Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Николай Гумилев

Песнь первая

 
Свежим ветром снова сердце пьяно,
Тайный голос шепчет: «все покинь!» —
Перед дверью над кустом бурьяна
Небосклон безоблачен и синь,
В каждой луже запах океана,
В каждом камне веянье пустынь.
 
 
Мы с тобою, Муза, быстроноги,
Любим ивы вдоль степной дороги,
Мерный скрип колес и вдалеке
Белый парус на большой реке.
Этот мир, такой святой и строгий,
Что нет места в нем пустой тоске.
 
 
Ах, в одном божественном движеньи,
Косным, нам дано преображенье,
В нем и мы – не только отраженье,
В нем живым становится, кто жил…
О пути земные, сетью жил,
Розой вен вас Бог расположил!
 
 
И струится, и поет по венам
Радостно бушующая кровь;
Нет конца обетам и изменам,
Нет конца веселым переменам,
И отсталых подгоняют вновь
Плетью боли Голод и Любовь.
 
 
Дикий зверь бежит из пущей в пущи,
Краб ползет на берег при луне,
И блуждает ястреб в вышине, —
Голодом и Страстью всемогущей
Все больны, – летящий и бегущий,
Плавающий в черной глубине.
 
 
Веселы, нежданны и кровавы
Радости, печали и забавы
Дикой и пленительной земли;
Но всего прекрасней жажда славы,
Для нее родятся короли,
В океанах ходят корабли.
 
 
Что же, Муза, нам с тобою мало,
Хоть нежны мы, быть всегда вдвоем!
Скорбь о высшем в голосе твоем:
Хочешь, мы с тобою уплывем
В страны нарда, золота, коралла
В первой каравелле Адмирала?
 
 
Видишь? город… веянье знамен…
Светит солнце, яркое, как в детстве,
С колоколен раздается звон,
Провозвестник радости, не бедствий,
И над портом, словно тяжкий стон,
Слышен гул восторга и приветствий.
 
 
Где ж Колумб? Прохожий, укажи!
– «В келье разбирает чертежи
С нашим старым приором Хуаном.
В этих прежних картах столько лжи,
А шутить не должно с океаном
Даже самым смелым капитанам».
 
 
Сыплется в узорное окно
Золото и пурпур повечерий,
Словно в зачарованной пещере,
Сон и явь сливаются в одно,
Время тихо, как веретено
Феи-сказки дедовских поверий.
 
 
В дорогой кольчуге Христофор,
Старый приор в праздничном убранстве,
А за ними поднимает взор
Та, чей дух – крылатый метеор,
Та, чей мир в святом непостоянстве,
Чье названье Муза Дальних Странствий.
 
 
Странны и горды обрывки фраз:
«Путь на юг? Там был уже Диас!»…
– Да, но кто слыхал его рассказ?.. —
«… У страны Великого Могола
Острова»… – Но где же? Море голо.
Путь на юг… – «Сеньор! А Марко Поло?»
 
 
Вот взвился над старой башней флаг,
Постучали в дверь – условный знак, —
Но друзья не слышат. В жарком споре —
Что для них отлив, растущий в море!..
Столько не разобрано бумаг,
Столько не досказано историй!
 
 
Лишь когда в сады спустилась мгла,
Стало тихо и прохладно стало,
Муза тайный долг свой угадала,
Подошла и властно адмирала,
Как ребенка, к славе увела
От его рабочего стола.
 

Песнь вторая

 
Двадцать дней как плыли каравеллы,
Встречных волн проламывая грудь;
Двадцать дней как компасные стрелы
Вместо карт указывали путь,
И как самый бодрый, самый смелый
Без тревожных снов не мог заснуть.
 
 
И никто на корабле, бегущем
К дивным странам, заповедным кущам,
Не дерзал подумать о грядущем;
В мыслях было пусто и темно;
Хмуро измеряли лотом дно,
Парусов – чинили полотно.
 
