Текст книги "Сборник стихов (электронное собрание сочинений)"

Автор книги: Николай Гумилев

Уходящей

 
Не медной музыкой фанфар,
Не грохотом рогов
Я мой приветствовал пожар
И сон твоих шагов.
 
 
– Сковала бледные уста
Святая Тишина,
И в небе знаменем Христа
Сияла нам луна.
 
 
И рокотали соловьи
О Розе Горних Стран,
Когда глаза мои, твои
Заворожил туман.
 
 
И вот теперь, когда с тобой
Я здесь последний раз,
Слезы ни флейта, ни гобой
Не вызовут из глаз.
 
 
Теперь душа твоя мертва,
Мечта твоя темна,
А мне все те ж твердит слова
Святая Тишина
 
 
Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но будет жизнь моя светла,
Пока жива любовь.
 

Северный раджа

 
Валентину Кривичу.
 
 
1.
 
 
Она простерлась, не живая,
Когда замышлен был набег,
Ее сковали грусть без края
И синий лед и белый снег.
 
 
Но и задумчивые ели
В цветах серебряной луны,
Всегда тревожные, хотели
Святой по-новому весны.
 
 
И над страной лесов и гатей
Сверкнула золотом заря,
То шли бесчисленные рати
Непобедимого царя.
 
 
Он жил на сказочных озерах,
Дитя брильянтовых раджей,
И радость светлая во взорах,
И губы лотуса свежей.
 
 
Но, сына курского, на север
Его таинственно влечет,
Он хочет в поле видеть клевер,
В сосновых рощах желтый мед.
 
 
Гудит земля, оружье блещет,
Трубят военные слоны,
И сын полуночи трепещет
Пред сыном солнечной страны.
 
 
Се – царь! Придите и поймите
Его спасающую сеть,
В кипучий вихрь его событий
Спешите кануть и сгореть.
 
 
Легко сгореть и встать иными,
Ступить на новую межу,
Чтоб встретать в пламени и дыме
Владыку Севера, Раджу.
 
 
2.
 
 
Он встал на крайнем берегу,
И было хмуро побережье,
Едва чернели на снегу
Следы глубокие, медвежьи.
 
 
Да в отдаленной полынье
Плескались рыжие тюлени,
Да небо в розовом огне
Бросало ровный свет без тени.
 
 
Он обернулся… там, во мгле
Дрожали зябнущие парсы
И, обессилев, на земле
Валялись царственные барсы,
 
 
А дальше падали слоны,
Дрожа, стонали, как гиганты,
И лился мягкий свет луны
На их уборы, их брильянты.
 
 
Но людям, павшим перед ним,
Царь кинул гордое решенье:
«Мы в царстве снега создадим
Иную Индию… Виденье».
 
 
«На этот звонкий синий лед
Утесы мрамора не лягут
И лотус здесь не зацветет
Под вековою сенью пагод».
 
 
«Но будет белая заря
Пылать слепительнее вдвое,
Чем у бирманского царя
Костры из мирры и алоэ».
 
 
«Не бойтесь этой наготы
И песен холода и вьюги,
Вы обретете здесь цветы,
Каких не знали бы на юге».
 
 
3.
 
 
И древле мертвая страна
С ее нетронутою новью,
Как дева юная, пьяна
Своей великою любовью.
 
 
Из дивной Галлии воотще
К ней приходили кавалеры,
Красуясь в бархатном плаще,
Манили к тайнам чуждой веры.
 
 
И Византии строгой речь,
Ее задумчивые книги,
Не заковали этих плеч
В свои тяжелые вериги.
 
 
Здесь каждый миг была весна
И в каждом взоре жило солнце,
Когда смотрела тишина
Сквозь закоптелое оконце.
 
 
И каждый мыслил: «Я в бреду,
Я сплю, но радости все те же,
Вот встану в розовом саду
Над белым мрамором прибрежий».
 
 
«И та, которую люблю,
Придет застенчиво и томно,
Она близка… теперь а сплю
И хорошо, у грезы темной».
 
 
Живет закон священной лжи
В картине, статуе, поэме —
Мечта великого Раджи,
Благословляемая всеми.
 

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ НИ В ОДИН ИЗ ПРИЖИЗНЕННЫХ СБОРНИКОВ

Я в лес бежал из городов...

 
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать как прежде не рыдал.
 
