Текст книги "Билет на Марс"

Автор книги: Николай Сластников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Закончив отсчитывать, они переходят на другое место, так называемую станцию.

Здесь уже отсчет берут сначала у Юлия, а потом у Гешки. И так станция за станцией, все дальше и дальше от репера.

Хорошо было идти по лугу, или, как говорят в Уньче, пабереге, между нагорных кустарников, а вот как забрались повыше – стало труднее. Станции приходится делать почти через тридцать метров.

Цветущий шиповник словно охвачен огнем. Гешке нравится, подойдя к кусту, набрать горсть розовых лепестков и жевать, ощущая во рту душистый, чуть горьковатый запах. Но беда, когда приходится пробираться сквозь заросли шиповника. Колючки цепляются за одежду, кошачьими когтями царапают руки. И ничего не сделаешь – с трассы сворачивать нельзя.

Иногда бывает, что хвойные лапы мешают дяде Ване. Тогда приходится залезать с топором на ель, а это Гешка любит. Заберется по толстым, замшелым сучьям на дерево, одной рукой обхватит ствол, а другой рубит. От каждого удара прямая хвойная лапа вздрагивает, роняя зеленые иглы и прошлогодние шишки, и, подрубленная, свешивается вниз, и запах серы-живицы, кажется, разносится по всему лесу.

Любит Гешка лизать "муравьиные палочки". Возьмет сухую ветку, сбросит с нее полу истлевшую кору, смочит слюной и сунет в муравьиную кучу. Встревоженные муравьи облепят ветку, а потом остается только стряхнуть их, и угощение готово. От терпкой муравьиной кислоты аж дух захватывает и щиплет язык.

Но, когда пикет попадает возле муравьиной кучи, муравьи дружно атакуют Гешку, лезут в штаны, под рубашку, кусают. Покончив с отсчетом, Гешка стремительно бросается прочь. Положив рейку на траву, он прыгает с ноги на ногу, стараясь стряхнуть непрошеных гостей. Но это не помогает. Приходится стаскивать рубаху, штаны и, вывернув их наизнанку, вытрушивать муравьев ладонью.

Как хороша горная тайга после теплого летнего ливня! Нагрянет он неожиданно, пройдет споро, отшумит в листве, и тотчас же из-за светлеющих с каждой минутой туч выглянет солнце. И тогда только тронь нечаянно ветвь березы – словно алмазный дождь посыплется с листьев. Трава, примятая дождем, парит и поднимается, открывая взгляду ягоду земляники. А чуть прогреется воздух – лес наполнится запахом распаренного березового листа, хвои. Белым султаном встает за пеньком цветок, бражника. Понюхаешь его, и от сладкого запаха закружится голова.

Мальчики знали раскинувшуюся вокруг поселка горную тайгу, да, видно, плохо. Когда раньше они шумной ватажкой врывались в лес, все живое притаивалось.

А вот сейчас, пока дядя Ваня записывает отсчеты и зарисовывает трассу, стоит только на пять – десять минут замереть, как вокруг все оживает.

Зеленая ящерка с желтыми отметинами возле горлышка вылезла на камень и, подняв гладкую головку, застыла. Черные глазки, как два вставыша графитового карандаша, неподвижно уставлены на Гешку. "Хозяйка титановой горы", – думает он и протягивает руку к ящерке. Но "хозяйка", извиваясь как резиновая, исчезает в камнях.

На соседней ели качнулась ветка, и словно комочек огня заструился по стволу и исчез среди зелени. Тотчас на вершине появилась любопытная мордочка со стоячими ушками. "Белочка", – опознал Гешка зверька и молча помахал рукой. Не хотелось нарушать тишины.

С дерева на дерево перепархивает ронжа – птица величиной с сороку – и, не умолкая, стрекочет, качаясь на ветвях. А какая она красивая: спина пепельная, грудь розоватая, словно опаленная огнем, лазурно-голубые крылья, пестрый хохолок на голове.

А вон и клест перепрыгивает с ветки на ветку. Он черно-белый, верхушка головы красная – словно дежурный по станции в фуражке. Нашел прошлогоднюю шишку, принялся быстро-быстро приподнимать чешуйки и вытаскивать из-под них семена. Чешуйки отрывались, и ветер уносил их.