 
Астрологи в вечер их отплытья
Высчитали звездные событья,
Их слова гласили: «все обман».
Ветер слева вспенил океан,
И пугали ужасом наитья
Темные пророчества гитан.
 
 
И напрасно с кафедры прелаты
Столько обещали им наград,
Обещали рыцарские латы,
Царства обещали вместо платы,
И про золотой индийский сад
Столько станц гремело и баллад…
 
 
Все прошло как сон! А в настоящем —
Смутное предчувствие беды,
Вместо славы – тяжкие труды
И под вечер – призраком горящим,
Злобно ждущим и жестоко мстящим —
Солнце в бездне огненной воды.
 
 
Хозе помешался и сначала
С топором пошел на адмирала,
А потом забился в дальний трюм
И рыдал… Команда не внимала,
И несчастный помутневший ум
Был один во власти страшных дум.
 
 
По ночам садились на канаты
И шептались – а хотелось выть:
«Если долго вслед за солнцем плыть,
То беды кровавой не избыть:
Солнце в бездне моется проклятой,
Солнцу ненавистен соглядатай!»
 
 
Но Колумб забыл бунтовщиков,
Он молчит о лени их и пьянстве,
Целый день на мостике готов,
Как влюбленный, грезить о пространстве,
В шуме волн он слышит сладкий зов,
Уверенья Музы Дальних Странствий.
 
 
И пред ним смирялись моряки:
Так над кручей злобные быки
Топчутся, их гонит пастырь горный,
В их сердцах отчаянье тоски,
В их мозгу гнездится ужас черный,
Взор свиреп… и все ж они покорны!
 
 
Но не в город, и не под копье
Смуглым и жестоким пикадорам,
Адмирал холодным гонит взором
Стадо оробелое свое,
А туда, в иное бытие,
К новым, лучшим травам и озерам.
 
 
Если светел мудрый астролог,
Увидав безвестную комету;
Если, новый отыскав цветок,
Мальчик под собой не чует ног;
Если выше счастья нет поэту,
Чем придать нежданный блеск сонету;
 
 
Если как подарок нам дана
Мыслей неоткрытых глубина,
Своего не знающая дна,
Старше солнц и вечно молодая…
Если смертный видит отсвет рая,
Только неустанно открывая:
 
 
– То Колумб светлее, чем жених
На пороге радостей ночных,
Чудо он духовным видит оком,
Целый мир, неведомый пророкам,
Что залег в пучинах голубых,
Там, где запад сходится с востоком.
 
 
Эти воды Богом прокляты!
Этим страшным рифам нет названья!
Но навстречу жадного мечтанья
Уж плывут, плывут, как обещанья,
В море ветви, травы и цветы,
В небе птицы странной красоты.
 

Песнь третья

 
– «Берег, берег!..» И чинивший знамя
Замер, прикусив зубами нить,
А державший голову руками
Сразу не посмел их опустить.
Вольный ветер веял парусами,
Каравеллы продолжали плыть.
 
 
Кто он был, тот первый, светлоокий,
Что, завидев с палубы высокой
В диком море остров одинокий,
Закричал, как коршуны кричат?
Старый кормщик, рыцарь иль пират,
Ныне он Колумбу – младший брат!
 
 
Что один исчислил по таблицам,
Чертежам и выцветшим страницам,
Ночью угадал по вещим снам, —
То увидел в яркий полдень сам
Тот, другой, подобный зорким птицам,
Только птицам, Муза, им и нам.
 
 
Словно дети прыгают матросы,
Я так счастлив… нет, я не могу…
Вон журавль смешной и длинноносый
Полетел на белые утесы,
В синем небе описав дугу.
Вот и берег… мы на берегу.
 
 
Престарелый, в полном облаченьи,
Патер совершил богослуженье,
Он молил: – «О Боже, не покинь
Грешных нас»… – кругом звучало пенье,
Медленная, медная латынь
Породнилась с шумами пустынь.
 
