Текст книги "Солнце под землей. Стаханов и стахановцы"

Автор книги: Николай Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Теперь весь вопрос в том, чтобы на опыте этих товарищей организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навалоотбойщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.

Надо сейчас взяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Донбасс не может не выполнить плана этого года, а пока имеется угроза невыполнения. Путь, указанный тт. Стахановым, Дюкановым, Терехиным и другими, – путь победы угольного Донбасса.

Прошу передать мой братский привет замечательным людям угольного Донбасса, осуществившим на практике указания Центрального Комитета нашей партии о том, люди социалистической страны, овладевшей техникой, могут творить чудеса.

С. Орджоникидзе».

Опасения Серго Орджоникидзе, что не все руководители будут поддерживать начавшееся массовое движение за повышение производительности труда, имели серьезные основания.

Руководство шахт и значительная часть инженерно-технического персонала оказались не подготовленными к новым формам труда. В забоях не хватало крепежного леса. Перебои в подаче воздуха срывали работу отбойных молотков, а шахтеры не хотели браться за обушок, которым они прежде рубали уголь. Задерживала откатка. Добытый уголь оставался в забоях из-за неисправности и малой мощности подвижного состава.

На шахте «Никанор – Восток» заведующий шахтой тоже попытался было помешать прогрессивному движению, но шахтпартком вовремя принял соответствующие меры, и положение исправилось. Сыграл свою роль пришедший в Кадиевку приказ Орджоникидзе.

«Быстрое внедрение стахановского метода на всех шахтах крутого и пологого падения и правильная организация всех производственных процессов на шахте и подготовительных работах открывают как перед Донбассом, так и перед остальными угольными бассейнами путь к дальнейшему резкому повышению угледобычи и одновременно к увеличению заработной платы работников угольной промышленности.

Исходя из этого и в целях безусловного выполнения плана 1935 года и обеспечения дальнейшего разворота добычи угля в 1936 году приказываю:

1. Установить на IV квартал план добычи угля по Донбассу в размере 20 миллионов тонн. Главуглю развернуть этот план по трестам и ведущим шахтам. Газете «За индустриализацию» публиковать данные о ежедневном выполнении плана трестами и ведущими шахтами.

2. Главуглю и угольным трестам Донбасса в течение сентября и октября распространить стахановский метод на все шахты, обеспечить необходимыми организационными и производственно-техническими условиями работы, ведя беспощадную борьбу со всеми открытыми и скрытыми саботажниками стахановского метода работы».

Серго Орджоникидзе в своем приказе как бы узаконил новое название «стахановское движение», как теперь именовали его в газетах.

Стахановское движение вышло за пределы Донбасса, распространилось на транспорт, заводы, фабрики, на нефтяные промыслы и недра, где добывалась руда. Работать по-стахановски стали многие ударники, сокрушая старые представления о нормах выработки и производительных возможностях технического оборудования.

19 сентября в городе Горьком кузнец автомобильного завода Александр Бусыгин поставил рекорд на поковке коленчатых валов и обогнал по производительности американских кузнецов. Американцы вырабатывали 100 коленчатых валов в час, Бусыгин и его бригада сделали 127 валов.

Машинист Петр Кривонос на участке Славянок – Лозовая Донецкой железной дороги достиг скорости 31,6 километра в час при норме 24 километра.

В Ленинграде на обувной фабрике «Скороход» перетяжчик Николай Сметанин перетянул за смену 1400 пар ботинок при норме 680 пар.

В городе Вычуге Ивановской области две молодые ткачихи Дуся и Маруся Виноградовы поставили рекорд на обслуживании ткацких станков, каждая стала работать на 100 станках, тогда как большинство ударниц-ткачих работали на 30-40 станках.

Новым именам не было конца. Всех их объединяло одно: узнав о почине Стаханова, они пересмотрели свою работу, стали шире и лучше использовать мощность станков, усовершенствовали технологический процесс, Производительность труда намного повысилась, подтвердив лозунг партии о том, что овладевание техникой в период строительства социализма является способом увеличения производства и улучшения благосостояния.