Клест исчез, а на сухую ель, что стояла рядом, пристроился дятел. Он смешно, винтом, обошел ее, оперся на длинный хвост, тюкнул раз-другой по коре – не понравилось. Цепляясь когтями, полез выше – будто рабочий-электрик по столбу. И только на середине сушины остановился и забарабанил своим крепким клювом-долотом по дереву. На землю полетели отбитые щепки, куски коры.

Дядя Ваня закончил зарисовку. Гешка берется за рейку, поднимается на следующий пикет. Как жаль нарушать тишину.

...Работа заставила забыть о некоторых укоренившихся у ребят привычках.

Особенно на первых порах досталось Юльке. Он привык дома раскидывать свои вещи, зная, что мать всегда приберет за ним. Здесь нянек не было.

Когда они, усталые, возвращались "с поля", Юлька, стараясь поскорее избавиться от рейки, совал ее куда попало. Дядя Ваня всегда был тут как тут.

– А ну вернись! Зачем рейку на землю положил?

– А не все равно? – тянул Юлька.

– Не все равно. Краска быстрее слезет.

Юлька нехотя возвращался и, подняв рейку, совал ее между вешками длинными палками, раскрашенными в два цвета.

– Не там место рейке, переставь!

"Придирается", – тоскливо думал Юлька, но уже в следующий раз ставил инструменты по своим местам.

Был у Юльки еще один порок – ротозейство. Задумается он или засмотрится, заслушается и забудет о деле. Один случай, не совсем приятный, вылечил его и от этого.

Дядя Ваня, Геша и Юлий весь день занимались промерами трассы. На обратном пути Юльке поручили нести мерную ленту – звонкую, пружинистую стальную змейку, свитую в круг.

Когда вышли на гарь – участок леса, пострадавший от пожара, то наткнулись на полянку, усеянную кустиками костяники. Спелые, кисло-сладкие ягоды раскинулись вокруг красным ковром, и не было никаких сил равнодушно пройти мимо. Все втроем, не сговариваясь, присели на корточки и стали обирать кустик за кустиком.

Юлька перебрался ближе к лесу и неожиданно наткнулся на куст жимолости. Ягоды синими каплями повисли на ветвях, и было их так много, что казалось, на куст накинули синий полушалок. Юлька любил ягоды жимолости. Только он вошел в раж, как дядя Ваня окликнул:

– Эй, хлопцы, хватит... Пошли!

Юлий даже не оглянулся. Дядя Ваня позвал еще раз, и, не дожидаясь Юльки, они с Гешкой начали спускаться по тропинке к реке. Уже давно затихли их голоса и куст из синего стал сине-зеленым, когда Юлька опомнился и опрометью бросился за ними, позабыв второпях мерную ленту.

Дядя Ваня хватился инструмента в сумерки.

– А где мерная лента? – сурово спросил он Юльку.

Юлька ошалело заморгал светлыми короткими ресницами и почему-то похлопал по карманам штанов, словно лента могла быть там.

– Принес я... наверное... – неуверенно протянул он, хотя сразу же вспомнил, что ленту оставил возле куста жимолости.

– А ну, иди покажи!

Юлька встал и, волоча сразу отяжелевшие ноги, прошел к палатке. Они пересмотрели все закутки, даже заглядывали под походные кровати, но мерной ленты нигде не было.

– Признайся честно – в лесу оставил? – строго спросил дядя Ваня, когда они вернулись к костру.

– Ну да, верно, оставил... На той поляне, где костянику ели...

– Сейчас же иди, найди и принеси! – В голосе дяди Вайи прозвучала решимость.

Это Юлька почувствовал сразу, и он только смог робко сказать:

– Скоро темно будет...

– Успеешь. Иди! В следующий раз не оставишь.

И Юлий пошел. Гешка поднялся с колодины, но Петр Петрович, положив руку на Гешкино плечо, посадил его обратно.

– Он виноват, пусть и отвечает. Потакать не нужно. Это будет ему уроком!

На пабереге было светло, но в лесу уже легли сумерки. Весь подлесок слился с деревьями, и только вершины елей четко вырезались на небе, окрашенном на западе в лимонно-красный цвет. Из-за отсвета лес казался мрачным, зловещим. Ветер затих, птицы примостились спать на ветвях, в своих гнездах.

