Текст книги "Сборник стихов (электронное собрание сочинений)"

Автор книги: Николай Гумилев

Прогулка

 
Мы в аллеях светлых пролетали,
Мы летели около воды,
Золотые листья опадали
В синие и сонные пруды.
 
 
И причуды, и мечты и думы
Поверяла мне она свои,
Все, что может девушка придумать
О еще неведомой любви.
 
 
Говорила: «Да, любовь свободна,
И в любви свободен человек,
Только то лишь сердце благородно,
Что умеет полюбить навек».
 
 
Я смотрел в глаза ее большие,
И я видел милое лицо
В рамке, где деревья золотые
С водами слились н одно кольцо.
 
 
И я думал: – Нет, любовь не это!
Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,
Потому что даже без ответа
Я отныне обречен тебе.
 

Униженье

 
Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой – Боже Присносущий! —
Так позорно осужден страдать.
 
 
Каждый день мой, как мертвец, спокойный,
Все дела чужие, не мои,
Лишь томленье вовсе недостойной,
Вовсе платонической любви.
 
 
Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,
В Африку, как прежде, как тогда,
Лечь под царственную сикомору
И не подниматься никогда.
 
 
Бархатом меня покроет вечер,
А луна оденет в серебро,
И быть может не припомнит ветер,
Что когда-то я служил в бюро.
 

Мой альбом, где страсть сквозит без меры...

 
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
В каждой мной отточенной строфе,
Дивным покровительством Венеры
Спасся он от ауто-да-фэ.
 
 
И потом – да славится наука! —
Будет в библиотеке стоять
Вашего расчетливого внука
В год две тысячи и двадцать пять.
 
 
Но американец длинноносый
Променяет Фриско на Тамбов,
Сердцем вспомнив русские березы,
Звон малиновый колоколов.
 
 
Гостем явит он себя достойным
И, узнав, что был такой поэт
Мой (и ваш) альбом с письмом пристойным
Он отправит в университет.
 
 
Мой биограф будет очень счастлив,
Будет удивляться два часа,
Как осел, перед которым в ясли
Свежего насыпали овса.
 
 
Вот и монография готова,
Фолиант почтенной толнрены:
«О любви несчастной Гумилева
В год четвертый мировой войны».
 
 
И когда тогдашние Лигейи,
С взорами, где ангелы живут,
Со щеками лепестка свежее,
Прочитают сей почтенный труд,
 
 
Каждая подумает уныло,
Легкого презренья не тая:
– Я б американца не любила,
А любила бы поэта я.
 

Портрет

 
Лишь черный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Ее почти поющих глаз.
 
 
Ее фарфоровое тело
Томит неясной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.
 
 
Пусть руки нежно-восковые,
Но кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.
 
 
И вея она легка, как птица
Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
С печальной северной страной.
 

Ночь

 
Пролетала золотая ночь
И на миг замедлила в пути,
Мне, как другу, захотев помочь,
Ваши письма думала найти,
 
 
– Те, что вы не написали мне…
А потом присела на кровать
И сказала: «Знаешь, в тишине
Хорошо бывает помечтать!
 
 
«Та, другая, вероятно, зла,
Ей с тобой встречаться даже лень,
Полюби меня, ведь я светла,
Так светла, что не светлей и день.
 
 
«Много расцветает черных роз
В потайных колодцах у меня,
Словно крылья пламенных стрекоз,
Пляшут искры синего огня.
 
 
«Тот же пламень и в глазах твоих
В миг, когда ты думаешь о ней…
Для тебя сдержу я вороных
Неподатливых моих коней».
 
 
Ночь, молю, не мучь меня! Мой рок
Слишком и без этого тяжел,
Неужели, если бы я мог,
От нее давно б я не ушел?
 
 
Смертной скорбью я теперь скорблю,
Но какой я дам тебе ответ,
Прежде чем ей не скажу «люблю,
И она мне не ответит «нет».
 

Об озерах, о павлинах белых...

 
Об озерах, о павлинах белых,
О закатно-лунных вечерах,
Вы мне говорили о несмелых
И пророческих своих мечтах.
 
 
Словно нежная Шахерезада
Завела магический рассказ,
И казалось, ничего не надо
Кроме этих озаренных глаз.
 
 
А потом в смятеньи [....] туманных
Мне, кто был на миг ваш господин,
Дали два цветка благоуханных,
Из которых я унес один.
 

Однообразные мелькают...

 
Однообразные мелькают
Все с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
 
 
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
 
 
И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
– Мы оба, как слепые дети,
Пойдем на горные хребты,
 
 
Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мертвых соловьев.
 

Последнее стихотворение в альбоме

 
Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том.
 
 
Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.
 
 
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.
 
