Текст книги "Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и дела"

Автор книги: Николай Телешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ГЕРОЙ В НЕМИЛОСТИ.

С воцарением императора Павла I, многое изменилось во всем строе государственной жизни, от самого крупного до самого мелкого. Люди, занимавшие при Екатерине высшее положение, были удалены; наоборот, стали возвышаться те, кто до этого времени почти не имел никакого значения. Нововведения коснулись и военного дела. Были изменены не только одежда и вооружение войск, но и самая команда, учение, даже разделение полков.

Не по душе пришлись Суворову новые порядки в военном деле, и он, как человек прямой и открытый, не мог удержаться, чтобы не говорить об этом откровенно при всяком случае. Недоброжелатели его, конечно, поспешили этим воспользоваться и старались передавать императору слова Суворова в извращенном виде. Суворова не раз предупреждали о грозившей ему опасности, но он не мог изменить своих привычек и продолжал критиковать новые порядки.

– Матушка Екатерина тридцать лет терпела мои причуды, и я шалил под Рымником и под Варшавою, а для новых правил я уже стар стал, – говорил Суворов в тех случаях, когда ему указывали на неуместность его шуток.

Враги его, между тем, делали свое дело и, наконец, достигли своего: сначала Суворову было повелено сдать командование Екатеринославским корпусом Беклешеву, а затем он совершенно был удален со службы. Удар был слишком жесток, и нужно было иметь суворовскую силу воли, чтобы перенести его стойко. Необыкновенно трогательно было прощание фельдмаршала с своими чудо-богатырями. На Тульчинской площади был выстроен его любимый Фанагорийский полк. В блестящем фельдмаршальском мундире, увешанный орденами и знаками отличия, явился Суворов перед полком. „Прощайте, ребята, товарищи, чудо-богатыри!“ – сказал он солдатам. Сняв затем все ордена и положив их на барабан, он продолжал: „Оставляю здесь все, что я заслужил с вами. Молитесь Богу! Не пропадает молитва за Богом, а служба за царем! Мы еще увидимся; мы еще будем драться вместе! Суворов явится среди вас!“ Солдаты плакали, слушая своего предводителя. Герой подозвал к себе одного из них, обнял его, зарыдал и побежал на свою квартиру. Через час в простой тележке Суворов ехал в Москву...

Но недолго пришлось ему прожить и в Москве. Скоро ему был объявлен приказ удалиться в свое Коншанское имение, где он провел детские годы.

Вздрогнул старик, когда полицейский чиновник объявил ему об этом, но скоро оправился и спросил:

– Сколько времени дается мне на сборы?

– Четыре часа, – отвечал тот.

– Слишком много! Не только в деревню, но бить турок, поляков сбирался я в час!

Он взял под мышку небольшой ящик с бумагами, накинул на себя старый свой плащ, наскоро простился с домашними и сказал чиновнику: „Я готов!“ Вышли на крыльцо. Суворов смотрит – стоит дорожная карета. «Для чего мне карета? И во дворец царский я езжал в почтовой тележке!» – сказал он и воротился в комнаты. Пришлось переменить карету на тележку.

В Коншанском герой Измаила и Варшавы принужден был поселиться в полуразвалившемся господском доме и жить одиноким, всеми забытым. Господский дом оказался настолько ветхим и плохим, что с наступлением зимы фельдмаршалу пришлось перебраться в простую крестьянскую избу, на краю села.

Все эти невзгоды Александр Васильевич переносил с замечательной твердостью: ни жалоб, ни ропота на судьбу от него никто не слыхал. Он был, как всегда, весел, спокоен, и, казалось, с ним не произошло ничего особенного. Не изменил он и своих привычек. Вставал до света, обливался холодной водой, пил чай, а на рассвете отправлялся в церковь, где стоял утреню и обедню, исполняя обязанности причетника. По праздникам после службы заходил он к священнику на завтрак. Обедал, как и всегда, очень рано; после обеда ложился отдыхать, потом снова обливался водой и шел к вечерне.