Юлька чуть не бегом поднимался по каменистой тропинке. Удары подошв по камням, биение его сердца, казалось, разносились по всему лесу.

Когда Юлька добрался до поляны, сумерки стали еще гуще. Юлька сразу нашел куст жимолости и, вглядываясь в темноту, начал искать ленту, но ничего не было видно. Тогда он присел и, хлопая ладонями по траве, начал шарить, пока пальцы его не наткнулись на холодное железо. Юлька облегченно вздохнул и потянул ленту к себе. И вдруг за его спиной раздался протяжный, словно вздох, крик: "Фу-бу-у-у!.."

Юлька вздрогнул и, не поднимаясь на ноги, оглянулся. Позади, из темной чащобы, глядели на него два зеленых глаза. Юлька почувствовал, как лоб его стал мокрым от пота, а по спине побежали мурашки. Не было сил подняться на ноги. Но вот зеленые глаза на миг потухли и снова загорелись, как показалось Юльке, ближе и ярче. Страх, какого он еще никогда не испытывал, охватил Юльку. Он прижал к груди круг мерной ленты и заорал.

Огоньки потухли, и над головой, меж двух высоких елей, бесшумно промелькнула птица. "Филин", – догадался Юлька, и догадка приободрила его.

Юлька вскочил на ноги и что было сил бросился вниз по тропинке. Ветви стегали его по лицу, два раза он споткнулся о камни и кубарем перелетел через лежавшую поперек тропинки лесину.

Остановился Юлька только вблизи лагеря. Сквозь заросли был виден яркий свет костра и темные силуэты людей вокруг него.

Юлий с полчаса стоял за кустом, унимая дрожь. Успокоившись, заправил рубашку, поплевал на ладони, пригладил волосы и только тогда вышел на поляну. Нарочно, чтобы все слышали, вешая ленту, он звякнул ею о камень.

Довольный и гордый собой, Юлька подошел к костру и, не садясь, чтобы видели его, протянул руки к огню. Но никто не обратил на Юльку никакого внимания, только дядя Ваня спросил:

– Чаю выпьешь?

...Юлькин отец работал бухгалтером. Нет в мире профессии более сидячей и спокойной, чем эта. И все бухгалтеры, кажется, под стать ей. Но Юлькин отец не таков.

По его неугомонному характеру, смелости и решительности старшему Малямзину больше шло бы руководить какой-нибудь экспедицией, чем перебрасывать четки на счетах. Мастер на все руки, он мог стачать сапоги, смастерить лодку, сложить печь в доме. В сезон охоты целыми днями пропадал в тайге и не возвращался без добычи: рябчиков, косачей или красавца бронзовогрудого – глухаря. Несколько раз старший Малямзин ходил на медведей. В доме были две медвежьи шкуры: одна покрывала сундук, а вторая лежала возле кровати. Случалось, сбивал он с кедра притаившуюся на суку хищницу рысь. Слыл Юлькин отец и отменным рыболовом.

Юлька очень любил своего отца, но тот, к немалому огорчению сына, всегда относился к нему как к малому дитю-несмышленышу и на охоту с собой не брал.

А какому мальчишке не хочется поскорее стать самостоятельным? Иметь свое ружье и ходить с отцом на охоту, рыбачить, где и когда захочется.

И вот теперь Юлька решил доказать отцу, что он уже не прежний Юлька, который был неделю назад, а другой – самостоятельный, отважный. Юлька будет спать не дома на кровати, а переберется на сеновал. Он считал это высшим проявлением бесстрашия и мужества. Поэтому как-то вечером за ужином Юлька громогласно заявил, что отныне спать будет один, на сеновале.

– Сон на свежем воздухе закаляет человека. Все врачи так говорят, закончил он свою речь.

Отец внимательно взглянул на Юльку, и тот уловил в его взгляде такое, что заставило радостно забиться сердце. Но мама, как всегда, волновалась:

– Да как же ты один? Да можно ли это!.. Простынет там ребенок! Володя, да скажи ты ему!..

Но отец нетерпеливым жестом остановил маму:

– Пусть привыкнет к самостоятельности. Пора! Он уже не ребенок.

Еще засветло Юлий перенес на сеновал подушку, подстилку и старенькое, вытертое солдатское одеяло. Расстилая постель, Юлька понял, что поступил все-таки опрометчиво. Темнота уже забралась в углы, и казалось, что там кто-то спрятался. Юлька, стараясь не поднимать глаз, торопливо постелил постель и слез с сеновала.