 
Но поет мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад гремящий,
Словно гул растущего огня:
 
 
«В этом мире есть большие звезды,
В этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь
Девушку с огромными глазами,
Девушку с искусными речами,
Девушку, которой ты не нужен,
То и жить ты, значит, не достоин».
 

Богатое сердце

 
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий лепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для глаз говорящих твоих.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у. Бога
Для губ полудетских твоих.
 
 
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.
 

Синяя звезда

 
Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.
 
 
И умер я… и видел пламя,
Невиданное никогда,
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда.
 
 
Преображая дух и тело,
Напев вставал и падал вновь,
То говорила и звенела
Твоя поющей лютней кровь.
 
 
И запах огненней и слаще
Всего, что в жизни я найду,
И даже лилии, стоящей
В высоком ангельском саду.
 
 
И вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной,
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.
 
 
Ты повторяла – «Я страдаю»,
Но что же делать мне, когда
Я наконец так сладко знаю,
Что ты лишь синяя звезда.
 

В этот мой благословенный вечер...

 
В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.
 
 
Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.
 
 
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
 
 
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.
 
 
И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
 
 
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.
 
 
И светились звезды золотые,
Приглашенные на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.
 
 
«Тише крики, смолкните напевы!
Я вскричал – «И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».
 
 
И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.
 
 
Неужели мы вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном.
 

Еще не раз вы вспомните меня...

 
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
 
 
Он мог стать вашим тоже, и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
 
 
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: «я вспоминать не смею,
Ведь мир иной меня обворожил
Простой м грубой прелестью своею».
 

Так долго сердце боролось...

 
Так долго сердце боролось,
Слипались усталые вези,
Я думал, пропал мой голос,
Мой звонкий голос вовеки.
 
 
Но вы мне его возвратили,
Он вновь мое достоянье,
Вновь в памяти белых лилий
И синих миров сверканье.
 
 
Мне ведомы все дороги
На этой земле привольной…
Но ваши милые доги
В крови, и вам бегать больно.
 
 
Какой-то маятник злобный
Владеет нашей судьбою,
Он ходит, мечу подобный,
Меж радостью и тоскою.
 
 
Тот миг, что я песнью своею
Доволен – для вас мученье…
Вам весело – я жалею
О дне моего рожденья.
 

Предложенье

 
Я говорил: «Ты хочешь, хочешь?
Могу я быть тобой любим?
Ты счастье странной пророчишь
Гортанным голосом своим.
 
 
«А я плачу за счастье много,
Мой дом – из звезд и песен дом,
И будет сладкая тревога
Расти при имени твоем.
 
 
«И скажут – что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Ее единая улыбка
Рождает этот дивный звон. —
 
 
«И скажут – то луна и море,
Двояко отраженный свет —
И после о какое горе,
Что женщины такой же нет!»
 
 
Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь попрежнему светла.
 
 
Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню.
 

Прощанье

 
Ты не могла иль не хотела
Мою почувствовать истому,
Свое дурманящее тело
И сердце отдала другому.
 
 
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придешь смочить водою
Мои запекшиеся губы.
 
 
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заплещут,
Твои серебряные крылья
Передо мною не заблещут.
 
 
И в встречу радостной победе
Мое ликующее знамя
Ты не поднимешь в реве меди
Своими нежными руками.
 
 
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.
 

Нежно небывалая отрада...

 
Нежно небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.
 
 
Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий, золотой покой,
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.
 
 
Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.
 

Обещанье

 
С протянутыми руками,
С душой, где звезды зажглись,
Идут святыми путями
Избранники духов ввысь.
 
 
И после стольких столетий
Чье имя – горе и срам,
Народы станут, как дети,
И склонятся к их ногам.
 
 
Тогда я воскликну: «Где вы,
Ты, созданная из огня,
Ты помнишь мои обеты
И веру твою в меня?
 
 
«Делюсь я с тобою властью,
Слуга твоей красоты,
За то, что полное счастье,
Последнее счастье ты!»
 

Прощенье

 
Ты пожалела, ты простила,
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.
 
 
Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.
 
 
Все, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Все, что даровано богами,
Мне, воину, и мне, поэту,
 
 
Все, пред твоей склоняясь властью,
Все дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.
 
 
Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я их петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.
 
 
Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну,
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомленный, я исчезну.
 
 
Я побегу в пустынном поле,
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.
 
 
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб не мутила взор тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
 

Уста солнца

 
Неизгладимы, нет, в моей судьбе
Твой детский рот и смелый взор девический
Вот почему, мечтая о тебе,
Я говорю и думаю ритмически.
 
 
Я чувствую огромные моря,
Колеблемые лунным притяжением,
И сонмы звезд, что движутся, горя,
От века предназначенным движением.
 