С крестьянами Суворов жил, как говорится, душа в душу, помогая каждому, чем мог. Одних он мирил, другим давал полезные советы, у третьих крестил ребят, у четвертых пировал на свадьбе, – словом, среди простого народа он был свой человек. Но особенною его любовью пользовались дети: в будни он учил их грамоте и церковному пению, а в праздники играл с ними в бабки, бегал взапуски, прыгал как маленький мальчик. И только вечером отправлялся он к себе, где иногда до утра проводил время за книгами и планами.

Но отсутствие любимого дела мало-помалу давало себя чувствовать; герой начинал скучать и, чем дальше, тем больше. Скоро скука стала переходить в острую душевную боль; вместе с тем и физическое здоровье его заметно пошатнулось, он сделался раздражителен и придирчив. Желая найти исход своим душевным мукам, Суворов намеревался даже поступить в монастырь, о чем и послал прошение государю в конце 1798 года.

Вот это прошение:

„Всепресветлейший, Державнейший, Великий Монарх! В. И. В., всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где намерен я окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердый государь! Повергаю себя к священнейшим стопам В. И. В.

Всеподданнейший богомолец, Божий раб, Граф Суворов-Рымникский“.

Ответа, однако, на это прошение не последовало. Зато скоро обстоятельства так изменились, что Суворову снова возвратили его прежнее положение при армии.

ГЕРОЯ ВСПОМНИЛИ.

Как мы уже говорили, по смерти Екатерины II, император Павел отменил приготовления к войне с французами. Но военные успехи французов заставили встревожиться всю Европу. Против Франции составился теперь союз из европейских государств. Россия не могла оставаться в стороне и принуждена была примкнуть к союзникам.

Союз составился из Англии, России, Австрии и Неаполя. При этом Англия, вступая в союз, поставила условием, чтобы предводителем союзных войск был назначен Суворов; Австрия также присоединилась к этому требованию. Тогда-то и призвали Суворова снова к его чудо-богатырям.

Не поддается описанию радость великого старца, которую он испытывал, когда в начале 1799 года флигель-адъютант привез к нему в Коншанское собственноручное письмо государя. Герой плакал от восторга, целовал письмо; затем побежал в церковь и велел служить молебен. После молебна начались сборы в дорогу. Как и всегда, сборы были непродолжительны; приказания были короткие и отдавались быстро. «Час собираться, другой отправляться, – распоряжался Суворов. – Еду с четырьмя товарищами. Приготовить 18 лошадей. Денег взять на дорогу 250 рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтобы такую сумму поверил. Еду не на шутку, да ведь я же служил здесь дьячком и пел басом, а теперь еду петь Марсом».

В половине ферваля 1799 года Суворов был уже в Петербурге. При приеме государь был с ним милостив и возложил на него крест св. Иоанна Иерусалимского. Старец-герой был растроган до слез.

Приезд Суворова вызвал небывалое оживление во всем петербургском обществе. На улицах толпы народа ожидали проезда фельдмаршала. В армии назначение Суворова произвело магическое действие, особенно в тех полках, которые должны были выступать за границу.

Сам герой чувствовал себя обновленным, помолодевшим. Шуткам и остротам его не было конца.

Милостивое отношение к нему государя сделало то, что даже недавние враги Суворова искали теперь случая оказать ему свое внимание и были с ним почтительны и любезны. Царедворцы с раннего утра теснились в его приемной.

Александр Васильевич по-прежнему не изменял своей привычки говорить всем правду, не смущаясь тем, какое действие его слова и поступки произведут на других. Так, вскоре же по приезде в Петербург, он встретил во дворце одного выскочку, который стал униженно раскланиваться с фельдмаршалом. Суворов показал вид, что не замечает поклонов и в свою очередь усердно начал кланяться придворному лакею.

– Вы не замечаете, что кланяетесь лакею! – сказал ему выскочка.

– Лакею, лакею! Помилуй Бог! – вскричал Суворов. – Вот вы теперь знатный человек, и я знатный человек, а он, может-быть, знатнее нас будет. Надобно его задобрить!