Остаток вечера Юлька провел в нудном беспокойстве. Мама ласково упрашивала его:

– Спал бы ты дома, Юлий! Кто тебя гонит!

Юлька бросал недвусмысленные взгляды на отца. Если бы отец хоть одним словом заикнулся о том, чтобы он ночевал дома, Юлька не моргнул бы глазом и остался. Но отец сидел за столом, о чем-то думал и хитро улыбался.

Наверное, с таким же волнением, беспокойной сутолокой провожали раньше путешественников в далекие края, с каким провожали вечером Юльку на сеновал. Мама взывала к благоразумию, Васька ревел пронзительным, пароходным голосом. И только отец не сказал ни слова. А когда они вдвоем вышли на темный двор, он похлопал Юльку по плечу;

– Ну, сын, будь мужчиной!

Этот простой жест отца, обычно скупого на ласки, подбодрил Юльку, и он, нашарив в темноте приставную лестницу, торопливо забрался на сеновал.

Сделав только один шаг от лаза, Юлька замер в испуге. Каким таинственным и чужим показался ему сеновал, до стрех набитый свежескошенным сеном! Густая сплошная тьма, ни щелочки, ни одной щепотки света – словно посадили Юльку в чернильную бутылку да еще и заткнули горлышко пробкой.

Юлька зажмурил глаза, ясно слыша стук своего сердца. Простоял, не двигаясь, несколько минут, а когда открыл глаза, то увидел вправо синеватый полукруг продуха, вырезанного во фронтоне крыши. Вытянув руки, нащупывая ногами дорогу, пошел он на этот полукруг, усеянный звездами.

Никогда Юлька не думал, что сено может быть таким шумным. Оно шуршало, шелестело, шебаршило, и весь сеновал был наполнен звуками. А какой запах источало оно! Казалось, вылей все духи, одеколоны, что изготовлены во всем свете, и то не создать такого букета. Сено пахло травой, медоносным бражником, кипреем, лесным ландышем, лепестками шиповника, липы...

Юлька нашарил в темноте свою постель и, не раздеваясь, торопливо нырнул под одеяло. Потом отдышался и осмотрелся. Звезды, что светились в полукруглом проеме, в темноте казались более яркими. Голубые, с желтым отливом, они, казалось, перешептывались между собой, может, сплетничали о Юльке... Внизу, в хлеве, шумно вздохнула корова, испуганно закудахтала со сна курица, пощелкал зубами Нил, выискивая потревоживших его блох. А затем наступила звенящая тишина, и стало так жутко, что Юлька не выдержал и, сбросив одеяло, заплетаясь ногами в сене, бросился к лазу.

Он не помнил, как спустился по лестнице и пришел в себя только внизу, на земле. Прижав руки к груди, дрожа от волнения, словно от озноба, он смотрел на темные окна дома. Как ему хотелось туда!

Кто-то тронул его ногу. Юлька подскочил и чуть не закричал, но нетерпеливое повизгивание привело его в себя.

Пес Нил вертелся возле ног. Юлька несказанно обрадовался и, присев, торопливо зашептал:

– Нил, Нилушка милый! Нил, хороший мой!..

Нил лизнул хозяина в нос и полез в свою будку.

Это, собственно, была не конура, а курятник, приспособленный под собачье жилье. В нем было просторно, и Васька днем играл в курятнике, устраивал цирк. Он залезал туда, задвигал решетчатую дверку и объявлял, что он – известный укротитель зверей, а Нил – злющий лев...

Юлька, боясь остаться в одиночестве, на четвереньках пролез вслед за собакой в курятник. Хотя там воняло псиной, но было мягко, а главное, не страшно. Юлька подгреб под голову побольше сена, обнял собаку, подумал, как бы не заснуть, и тотчас же заснул.

Рано утром Юльку разбудил отец. Он стоял с метлой возле курятника, а у его ног, гремя цепью, прыгал Нил. Отец горько улыбнулся и сказал с насмешкой смутившемуся сыну:

– Нил жаловался, что ты спать ему не давал. Иди-ка домой, на свою постель!

Так печально закончилась эта история.