 
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выел мозг, мне выжег грудь.
 
 
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
 
 
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «увы, я слаб!»
Свои стремленья задавил…
 
 
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня,
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
 
 
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечет борьба.
Меня ж прости!..»
 

Франции

 
О, Франция, ты призрак сна,
Ты только образ, вечно милый,
Ты только слабая жена
Народов грубости и силы.
 
 
Твоя разряженная рать,
Твои мечи, твои знамена,
Они не в силах отражать
Тебе враждебные племена.
 
 
Когда примчалася война
С железной тучей иноземцев,
То ты была покорена
И ты была в плену у немцев.
 
 
И раньше… вспомни страдный год,
Когда слабел твой гордый идол,
Его испуганный народ
Врагу властительному выдал.
 
 
Заслыша тяжких ратей гром,
Ты трепетала, словно птица, —
И вот, на берегу глухом
Стоит великая гробница.
 
 
А твой веселый звонкий рог,
Победный рог завоеваний,
Теперь он беден и убог,
Он только яд твоих мечтаний.
 
 
И ты стоишь, обнажена,
На золотом роскошном троне,
Но красота твоя, жена,
Тебе спасительнее брони.
 
 
Где пел Гюго, где жил Вольтер,
Страдал Бодлер, богов товарищ,
Там не посмеет изувер
Плясать на зареве пожарищ.
 
 
И если близок час войны,
И ты осуждена паденью,
То вечно будут наши сны
С твоей блуждающею тенью.
 
 
И нет, не нам, твоим жрецам,
Разбить в куски скрижаль закона
И бросить пламя в Notre-Dame,
Разрушить стены Пантеона.
 
 
Твоя война – для нас война,
Покинь же сумрачные станы —
Чтоб песней звонкой, как струна,
Целить запекшиеся раны.
 
 
Что значит в битве алость губ?
Ты только сказка, отойди же.
Лишь через наш холодный труп
Пройдут враги, чтоб быть в Париже.
 

Все чисто для чистого взора...

 
Все чисто для чистого взора,
И царский венец, и суму,
Суму нищеты и позора,
Я все беспечально возьму.
 
 
Пойду я в далекие рощи,
В забытый хозяином сад,
Где б ельник корявый и тощий
Внезапно обрадовал взгляд.
 
 
Там брошу лохмотья и лягу
И буду во сне королем,
А люди увидят бродягу
С бескровным, землистым лицом.
 
 
Я знаю, что я зачарован
Заклятьем венца и сумы,
И, если б я был коронован,
Мне снились бы своды тюрьмы.
 

Да! Мир хорош, как старец у порога...

 
Да! Мир хорош, как старец у порога,
Что путника ведет во имя Бога
В заране предназначенный покой,
А вечером, простой и благодушный,
Приказывает дочери послушной
Войти к нему и стать его женой.
Но кто же я, отступник богомольный,
Обретший все и вечно недовольный,
Сдружившийся с луной и тишиной?
 
 
Мне это счастье – только указанье,
Что мне не лжет мое воспоминанье,
И пил я воду родины иной.
 

Какою музыкой мой слух взволнован...

 
Какою музыкой мой слух взволнован?
Чьим странным обликом я зачарован?
 
 
Душа прохладная, теперь опять
Ты мне позволила желать и ждать.
 
 
Душа просторная, как утром даль,
Ты убаюкала мою печаль.
 
 
Ее, любившую дорогу в храм,
Сложу молитвенно к твоим ногам.
 
 
Все, все, что искрилось в моей судьбе,
Все, все пропетое, тебе, тебе!
 

Вечерний, медленный паук...

 
Вечерний, медленный паук
В траве сплетает паутину, —
Надежды знак. Но, милый друг,
Я взора на него не кину.
 
 
Всю обольстительность надежд,
Не жизнь, а только сон о жизни,
Я оставляю для невежд,
Для сонных евнухов и слизней.
 
 
Мое «сегодня» на мечту
Не променяю я и знаю,
Что муки ада предпочту
Лишь обещаемому раю, —
 
 
Чтоб в час, когда могильный мрак
Вольется в сомкнутые вежды,
Не засмеялся мне червяк,
Паучьи высосав надежды.
 

Нет тебя тревожней и капризней...

 
Нет тебя тревожней и капризней,
Но тебе я предался давно
Оттого, что много, много жизней
Ты умеешь волей слить в одно.
 
