Сириус

Текст добавлен: 30 октября 2017, 15:30

Текст книги "Сириус"

Автор книги: Николай Ульянов

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Вот когда наша бескрайность и тысячеверстные пространства хватают за горло. От любой французской окраины до Парижа – несколько часов поездом или автомобилем, а у нас это многие сутки. Когда нужно собственными глазами и ушами видеть и слышать, быстро соображать и решать, место наших пяти чувств заступает телеграфный аппарат. А он врет. Вы не находите, что он врет? Он дает детали, а не всю картину. У него от страха глаза велики. По Юзу – анархия, крушение власти, катастрофа, а на самом деле надо просто дать хорошенько по морде Родзянко, вытолкать в шею Хабалова, выстрелить на Невском из пушки – и всей анархии конец.

Главкосев между тем принес сокрушительную бомбу, которую восставшая Дума бросила в императора. Невыспавшийся, расслабленный просидел Рузский целую ночь возле аппарата Юза. В ушах у него и теперь стоял какой-то птичий диалог, который он вел с четырех до восьми утра, долбя, как дятел по сухому дереву: «Тук! Тук! Тук!» Родзянко отвечал по-воробьиному: «Чирк! Чирк! Чирк!»

Колесо Юза мерно крутилось, наматывая на вал кошмар за кошмаром.

Воробей чирикал про анархию, про бессилие Думы, про невозможность приехать во Псков. То, что он нацарапал на ленте, убедило Данилова, стоявшего все время возле своего плохо соображавшего начальника, что воробей в ужасе от им же самим вызванного подземного духа. Когда дятел простучал о возможной гибели России, если анархия перекинется в армию, воробей чиркнул в ответ:

– Не забудьте, что переворот может быть добровольным и вполне для всех безболезненным; тогда все кончится в несколько дней.

Как только император прочел представленный Рузским текст переговоров, он встал из-за стола и, подойдя к окну, уставился на шелк занавесок. Генерал тоже поднялся. Стало ясно, что царя гонят с престола. Уже не парламентского министерства добивались, а отречения.

– Я знаю мысли и желания думских кругов, но этого мне недостаточно, чтобы принять важное решение. Дума никогда не была выражением чувств и пожеланий народа. Существуют силы гораздо более важные. Под моей командой двенадцатимиллионная армия; к ее голосу я больше должен прислушиваться…

Император не успел договорить, как вошел камердинер с серебряным подносом и подал Рузскому конверт. В нем – телеграмма от генерала Алексеева, адресованная всем главнокомандующим фронтами. Наштаверх сообщил, что Родзянко телеграфировал ему о невозможности умиротворения страны и продолжения войны без отречения императора Николая II в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровичи. Сам наштаверх склонялся к тому, что это единственное средство сохранить армию от развала, спасти независимость России и довести войну до успешного конца.

«Если вы разделяете этот взгляд, – писал он, – не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству, известив меня».

Когда Рузский показал телеграмму государю, у того, как при чтении очередного министерского доклада, не обнаружилось ни малейшего движения в лице. Он только спросил, что теперь делать. Генерал отвечал, что так как Алексеев своей телеграммой вовлек в обсуждение вопроса о судьбе трона всех главнокомандующих фронтами, то сама логика подсказывает ничего не предпринимать до ответа всех главкомов.

– Да, вы правы, – согласился государь.

Острота минуты не по Юзу, а по какому-то беспроволочному телеграфу передавалась в свитский салон.

Адмирал Нилов бегал взад-вперед; вечно молчаливый Нарышкин признался, что чует недоброе, а с генералом Дубенским случилась истерика. Он бросил об пол свою тетрадь и затрясся в беззвучном плаче. Когда к нему сбежались и начали приводить в себя, он встал и гаркнул, как на смотру:

– Шапки долой! Российская империя погибает!

В половине третьего Рузский прибыл с Даниловым и с генералом Савичем. Император попросил всех сесть, но сел один Рузский, Данилов и Савич остались стоять.