ЕСЛИ БЫ НЕ ОСЫ...

Толчком для разворота событий послужило гнездо лесных ос.

В этот день дядя Ваня с ребятами производил съемку последней трассы: от шурфа № 10 до штольни "Удачной". Штольня эта была пробита по середине горы Караульной, в крепких породах, а поэтому не обваливалась и сохранилась лучше остальных.

У входа ее буйно разрослись светолюбивая малина, черная смородина с шершавыми, остро пахнущими листьями, завились по кустарникам длинные хлысты лесного хмеля с белыми цветами-граммофончиками.

Юлий стоял с рейкой на пикете. Из черного отверстия тоннеля тянуло холодком, и было чуть-чуть страшновато. Юльке казалось, что из темноты на него пристально смотрят чьи-то зеленоватые, злобные глаза. Для того чтобы подбодрить себя, он нарочито громко переговаривался с дядей Ваней и Гешкой, которые работали в ста метрах от него. А геодезист, как назло, закончив нивелировку, не двигался дальше, а занялся попикетажной зарисовкой, то есть наносил в журнал план местности, которую они засняли за день: все перейденные ими ручейки, овраги, все встречные камни, деревья, пеньки...

Для того чтобы не глядеть в черную дыру входа, Юлька забрался на большой валун, покрытый сверху плащом мха. Из пружинящей щетинки его торчали пестики "кукушкиного льна", похожие на вытянутые запятые, и светло-зеленые лепестки съедобной "заячьей капусты".

Юлька присел на корточки, нащипал горсть кислой капусты и только начал жевать ее, как перед самым его носом словно кто протянул золотистый шнурок – быстро пролетела оса: длинная, желто-черная, с пережимом в теле. Юлька отпрянул и проследил за полетом осы.

Она долетела до еловой сушины, стоявшей в трех шагах от камня, и скрылась. Только приглядевшись, Юлька увидел, что на дереве, возле сломанного сучка, прилепилось осиное гнездо – серый, величиной с большой кулак, шар с отверстием посредине. К отверстию то и дело подлетали осы и, сложив на спине прозрачные крылышки, влезали в гнездо.

Юлька, всегда действующий по дурному принципу: сначала сделать, а потом подумать, – схватил рейку и, размахнувшись, стукнул по гнезду. Оно оторвалось от ствола и, ударяясь о голые сучья, упало к ногам Юльки.

Серое, словно склеенное из бумаги гнездо походило на футбольный мяч, и Юлька пнул его, желая сбросить с камня. Но, к несчастью, непрочный шар лопнул, и из него вылетел десяток злых, как цепные псы, ос.

Нет, их был не десяток, их был миллион! Они дружно, как по команде, атаковали обидчика. Осы запутались в Юлькиных волосах, всаживали ядовитые жала в его шею, лоб, щеки.

Юлька, отбиваясь от ос, замахал руками, дико закричал и, подпрыгнув, повалился с камня. Падая, он ухватился за накидку из мха, покрывавшую валун, и вместе с ней съехал на землю.

Дядя Ваня и Гешка, напуганные Юлькиными воплями, бросив работу, подбежали к камню.

Юлька сидел на траве и, зажав лицо ладонями, раскачиваясь взад-вперед, выл: "Ой-ой-ой!" Узнав, в чем дело, дядя Ваня и Геннадий успокоились, а когда Юлька отнял руки от лица, расхохотались: Юлькино лицо вспухло, перекосилось и Юлька стал похож на японского божка – Будду, скуластого, с глазами-щелочками, пухлыми щеками-подушечками.

Дядя Ваня раскопал землю и, слепив из глины несколько лепешек, сказал:

– На, прикладывай к укусам, боль снимет. И зачем ты трогал этих ос? Так тебе и надо! Не разоряй чужих гнезд!

Прохладные лепешки помогли, и Юлька успокоился.

Когда он открыл свои маленькие, заплывшие от укусов глаза, то увидел, что дядя Ваня и Гешка пристально рассматривают камень, с которого Юлька, падая, сорвал мох.

На сером известняке черной краской, кое-где облупившейся, было написано следующее:

16 / V / 1914 г.

Горный инженеръ Я. И. НРУГЛОВЪ,

штейгеръ В. В. БРАГИНЪ

прошли разведочную штольню "Удачную"

длина штольни – 210 сатенъ

– Дед твой, – почтительно сказал дядя Ваня Геннадию, – метку о себе оставил. Так сказать, память на века...