Рассказывают еще такой случай. К Суворову приехал знатный человек, не по заслугам выдвинувшийся вперед.

– Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! – проговорил хозяин, встречая важного гостя. – Прошка! Прошка! Давай скорей стульев сюда!

Когда стулья были принесены, Суворов поставил несколько стульев один на другой и, кланяясь, стал просить гостя садиться на верхний стул.

– Туда, туда, батюшка! Садитесь выше всех, ну, а если свалитесь, не моя в том вина.

Ближе других сошелся Суворов в этот приезд с графом Растопчиным. Он ценил в нем обширный ум и доброе, отзывчивое сердце. Герой часто беседовал с ним по целым часам и в этих беседах открывал ему все тайны души своей и все величие своего гения. Но и в этих случаях он не всегда мог удержаться от обычных своих шуток. Так, однажды, когда Растопчин, слушал Суворова с напряженным вниманием, герой наш вдруг остановился и запел ку-ка-ре-ку.

– Как это можно! – с негодованием воскликнул Растопчин.

– Поживи с мое, запоешь и курицей! – смеясь, отвечал ему Суворов.

Между тем, приближалось время отъезда Суворова за границу. Сборы, как и всегда, шли быстро. Накануне отъезда фельдмаршала посетил любимец императора, Обольянинов, и застал его прыгающим через чемоданы, разложенные посреди комнаты.

– Учусь прыгать, – сказал Суворов гостю, – ведь в Италию-то прыгнуть – ой, ой! велик прыжок, поучиться надобно!

СУВОРОВ В ВЕНЕ.

В простой почтовой тележке выехал Суворов из Петербурга, направляясь к австрийской границе. Здоровье его теперь было уже не то, что прежде; два раза в день принужден он был останавливаться «для пищеварения».

В половине марта герой был уже в Вене. Недалеко от австрийской столицы он догнал корпус русских войск.

– Здорово, ребята! Здорово, чудо-богатыри! – закричал Суворов, выскочив из тележки. – Вот, видите ли, я опять с вами!

Восторженные крики ура и слезы умиления были ответом на слова Суворова.

В город въехал он вечером и остановился у русского посла, графа Растопчина. На другой день утром Суворов уже представлялся австрийскому императору. Густые толпы народа переполняли те улицы Вены, по которым должен был проезжать русский фельдмаршал. Всюду раздавались в честь его приветственные клики. Во дворце Суворову был оказан блестящий прием. Император встретил его с почетом и после продолжительной беседы пожаловал ему чин австрийского фельдмаршала.

Представители высшего венского общества искали случая видеть Суворова и наперерыв старались оказать ему знаки внимания и уважения, но герой избегал пышных приемов и торжественных встреч. Ссылаясь на то, что стоял великий пост, он отказался даже от придворного обеда, данного по случаю возведения его в фельдмаршальский чин. Он не хотел задерживаться в Вене, спеша в Италию, на театр военных действий против французов, успевших занять уже Рим и Неаполь.

Все-таки в Вене пришлось пробыть ему еще несколько дней: австрийцы желали знать его планы и намерения. Суворов явился в военный совет, и здесь сам император показывал ему план войны, утвержденный советом. Рассмотрев внимательно представленный ему план, Суворов сказал в заключение, что план этот никуда не годится, и что он имеет свой, лучший. «Покажите нам, – сказал император, – мы охотно согласимся с мнением столь опытного полководца». Суворов подал чистый лист бумаги, подписанный рукою государя Павла Петровича. Император, увидя бланкет, воскликнул: «О! я согласен, план ваш превосходен, и я охотно его подписываю».

Но все это были лишь одни слова, на самом же деле австрийцы вовсе не хотели предоставить Суворову полной свободы действий, желая воспользоваться лишь его опытом и знанием военного дела. В особенности против русского полководца старался действовать австрийский министр Тугут.

