Текст книги "Сталин в битве за Москву"

Автор книги: Николай Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Николай Шахмагонов
Сталин в битве за Москву

© Шахмагонов Н.Ф., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

* * *

«Красный петух победит!..»

(Пролог)

Сталин хорошо помнил слова старицы Матроны Московской, которую посетил едва ли не в самый критический период обороны Москвы.

Это были дни, когда на фоне, казалось бы, стабилизировавшегося положения на Московском направлении, 30 сентября 2-я танковая группа Гудериана внезапно совершила прорыв в полосе нашей 13-й армии на всю глубину её боевого построения, 1 октября заняла город Севск, а уже 3 октября, пройдя свыше 200 километров, ворвалась в Орёл. По улицам ещё ходили трамваи, а командующий Орловским военным округом генерал-лейтенант Тюрин находился в своём кабинете. Он знал о появлении в сорока километрах от города немцев, но счёл, что это прорвались какие-то разведывательно-диверсионные подразделения.

Ещё накануне, 2 октября, сообщил по телефону об опасности захвата Орла первый секретарь Орловского обкома ВКП(б) Василий Иванович Бойцов. Он смог дозвониться только до Тулы и попросить доложить в Москву, что противник захватил посёлок Кромы в сорока километрах от Орла. Из Тулы тревожное сообщение ушло в Москву. Из Москвы с Орлом связаться уже не смогли – связь прекратилась.

Великий подвиг пехотинцев 1-го особого гвардейского стрелкового корпуса генерал-майора Дмитрия Даниловича Лелюшенко и танкистов 4-й танковой бригады полковника Михаила Ефимовича Катукова, остановивших в районе Мценска 600 танков Гудериана, несколько затемнил героическое сопротивление врагу других частей и соединений. А ведь именно стойкость советских красноармейцев и командиров позволила сформировать корпус и выдвинуть его навстречу врагу.

Полагая, что в Кромы вступила разведка противника, командование выдвинуло для уничтожения его отряд, срочно сформированный из сотрудников орловского НКВД. Но в посёлке оказалось крупное танковое соединение гитлеровцев. Захватив языка, чекисты выяснили, что это части 4-й танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы Гудериана. Чекисты отряда, батальон конвойного полка НКВД и ополченцы, поддержанные зенитчиками, вышли навстречу врагу и погибли, сдержав на какое-то время наступление танков. Одновременно на Орловском аэродроме был высажен батальон 201-й воздушно-десантной бригады 3-го воздушно-десантного корпуса. 500 отважных десантников заняли оборону севернее Орла в тот момент, когда танки Гудериана уже бесчинствовали на улицах города. Ценой жизни бойцов и командиров батальона удалось до 4 октября задержать танки и не позволить им выйти на шоссе, ведущее на Мценск – Тулу – Москву.

5 октября Сталин вызвал к себе генерала Лелюшенко, занимавшего должность начальника Управления формирования и комплектования автобронетанковых войск – заместителя начальника ГАБТУ, и приказал срочно сформировать корпус, в задачу которого входило остановить немцев и задержать их настолько, насколько возможно. В корпус были включены 6-я гвардейская стрелковая дивизия, соединения 5-го воздушно-десантного корпуса, 4-я и 11-я танковые бригады, Тульское оружейно-техническое (артиллерийское) училище, 36-й мотоциклетный и 34-й пограничный полки, два артиллерийских полка, два дивизиона реактивной артиллерии, а также 6-я резервная авиационная группа.

На 9 дней корпус задержал продвижение Гудериана, причинив танковой армаде значительный урон и заставив растратить пробивную силу.

Но всё это было к югу от Москвы, и хотя угроза прорыва вдоль Симферопольского шоссе велика, она не оказалась столь критической, как на Западном направлении.

Спустя два дня после 2-й танковой группы перешли в наступление основные силы группы армий «Центр». Причём Гитлер был настолько уверен в молниеносном успехе, что тут же сообщил японскому послу, стремясь подтолкнуть Японию к вступлению в войну против СССР, о вполне реальном взятии Москвы уже 12 октября. Геббельс по его распоряжению приказал оставить на этот день в газетах специальную полосу для сообщения о захвате советской столицы.

Уже 4 октября стало известно о разгроме Западного фронта, которым командовал генерал-полковник Конев. Об окружении большого числа советских войск. По свидетельству управляющего делами Совнаркома СССР Якова Ермолаевича Чадаева, Сталин был потрясён случившимся. Чадаев застал его в сильном волнении ходившим по кабинету в ожидании связи с командующим фронтом и с раздражением повторявшим: «Ну и болван. Надо с ума сойти, чтобы проворонить… Шляпа!»