Глава V

Поезд затормозил, дернулся раз, другой и со скрежетом остановился. К вагону уже бежали встречающие с лозунгами и цветами, грянул духовой оркестр. Алексей вышел на перрон. Он пожимал чьи-то руки, кто-то по-дружески хлопал его по плечу, черноглазая девчушка с большими белыми бантами в косичках пробивалась к нему через толпу. Люди расступились, давая ей дорогу, за девочкой неотступно следовали двое мальчишек в пионерской форме. Ребята выстроились перед Стахановым, и девочка протянула ему огромный букет цветов.

–От пионеров герою Стаханову пламенный привет – звонко сказала она и замерла в торжественном салюте.

– Спасибо, ребята. – Алексей Григорьевич неловко взял цветы. Он чувствовал себя смущенным. – Большое вам всем, товарищи, спасибо...

Хотя по дороге в Москву стахановцев встречали так почти на каждой станции, привыкнуть к подобному вниманию и почету было трудно. Вместе с делегацией шахтеров и металлургов из Донбасса на празднование восемнадцатой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции ехали в столицу Алексей Стаханов, Кончин Петров и Мирон Дюканов.

Из многих городов и сел в эти дни спешили в Москву лучшие труженики. Уже стало традицией собирать в столице на Первое мая и Седьмое ноября знатных людей страны.

6 ноября делегаты прибыли в столицу. Едва устроившись в гостинице, Алексей, не дожидаясь товарищей, ушел. Ему хотелось немедленно пойти на Красную площадь, к Мавзолею, к Кремлю. Стаханов вышел на улицу Горького и остановился. Главный проспект Москвы подготовился к празднику. Через улицу протянулись бесчисленные транспаранты, флаги. Красные полотнища, колыхавшиеся на ветру, украсили дома. И всюду лозунги: одни прославляли ударников и стахановский труд, другие призывали к освоению техники, укреплению колхозов, к борьбе за благосостояние и счастье советского народа.

Алексей прошел несколько шагов и в витрине огромного магазина увидел портреты членов Политбюро ЦК, а в другой – группу стахановцев и свой собственный портрет. Ему даже стало не по себе, охватило какое-то странное чувство, в котором он не мог сразу разобраться. Стаханов перешел улицу Горького, свернул с людной красивой улицы, чтобы собраться с мыслями, побыть одному. Миновал здание телеграфа, походил по каким-то переулкам. В маленьком скверике заметил пустую скамейку и сел на нее. Никого поблизости не было, и только листья, шурша, мягко падали на землю, на плечи. Он взял большой желтый лист и начал машинально вертеть его в руках. Совсем близко от скамейки прошла молодая женщина с коляской, рядом с ней энергично шагал школьник лет десяти с набитым книгами и тетрадками ранцем за плечами. Мать и сын о чем-то оживленно разговаривали и смеялись. Стаханов проводил их взглядом и задумался. Услужливая память сразу воскресила перед ним его детство, прошедшее в бедной деревне Луговой Островской волости Ливенского уезда Орловской губернии. Нищета и чувство непроходящего голода – таковы первые, самые яркие воспоминания Алексея. Когда отец в 1914 году ушел на германскую войну, мать отдала девятилетнего Лешку в батраки к кулаку. Мальчик вставал с зарей. целый день пас скот, а вечером работал на скотном дворе. Зимой он убирал конюшню, хлев и так уставал за день, что засыпал, едва добравшись до кучи тряпья, служившей ему постелью. Год работал Алексей у кулака и ничего не получил: вся плата была вспашка кулацкими лошадьми четырех десятин земли, принадлежавшей семье Стахановых. Через год вернулся мальчик домой, но дома есть было нечего, и пришлось ему снова идти в люди. Едва Леше минуло одиннадцать лет, его отдали подпаском к сельскому пастуху. Три сезона он работал только за еду.

С весны и до поздней осени вместе со старым пастухом он пас коров и овец. По очереди питались у разных хозяев. Некоторые старались накормить их досыта, другие, а таких было куда больше, отделывались хлебом и квасом.