Перед отездом из Вены Суворов получил от императора Франца утвержденную военным советом инструкцию начальных действий в Италии; хозяйственная часть армии была передана в ведение австрийского генерала. Союзники объясняли это желанием освободить Суворова от лишних хлопот и не отвлекать его от военных соображений. Но для героя было ясно, что в этом распоряжении скрывались действия, направленные против русского полководца. Это были первые тернии на последнем пути Суворова к вечной славе.

ПЕРВЫЕ ШАГИ В ИТАЛИИ.

При вступлении Суворова в Италию, население всюду устраивало ему торжественные встречи. Особенно пышно и шумно встретили его в Вероне, куда он прибыл в начале апреля. Радостные клики многотысячной толпы приветствовали русского вождя при въезде его в город. Несмотря на поздний вечер к Суворову собрались многочисленные сановники, с местным архиепископом во главе. Суворов всех благодарил за оказанные ему почести. После иностранных депутаций были приняты русские генералы, среди которых нашлось не мало старых знакомцев. Свидание было сердечное, трогательное.

На следующее утро назначено было выступление войск, собравшихся в Вероне. Под начальством Суворова здесь собралась 60-тысячная армия. Передний отряд был под начальством князя Багратиона. Густые толпы народа сопровождали выступавшие войска. Солдаты шли бойко, с песнями; народ всячески старался выказать свою благодарность русским и щедро раздавал солдатам вино, табак и хлеб.

Французы быстро начали отступать, очищая занятые города и крепости. Этот успех в самом начале еще более воодушевлял союзные войска. Слава Суворова росла с каждым днем. Через несколько дней он уже был на берегу реки Адды, за которой собирались отступавшие французы. Со стороны французов была сделана очень крупная ошибка: они растянули свои войска на значительном расстоянии и поэтому ослабили себя в тех местах, где союзники предполагали перейти реку. В это время только что прибыл новый французский главнокомандующий, генерал Моро. Но он не успел стянуть войска, вследствие чего союзники без особенных усилий перешли Адду в трех местах, почти наголову разбив неприятеля и захватив до пяти тысяч пленных, знамя и 27 пушек. Между прочим, в плен был взят французский генерал Серюрье со всем его отрядом.

Рассказывают, что когда пленного Серюрье привели в палатку к Суворову, то последний принял его очень приветливо и несколько раз повторял: «Рад, рад! помилуй Бог, рад! прошу садиться... пожалуйста, садитесь». Затем Суворов спросил, не желает ли он отведать русского военного ужина, и приказал подать кусок ржаного хлеба, крепко посоленного. Серюрье из вежливости откусил кусок, но едва мог его проглотить и попросил воды. Суворов подхватил: „Нет! квасу, подайте русского квасу!“ Когда квас был подан, Суворов продолжал: „Пей, братец, пей, помилуй Бог, хорошо! Русские все хлеб едят и квас пыот, оттого они здоровы, сильны и смелы. Не правда ли?“

Остатки армии Моро быстро отступали. Суворов, преследуя их, беспрепятственно вступил в город Милан, только что оставленный французами.

Вступление союзников в Милан пришлось как раз на первый день Пасхи. Встреча была торжественная. Вот как описывает ее один из историков [8]8
  Петрушевский. «А. В. Суворов».


[Закрыть]: «Улицы, окна, балконы, крыши были набиты народом; от приветственных криков стоял гул; всю ночь горела иллюминация, а на другой день торжество как бы поднялось еще на несколько градусов. Суворов поехал на парадное молебствие в золотой карете, между шпалерами войск; в соборе встретил его архиепископ, а по выходе из собора он сделался предметом народных оваций: под ноги бросали ему цветы, ловили руки, целовали полу кафтана».

Дальнейший план действий у Суворова был такой: не теряя времени, преследовать отступающих французов, не давать им опомниться и спешить очистить города и крепости, занятые неприятелем. О своем намерении он написал в Вену, но там план его не одобрили и предписали ему другой образ действия. Распоряжение из Вены, однако, не застало Суворова в Милане: с своими чудо-богатырями он двигался уже к реке По.

Всюду союзные войска теснили французов; небольшия укрепления и крепостцы одна за другой сдавались Суворову. Войска приближались к Турину, бывшей столице Сардинского королевства, служившей оплотом для французов.