– Долго ли написать краской! И мы с Гешкой можем написать! – хвастливо перебил Юлька.

Дядя Ваня строго посмотрел на него:

– Не о надписи идет речь. Даже лентяй и никчемный человек может испачкать камень. Но когда человек, сделавший что-то красивое, чистое, нужное для народа, докладывает о себе – это, милый ты мой, что-нибудь да значит! Ну, становись на пикет, будем продолжать...

"Милый ты мой" было сказано дядей Ваней с такой иронией, что Юлька сразу вскочил на ноги, забыв про свою немощь.

Возвратясь к палаткам, они рассказали о случившемся Петру Петровичу.

Тот, к удивлению Гешки, отнесся к происшествию серьезно: переспросил о содержании текста надписи, а потом, осмотрев Юльку, легонько щелкнул пальцем по его широкому лбу:

– Поцеловали осы тебя? Но нет худа без добра. Пойду сам осмотрю камень.

Возвратился Петр Петрович через два часа, когда ребята уже сволокли лодку с отмели, собираясь домой.

Петр Петрович, взбивая кирзовыми сапогами воду, дошел до лодки, Гешка сдерживал ее, навалившись на мокрый шест. Голощапов неуклюже влез, качнув долбленку:

– И я с вами, ребята. Дело есть!

Он присел на корточки, достал трубку с коротким чубуком и набил табаком. Закурил, зажав трубку в руке, – издали казалось, что Петр Петрович высасывает дым из кулака.

Из всех дел, которые были возложены на Петра Петровича, одно все еще не было решено – не найдены материалы геологических работ, которые проводил Гешкин дедушка. Конечно, обошлись бы и без этих материалов, но они сократили бы сроки поисковых работ. Поэтому геолог старался использовать малейшую зацепку, которая помогла бы ему в поисках.

Когда Петр Петрович с ребятами поднимался по косогору к домам, он спросил:

– Хлопцы! Кто из вас знает В. В. Брагина? Может быть, у вас в Уньче есть Брагины?

Мальчики переглянулись: жителей с такой фамилией в поселке нет и слышат они ее впервые...

– Необходимо разыскать этого человека. Большие надежды у меня на него: он штейгер, так называли до революции горных мастеров, а это значит, он может нам подсказать, где находится отчет по разведке месторождения. Зайдем-ка, хлопцы, к местным властям, может, им знаком этот В. В. Брагин.

Председатель поссовета встретил их радушно, шутливо обратился к Юльке:

– Знаменитому разведчику честь и хвала! Успешны ли ваши поиски?

Юлька ответил серьезно:

– А как же! Когда Малямзины берутся за дело – всегда все будет в порядке.

Все засмеялись, а Гешка дал ему тычка, прошипев:

– Тоже мне... остряк-самоучка!

На вопрос Петра Петровича: проживает ли в поселке В. В. Брагин, председатель покачал головой, подумал, перелистал какую-то книгу и, захлопнув ее, пристукнув по корке своей единственной рукой, твердо сказал:

– Нет такого, и не жил.

Потом они втроем обошли всех старожилов поселка, но повсюду их встречал неутешительный ответ: никто ничего не знал про В. В. Брагина. И только Гешина мама сказала, что в давние годы к ним приезжал друг дедушки Виктор Васильевич Брагин. Наверное, этот. Но больше она ничего о нем не знала.

ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ!

Как-то утром Петр Петрович встретил наших друзей загадочными словами:

– Ну, мои помощнички, что вам снилось сегодня?

Ребята, набегавшиеся за день с рейками, обычно спали крепко и никаких снов не видели. В этом они признались Петру Петровичу. Он улыбнулся и, приподняв очки на лоб, близорукими глазами оглядел мальчиков.

Геша сразу понял, что у Голощапова есть новость, и большая. Гешка вытянулся, худощавое лицо его с широким упрямым подбородком молило: "Ну не томите, Петр Петрович, рассказывайте!"