 
И казалось, эти же поляны
Нам не раз мерещились в бреду…
Так же на змеистые лианы
С криками взбегали обезьяны;
Цвел волчец; как грешники в аду,
Звонко верещали какаду…
 
 
Так же сладко лился в наши груди
Аромат невиданных цветов,
Каждый шаг был так же странно нов,
Те же выходили из кустов,
Улыбаясь и крича о чуде,
Красные, как медь, нагие люди.
 
 
Ах! не грезил с нами лишь один,
Лишь один хранил в душе тревогу,
Хоть сперва, склонясь, как паладин
Набожный, и он молился Богу,
Хоть теперь целует прах долин,
Стебли трав и пыльную дорогу.
 
 
Как у всех матросов, грудь нага,
В левом ухе медная серьга
И на смуглой шее нить коралла,
Но уста (их тайна так строга),
Взор, где мысль гореть не перестала,
Выдали нам, Муза, адмирала.
 
 
Он печален, этот человек,
По морю прошедший, как по суше,
Словно шашки, двигающий души
От родных селений, мирных нег
К диким устьям безымянных рек…
Что он шепчет!.. Муза, слушай, слушай!
 
 
– «Мой высокий подвиг я свершил,
Но томится дух, как в темном склепе.
О Великий Боже, Боже Сил,
Если я награду заслужил,
Вместо славы и великолепий,
Дай позор мне, Вышний, дай мне цепи!
 
 
– Крепкий мех так горд своим вином,
Но когда вина не стало в нем,
Пусть хозяин бросит жалкий ком!
Раковина я, но без жемчужин,
Я поток, который был запружен, —
Спущенный, теперь уже не нужен». —
 
 
Да! Пробудит в черни площадной
Только смех бессмысленно тупой,
Злость в монахах, ненависть в дворянстве
Гений, обвиненный в шарлатанстве!
Как любовник, для игры иной
Он покинут Музой Дальних странствий…
 
 
Я молчал, закрыв глаза плащом.
Как струна, натянутая туго,
Сердце билось быстро и упруго,
Как сквозь сон я слышал, что подруга
Мне шепнула: «Не скорби о том,
Кто Колумбом назван… Отойдем!»
 

Дон-Жуан в Египте

Одноактная пьеса в стихах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Дон Жуан.

Лепорелло.

Американец.

Американка (его дочь).

Место действия – внутренность древнего храма на берегу Нила.

Время действия – наши дни.

Дон Жуан (выходя из глубокой расселины между плит)

 
Как странно! Где я? Что за бред?
Ага! Я ставлю три червонца,
Что наконец я вижу свет
Земного ласкового солнца.
Но что же делалось с тех пор,
Как я смеялся с донной Анной
И грозный мертвый командор
Мне руку сжал с улыбкой странной?
Да! Мы слетели в глубину,
Как две подстреленные птицы,
И я увидел сатану
Сквозь обагрённые зарницы.
Мой командор лежал как пень,
Его схватили, жгли, терзали,
Но ловко я укрылся в тень
И выждал срок в подземной зале.
Когда ж загрезил сатана
С больной усмешкой, с томным взором,
Я подниматься стал со дна
По лестницам и коридорам.
Потел от серного огня,
Дрожал во льдах, и мчались годы,
И духи ада от меня
Бросались в темные проходы.
Ну, добрый, старый дон Жуан,
Теперь по опыту ты видишь,
Что прав был древний шарлатан,
Сказавший: Знай, иди и выйдешь!
 

(Поворачивается к выходу)

 
Теперь на волю! Через вал
Я вижу парус чьей-то лодки;
Я так давно не целовал
Румянца ни одной красотки.
Есть лодка, есть и человек,
А у него сестра, невеста…
Привет, земля, любовных нег
Очаровательное место!
 