Этой же зимой Алексея отдали учиться в церковноприходскую школу. Несмотря на трудности – не было ни одежды, ни обуви, а главное – он должен был сам зарабатывать себе пропитание, Алексей все-таки три зимы продержался в школе, научился читать, писать и усвоил азы арифметики.

Солнце, выглянувшее из-за серой осенней тучи, залило радостным теплым светом сквер, заиграло в позолоченном куполе небольшой церквушки, маленькой, опрятной, видно, недавно отремонтированной. «Церковь-то, наверное, работает!» – удивился Алексей. И сразу припомнилась анкета, присланная Венским архивом, а в ней вопрос о его вероисповедании. Как же он мог верить в бога, когда еще в церковноприходской школе начались у него с богом конфликты. В школе закон божий преподавал местный священник. Он заставлял ребятишек учить наизусть молитвы, а на это у них не хватало ни времени, ни желания. За всякий невыученный стихирь провинившихся ставили на колени и не просто на пол, а на рассыпанный горох. Тогда и возникла у Алексея ненависть в первую очередь к священнику, а затем и к богу, Не пришлось тогда парнишке закончить школу. Бедность заставила мать забрать сына из школы и снова отправить в пастухи.

В 1919 году вернулся домой из австрийского плена отец, Григорий Стаханов, и попал в самую гущу событий. Гражданская война была в разгаре, то белые, то красные брали власть. Одним из самых страшных воспоминаний детства был налет деникинцев на Луговую. Белые ворвались в деревню, и начался страшный грабеж. Она отнимали у крестьян все, что попадало под руку, а тех, кто пытался сопротивляться, жестоко били. Не обошли они и бедную избу Стахановых. Когда забирали коня, отец стал возмущаться, и тогда деникинцы на глазах у жены и детей жестоко избили его плетьми.

Алексей Григорьевич никогда не забудет свист плетей и взбухающие кровью полосы на спине и руках отца. Григорий Варламьевич ни разу не крикнул, не застонал, зато изошлась в слезах мать и охрипли от крика и плача ребята. Белые ушли, оставив избитого, без сознания лежащего отца и разоренную избу. Отец пролежал несколько дней, а потом у него долго болела спина и он тяжело кашлял.

Почти одновременно умерли отец и мать, стали они с сестрами сиротами. Алексею в то время было почти семнадцать лет, и опять ему пришлось идти к кулаку. Теперь у него была одна мечта – иметь собственную лошадь, тогда он сможет наладить хотя бы нехитрое хозяйство. Но не удалось Алексею скопить денег на коня – кулак-мельник обманул его. И пошел Алексей на шахту... Было ему почти двадцать два года...

К скамейке подошел старик, удобно устроился, надел очки и достал из кармана газету. На ее первой полосе Алексей увидел свой портрет крупным планом. «Наде поскорее уходить, – решил он, – а то еще узнает, начнутся расспросы...»

Алексей быстро вернулся в гостиницу и в вестибюле увидел своих донбасских товарищей и еще незнакомых ему молодых людей и девушек.

– Вот и Алексей! – воскликнул Мирон Дюканов. – Ты куда же сбежал? Стахановцы здесь, а Стаханова нет. Искали тебя, искали, да все без толку. Поди на Красную площадь поспел?

– Не дошел, поглядел на улицы и обратно.

– Нас тут из редакций газет в оборот взяли. Вот видишь того парня, что журналисты окружили, я уже успел с ним познакомиться. Это кузнец с Горьковского автозавода Александр Бусыгин. А рядом с ним наш земляк машинист Петр Кривонос.

Заметив Стаханова, репортеры дружно атаковали его, и он еле успевал отвечать на их вопросы. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы эта беседа, но стахановцев выручил один из организаторов встречи.

– Товарищи пресса, – обратился он к журналистам, – дайте людям отдохнуть с дороги, с мыслями собраться. А то вы налетели со всех сторон... Потом поговорите!..

Недовольные репортеры стали расходиться, а Стаханов поднялся к себе в номер. Только успел умыться, как раздался стук в дверь и знакомый голос:

– Можно к тебе?

– Входи, Мирон, входи.