Сообщение было убийственным. Ведь Сталин в августе сам побывал на фронте, на Можайской линии обороны, встречался с бойцами и командирами, разговаривал с ними, наполняясь уверенностью, что на этот раз рубежи заняты своевременно и обороняться будут самоотверженно. Так говорили красноармейцы, так говорили сержанты, так говорили лейтенанты, капитаны, комиссары – все, с кем успел побеседовать он либо на небольших собраниях, либо лично.

Сталин понимал, что они, эти рядовые труженики войны, выполнили свой долг, выполнили своё обещание, данное ему как Верховному главнокомандующему. И теперь сражаются в окружении, погибая лишь только потому, что кто-то из старших военачальников прошляпил готовящийся удар немцев.

Вот так… Страна напрягает все свои силы, страна обучает, экипирует, вооружает всё новых и новых защитников Отечества, формируя из них части и соединения, и в эшелонах, летящих со скоростью курьерских поездов, направляет на фронт.

Но враг прорывается, враг отрезает их от своих войск, берёт в плотное кольцо и обрушивает тонны металла с воздуха, где у него полное превосходство вследствие предательства, расстреливает из артиллерийских систем, в том числе и из наших, советских, свезённых в канун войны генералом армии Павловым в летние лагеря и брошенных там с достаточным количеством боеприпасов, но без средств тяги…

Поскрёбышев доложил, что Конев у телефона, и произошёл резкий разговор, в заключение которого Сталин предупредил командующего об особой ответственности за происшедшее, за совершённые им грубейшие ошибки – он не назвал их иначе, чем ошибками, – и приказал:

– Информируйте меня через каждые два часа, а если нужно, то и ещё чаще.

Но следующая ошеломляющая информация пришла не от Конева, который не информировал, потому что связь с ним вскоре была потеряна. Сообщение пришло из штаба Московского военного округа о том, что 5 октября в 17:30 танки противника взяли Юхнов и продолжили стремительное движение на Подольск.

Если мы сегодня откроем интернет, чтобы узнать, далеко ли до Юхнова и какое время требуется, чтобы доехать от этого города до Москвы, то прочтём: «Расстояние Юхнов – Москва по трассе составляет 210 км, а по прямой – 189 км. Расчётное время преодоления расстояния между городами Юхнов и Москва на машине составляет 2 ч. 50 мин.».

Два часа пятьдесят минут. Вдумайтесь! Менее трёх часов до Москвы. Ну хорошо, допустим, танковые колонны идут с меньшей скоростью, чем автомобили, особенно следующие не в колонне, но и тогда, если взять даже скорость 20–25 километров в час, получится, что ходу до Москвы 8—10 часов. Именно 8—10 часов, если не встанут на пути танковых колонн, идущих в походном порядке, наши части. А наших войск на том направлении не было. Всё, всё, всё, что удалось собрать для создания предпосылок к перелому в ходе боевых действий на Московском направлении, находилось в распоряжении командующих Западным и Резервным фронтами. Но прорыв обороны Западного фронта был настолько сильным, что поставил в безвыходное, критическое положение и Резервный фронт.

Это была катастрофа, страшная катастрофа, и, чтобы перенести её, чтобы восстановить положение в такой обстановке, нужны были не только сила воли, личная распорядительность, личное мужество, но и талант полководца.

Маршал авиации Голованов, в начале октября 1941 года ещё полковник, командир 81-й авиационной дивизии дальнего действия, вспоминал в мемуарах:

«Как-то в октябре, вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошёл, сомнений не было, напоминать о себе я счёл бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.

– У нас большая беда, большое горе, – услышал я наконец тихий, но чёткий голос Сталина. – Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин так же тихо сказал:

– Что будем делать? Что будем делать?!

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.

Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?

Вошёл Поскрёбышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников… Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады…»

То есть если и было минутное ошеломление, оно не вылилось ни в растерянность, ни в отчаяние, которые лгуны всех мастей приписывают Сталину особенно в ночь на 22 июня 1941 года, следуя выдумкам пасквилянтов во главе с Жуковым и Хрущёвым, даже не представляя себе, что в ту ночь шла борьба за то, чтобы выиграть первый бой разгоравшейся войны – не дать Гитлеру обвинить СССР в агрессии (см. мою книгу «Сталин летом сорок первого», издательство «Вече», 2020 год). Жуков же сочинял, что едва смог разбудить Сталина, мирно спавшего на даче, и сообщил ему о перебежчике, принёсшем весть о скором начале войны. На самом деле около 140 раз разведка с точностью не только до дня, но и до часа сообщала о начале вторжения и под давлением Сталина ещё 18 июня была направлена в приграничные военные округа директива о приведении войск в полную боевую готовность. И всю ночь 22 июня Сталин находился в кабинете, не смыкая глаз и держа руку на пульсе дипломатической схватки советского посла в Германии с Риббентропом и Молотова с графом Шуленбургом, германским послом в Москве.