(Входят Лепорелло в костюме туриста, за ним Американец и Американка)

 
Ба, Лепорелло!
 

Лепорелло

 
Господин!
Вы здесь! Какая цепь событий!
Как счастлив я!..
 

Дон Жуан

 
Ты не один?
 

Лепорелло (тихо)

 
Ах да, пожалуйста, молчите.
 

Дон Жуан

 
Молчать? Зачем?
 

Лепорелло (тихо)

 
Я объясню Вам всё…
 

(обнимая его, громко)

 
Ах, друг мой!
 

Дон Жуан

 
Прочь, невежа!
 

Лепорелло

 
Ты гонишь?
 

Дон Жуан

 
Ясно, что гоню.
 

Лепорелло (Американцу и Американке)

 
Все тот же он, манеры те же.
 

Дон Жуан

 
Манеры? Хам!
 

Лепорелло (продолжая его обнимать, тихо)

 
Молчите! О!
Не бейте…
 

(громко)

 
Ха, ха, ха, не страшно!
 

(К Американцу и Американке)

 
Не изменила жизнь его,
Всё тот же милый, бесшабашный!
 

Американец (тихо Лепорелло)

 
Но кто он? Как его зовут?
 

Дон Жуан

 
Скажи, они дружны с тобою?
 

Американка (тихо ему же, указывая на дон Жуана)

 
Как он красив! Зачем он тут?
 

Лепорелло (тихо, то тем, то другим)

 
Сейчас, сейчас, я всё устрою.
 

(Громко, становясь в позу)

 
Я был его секретарем,
Мы с ним скитались по Мадриду
И по Севилье, но потом
Я потерял его из виду.
О, праздной молодости дни!
Они бегут, они неверны,
Так, гаснут вечером огни
В окне приветливой таверны.
 

Дон Жуан

 
Ну не для всех.
 

Лепорелло (примиряюще)

 
Да, для меня.
Я стал студентом Саламанки
И позабыл день ото дня
Вино и женские приманки.
Пил воду, ел засохший хлеб,
Спал на соломенном матраце,
Бывало, месяцами слеп
От едкой пыли диссертаций.
Мне повезло не так как тем,
Каким-нибудь там дон-Жуанам!
Сперва профессором, затем
Я вскоре избран был деканом.
 

Американец (почтительно)

 
Мы знаем, да.
 

Лепорелло

 
К студентам строг
И враг беспочвенных утопий,
Я, господа, египтолог,
Известнейший во всей Европе.
 

Американка

 
Так говорилось на балах
В Чикаго.
 

Дон Жуан

 
Стоило трудиться!
 

Лепорелло

 
И вот, когда я на ногах,
Я наконец могу жениться.
 

(Представляя Американку)

 
Мисс Покэр, грации пример,
Она моя невеста, благо
Вот мистер Покэр, милльонер,
Торговец свиньями в Чикаго.
 

(Представляя дон Жуана)

 
Друзья мои, вот дон Жуан,
Друг юности моей беспечной,
Он иногда бывает пьян,
И малый грубый… но сердечный.
 

Американец

 
Что ж, мистер дон Жуан, вы нас,
Сойдясь, полюбите наверно…
Скажите мне, который час
На ваших, у меня неверны.
 

(Указывая на Американку)

 
Моя единственная дочь,
Мать умерла, она на воле,
Но с нею я; она точь в точь
Моя скончавшаяся Полли.
Теперь уехал я на юг,
Но все не позабыть утраты!
Скажите мне, мой юный друг,
Ужель еще вы не женаты?
 

Дон Жуан (подходя к Американке)

 
Сеньора!
 

Американка (поправляя его)

 
Мисс.
 

Дон Жуан (настаивая)

 
Сеньора!
 

Американка (по-прежнему)

 
Мисс!
Я не желаю быть сеньорой!
 

Дон Жуан

 
Сойдемте три ступеньки вниз.
 