Была средина мая, погода стояла невыносимо жаркая. Войска двигались с трудом. Сам Суворов, привыкший ко всякого рода лишениям, видимо, изнемогал под знойными лучами палящего солнца. Он то ехал верхом на лошади, то садился в карету, то удалялся вперед и ложился где-нибудь под тенью дерева. Но вместе с тем старался пользоваться каждым случаем, чтобы быть среди солдат и ободрять их своим примером, разговорами, шутками. В одном месте наши солдаты после усиленного марша остановились на отдых на берегу небольшой речки. Достав сухари и ложки, они стали хлебать воду прямо из речки. Суворов подошел к завтракавшим.

– Здорово ребята! – крикнул он богатырям. – Что вы делаете?

– Хлебаем итальянский суп, ваше сиятельство!

– Помилуй Бог, как хорошо! – сказал Суворов, садясь между солдатами. Затем, взяв ложку у одного из них, он принялся сам хлебать «итальянский суп», приговаривая: – Славный суп!.. Помилуй Бог, славный!.. Ваш фельдмаршал теперь сыт. Ну, ребята, французы близко, один переход, а у них много напечено и нажарено всякой всячины... Все будет наше!..

Не доезжая до Турина, Суворов послал к коменданту крепости предложение сдать город без боя. Комендант отказался и приказал осыпать союзников бомбами. Тогда Суворов снова послал сказать коменданту, что если он не прекратит пальбы, то под выстрелы будут выведены пленные и больные французы. За сдачу города стояли также и жители. Угрозы Суворова подействовали, и Турин сдался.

Въезд героя в город поражал своею торжественностью. Католический епископ благословил его по обряду православной Церкви. Вечером был назначен парадный спектакль в театре. При входе Суворова, публика встала со своих мест и радостными кликами приветствовала героя. Сцена изображала храм Славы, с бюстом фельдмаршала. Суворов был растроган до слез.

Весть о занятии Турина быстро долетела до Петербурга. Император Павел в собственноручном рескрипте писал Суворову:

«Граф Александр Васильевич!

В первый раз уведомили вы нас об одной победе, в другой о трех, а теперь прислали реестр взятым городам и крепостям. Победа предшествует вам всеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник вечный подвигам вашим. Освободите ее от ига неистовых разорителей! а у меня за сие воздаяние для вас готово. Простите, Бог с вами! Пребываю к вам благосклонный

Павел».

Чрезвычайные успехи и быстрые победы Суворова в Италии привели французскую директорию в смущение и она, не зная, что делать, обещала тому, кто привезет голову Суворова, в награду 2 миллиона франков. Суворов, узнав об этом, приказал привести к себе пленного француза и, отпуская его на свободу, сказал ему:

– Желаю тебе счастливого пути домой, но прежде всего объяви от меня директории: сумма, назначенная за мою голову, велика; да у вас и денег столько нет. Скажи своей директории, что я постараюсь сам принести к ней свою голову, да еще вместе с руками.

ДАЛЬНЕЙШИЕ УСПЕХИ ИТАЛЬЯНСКОГО ПОХОДА.

Слава Суворова гремела по всей Европе, но это не спасло его от интриг и неприятностей, исходивших от венского двора. После взятия Турина, австрийский военный совет еще больше старался мешать герою блистательно докончить, начатое им дело. Теперь причиной неприязни со стороны австрийцев было следующее обстоятельство. Исполняя волю императора Павла, Суворов всеми силами старался восстановить Сардинское королевство, приглашая сардинского короля возвратиться в Турин. Между тем, Австрия сама давно добиралась до Турина. Этим и объясняются все те препятствия, которые ставились Суворову на каждом шагу. Так, из Вены было получено им уже вторичное напоминание, чтобы он ничего не предпринимал по своему усмотрению и во всем согласовался бы с предписаниями от венского двора. Кроме того, по проискам Тугута, австрийские генералы должны были тайно следить за Суворовым и доносить в Вену о каждом его шаге. Все это породило шпионство, сплетни, раздоры, мешавшие свободе действий фельдмаршала и тормазившие самое дело. Суворов живо чувствовал всю тяжесть и несправедливость подобного положения, скорбел душою, но не падал духом, и чисто по-суворовски переносил эти невзгоды, нанося французам одно поражение за другим.