 
И сегодня… Небо было серо,
День прошел в томительном бреду,
За окном, на мокром дерне сквера,
Дети не играли в чехарду.
 
 
Ты смотрела старые гравюры,
Подпирая голову рукой,
И смешно-нелепые фигуры
Проходили скучной чередой.
 
 
– «Посмотри, мой милый, видишь – птица,
Вот и всадник, конь его так быстр,
Но как странно хмурится и злится
Этот сановитый бургомистр!»
 
 
А потом читала мне про принца,
Был он нежен, набожен и чист,
И рукав мой кончиком мизинца
Трогала, повертывая лист.
 
 
Но когда дневные смолкли звуки
И взошла над городом луна,
Ты внезапно заломила руки,
Стала так мучительно бледна.
 
 
Пред тобой смущенно и несмело
Я молчал, мечтая об одном:
Чтобы скрипка ласковая пела
И тебе о рае золотом.
 

Надпись на книге

 
(Георгию Иванову)
 
 
Милый мальчик, томный, томный
Помни – Хлои больше нет.
Хлоя сделалась нескромной,
Ею славится балет.
 
 
Пляшет нимфой, пляшет Айшей
И грассирует «Ca y est»,
Будь смелей и подражай же
Кавалеру де Грие.
 
 
Пей вино, простись с тоскою,
И заманчиво-легко
Ты добудешь – прежде Хлою,
А теперь Манон Леско.
 

Вилла Боргезе

 
Из камня серого Иссеченные, вазы
И купы царственные ясени, и бук,
И от фонтанов ввысь летящие алмазы,
И тихим вечером баюкаемый луг.
 
 
Б аллеях сумрачных затерянные пары
Так по-осеннему тревожны и бледны,
Как будто полночью их мучают кошмары,
Иль пеньем ангелов сжигают душу сны.
 
 
Здесь принцы, грезили о крови и железе,
А девы нежные о счасти в двоем,
Здесь бледный кардинал пронзил себя ножом…
 
 
Но дальше, призраки! Над виллою Боргезе
Сквозь тучи золотом блеснула вышина, —
То учит забывать встающая луна,
 

Тразименское озеро

 
Зеленое, все в пенистых буграх,
Как горсть воды, из океана взятой,
Но пригоршней гиганта чуть разутой,
Оно томится в плоских берегах.
 
 
Не блещет плуг на мокрых бороздах,
И медлен буйвол грузный и рогатый,
Здесь темной думой удручен вожатый,
Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах,
 
 
Лишь иногда, наскучивши покоем,
С кипеньем, гулом, гиканьем и воем
Оно своих не хочет берегов,
 
 
Как будто вновь под ратью Ганнибала
Вздохнули скалы, слышен визг шакала
И трубный голос бешеных слонов.
 

На палатине

 
Измучен огненной жарой,
Я лег за камнем на горе,
И солнце плыло надо мной,
И небо стало в серебре.
 
 
Цветы склонялись с высоты
На мрамор брошенной плиты,
Дышали нежно, и была
Плита горячая бела.
 
 
И ящер средь зеленых трав,
Как страшный и большой цветок,
К лазури голову подняв,
Смотрел и двинуться не мог.
 
 
Ах, если б умер я в тот миг,
Я твердо знаю, я б проник
К богам, в Элизиум святой,
И пил бы нектар золотой.
 
 
А рай оставил бы для тех,
Кто помнит ночь и верит в грех,
Кто тайно каждому стеблю
Не говорит свое «люблю».
 

Флоренция

 
О сердце, ты неблагодарно!
Тебе – и розовый миндаль,
И горы, вставшие над Арно,
И запах трав, и в блеске даль.
 
 
Но, тайновидец дней минувших,
Твой взор мучительно следит
Ряды в бездонном потонувших,
Тебе завещанных обид.
 
 
Тебе нужны слова иные.
Иная, страшная пора.
… Вот грозно стала Синьория,
И перед нею два костра.
 
 
Один, как шкура леопарда,
Разнообразен, вечно нов.
Там гибнет «Леда» Леонардо
Средь благовоний и шелков.
 
 
Другой, зловещий и тяжелый,
Как подобравшийся дракон,
Шипит: «Вотще Савонароллой
Мой дом державный потрясен».
 