Американка

 
Вы дон Жуан? Ну, тот, который?..
 

Дон Жуан

 
Да, тот, который!
 

Американка

 
И с тех пор
Вы в мире в первый раз явились?
 

Дон Жуан

 
Да, в первый… старый командор
Вцепился крепко… Вы мне снились.
 

Американка

 
Не верю вам.
 

Дон Жуан (мечтательно)

 
Земля во мгле;
Задумчивое устье Нила,
И я плыву на корабле,
Где вы сидите у ветрила.
Иль чуть заметный свет зари,
Застывший город, звон фонтана,
И вы мне шепчете: – Смотри,
Вот здесь могила Дон Жуана.
 

Лепорелло (подозрительно)

 
О чем здесь речь?
 

Дон Жуан

 
О том, что ты
Давно оставил.
 

Американка

 
Не мешайте.
 

Американец (рассматривая памятник)

 
Какие странные листы!
 

(Лепорелло отходит к нему)

Американка

 
Как верить вам? Но продолжайте.
 

Дон Жуан

 
Я лгу? Не верите вы мне?
Но знаю я, что ваши плечи,
– Я целовал их уж во сне —
Нежны, как восковые свечи.
А эта грудь! Её хранят
Теперь завистливые ткани,
На ней есть синих жилок ряд
Капризных, милых очертаний.
Поверьте! Мне б хотелось лгать
И быть холодным, быть коварным,
Но только б, только б не страдать
Пред вашим взглядом лучезарным.
 

Американка

 
И мне так родственен ваш вид:
Я всё бывала на Моцарте
И любовалась на Мадрид
По старенькой учебной карте.
 

Американец (Лепорелло, указывая на саркофаг)

 
Скажите, мой ученый друг,
Кто здесь положен?
 

Лепорелло

 
Сети третий.
 

(Про себя, глядя на Дон Жуана и Американку)

 
Они, ну прямо вон из рук!
 

Американец

 
Как вы его назвали?
 

Лепорелло

 
Сети.
 

Американец

 
Гм, гм!
 

Лепорелло (хочет отойти)

 
Сейчас!
 

Американец

 
Скажите, как
Вы знаете его названье?
 

Лепорелло

 
Ах, Боже мой, а этот знак!
Забавно было бы незнанье.
 

Американец

 
Да, да, еще бы! Ну, а тот,
На пьедестале с мордой пса?
 

Лепорелло

 
А это сын Луны, бог Тот
И, кажется, времен Хеопса.
Конечно! Сделан лоб горбом,
А темя плоским и покатым,
Таких не делали потом,
Хотя б при Псамметихе пятом.
А вот четвертый Псамметих,
На Сети первого похожий…
А вот ещё…
 

(отходит с Американцем)

Дон Жуан (Американке)

 
Он ваш жених?
 

Американка

 
Кто?
 

Дон Жуан

 
Лепорелло.
 

Американка

 
Ну так что же?
С приданым я, он знаменит,
Как самый знающий ученый,
Он никого не удивит,
Причесанный и прирученный.
Пусть для него я молода,
Но сила, юность и отвага
Не посещают никогда
Салонов нашего Чикаго.
 

Дон Жуан

 
Но он лакей, всегда лакей,
В сукне ливрейного кафтана
И в гордой мантии своей,
В пурпурной мантии декана.
Страшась чего-нибудь не знать,
Грызясь за почести с другими,
Как пес, он должен защищать
Годами созданное имя.
К природе глух и к жизни слеп,
Моль библиотек позабытых,
Он заключит вас в темный склеп
Крикливых слов и чувств изжитых.
Нет, есть огонь у вас в крови,
Вы перемените причуду…
 

Американка

 
Не говорите о любви!
 

Дон Жуан

 
Не говорить? Нет, буду, буду!
Таких, как вы, на свете нет,
Вы – ангел неги и печали…
 

Американка

 
Не говорите так, нет, нет.
 