Но тогда враг стоял за тысячу километров от Москвы, а войска военных округов, как предполагал Сталин, уже изготовились, согласно требованиям директивы от 18 июня 1941 года, к отражению агрессии.

Теперь всё иначе. Москва была под угрозой захвата. А ведь лишь несколько дней назад Сталин на совещании с представителями Англии – лордом Бивербруком – и США – Гарриманом, открытом 28 сентября и посвящённом созданию антигитлеровской коалиции, спокойно говорил, демонстрируя неторопливость и благожелательность, о том, что Москва не будет сдана ни при каких обстоятельствах, и о том, какие необходимы поставки, что Россия сможет защищаться одна, но Великобритании и России вместе будет очень сложно разгромить Германию без США и что «нанести поражение Гитлеру – и, возможно, без единого выстрела – может только заявление президента Соединённых Штатов о вступлении США в войну с Германией».

И никто из участников совещания не заметил по виду Сталина, по его голосу, что в эти дни, по признанию самого Верховного уже после войны, «положение было отчаянным».

Только титаническими усилиями Сталина и оперативным управлением Генерального штаба, сумевших быстро осуществить переброску под Москву необходимых войск для создания практически заново Западного фронта, и, конечно, беспримерным подвигом красноармейцев, курсантов и командиров, ставших на пути врага, подвигом сводного отряда десантников под командованием майора Старчака, остановившего врага у моста через Угру и восточнее, на реке Изверь, на помощь к которому 6 октября прибыла рота подольских курсантов с батареей 76-мм пушек, а затем и сводный полк курсантов Подольских пехотного и артиллерийского училищ, удалось остановить врага и дождаться подхода танкистов 17-й танковой бригады, а затем и других частей и соединений Красной армии, пока лишь поправить положение, но не снять угрозу захвата Москвы.

Положение долгое время оставалось критическим, но именно в те тяжёлые дни Сталин решил посетить Матрону Московскую.

Старица наставляла скороговоркой, порой переходя на иносказание, она говорила так, как обыкновенно говорят святые, имеющие «контакт» с Богом.

«Красный Петух победит! Из Москвы не уезжай! Немцы Москву не возьмут! Красный Петух победит Германию!»

Сталин не спрашивал, удастся ли удержать Москву. Для него этого вопроса не существовало, потому что он знал, что иначе быть не должно, а значит, и не может такого быть. Он просто приехал к старице. Приехал скорее для того, чтобы утвердиться в правоте того дела, которое он делал спокойно и обстоятельно. Старица Матрона осенила его крестным знамением и произнесла те самые слова, которые он ждал. Сталин знал, что Красный Петух – это феникс, легендарная птица, возрождающаяся из пепла. В конце ноября, в дни самых напряжённых дней великой битвы, он вспомнил ту свою поездку к Матроне.

Сталин вспомнил о том своём посещении в дни, не менее сложные и напряжённые, в дни, когда враг стоял у стен столицы, развивая начатое 16 ноября новое наступление по всё тому же так и не выполненному в установленные Гитлером сроки плану операции «Тайфун».

Шёл очередной доклад заместителя начальника Управления тыла РККА генерала Ермолина.

– Красный Петух победит! – повторил он чуть слышно, неспешными шагами расхаживая по кабинету.

– Что вы сказали? – переспросил генерал Ермолин, склонившийся над картой, разложенной на столе.

– Нет, ничего, Павел Андреевич, – молвил Сталин.

Не многих генералов он называл по имени и отчеству. Генерал Ермолин был в числе таковых. Именно Ермолин докладывал о резервах, именно он знал всё то, что знал сам Сталин. Именно он выполнял самые ответственные, секретные поручения Верховного главнокомандующего.

Во время доклада поступили свежие данные, и Сталин попросил их немедля нанести на карту. Сам же, воспользовавшись небольшой паузой, раскурил трубку и стал прохаживаться по кабинету. Это помогало сосредоточиться.