Посадив ребят на колодину, помешивая веткой в груде золотистых углей, которые то там, то здесь с легким треском разваливались, выкидывая вверх синеватые флажки пламени, Петр Петрович неторопливо сказал:

– А когда мне предстоит дорога, я во сне мануфактуру вижу... Ну, это из области предрассудков. А дело, ребята, вот в чем. Нашей поисковой группе очень понадобился инструмент для измерения углов – эккер... так он называется. Да еще нужно купить акварельные краски, цветные карандаши, тушь черную и цветную. Здесь, в Уньче, этого товара не оказалось. Так вот нужно съездить в город Осинники. Нам, взрослым, некогда, и я, посоветовавшись с вашими родными, решил послать вас. Поездка будет для вас интересной: знаю, не видели вы еще этого нового города. Мы выдадим вам командировочные удостоверения, оплатим проезд, суточные и квартирные. Положено так по закону. Остановитесь у моего отца. Ну, что вы на это скажете?

Если бы Петр Петрович рассказал ребятам, что на улицах Уньчи появились носороги и мамонты, ребята удивились бы меньше. Гешка неожиданно для самого себя присвистнул, а Юлька вскочил с колодины, затем с размаху сел, да промахнулся и угодил мимо бревна. В воздухе мелькнули его ноги, обутые в сандалии, и Петр Петрович от души рассмеялся:

– Вижу, мои известия вас с ног валят... Ну, согласны?

– Конечно! – крикнул Юлька, сразу смекнув, что это путешествие избавит его на время от работы.

– Безусловно! – степенно ответил Гешка.

Командировочное удостоверение Юлий прочел пять раз сверху донизу, где мелкими буквами было напечатано название типографии и тираж. Гешка с очень серьезным видом сложил его вдвое и спрятал в нагрудный карман своей красивой рубашки.

Простились с ребятами все: дядя Ваня, девушка-геолог Зоя, рабочие, а Петр Петрович проводил их до лодки и, придерживая долбленку за цепь, в который уже раз инструктировал:

– Надеюсь на вас, ребята. Будьте осторожны в городе, особенно при переходе улиц. Юлий, к тебе больше всего относится – ротозейства у тебя много...

Видно было, что и сам Петр Петрович волнуется. С явной неохотой он отпустил цепь, и долбленка, подхваченная течением, поплыла вниз. Потом, вспомнив еще что-то, Петр Петрович побежал по берегу вслед за лодкой и, поравнявшись с ней, сбавив шаг, закричал:

– Эй, хлопцы! В армии, когда посылают на дело двух солдат, то один из них назначается старшим. Его приказам подчиняется второй. У вас – слышите меня? – у вас старшим будет Геннадий... Ясно?

– Ясно! Ясно! – ответили ребята.

"Асно... асно..." – повторили горы.

...В летописи поселка Уньча, если таковая будет написана, поездка двух его юных жителей в Осинники с заданием привезти инструмент, краски, карандаши и тушь займет подобающее место.

Весь последний перед отъездом вечер был посвящен сборам. Ребятам стирали рубашки, штопали носки, пекли пироги с рыбой, вкусные уральские шанежки, отваривали мясо.

Гешка неотлучно был с матерью, помогал ей, а ленивый Юлька отвел последний вечер визитам к своим родственникам, которых было полпоселка. Вместе с Васькой он начал свой обход с тетки, дом которой был по соседству. И повсюду Юлькин визит выглядел примерно так.

Юлька важно входил в дом и, не спрашивая разрешения, садился куда-нибудь на видное место. Васька становился рядом, вытянув вдоль тела поцарапанные, в цыпках руки. Темные, отрастающие после стрижки наголо волосы его торчали ежиком во все стороны, а в маленьких ярко-голубых глазках светился непередаваемый восторг. Юлька доставал из кармана командировочное удостоверение и потрясал им в воздухе:

– Слыхали? Я уезжаю со спецзаданием!

Он произносил это таким зловещим и торжественным тоном, словно сообщал по крайней мере о высадке марсиан в районе поселка Уньча.

– Слыхали? – эхом повторял вслед за ним Васька.

Затем Юлька вслух читал свой мандат от названия "командировочное удостоверение" до "подпись руководителя".

После этого он показывал удостоверение всем присутствующим и сбивчиво, захлебываясь, рассказывал о предстоящей поездке. По его словам выходило, что более ответственного путешествия, чем у него и Гешки, не было со времен Колумба. Все взрослые удивлялись, желали Юльке счастливого пути, и это льстило ему.