Генералов удивило желание государя начать доклад не с политических вопросов, а с положения на фронте. Рузский в несколько минут сделал краткий обзор военных действий, а потом перешел к сообщениям из Царского Села. Рассказал о слухах касательно собственного конвоя его величества, будто он вступил в переговоры с Думой и хотел арестовать тех офицеров, что продолжали оставаться верными царю. Сообщил о великом князе Кирилле Владимировиче, ходившем с красным бантом во главе флотского экипажа к Думе.

У главкосева руки слегка дрожали.

Данилов и Савич, как казни, ожидали чтения телеграфных листков, которые он держал. Но главкосев положил их на стол и попросил государя прочесть. То были ответы командующих фронтами на запрос Алексеева. Брусилов, Эверт, Сахаров, вице-адмирал Непенин, командующий Балтийским флотом, в один голос умоляли об отречении как единственном средстве сохранить армию и довести войну до благополучного конца. Телеграмма адмирала была совсем паническая: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска… Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины».

С тем же невозмутимым лицом император обратился к Рузскому.

– Ну а вы, Николай Владимирович?

– Ваше императорское величество, мое мнение не расходится с верноподданническими просьбами главнокомандующих другими фронтами. Я тоже полагаю, что вашему величеству невозможно принять никакого иного решения, кроме того, которое изложено в их телеграммах.

– Но ведь что скажет юг и как отнесется к этому казачество?

– Ваше величество, я вас прошу еще выслушать мнение помощников. – Рузский указал на Данилова и Савича.

– Хорошо, только прошу быть вполне откровенными.

Данилов так волновался, что пробормотал что-то о любви царя к родине, о жертве, о председателе Государственной Думы и старших начальниках действующей армии.

– А вы какого мнения? – обратился государь к Савичу.

– Я… я… человек прямой… Ваше величество, вероятно, слышали от генерала Дедюлина… Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вашему величеству генерал Данилов.

Император прошелся по кабинету и, как в прошлый раз, устремил взор на оконные занавески, точно за ними скрывалась тайна его судьбы. Генералам показалось, что губы его дрогнули и перекосились. Вдруг он круто повернулся.

– Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу своего сына Алексея…

Он перекрестился широким крестом. Генералы тоже перекрестились.

– Благодарю вас за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.

Севши за стол, он стал писать телеграмму на имя председателя Государственной Думы о своем отречении. Телеграмма начиналась словами: «Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России».

XXV

О призраки! О царскосельский сон.

Пронизанный и радостью, и мукой! Д. Кленовский

Когда депутаты уехали, поручик Дондуа позван был в царский вагон. Никто не видел, как он через пять минут вышел оттуда, спустился на рельсовый путь и скрылся в темноте. Вдали уже слышался шум поезда, шедшего в Петроград. Сел в купе второго класса, совершенно пустое, и весь отдался рою нахлынувших чувств. Вот и сбылось предсказание Перена. Он удостоился такой близости к царю, о которой мечтать не смел три года тому назад. Теперь, когда она пришла, он не знал, принимать ее или встретить холодом.

Поручик не заметил, как с некоторых пор дух критицизма и осуждения въелся в его мысли и чувства к императору. Не будь отречения, он бы завтра пошел в трудовики или в милюковцы. Входя в зеленый салон, чувствовал себя больше судьей, чем офицером собственного его величества железнодорожного полка, но растерялся, не зная, как держаться со вчерашним царем.

Он стоял в своей обычной серой черкеске.

– Подойди.

Дондуа сделал шаг вперед.

– Известно ли тебе, что случилось?

– Так точно, ваше величество.

– Знаешь ли, что я лишен связи с моим семейством?

– Я догадываюсь об этом, ваше величество.

– Согласен ли ты сослужить мне последнюю службу и сейчас, отсюда, отправиться в Царское Село?

– Приказывайте, ваше величество.

Царь положил ему руки на плечи.

– Я хочу, чтобы государыня узнала о моем отречении от меня первого. Но сам я не могу этого сделать. Будь моим верным посланным и расскажи все. – Он достал из стола круглую золотую коробочку.

– А сюда положишь медальон с портретом…

Поручика как жаром обдало. Царь обнял его и перекрестил.

– Господь с тобой!

Сидя в вагоне и едва сдерживая нервы, он чуть не проехал станцию Александровскую, на которой надо было сходить. Отсюда, через Баболовский парк, рукой подать до Царского Села.

Было светло, когда он подошел к Александровскому дворцу.