Война шла с полным напряжением сил на всех фронтах от Баренцева до Чёрного моря. Но в эти дни судьба России, да и не только России, а всего мира, решалась именно под Москвой. На каждом рубеже люди стояли насмерть. Но сейчас Сталин думал не только о героизме и необыкновенной стойкости людей. Он думал о духовной стороне происходящего. Если бы было нужно, он, пожалуй, мог воспроизвести слово в слово и то, что услышал от духовных лиц в самом начале этой великой войны, он бы смог воспроизвести слова митрополита Илии, совершившего, после обращения патриарха Антиохийского Александра III к верующим, великий молитвенный подвиг.

Митрополит Гор Ливанских Илия, памятуя о том, что значит Россия для мира, спустился в каменное подземелье, где царило полное безмолвие, взяв с собою лишь икону Пресвятой Богородицы, затворился там и молился коленопреклонённый без еды, без воды и без сна. На третьи сутки он был удостоен откровения Царицы Небесной, Которая объявила ему, что он избран как друг России для того, чтобы передать определение Божье для Державы и её народов. Сталин помнил эти слова: «Должны быть открыты по всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны начать служить… Пусть вынесут чудотворную Казанскую икону Божьей Матери и обнесут её крестным ходом вокруг Ленинграда. Тогда ни один враг не ступит на его святую землю. Это избранный город. Перед Казанской Божьей Матерью отслужить молебен в Москве…»

Сталин тоже прекрасно понимал, что означает единственная во всём мире Держава, именуемая кратким и ёмким словом «Россия», для всей планеты Земля. Ведь Держава – это вовсе не то же самое, что страна или государство, Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания «удержание апостольской истины». На планете Земля есть только одна страна, одно государство, которое имеет священное предназначение, данное Самим Создателем, – «удержание апостольской истины». Это Россия. И только России Всевышним дарована праведная «власть от Бога» – православное самодержавие. Только русский государь именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Церковь, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы тёмные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мир бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте.

Только Россию правильно именовать Державой. Ни США, ни Гондурас, ни возлюбленная Штатами Польша, ни обожаемые ныне янками Грузия, Эстония и подобные им странные злокачественные новообразования – страны, выражаясь эзоповским языком «новорусских», на халяву (простите за поганое демократическое слово), под руководством вождей-пигмеев растащившие сотворённое единым советским народом добро, державами не являются, и называть их так по меньшей мере безграмотно.

И не случайно митрополит Гор Ливанских совершал свой молитвенный подвиг – он заботился не только об избавлении России, но о спасении всего мира Божьего от агрессии передового отряда тёмных, антихристовых сил Запада. О точности формулировки говорят события времён нынешних, верно предвиденные Сталиным ещё в довоенное время. Мы наблюдаем, как вожди-пигмеи злокачественных новообразований, толпящихся вокруг могучего и здорового организма Державы Российской, раненного в девяностые годы ельциноидами, пытаются, подобно моськам, подточить этот организм, чтобы обрушить его, не понимая, что тут же обрушатся вместе с ним сами. Ныне тёмные силы Запада, благословившие фашизм как орудие борьбы против России, а затем вынужденные осудить его под давлением масс, мягко говоря, не противятся пересмотру итогов Второй мировой войны и считают «внутристранными» делами надругательство над памятью героев, павших в борьбе с гитлеровским людоедством. А ведь Сталин предвидел, что «возникнут национальные группы внутри наций и конфликты», что «появится много вождей-пигмеев, предателей внутри своих наций». Но он предвидел и то, что «как бы ни развивались события, но пройдёт время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего Социалистического Отечества». И недаром он говорил: «Год за годом будут приходить новые поколения; они поднимут Знамёна своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Своё будущее они будут строить на нашем прошлом!» А ради этого стоило напрячь все усилия, чтобы победить мировое зло.

Но это мировое зло было выпестовано и вооружено лицемерным Западом достаточно хорошо. Никогда бы Германия сама в столь кратчайшие сроки не смогла воссоздать мощную промышленность после Версальского дипломатического разгрома. И лишь тогда, когда Гитлер стал проглатывать без всякого труда одну за другой странно «непротивляющиеся злу силой» европейские страны, Запад спохватился и понял, что только Россия способна укротить это зло. Но Запад спохватился, когда сделать это было уже очень и очень нелегко.

И вот зарвавшийся враг лез напролом вглубь Державы, которая служила миру во всём мире самим своим существованием…

Уже обнесли крестным ходом Казанскую икону Божьей Матери вокруг Ленинграда, уже облетел с нею вокруг Москвы Александр Голованов, а немцы всё лезли и лезли на город, несмотря на потери, и, казалось, не было конца их полчищам. Красная армия громила одни дивизии, но на смену им приходили другие.