 
О если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звезды я бы мог ступить пятой
И солнце б целовал в уста горящие.
 

Девочка

 
Временами, не справясь с тоскою
И не в силах смотреть и дышать,
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
 
 
– Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке милой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссэ.
 
 
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия, чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые —
Для меня этот день не исчез.
 
 
Иногда ты смотрела на море,
А над морем вставала гроза,
И совсем настоящее горе
Застилало слезами глаза.
 
 
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым,
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
 
 
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе,
Сердце билось; и взоры блестели,
О большой ты мечтала судьбе.
 
 
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела быть солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
 
 
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем, только мне одному.
 
 
Но теперь ты не та, ты забыла
Все, чем в детстве ты думала стать.
Где надежды? Весь мир, как могила…
Счастье где? я не в силах дышать…
 
 
И, таинственный твой собеседник,
Вот, я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
 

Новая встреча

 
На путях зеленых и земных
Горько счастлив темной я судьбою.
А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,
Тайно наклоняясь надо мною.
 
 
Ты была безумием моим,
Или дивной мудростью моею,
Так когда-то грозный серафим
Говорил тоскующему змею:
 
 
«Тьмы тысячелетий протекут,
И ты будешь биться в клетке тесной,
Прежде чем настанет Страшный Суд,
Сын придет и Дух придет Небесный.
 
 
«Это выше нас, и лишь когда
Протекут назначенные сроки,
Утренняя, грешная звезда,
Ты придешь к нам, брат печальноокий.
 
 
«Нежный брат мой, вновь крылатый брат,
Бывший то властителем, то нищим,
За стенами рая новый сад,
Лучший сад с тобою мы отыщем.
 
 
«Там, где плещет сладкая вода,
Вновь соединим мы наши руки,
Утренняя, милая звезда,
Мы не вспомним о былой разлуке».
 

Танка

 
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца —
Зачем Колумб Америку открыл?
 

Пропавший день

 
Всю ночь говорил я с ночью,
Когда ж наконец я лег,
Уж хоры гремели птичьи,
Уж был золотым восток.
 
 
Проснулся, когда был вечер,
Вставал над рекой туман,
Дул теплый томящий ветер
Из юго-восточных стран.
 
 
И стало мне вдруг так больно,
Так жалко мне стало дня,
Своею дорогой вольной
Прошедшего без меня.
 
 
Куда мне теперь из дома?
Я сяду перед окном
И буду грустить и думать
О радости, певшей днем.
 

Предупрежденье

 
С японского
 
 
Мне отраднее всего
Видеть взор твой светлый,
Мне приятнее всего
Говорить с тобою.
 
 
И однако мы должны
Кончить наши встречи,
Чтоб не ведали о них
Глупые соседи.
 
 
Не о доброй славе я
О своей забочусь,
А без доброй славы ты
Милой не захочешь.
 

Пантум

 
Гончарова и Ларионов
 
 
Восток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.
 
 
В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
М Ларионова сурово
Железного огня круженье.
 
 
Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.
 
 
От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия?
 
 
Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?
 
 
Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы!
 
 
Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миниатюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.
 
 
В персидских, милых миниатюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых
Восток и нежный, и блестящий.
 

Два Адама

 
Мне странно сочетанье слов «я сам»,
Есть внешний, есть и внутренний Адам.
 
 
Стихи слагая о любви нездешней,
За женщиной ухаживает внешний.
 
 
А внутренний, как враг, следит за ним,
Унылой злобою всегда томим.
 
 
И если внешний хитрыми речами,
Улыбкой нежной, синими очами
 
 
Сумеет женщину приворожить,
То внутренний кричит: «Тому не быть!
 
 
«Не знаешь разве ты, как небо сине,
Как веселы широкие пустыни,
 
 
«И что другая, дивно полюбя,
На ангельских тропинках ждет тебя?.»
 
 
Не хочет ни стихов его, ни глаз —
В безумьи внутренний: «Ведь в первый раз
 
 
«Мы повстречали ту, что нас обоих
В небесных успокоила б покоях.
 
 
«Ах ты, ворона!» Так среди равнин
Бредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.
 

Я, что мог быть лучшей из поэм...

 
Я, что мог быть лучшей из поэм
Звонкой скрипкой или розой белою,
В этом мире сделался ничем,
Вот живу и ничего не делаю.
 
 
Часто больно мне и трудно мне,
Только даже боль моя какая-то,
Не ездок на огненном коне,
А томленье и пустая маята.
 
 
Ничего я в жизни не пойму,
Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится,
Было хуже Богу моему,
И больнее было Богородице«.
 

Ангел боли

 
Праведны пути твои, царица,
По которым ты ведешь меня,
Только сердце бьется, словно птица,
Страшно мне от синего огня.
 