У запертой железной решетки долго пришлось давать объяснения, кто он и откуда. Внутри ограды много солдат, два эскадрона царского конвоя, гвардейский батальон, рота железнодорожного полка, батарея полевой артиллерии. Люди промерзли на восемнадцатиградусном морозе, мрачно потоптывали каблуками, жестикулировали, чтобы согреться.

Дежурный офицер, допросив поручика о цели приезда, отправился в дворцовые покои и вернулся с графом Бенкендорфом.

– Какого рода поручение имеете вы от его величества?

– Немедленно испросить аудиенцию у государыни императрицы и сделать устное сообщение без свидетелей.

– Устное сообщение без свидетелей?

– Так точно, ваше сиятельство.

Бенкендорф колебался. Но он знал поручика, его странный фавор у царской четы.

Задав еще один-два вопроса, повел в кленовую гостиную. Вошел туда сначала сам, чтобы доложить, а потом впустил Дондуа.

Императрица сидела в кресле и казалась крайне утомленной. Возле стояла Мария Николаевна, единственная из царских дочерей избежавшая заболевания корью. Ее не допускали в детскую, и она все время находилась при матери.

Дондуа был так сражен ее присутствием, что забыл, для чего явился. Императрица встала и, сделав несколько шагов, схватила его за обе руки.

– Говорите! Говорите скорей, что с ним?

– Его императорское величество жив и здоров.

Сбивчиво и нескладно рассказал об ударе, постигшем императора.

Мария Николаевна заплакала, обняла мать и помогла опуститься в кресло.

– Abdication! Abdication!^[18] – шептала Александра Федоровна, закрыв лицо руками.

Из Петрограда прибывали грузовики, битком набитые солдатами. Шли чаще всего к казармам сводного полка или к казармам конвоя. Оттуда неслись песни, стрельба. Ждали нападения на дворец, но ничего не случилось. Появились страшные субъекты – небритые, ходившие без всякой цели. Подходили к решетке дворца и, постояв, удалялись. То были выпущенные из тюрем заключенные. Шел слух о специальном поезде из Питера с бунтующими солдатами, чтобы атаковать дворец.

Решили пока не говорить об этом императрице. Потом оказалось, что поезд прошел мимо, не остановившись в Царском Селе.

Распространился слух об отречении императора. «Кого же мы охраняем?» – стали говорить солдаты. Хотя их партиями, по очереди, отправляли греться в дворцовый коридор и в подвальные помещения, поили чаем, но генерал Гротен сомневался, чтобы они долго продержались. Он просил Бенкендорфа убедить государыню сделать им смотр. Александра Федоровна вышла в одном платье и вывела в таком же легоньком платьице Марию Николаевну. Прошла с нею вдоль всего фронта.

– Здорово, молодцы! – раздался впервые на смотру женский голос.

– Здравия желаем вашему императорскому величеству!

Дондуа доложил генералу Гротену, что его миссия не кончена; он должен побывать в Пулкове.

– Выпустить вас из дворца могу. Но доберетесь ли до Пулкова и вернетесь ли сюда снова – не знаю, – сказал Гротен.

Выпустили через малые ворота за прудом.

В знакомом пулковском доме окна занавешаны черным. Горела керосиновая лампа.

– Почему не электричество? – спросил Дондуа, входя.

– Все электрическое и магнитное убрано, – ответил голос из глубины. Полушепотом прибавил: – Как хорошо, что вы пришли. Садитесь и слушайте.

Первое время ничего не было слышно. Только минут через пять можно было различить шорохи, едва уловимый треск и трепетание крыльев бабочки.

– Вот моя первая великая победа. Теперь не одним головным мозгом будем воспринимать токи мирового пространства. Перед вами первый в мире аппарат, улавливающий речь существ, отстоящих на миллиарды верст от нас.

Маврокордато указал на замысловатое сооружение в углу.

– Вы слышите разговор в созвездии Пса. Теперь наша задача – овладеть языком этих существ.

Лицо ученого утомленное, давно не знавшее, что такое сон.

– Вам надо отдохнуть, дорогой учитель.

– Отдохнуть, когда совершается величайшее в мире открытие?.. Нет!..

Но, опустившись в кресло, он уже не мог подняться и затих.