Решительное наступление, начатое гитлеровским командованием 16 ноября, продолжалось. Враг вводил в бой всё новые и новые резервы, хотя, судя по докладам разведки, они уже не были свежими и полнокровными, как ещё сравнительно недавно. Было ясно, что их спешно снимают с других, менее важных участков советско-германского фронта, что их присылают с других театров военных действий, в том числе и из Африки. Напряжение жесточайшей борьбы не только не ослабевало, а по мере приближения гитлеровцев к сердцу России нарастало с каждым днём.

Уже отслужили молебен в открытом во Владимире Успенском соборе перед главною святынею Русской земли – иконой Божьей Матери, именуемой «Владимирская». Сколько раз эта святыня спасала Русскую землю! Но Сталин знал, что русский народ прогневал Всемогущего Бога как никогда прежде.

Отступление от Бога, от веры, от помазанника Божьего не могло быть прощено лишь по одним молитвам, тем более молилась теперь далеко не вся Россия. Это не то что в 1395 году, во время нашествия несметных полчищ Тамерлана. Тогда Русь, ещё не вовсе оправившаяся от победоносной для русского оружия, но кровопролитной Куликовской битвы, смогла собрать лишь небольшую дружину. С дружиною этой вышел к Коломне навстречу Тамерлану, многократно превосходящему числом войск, великий князь московский Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, ушедшего в мир иной в 1389 году.

Василий Дмитриевич объявил: «Мёртвые сраму не имут!» Трудно было рассчитывать на победу. И тогда его мать, вдовствующая великая княгиня Евдокия Дмитриевна, настояла на том, чтобы Владимирская икона Божьей Матери была взята из Успенского собора во Владимире, построенного святым благоверным князем Андреем Боголюбским, и перенесена крестным ходом в Москву. Вся Святая Русь истово молилась на пути святой иконы, повторяя: «Матерь Божья, спаси землю Русскую!» И Тамерлану был дан знак свыше, повинуясь которому он бежал с Русской земли, впервые в жизни своей не смея грабить, убивать, жечь, уводить в полон.

Теперь далеко не вся Россия помнила о Боге. Но Сталин о Боге помнил, а потому следовал тому, что говорили святые отцы. Помнил он и о том, что истинная вера мертва без праведных дел. И уж чья-чья, а его вера не была мертва. И не было в ту пору человека более деятельного, человека более ответственного, человека более спокойного и уверенного в победе, чем он – вождь, дарованный русскому народу после Приамурского земского собора 1922 года, на котором было принесено покаяние за отречение от царя. Истинно православные священники в грядущем назовут его богоданным России, но это случится позже. Пока же предстояло выполнить священное и многотрудное послушание – спасти Россию от врага и вернуть её на путь к Богу. Вся Россия молилась в годы войны.

Сталин часто молился по ночам в московских храмах, о чём есть множество свидетельств очевидцев, в частности в фильме Анны Москвиной «Бич Божий» рассказывается о посещении им храма Всех Святых на Соколе.

«В сорок первом году, как только началась война, моя мама работала уборщицей в храме Всех Святых у Сокола. И мы туда, девчонки, бегали, – рассказывает Шаповалова-Дмитриева. – А туда приезжал Сталин. А почему мы туда бегали, потому что, когда он выходил из метро, давал нам конфеты – подушечки, каждому в приготовленном пакете… Потом заходил в храм, отец Михаил тогда служил. Он старенький-старенький был, в субботу служил. В субботу служил панихиду о павших воинах, а потом служил молебен за живых воинов. Ну, все в храме были, конечно, в недоумении. Но Сталин проходил всегда так незаметно и старался, чтобы на него меньше обращали как бы внимания и служба проходила так, как положено. Никаких чтоб привилегий не было, чтобы люди как стояли около него, так и стояли… А уходил из храма, как обычно, уходил опять в метро. В церкви вёл как положено, ходил, прикладывался к святыням. Не уходил, пока не обойдёт всё. Канон был с левой стороны… там Семён Боголеп, прямо Пророчица, к Николаю-угоднику, к Казанской Божией Матери… Чтобы враг не прошёл в Москву, крестный ход был. И он шёл спокойно, свободно…как обычный прихожанин».

Далее говорится, что Сталин очень хорошо пел: «Да исправится молитва моя…»

Обстановка в конце ноября оставалась критической. Натиск врага был слишком сильным. Казалось, ещё один напор – и фронт может не выдержать, ведь достаточно было не выдержать на каком-то одном направлении, и всё могло завершиться так, как завершалось уже, увы, не раз, как ещё недавно случилось под Вязьмой.