(Пауза)

 
Ну вот, уж вы и замолчали?
 

Дон Жуан (схватывая ее за руку)

 
Я вас люблю!
 

Лепорелло (Американцу, косясь на Дон Жуана)

 
Пройдем сюда.
Я вам скажу про Дон Жуана;
Мне кажется, на путь труда
Он вступит поздно или рано.
Охотно водится с ним знать,
Как свой он принят в высшем свете,
Ну, почему б ему не стать
Адъюнктом в университете?
Но он едва ль не слишком жив,
Чтоб быть в святилище науки.
Так, мысль о высшем отложив,
Дадим ему мы дело в руки.
Быть может, пригодится он,
Как управляющий в саваннах.
Всегда верхом, вооружен,
В разъездах, в стычках беспрестанных,
Окажется полезен вам
И может сделать положенье.
Ему я это передам —
И как прямое предложенье.
 

(Американец бормочет что-то несвязное)

Дон Жуан (Американке)

 
Я вас люблю! Уйдём! Уйдём!
Вы знаете ль, как пахнут розы,
Когда их нюхают вдвоем
И в небесах поют стрекозы,
Вы знаете ль, как странен луг,
Как призрачен туман молочный,
Когда в него вас вводит друг
Для наслаждений, в час урочный.
Победоносная любовь
Нас коронует без короны
И превращает в пламя кровь
И в песню лепет иступленный.
Мой конь – удача из удач,
Он белоснежный, величавый,
Когда пускается он вскачь,
То гул копыт зовется славой.
Я был в аду, я сатане
Смотрел в лицо, и вновь я в мире,
И стало только слаще мне,
Мои глаза открылись шире.
И вот теперь я встретил вас,
Единственную во вселенной,
Чтоб стали вы – о, сладкий час! —
Моей царицею и пленной.
Я опьянен, я вас люблю,
Так только боги были пьяны.
Как будет сладко кораблю
Нас уносить в иные страны.
Идём, идём!
 

Американка

 
Я не хочу…
Нет, я хочу! О, милый, милый!
 

Дон Жуан (обнимая ее)

 
Тебя я счастью научу
И над твоей умру могилой.
 

(Уходят)

Лепорелло (оглядываясь)

 
Но где мисс Покэр, где Жуан?
 

Американец

 
Наверное в соседней зале.
 

Лепорелло (хватаясь за голову)

 
Ах, я разиня, ах, болван,
Все прозевал, они бежали.
 

Американец

 
Куда?
 

Лепорелло

 
Да верно, на лужок
Иль на тенистую опушку.
Тю-тю! Теперь уж пастушок
Ласкает милую пастушку.
 

Американец

 
Да вы с ума сошли!
 

Лепорелло

 
Ничуть!
 

Американец

 
Идём.
 

Лепорелло

 
А шпаги не хотите ль?
Ведь дон Жуан не кто-нибудь,
Он сам севильский соблазнитель.
 

Американец

 
Но я их видел здесь, минут
Ну пять тому назад, не боле…
 

(закрывает лицо руками)

 
Когда настанет Страшный Суд,
Что я моей отвечу Полли?
Идём, идём скорей.
 

Лепорелло

 
Ей-ей,
Я твердо помню: Лепорелло,
Желаешь спи, желаешь пей,
А не в свое не суйся дело.
И был я счастлив, сыт и пьян,
И умирать казалось рано…
О, как хотел бы я, декан,
Опять служить у Дон Жуана!
 

Колчан

Памяти Анненского

 
К таким нежданным и певучим бредням
  Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
  Из царскосельских лебедей.
 
 
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
  Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
  Слегка седеющий поэт.
 
 
Десяток фраз, пленительных и странных,
  Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
  Мечтаний – слабого меня.
 
 
О, в сумрак отступающие вещи
  И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
  Уже читающий стихи!
 