Дондуа один в полутьме слушал космический бред Сириуса.

– Неужели эти шорохи и шепоты в самом деле голоса недосягаемых миров? Как уютна и родна нам здешняя земная потусторонность: привидения, знамения, «нечистая сила»!.. Но эти, чья мысль прошла невообразимые пространства, кто они? Они, скребущие, шелестящие голоса, толкуют о чужом, не о нашем.

Слушая их, молодой человек увидел себя перед бескрайним полем – ни травинки, ни кустика, ни птицы, ни зверя, и не солнцем озарено, а бенгальским огнем. А на самом краю – что-то черное. Такой черноты нет на земле, она превратилась в гору, стала застилать горизонт, надвигаться, как непроглядная ночь. Как хотелось, чтобы в этот миг кто-нибудь свой, родной стоял рядом и утешал: «Не бойся, мой милый, я с тобой».

Поручик проснулся. Керосиновая лампа догорела. Фитиль дымил.

Слышался шум грузовика, пьяные голоса… Из Петрограда ехали солдаты. В дверь постучались и, не дожидаясь ответа, начали бить прикладами. Ввалилась толпа с ружьями, с красными бантами.

– Что вам здесь нужно?

– А вот мы посмотрим, что нам надо, господин ахвицер. Это для чего вы так окна закутали? Что вы здесь делали?

– Обыскать! – скомандовал какой-то бас.

– Не трогать мои бумаги! – закричал проснувшийся астроном. Но их уже начали рассыпать по полу.

– Ребята, да у них тут черный кабинет! Они в Германию секреты отправляют!

Столпились около аппарата и изучали его винтики и крючочки.

– Что вы делаете? Вон отсюда!

Первого же стоявшего около прибора он толкнул так, что тот упал. Но другой изо всей силы ударил ученого прикладом по голове.

– Убили! Убили! – закричал поручик, бросившись к несчастному. – За что!

– За что?.. А ты кто? Ты настоящий шпион и есть… Братцы, берите бумаги-то! Там разберутся. Вот и ясно, что они передавали немцам… От царицы получали да от Распутина… Бери и этого!..

В завязавшейся борьбе поручик вырвал у кого-то ружье и начал работать прикладом так, что нападавшие вылетали вон один за другим. Маленький курносый щелкнул затвором и выстрелил.

Дондуа не упал, не лишился чувств, но понял, что случилось непоправимое. Когда грузовик ушел, население астрономического городка собралось к дому. Поручика хотели везти к доктору, но он умолял помочь ему добраться до дворца. «Мне надо! Мне надо!..» Его уговаривали, указывали на сильное кровотечение… «Нет! Нет! Я должен быть там…»

Привели лошадь, запряженную в легкие санки. Ехали медленно, чтобы кровотечение не усиливалось от тряски. Слабел с каждой минутой. Проехали Кузьмино, достигли Египетских ворот.

– Теперь совсем близко, – сказал провожатый.

У дворцовой решетки Дондуа вышел из саней и поплелся к главным воротам, оставляя кровавый след на снегу. Ворота оказались открытыми. Из них выходили войска. Гвардейский батальон, артиллерийская часть и рота железнодорожного полка покидали дворец, оставляя его беззащитным. Их уход камнем ложился на сердца остающихся.

Появление раненого поручика усилило мрачные предчувствия.

Его отнесли вниз и уложили на какой-то стол.

Бенкендорф, полагавший, что поручик неспроста отлучался из дворца, счел нужным доложить о его возвращении государыне. Когда она пришла, он был совсем слаб.

– Что вы мне хотите сказать?

– Ее высочество!.. Ее императорское высочество!.. – бормотал поручик.

Царица недоумевала. И вдруг поняла. Приказала привести Марию Николаевну и оставить их троих в комнате.

– Ее высочество здесь, – сказала она.

Умирающий открыл глаза, увидел бант в волосах и расцвел в улыбке.

notes

Примечания

Прекрасно! Прекрасно! (франц.)

Это Версаль! Это Версаль! (франц.)

Ах, да! (франц.)

Очень хорошо! (франц.)

Но скажите, пожалуйста, ваши родители – как могли они разрешить вам служить в армии России? (франц.)