– Да я не один. – В дверях показался Дюканов, а за ним Бусыгин и Кривонос. – Вот, познакомиться пришли.

– Проходите, товарищи, располагайтесь, гостями будете, – пригласил их Алексей.

Уже через несколько минут всем казалось, что они давно знают друг друга. Стаханов попросил Бусыгина рассказать о его рекорде.

– Что же о нем рассказать? – начал Бусыгин. – наш кузнечный цех на Горьковском не просто кузница, какие можно встретить на окраине многих сел. Это целый завод с новейшим оборудованием. И от того, как мы работаем, зависит выполнение плана других цехов. А мы, например, в этом году с планом не справились: то ступиц не хватало, то коленчатых валов. И вышел у меня с мастером не очень приятный разговор. Я ему говорю: в Донбассе забойщик Стаханов поставил рекорд на угле. Слышали? Мы, кузнецы, тоже можем показать, на что способны. Создайте нам такие условия, чтобы техника была в порядке. – Александр Харитонович налил из графина воды, выпил и продолжал: – А тут ведь как вышло. На другой день, после твоего второго рекорда направили меня в новую бригаду на ковку коленчатых валов. Бригада новая, присматриваюсь к каждому. Вижу, нагревальщик, мужик сильный и ловкий, и подавальщица, молодая женщина, работают легко, споро, а у второго кузнеца, он на другом молоте правил отштампованные мною валы, подавальщиком работает старик. Получается все у него неловко: несет вал клещами, подвешенными к монорельсам, и вдруг роняет его, не донеся до второго молота, а то так вал на штамп бросит, что он поперек ляжет или на пол свалится. Кузнец поднимает с полу поковку, время теряет, а тут еще его подручный-то забудет вовремя штамп нефтью смазать, и поковка к нему прилипает. Потом ее надо еще раз нагреть в печи, а оттуда вручную тащить к ковочной машине.

Бусыгин оглядел стахановцев, все слушали его внимательно, с интересом, но он все же спросил:

– Я не очень подробно тут вам расписываю наши кузнечные дела? Нет? Тогда слушайте! Так вот, мне раньше приходилось работать на ковочной машине, и я знаю, что если поковка остыла до синего цвета, то высаживать ее без дополнительного нагрева нельзя, если же остыла только до малинового цвета, то вторично нагревать не надо. А если так, то у кузнеца сократится лишняя операция: таскать вал в печь и обратно. Я проследил за цветом валов и увидел, что все они сохраняют малиновый цвет. Своими соображениями я поделился с кузнецом Макеевым, и тот попробовал работать без дополнительного нагрева. Проба оказалась удачной. Мы решили перераспределить обязанности так: крепкий, плечистый рабочий, складывавший готовые валы, заменил старого подавальщика, а нагревать паковку второй раз мы не стали. Теперь дело пошло более споро. Мы проработали два часа сверхурочно. Отштамповав последний вал, я подошел к прессу и посмотрел на счетчик, он показывал, что бригада дала 960 валов за девять часов. Это при норме в 675 штук! Сто с лишним валов в час, такой цифры еще никто не добивался.

Пришел мастер, похвалил нас и сказал, если бы мы сделали тысячу штук, то прославились на весь завод.

Тогда я потребовал двух слесарей на обслуживание моего молота в течение смены и на следующий день отковал 1001 вал. Потом каждый день, выгадывая секунды на отдельных операциях, ежедневно ковали на пятнадцатъ-двадцатъ валов больше. 17 сентября добились рекордной цифры – 1146 валов. В этот день бригада закончила месячное задание. Оказалось, что по производительности труда мы превзошли лучших кузнецов американских заводов. В США на заводе «Грэндж энд Вильяме и К0», например, выработка составляла 100 валов в час, а мы отковали по 112 – 114 валов. Американские кузнецы затрачивали на изготовление одного вала 36 секунд, мы делали каждый вал за 32, а потом и за 30 секунд, а технически обоснованная норма на нашем заводе значилась: 50 секунд на один вал.

Стаханов внимательно слушал Бусыгина. Потом сказал:

– Как я понял, главное, Саша, в твоей работе – это расстановка людей. Ты определяешь место каждого по сноровке, по реакции и физической силе.