Следующее славное дело было на берегах реки Требии. Упорная битва продолжалась здесь в течение трех дней. Под начальством Магдональда французы соединили здесь большую часть своих войск. Успеху дела много мешала нестерпимая жара, стоявшая все время. Люди падали и задыхались под палящими лучами солпца. Без мундира, в одной рубашке Суворов три дня не сходил с лошади, всюду являясь там, где нужно было воодушевить солдат, поднять упавший дух, вдохнуть новые силы. Тяжело раненый, Магдональд не мог сидеть на лошади, его носили в качалке. За три дня французы потеряли шесть тысяч убитыми и двенадцать тысяч взятыми в плен. Суворов и Магдональд хотели сражаться и на четвертый день, но ужасные потери французов заставили их отступить к реке Нуре, где они были охвачены с трех сторон союзными войсками, и почти все рассеялись или попали в плен. Победа эта была тем более знаменательна, что Магдональд по стойкости и храбрости являлся вполне достойным соперником Суворова.

В это же время другая часть французской армии, под начальством Моро, шедшая на помощь Магдональду, узнав о поражении последнего, поспешила отступить в горы. Почти одновременно с этим союзники заняли Александрию и Мантуа, одну из самых сильных крепостей в Европе. Победителям досталось 675 орудий. Нечего и говорить, с какою радостью известие о неслыханных подвигах Суворова было встречено в Петербурге, Вене и Лондоне. Павел пожаловал Суворову княжеское достоинство, с прозванием „Италийского". При благодарственном молебне, по повелению государя, провозглашено было многолетие „высокоповелительному фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому". Король Сардинии прислал герою свои ордена и диплом на княжеское достоинство, с титулом своего двоюродного брата. В Англии на всех торжественных праздниках пили за здоровье Суворова, а поэты сочиняли стихи в честь непобедимого русского полководца. Граф Растопчин писал Суворову из Петербурга:

„Воин непобедимый! Герои любят истину; вот она: вами славится Россия и избавляется Европа. Горжусь, что я земляк ваш!“

Во Франции в это же время, наоборот, победы Суворова порождали всеобщую печаль и негодование. Наполеон Бонапарте, воевавший в это время в Египте, на берегах Нила, всем своим существом рвался в Италию, чтобы сразиться с непобедимым вождем, «пожиравшим его победы». «Безумцы! – восклицал Наполеон, – они погубили все мои победы! Суворов уничтожил в один поход годы трудов моих!»

Правители Франции решили сменить главнокомандующего своих войск. На место Моро был назначен Жубер. Это был едва ли не самый молодой из всех французских генералов, но уже успевший обратить на себя всеобщее внимание своею храбростью и воинскими познаниями. Под начальством Наполеона он уже сражался на полях Италии и после одной битвы получил такую аттестацию от Наполеона: «Жубер показал себя гренадером по храбрости и великим генералом по военным знаниям». Узнав о назначении Жубера, Суворов заметил: «А! видно, что Жубер – молодой человек, приехал к нам поучиться. Дадим ему урок.»

Силы Жубера равнялись пятидесяти тысячам человек. С ними он занял очень выгодную позицию близ городка Нови, расположившись по склону гор, уступами спускавшихся к городу. Под начальством Суворова войска было несколько больше, но зато позиция его была менее выгодна. Таким образом, силы противников уравновешивались.

Вечером третьего августа противники были уже в виду друг у друга, но битвы не начали. Спустилась тихая теплая ночь, последняя для многих тысяч воинов и для самого Жубера.