 
Они ликуют, эти звери,
А между них, потупя взгляд,
Изгнанник бедный, Алигьери,
Стопой неспешной сходит в Ад.
 

Дездемона

 
Когда вступила в спальню Дездемона, —
Там было тихо, душно и темно,
Лишь месяц любопытный к ней в окно
Заглядывал с чужого небосклона.
 
 
И страшный мавр со взорами дракона,
Весь вечер пивший кипрское вино,
К ней подошел, – он ждал ее давно, —
Он не оценит девичьего стона.
Напрасно с безысходною тоской
Она ловила тонкою рукой
Его стальные руки – было поздно.
 
 
И, задыхаясь, думала она:
«О, верно, в день, когда шумит война,
Такой же он загадочный и грозный!»
 

Ночью

 
Скоро полночь, свеча догорела.
О, заснуть бы, заснуть поскорей,
Но смиряйся, проклятое тело,
Перед волей мужскою моей.
 
 
Как? Ты вновь прибегаешь к обману,
Притворяешься тихим, но лишь
Я забудусь, работать не стану,
«Не могу, не хочу» – говоришь…
 
 
Подожди, вот засну, и на утро,
Чуть последняя канет звезда,
Буду снова могуче и мудро,
Как тогда, как в былые года.
 
 
Полно. Греза, бесстыдная сводня,
Одурманит тебя до утра,
И ты скажешь, лениво зевая,
Кулаками глаза протирая:
– Я не буду работать сегодня,
Надо было работать вчера.
 

Надпись на переводе «Эмалей и камей» М. Л. Лозинскому

 
Как путник, препоясав чресла,
Идет к неведомой стране,
Так ты, усевшись глубже в кресло,
Поправишь на носу пенсне.
 
 
И, не пленяясь блеском ложным,
Хоть благосклонный, как всегда,
Движеньем верно-осторожным
Вдруг всунешь в книгу нож… тогда.
 
 
Стихи великого Тео
Тебя достойны одного.
 

Новорожденному

 
С. Л.
 
 
Вот голос томительно звонок…
Зовет меня голос войны,
Но я рад, что еще ребенок
Глотнул воздушной волны.
 
 
Он будет ходить по дорогам
И будет читать стихи,
И он искупит пред Богом
Многие наши грехи.
 
 
Когда от народов, титанов
Сразившихся, дрогнула твердь,
И в грохоте барабанов,
И в трубном рычании – смерть, —
 
 
Лишь он сохраняет семя
Грядущей мирной весны,
Ему обещает время
Осуществленные сны.
 
 
Он будет любимец Бога,
Он поймет свое торжество,
Он должен. Мы бились много
И страдали мы за него.
 

Когда, изнемогши от муки...

 
Когда, изнемогши от муки,
Я больше ее не люблю,
Какие-то бледные руки
Ложатся на душу мою.
 
 
И чьи-то печальные очи
Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.
 
 
И снова, рыдая от муки,
Проклявши свое бытие,
Целую я бледные руки
И тихие очи ее.
 

Мадригал полковой даме

 
И как в раю магометанском
Сонм гурий в розах и шелку,
Так вы лейб-гвардии в уланском
Ее Величества полку.
 

Любовь

 
1
 
 
Она не однажды всплывала
В грязи городского канала,
Где светят, длинны и тонки,
Фонарные огоньки.
 
 
Ее видали и в роще,
Висящей на иве тощей,
На иве, еще Дездемоной
Оплаканной и прощенной.
 
 
В каком-нибудь старом доме,
На липкой красной соломе
Ее находили люди
С насквозь простреленной грудью.
 
 
Но от этих ли превращений,
Из-за рук, на которых кровь
(Бедной жизни, бедных смущений),
Мы разлюбим ее, Любовь?
 
 
2
 
 
Я помню, я помню, носились тучи
По небу желтому, как новая медь,
И ты мне сказала: «Да, было бы лучше,
Было бы лучше мне умереть».
 
 
«Неправда», сказал я, «и этот ветер,
И все, что было, рассеется сном,
Помолимся Богу, чтоб прожить этот вечер,
А завтра на утро мы все поймем.»
 
 
И ты повторяла: «Боже, Боже!..»
Шептала: «Скорее… одна лишь ночь…»
И вдруг задохнулась: «Нет, Он не может,
Нет, Он не может уже помочь!»
 