– Точно, – подтвердил Бусыгин, – поэтому мы и работаем сейчас без горячки, спокойно.

– А у меня так все получилось, – вступил в разговор Петр Кривонос. – Мой паровоз Э-684-37 стоял на контрольной, и через пять минут я должен был подать его под поезд. Тщательно осмотрел машину, проверил и ней каждый механизм: предстояла трудная поездка поучастку Славянск – Лозовая, где особенно тяжелы подъемы у Ясиноватой. Я взял на себя обязательство – привести товарный состав на час раньше, но никто в это не верил.

– Нет, Петро, на этом участке у тебя ничего не выйдет, – говорили машинисты.

По совести сказать, я и сам немного побаивайся, Слишком тяжелый был профиль. Но отступать было не в моей привычке.

Дал свисток. Машина медленно двинулась к длинному тяжелому составу, вытянувшемуся вдоль всей станция, Не успел я отъехать и десяти метров, слышу: кто-то громко меня зовет. Остановил машину, смотрю – начальник депо:

– Тебе телеграмма!

– Телеграмма? Странно. От кого бы это мои быть? – Быстро разворачиваю, читаю и своим глазам не верю. Снова перечитываю. Нет, не может быть. Телеграмма от наркома!

Товарищи берут у меня из рук телеграмму и читают вслух:

«Приветствую товарища Кривоноса, показавшего своей ударной безаварийной работой образец овладения техникой и сознательного социалистического отношения к труду».

– Не могу вам передать словами все, что тогда пережил. – Петр Федорович достал папиросу, Мирон Дюканов, сидевший рядом с ним, зажег спичку и дал ему прикурить. Кривонос продолжал: – Ну, теперь не взять подъем нельзя, – сказал я товарищам. – После такой телеграммы горы можно свернуть. Главный дал отправление. Свисток! Открываю регулятор. Трогаемся спокойно, уверенные в своих силах. Вышли за семафор, Машина, словно почувствовав свободу, быстро набирает скорость. Приближается первый подъем.

«Угля!» – говорю помощнику. Помощник изо всех сил работает лопатой. Топка на паровозе – дело серьезное. Самой лучшей топкой у нас считается, когда уголь лежит очень тоненьким слоем. Толстый слой мешает притоку воздуха. Мы научились бросать уголь в топку так, как хорошая хозяйка кладет масло на сковородку, – аккуратно, экономно, чтобы он лег равномерно. Это нелегкое дело, но иначе не добиться большего объема пара. Ревет, бушует пламя. Внимательно смотрю вперед: подъем все ближе и ближе. Открываю регулятор до отказа, на большой клапан, и пар с новой силой врывается в цилиндры. Паровоз взлетает на подъем, и, не уменьшая хода, тащит в гору тяжелый состав. Наступил самый ответственный момент! Упустишь минуту и можешь сорваться упадет давление, иссякнет сила, и вместо быстрого хода надолго застрянешь на перегоне. Смотрю на часы, машина тянет в два раза быстрее, без особого труда и напряжения берет подъем.

В Ясиноватую приехал на 55 минут раньше, чем было и0рт СМотР№о новым графиком. Здесь же написал рапорт на имя наркома:

«Товарищ народный комиссар! Прошу принять рапорт машиниста Кривоноса. Подъем взят. Участок Константиновка-Ясиновская проехал чистым ходом за два часа ноль семь минут вместо трех часов ноль две минуты по графику»

– Итак, я взял и этот барьер. Теперь уже никто не будет кивать в сторону Ясиноватой и говорить, что к ней подъемы непреодолимы. Этой поездкой мы постарались доказать, что можно водить поезда куда быстрее, чем мы это до сих пор делали.

В Славянске меня ждала новая радость.

«Петро, тебя наградили орденом Ленина», – сообщили мне в конторе машинисты.