Суворов решил начать битву с первыми лучами солнца, и вот, едва только занялась заря, как послышалась перестрелка, сначала редкая, но постепенно усиливавшаяся. К четырем часам утра битва была в полном разгаре, союзники успели уже овладеть частью высот. Жубер, видя опасность, бросился в ряды сражающихся, желая собственным примером ободрить солдат, но роковая пуля сразила неустрашимого французского полководца. Жубер упал с лошади, последними его словами было: «Товарищи, вперед, вперед!» Начальство над войсками тотчас же принял опять Моро. Смерть Жубера, любимого генерала во Франции, удвоила силы французов, и они дрались как львы, занимая почти неприступную позицию. Между тем, день начинал разгораться, жара усиливалась и союзникам приходилось все труднее и труднее. Во многих местах они начинали уже колебаться, но появление Суворова действовало магически на солдат, восстанавливая их силы. То там, то здесь раздавалась команда фельдмаршала, – «Друзья-богатыри! Не задерживайся! Вперед! – слышалось в одном месте. – Дети! Ура! Бей штыком! Катай! С нами Бог!» – раздавалось в другом конце.

К вечеру победа явно склонилась на сторону союзников. Французы были разбиты на всех пунктах. Им приходилось теперь думать лишь об отступлении. Это было дело не легкое: горы мешали быстрому и свободному движению. Приходилось или сдаваться целыми отрядами, или падать под градом пуль и картечи. С обеих сторон потери были значительные: французы потеряли убитыми и взятыми в плен до пятнадцати тысяч, у союзников было убито и ранено до восьми тысяч человек.

Наступившая ночь была истинным благодеянием для измученных воинов. Усталые и обессиленные расположились они на ночлег; скоро мирный сон сковал отяжелелые очи храбрых бойцов.

Дело при Нови превзошло своими трудностями все предыдущие подвиги Суворова, он сам потом говорил, что более жестокого сражения ему не приходилось еще видеть. А он ли не видал ужасов войны!

Снова почести и награды полились на Суворова, «Не знаю кому приятнее, – писал государь Александру Васильевичу, – вам ли побеждать или мне награждать вас, хотя мы оба исполняем свое дело, я, как государь, вы, как полководец, но я уже не знаю, что вам дать: вы поставили себя выше всяких наград».

Однако, награда нашлась: государь повелел отдавать князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому, даже в присутствии самого императора, такие же воинские почести, какие отдаются особе государя. „Достойному достойное!“ – писал при этом Павел Петрович. В Англии в честь Суворова выбили медаль. Римские кардиналы прислали к нему особую депутацию и просили его быть покровителем столицы пап. «Целую руку великого человека», – писал Суворову Растопчин.

Победа при Нови, вознесшая русского полководца на вершину славы, была последним делом его в Италии. Венский двор усилил свои интриги и, вместо благодарности, ставил Суворову одну преграду за другой, стараясь действовать на его самолюбие, нередко посылая ему оскорбительные предписания. Великий старец страдал и просил своего государя скорее отозвать его обратно в Россию. Павел Петрович в письмах старался утешить Суворова и советовал не придавать значения неблагодарности и зависти союзников.

Суворов мечтал уже двинуться в Геную, когда совершенно неожиданно был получен из Вены приказ сдать начальство над австрийскими войсками другому лицу, а самому с остатками русского войска идти в Швейцарию. Происками и хитростью австрийцы успели склонить на сторону своих распоряжений и императора Павла. Суворову оставалось лишь повиноваться состоявшемуся решению, хотя обида была слишком велика и нестерпимою болью отзывалась в сердце героя.

Четыре месяца пробыл Суворов в Италии, и вот результаты этого беспримерного похода: выиграно десять больших сражений, взято двадцать пять крепостей, около трех тысяч пушек, двести тысяч ружей и около восьмидесяти тысяч пленных. Неблагодарная Австрия хорошо видела теперь, что все уже сделано для освобождения Италии и поспешила удалить Суворова в Швейцарию. Фельдмаршал нашел в себе силу бодро выполнить отданный ему приказ; любезно и даже дружески простился он с союзниками. «Никогда не забуду я австрийских воинов, почтивших меня любовию и доверенностию и подвигами своими соделавших меня победителем», – писал он в последнем своем приказе.