Священные плывут и тают ночи...

 
Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические. дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зеленые, болотные огни.
 
 
Она везде – и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьем тирольского стрелка.
 
 
Но прелесть ясная живет в сознаньи,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно все мирозданье,
И управляю им всецело я.
 
 
Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в таяньи зари,
То слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирины Энери.
 
 
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной.
 
 
А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.
 
 
Так не умею думать я о смерти,
И все мне грезятся, как бы во сне,
Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.
 

Сестре милосердия

 
Нет, не думайте, дорогая,
О сплетеньи мышц и костей,
О святой работе, о долге
Это сказки для детей.
 
 
Под попреки санитаров
И томительный бой часов
Сам собой поправится воин,
Если дух его здоров.
 
 
И вы верьте в здоровье духа,
В молньеносный его полет,
Он от Вильны до самой Вены
Неуклонно нас доведет.
 
 
О подругах в серьгах и кольцах,
Обольстительных вдвойне
От духов и притираний.,
Вспоминаем мы на войне.
 
 
И мечтаем мы о подругах,
Что проходят сквозь нашу тьму
С пляской, музыкой и пеньем
Золотой дорогой муз.
 
 
Говорим об англичанке,
Песней славшей мужчин на бой
И поцеловавшей воина
Пред восторженной толпой.
 
 
Эта девушка с открытой сцены,
Нарумянена, одета в шелк,
Лучше всех сестер милосердия
Поняла свой юный долг.
 
 
И мечтаю я, чтоб сказали
О России, стране равнин:
– Вот страна прекраснейших женщин
И отважнейших мужчин.
 

Ответ сестры милосердия

 
«… Омочу бебрян рукав в Каяле
реце, утру князю кровавые его
раны на жестоцем теле».
 
 
Плачь Ярославны
 
 
Я не верю, не верю, милый,
В то, что вы обещали мне,
Это значит, вы не видали
До сих пор меня во сне.
 
 
И не знаете, что от боли
Потемнели мои глаза.
Не понять вам на бранном поле,
Как бывает горька слеза.
 
 
Нас рождали для муки крестной,
Как для светлого счастья вас,
Каждый день, что для вас воскресный.
То день страданья для нас.
 
 
Солнечное утро битвы,
Зов трубы военной – вам,
Но покинутые могилы
Навещать годами нам.
 
 
Так позвольте теми руками,
Что любили вы целовать,
Перевязывать ваши раны,
Воспаленный лоб освежать.
 
 
То же делает и ветер,
То же делает и вода,
И не скажет им «не надо»
Одинокий раненый тогда.
 
 
А когда с победы славной
Вы вернетесь из чуждых сторон,
То бебрян рукав Ярославны
Будет реять среди знамен.
 

Второй год

 
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
 
 
Вслед за ее крылатым гением,
Всегда играющим вничью,
С победой, музыкой и пением
Войдут войска в столицу. Чью?
 
 
И сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных,
Но громких в летописи слав?
 
 
Иль зори будущие, ясные
Увидят мир таким, как встарь,
– Огромные гвоздики красные
И на гвоздиках спит дикарь;
 
 
Чудовищ слышны ревы лирные,
Вдруг хлещут бешено дожди,
И все затягивают жирные
Светло-зеленые хвощи.
 
 
Не все ль равно, пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля,
Ты только хмурая привратница
У входа в Божие поля.
 

Конквистадор

 
От дальних селений,
Сквозь лес и овраги,
На праздник мучений
Собрались бродяги.
 
 
Палач приготовил
Свой молот зловещий,
И запаха крови
Возжаждали клещи.
 
 
И пел конквистадор,
Привязан у пальмы:
«До области ада
Изведали даль мы.
 
 
«Вот странные оды,
Где смертный не плавал,
Где, Рыцарь Невзгоды,
Скитается Дьявол.
 
 
«А дальше не будет
Ни моря, ни неба,
Там служат Иуде
Постыдные требы.
 
 
«Но пелись баллады
В вечерних тавернах,
Что ждет Эльдорадо
Отважных и верных.
 
 
«Под звуки органа
Твердили аббаты,
Что за морем страны
Так дивно богаты.
 
 
«И в сонных глубинах
Мы видели город,
Где алых рубинов
Возносятся горы».
 