 
В них плакала какая-то обида,
  Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
  Cлепил горящие глаза.
 
 
…Скамью я знаю в парке; мне сказали,
  Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
  В червонном золоте аллей.
 
 
Там вечером и страшно и красиво,
  В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
  Во тьме к прохожему спешит.
 
 
Она глядит, она поет и плачет,
  И снова плачет и поет,
Не понимая, что все это значит,
  Но только чувствуя – не тот.
 
 
Журчит вода, протачивая шлюзы,
  Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
  Последней – Царского Села.
 

Война

М. М. Чичагову

 
Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат шрапнели, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.
 
 
А «ура» вдали – как будто пенье
Трудный день окончивших жнецов.
Скажешь: это – мирное селенье
В самый благостный из вечеров.
 
 
И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
 
 
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.
 
 
Как у тех, что гнутся над сохою,
Как у тех, что молят и скорбят,
Их сердца горят перед Тобою,
Восковыми свечками горят.
 
 
Но тому, о Господи, и силы
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: «Милый,
Вот, прими мой братский поцелуй!»
 

Венеция

 
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.
 
 
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
 
 
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
– Тысячи огненных пчел.
 
 
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.
 
 
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
 
 
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг… никого, ничего?
 
 
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
 

Старые усадьбы

 
Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
 
 
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси,
– Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.
 
 
Порою в полдень льется по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.
 
 
Порою крестный ход и пение,
Звонят вовсе колокола,
Бегут, – то значит, по течению
В село икона приплыла.
 
 
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.
 
 
Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка – восемнадцать лет.
 
 
– «Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка». —
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.
 
 
– «Отец не хочет… нам со свадьбою
Опять придется погодить». —
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?
 
 
В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.
 
 
Но старикам – золотоглавые,
Святые, белые скиты,
А девушкам – одни лукавые
Увещеванья пустоты.
 
 
О, Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?
 
 
И не расстаться с амулетами,
Фортуна катит колесо,
На полке, рядом с пистолетами,
Барон Брамбеус и Руссо.
 

Фра Беато Анджелико

 
В стране, где гиппогриф веселый льва
Крылатого зовет играть в лазури,
Где выпускает ночь из рукава
Хрустальных нимф и венценосных фурий;
 
 
В стране, где тихи гробы мертвецов,
Но где жива их воля, власть и сила,
Средь многих знаменитых мастеров,
Ах, одного лишь сердце полюбило.
 
 
Пускай велик небесный Рафаэль,
Любимец бога скал, Буонаротти,
Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,
Челлини, давший бронзе тайну плоти.
 
 
Но Рафаэль не греет, а слепит,
В Буонаротти страшно совершенство,
И хмель да Винчи душу замутит,
Ту душу, что поверила в блаженство
 
 
На Фьезоле, средь тонких тополей,
Когда горят в траве зеленой маки,
И в глубине готических церквей,
Где мученики спят в прохладной раке.
 
 
На всем, что сделал мастер мой, печать
Любви земной и простоты смиренной.
О да, не все умел он рисовать,
Но то, что рисовал он, – совершенно.
 
 
Вот скалы, рощи, рыцарь на коне, —
Куда он едет, в церковь иль к невесте?
Горит заря на городской стене,
Идут стада по улицам предместий;
 
 
Мария держит Сына Своего,
Кудрявого, с румянцем благородным,
Такие дети в ночь под Рождество
Наверно снятся женщинам бесплодным;
 
 
И так нестрашен связанным святым
Палач, в рубашку синюю одетый,
Им хорошо под нимбом золотым:
И здесь есть свет, и там – иные светы.
 
 
А краски, краски – ярки и чисты,
Они родились с ним и с ним погасли.
Преданье есть: он растворял цветы
В епископами освященном масле.
 
 
И есть еще преданье: серафим
Слетал к нему, смеющийся и ясный,
И кисти брал и состязался с ним
В его искусстве дивном… но напрасно.
 
 
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.