 
С той поры, как я еще ребенком,
Стоя в церкви, сладко трепетал
Перед профилем девичьим, тонким,
Пел псалмы, молился и мечтал,
 
 
И до сей поры, когда во храме
Всемогущей памяти моей
Светят освященными свечами
Столько губ манящих и очей,
 
 
Не знавал я ни такого гнета,
Ни такого сладкого огня,
Словно обо мне ты знаешь что-то,
Что навек сокрыто от меня.
 
 
Ты пришла ко мне, как ангел боли,
В блеске необорной красоты,
Ты дала неволю слаще воли,
Смертной скорбью истомила… ты
 
 
Рассказала о своей печали,
Подарила белую сирень,
И зато стихи мои звучали,
Пели о тебе и ночь и день.
 
 
Пусть же сердце бьется, словно птица,
Пусть уж смерть ко мне нисходит… Ах,
Сохрани меня, моя царица,
В ослепительных таких цепях.
 

Песенка

 
Ты одна благоухаешь,
Ты одна;
Ты проходишь и сияешь,
Как луна.
 
 
Вещь, которой ты коснулась,
Вдруг свята,
В ней таинственно проснулась
Красота.
 
 
Неужель не бросит каждый
Всех забот,
За тобой со сладкой жаждой
Не пойдет?
 
 
В небо, чистое как горе,
Глаз твоих,
В пену сказочного моря
Рук твоих?
 
 
Много женщин есть на свете
И мужчин,
Но пришел к заветной мете
Я один.
 

Купанье

 
Зеленая вода дрожит легко,
Трава зеленая по склонам,
И молодая девушка в трико
Купальном, ласковом, зеленом;
 
 
И в черном я. Так черен только грех,
Зачатый полночью бессонной,
А может быть и зреющий орех
В соседней заросли зеленой.
 
 
Мы вместе плаваем в пруду. Дразня,
Она одна уходит в заводь,
Увы, она искуснее меня,
О песни петь привык, не плавать!
 
 
И вот теперь, покинут и угрюм,
Барахтаясь в пруду зловонном,
Я так грущу, что черный мой костюм
Не поспевает за зеленым,
 
 
Что в тайном заговоре все вокруг,
Что солнце светит не звездам, а розам,
И только в сказках счастлив черный жук,
К зеленым сватаясь стрекозам.
 

Рыцарь счастья

 
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен.
 
 
Пусть он придет, я расскажу ему
Про девушку с зелеными глазами,
Про голубую утреннюю тьму,
Пронзенную лучами и стихами.
 
 
Пусть он придет! я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
 
 
А если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную не примет веру
И будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль – к барьеру!
 

Среди бесчисленных светил...

 
Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги.
 
 
Когда тревога и тоска
Зачем-то в сердце закрадется,
Я посмотрю на облака,
И сердце сразу засмеется.
 
 
И если мне порою сон
О милой родине приснится,
Я так безмерно удивлен,
Что сердце начинает биться.
 
 
Ведь это было так давно
И где-то там, за небесами…
Куда мне плыть, не все ль равно,
И под какими парусами.
 

Приглашение в путешествие

 
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы. —
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков похожих на звезду.
Уедем! Разве вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков?
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
А вы – вы будете с цветами,
И я вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темнорусой вашей
Чудесной шапочкой волос.
Когда же смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
И не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
 

Мой час

 
Еще не наступил рассвет,
Ни ночи нет, ни утра нет,
Ворона под моим окном
Спросонья шевелит крылом,
И в небе за звездой звезда
Истаивает навсегда.
Вот час, когда я все могу:
Проникнуть помыслом к врагу
Беспомощному и на грудь
Кошмаром гривистым вскакнуть.
Иль в спальню девушки войти,
Куда лишь ангел знал пути,
И в сонной памяти ее,
Лучом прорезав забытье,
Запечатлеть свои черты,
Как символ высшей красоты.
 
 
Но тихо в мире, тихо так,
Что внятен осторожный шаг
Ночного зверя и полет
Совы, кочевницы высот.
 
 
А где-то пляшет океан,
Над ним белесый встал туман,
Как дым из трубки моряка,
Чей труп чуть виден из песка.
Передрассветный ветерок
Струится, весел и жесток,
Так странно весел, точно я,
Жесток – совсем судьба моя.
Чужая жизнь – на что она?
Свою я выпью ли до дна?
Пойму ль всей волею моей
Единый из земных стеблей?
Вы, спящие вокруг меня,
Вы, не встречающие дня,
За то, что пощадил я вас
И одиноко сжег свой час,
Оставьте завтрашнюю тьму
Мне также встретить одному.