 
А пламя клубилось
И ждал конквистадор,
Чтоб в смерти открылось
Ему Эльдорадо.
 

Надпись на «Колчане» М. Л. Лозинскому

 
От «Романтических цветов»
И до «Колчана» я все тот же,
Как Рим от хижин до шатров,
До белых портиков и лоджий.
Но верь, изобличитель мой
В измене вечному, что грянет
Заветный час и Рим иной,
Рим звонов и лучей настанет.
 

Всадник

 
Всадник ехал по дороге,
Было поздно, выли псы,
Волчье солнце – месяц строгий
Лил сиянье на овсы.
 
 
И внезапно за деревней
Белый камень возле пня
Испугал усмешкой древней
Задремавшего коня.
 
 
Тот метнулся. темным бредом
Вдруг ворвался в душу сам
Древний ужас, тот, что ведом
В мире только лошадям.
 
 
Дальний гул землетрясений,
Пестрых тимуров хищный вой
И победы привидений
Над живыми в час ночной.
 
 
Очи, круглы и кровавы,
Ноздри, пеною полны,
Конь, как буря, топчет травы,
Разрывает грудью льны.
 
 
Он то стелется по шири,
То слетает с диких круч,
И не знает, где он – в мире,
Или в небе между туч.
 
 
Утро. Камень у дороги
Робко спрятал свой оскал,
Волчье солнце – месяц строгий
Освещать его устал.
 
 
На селе собаки выли,
Люди хмуро в церковь шли,
Конь один пришел весь в мыле,
Господина не нашли.
 

Любовь весной

 
Перед ночью северной, короткой,
И за нею зори – словно кровь,
Подошла неслышною походкой,
Посмотрела на меня любовь;
 
 
Отравила взглядом и дыханьем,
Слаще роз дыханьем, и ушла
В белый май с его очарованьем,
В невские, слепые зеркала.
 
 
У кого я попрошу совета,
Как до легкой осени дожить,
Чтобы это огненное лето
Не могло меня испепелить.
 
 
Как теперь молиться буду Богу,
Плача, замирая и горя,
Если я забыл свою дорогу
К каменным стенам монастыря.
 
 
Если взоры девушки любимой
Слаще взора ангела высот,
Краше горнего Ерусалима
Летний Сад и зелень сонных вод.
 
 
День за днем пылает надо мною,
Их терпеть не станет скоро сил.
Правда, тот, кто полюбил весною,
Больно тот и горько полюбил.
 

Девушка

 
Ты говорил слова пустые,
А девушка и расцвела:
Вот чешет косы золотые,
По-праздничному весела.
 
 
Теперь ко всем церковным требам
Молиться ходит о твоем,
Ты стал ей солнцем, стал ей небом,
Ты стал ей ласковым дождем.
 
 
Глаза темнеют, чуя грозы,
Неровен вздох ее и част.
Она пока приносит розы,
А захоти, и жизнь отдаст.
 

В Бретани

 
Здравствуй, море! Ты из тех морей,
По которым плавали галеры,
В шелковых кафтанах кавалеры
Покоряли варварских царей.
 
 
Только странно, я люблю скорей
Те моря суровые без меры,
Где акулы, спруты и химеры
– Ужас чернокожих рыбарей.
 
 
Те моря… я слушаю их звоны,
Ясно вижу их покров червленый
В душной комнате, в тиши ночной
 
 
В час, когда я – как стрела у лука,
А душа – один восторг и мука
Перед страшной женской красотой.
 

Предзнаменование

 
Мы покидали Соутгемятон,
И море было голубым,
Когда же мы пристали к Гавру,
То черным сделалось оно.
 
 
Я верю в предзнаменованья,
Как верю в утренние сны.
Господь, помилуй наши души:
Большая нам грозит беда.
 

Сирень

 
Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
 
 
Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
 
 
И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.
 
 
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я ее люблю.
 

Любовь

 
Много есть людей, что, полюбив,
Мудрые, дома себе возводят,
Возле их благословенных нив.
Дети резвые за стадом бродят.
 
 
А другим – жестокая любовь,
Горькие ответы и вопросы,
С желчью смешана, кричит их кровь,
Слух их жалят злобным звоном осы.
 
 
А иные любят, как поют,
Как поют и дивно торжествуют,
В сказочный скрываются приют;
А иные любят, как танцуют.
 
 
Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым,
 
 
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес изпреисподней?