А в это время Гешка, сосредоточившись, засунув руки в карманы штанов, неторопливо, с глубокомысленным видом прохаживался по дому, из кухни в столовую. С первого взгляда все кажется простым: сел в поезд, приехал в Осинники, получил на базе инструмент, купил краски и тушь, возвратился. А на самом деле сколько может быть на пути неожиданных препятствий: вдруг закрыта база или туши не окажется в магазине, или нерасторопный Юлька что-нибудь натворит... Мало ли что может быть, и за все он, Гешка, в ответе. Поневоле задумаешься.

– Геша, не заболел ли ты? – спросила сестра.

– Ну да, заболел! Скажешь... – обиделся Гешка. – Не знаешь разве, куда мы едем?

– Ну и что! Подумаешь, Осинники! Ты же на Марс собирался и не трусил.

– Я и сейчас не трушу! – возмутился Гешка. – Мама, чего она пристает!

Лена, напевая, вышла из комнаты, а Гешка сел к окну и, насупясь, смотрел на вечернюю улицу. И впрямь, пожалуй, Марс для него ближе Осинников.

Так как наши путешественники отправлялись в путь очень рано, провожающих было немного – одни матери. Они проводили ребят до поселкового Совета, в течение пяти минут повторяли все свои наставления, расцеловали сыновей и долго смотрели им вслед.

Расставание взволновало мальчиков, и легкая грусть заставила приумолкнуть. Очень родной показалась им вдруг Уньча: ее аккуратные домики, серые, исхлестанные дождями столбы, идущие вдоль улиц, поросших травой, и горы, невысокие, лесистые...

Скрылась за поворотом Уньча, потянулись перелески, а потом вплотную подступила тайга. Могучие ели с желтыми затесинами – для обозначения зимнего пути – простирали хвойные лапы над самой тропинкой, и ребятам приходилось нагибаться. Вскоре спустились в лог, началось болото, и пришлось идти по стлани – бревнам, уложенным в зыбких местах. За болотом дорога опять пошла в гору и запетляла. Она, как говорится, не походила на штопор, но радуга была прямее ее.

На одном из поворотов Юлька заметил позади черный, с каждой минутой растущий комок. Вот уже стал виден хвост, короткие лапы и даже розовый язык, вываленный влево.

– Гешка, Гром!

Если бы вдруг неожиданно грянул настоящий гром, Гешка удивился бы меньше, чем появлению этого живого, косматого лиходея. Пес юлил, визжал, ползал на брюхе, умильно глядел в глаза, и весь вид его говорил: "Как же вы, братцы, забыли меня?"

– Ты зачем? Пошел сейчас же домой! – закричал Гешка.

Но Гешкин вопль не произвел на пса никакого впечатления. Он только завизжал еще громче и быстрее стал заметать хвостом дорожную пыль.

– Придется возвращаться в Уньчу, – сказал Юлька, который вообще-то был совсем не против отложить поездку до следующего дня. Его дядя сегодня на пасеке производил медосбор. В подобных случаях сладкоежка Юлька всегда находился поблизости.

– Ты скажешь! – проворчал Гешка. – Три километра отмахали, до станции рукой подать, а ты – домой! Скоро поезд придет!

И, словно подтверждая Гешкины слова, послышался далекий, еле слышный паровозный гудок. Ребята набрали еловых шишек и с криками: "Пошел домой!" погнали собаку к поселку. Поняв, что хозяин не на шутку рассердился, Гром, беспрестанно оглядываясь, скуля, скрылся за кустами. Обождав минут пять, ребята, возбужденные происшествием, галдя на весь лес, продолжали путь.

Станция была маленькой, тупиковой. На рельсах стоял единственный состав из трех вагонов и паровоза. Вагоны пригородного поезда старинные: с узкими окнами и лесом вытяжных труб на крыше. Паровоз стоял тендером вперед и был выкрашен в зеленую краску. Он жарко сиял на солнце медным свистком, стальными, политыми маслом дышлами, шатунами.

Гешка остался на платформе, а Юлька побежал за билетами.

Здание вокзала, маленькое, деревянное, обшитое узкой доской-вагонкой, покрашенное в желтый цвет, казалось игрушечным под могучими серебристыми березами. Перед входом взамен колокола на костыле подвешен обрубок рельса.