырытые экскаватором траншеи...

– Вот здесь, – Павлуха поставил пулемёт на сошки, вытащил из чехла лопатку. – Давай, взяли. Надо хотя бы немного земли накидать...

Позиции располагались именно в той части узкого перелеска, что был обращён к полю – собственно, их и увидели с дороги. Над головами шумели берёзы, где-то далеко куковала кукушка. Неумело расшвыривая лопаткой неподатливую землю, Пашка ломал голову – что же не так? И не сразу сообразил, что поток беженцев на дороге почти иссяк. А это могло означать лишь одно...

Он, стараясь не вставать во весь рост, подобрал несколько ломаных веток – видимо, оставшихся после того, как маскировали выкопанную землю другие бойцы, – бросил их на бруствер.

– Тёзка...

– Чего тебе? – недовольно отозвался длинный.

– Людей на дороге почти нет. Скорее всего, немцы близко.

– Да всё равно, – зло отозвался Павлуха. – Тут их и встретим... Там на другом фланге сорокопятка есть, так что... так что ещё повоюем... внучек.

Пашка даже не обиделся. Одно было хреново – воевать придётся одному лишь Павлухе. Потому что пиленая "трёха" к бою непригодна.

А кстати... почему бы и нет?

– Слушай, ты у пулемёта... Дай твою винтовку.

– Тебе зачем, у тебя своя есть, – не удивившись и не возмутившись, сказал длинный, надевая каску.

– Смотри, – и Пашка показал ему вынутый затвор с ополовиненными упорами на личине. – У меня учебная, не было других. А у тебя – нормальная.

Только бы не посмотрел мою винтовку. Только бы не посмотрел... Сейчас, днём, увидит, что она чёрт знает на что похожа...

– Бардак у вас, а ещё ленинградцы, – философски отнёсся Павлуха. – Не надо тебе сейчас винтовки. Позицию демаскируешь... Лучше набивай мне пустые диски. Патроны хоть есть?

– Нет, – честно признался Пашка.

– Вот зараза... Держи, – длинный, чуть перекатившись на бок, выудил откуда-то из кармана бриджей четыре снаряжённые обоймы. Привстав, вытащил из подсумка ещё три. – Как же ты Родину защищать собирался...

– Спасибо, – с чувством сказал Пашка. Сейчас, несмотря на неприязнь, он готов был расцеловать тёзку – наконец-то пропало ощущение собственной бесполезности.

Как защищать... Не готов был я её защищать, подумал он. А сейчас – придётся.

Но вслух ничего не сказал.

А что такое – родина?

Понятие вдруг внезапно сжалось до этого моста через незнамо какую реку. Моста, который надо удержать любой ценой. До людей, бредущих по дороге. До того пацанёнка с мамой, которая разлила дерущихся водой, словно собак. До нескладного мужика в белой кепке. До...

До той девчонки, так и лежащей в канаве. И до десятков других – у которых, может быть, благодаря этому вот получасу появится шанс дожить до победы... или хотя бы до завтра.

– Тихо! Идут, – прошелестело по цепи слева направо.

Сколько тут бойцов? Наверное, десятка три, вряд ли больше – скорее всего, неизвестный капитан, сгинувший вместе с диверсантами, просто сумел организовать отступавших. И хорошо, что вместо него остался этот мальчишка-артиллерист, который прекрасно понимает, что на кону. Вот они, бойцы, лежат цепью – молодые и не очень, здоровые и перебинтованные, уставшие и запылённые, но готовые хоть на полчаса – но задержать врага.

Мотоциклист, лёгкий танк, за ним – два "ханомага", и вряд ли пустые – с пехотой, уж точно. Больше похоже на передовой дозор, а не на основные силы. Ну да, основные силы скорее всего прут по главному шоссе на те самые Столбцы. А эти идут уверенно – наверняка отлично знают, что перед ними прошли диверсанты и особого сопротивления быть не должно.