Я не поверил им. «Смеются», – решил. Но потом, когда увидел свою фамилию в газете, как-то растерялся и, не сказав никому ни слова, пошел на паровоз. Думал: «За что наградили? Ну хорошо, показал новую скорость, стал водить поезда быстрее, чем другие. Но какое же здесь геройство?» Мне двадцать пять лет. Я вырос на глазах у старых машинистов депо Славянск. Закончил ФЗУ, служил в Красной Армии, машинистом-механиком работаю всего лишь три года. Учился у старого механика Макара Васильевича Рубана. Спасибо ему, он сделал из меня хорошего машиниста. Когда стало известно, что ты, Алексей, – обернулся он к Стаханову, – дал четырнадцать норм за смену, мы, железнодорожники, тоже стали водить поезда по-стахановски, постепенно повышая техническую скорость движения поездов. Я довел ее сначала до 33-34 километров в час при норме 24 километра, а потом добился 40 километров.

Петр Федорович Кривонос рассказывал о своих успехах как о самом обычном деле. Его слушали внимательно, изредка задавая вопросы. В это время в номер вошли ленинградские стахановцы.

О перетяжчике обуви Николае Сметанине и его рекорде был напечатан очерк в газете. Корреспондент подробно написал, как работает Сметанин, какая красивая обувь выходит из его рук. Знал о нем и Стаханов, а вот лично встречаться им еще не приходилось.

– Я работаю на обувной фабрике «Скороход» почти полжизни – семнадцать лет, а мне сейчас тридцать два, – ответил Николай Сметанин на вопрос Алексея Григорьевича, любит ли он свою работу. – Без моей фабрики у меня и жизни не будет. Все мне там знакомо, все близко, и дела фабричные тоже мои.

Как это было? Прочитал я в газете о стахановском движении и заинтересовался рекордом. Мы собрались с товарищами, обсудили твой рекорд и решили, что и у нас на фабрике можно дать хорошие показатели. Только для этого нужны условия, основное, чтобы заготовки были качественными. Тогда и рекорд дадим. Начальник цеха пообещал все подготовить как нужно. Мы решили сначала попробовать выполнить годовую программу, а потом идти на рекорд.

Я отнес начальнику цеха рапорт, в котором попросил дать мне еще одного человека – заклейщицу. Три заклейщицы не успевали меня обслужить, а если я начну работать «на полную мощность», то они совсем отстанут и придется остановиться. Начальство дало согласие. Уже в первый час я сделал 200 пар. К концу смены была готова 1400 пар. Стихийно собрался летучий митинг, все говорили о том, что можно работать лучше.

Вскоре ударники в другой смене заявили, что тоже хотят работать по-стахановски, и стали давать по 1000 пар. После моего вызова началось большое соревнование обувщиков на московской фабрике «Буревестник». Но у меня еще оставались неиспользованные возможности, и я перетянул 1820 пар.

Стахановское движение на нашей фабрике развернулось в полную силу. Многие пересматривали: свои производственные операции, совершенствовали организацию труда: иначе располагали инструмент, изменяли движения. За счет всего этого выкраивались секунды, уплотнялся рабочий день и увеличивалась производительность. Николай рассказывал о своей работе так увлеченно, что все его заслушались.

Стаханов слушал его взволнованный рассказ и думал: «Как все здорово получается: спросишь о работе, а получается рассказ о жизни. Неразрывно связана наша жизнь с любимым делом. И это, конечно, правильно. Иначе и рекордов не было бы».

В дружеской беседе время пролетело незаметно. Наступил час обеда, все собрались в ресторане. Организаторы сообщили стахановцам дальнейшую, весьма насыщенную программу. Но все-таки немного свободного времени оставалось, и Алексей с товарищами пошли познакомиться с Москвой. Потихоньку, чтобы не остановили вездесущие газетчики, сбежали из гостиницы, стремясь затеряться среди гулявших по улицам столицы москвичей и приезжих.

Глава VI

И на этот раз не удалось Стаханову увидеть Красную площадь. Только дружная компания вышла на улицу, как их окликнул один из организаторов:

– Товарищи дорогие, вернитесь, пожалуйста. Произошли изменения в распорядке дня. Ждем указаний Московского городского комитета партии. – Всем пришлось повернуть обратно.

– Идемте к нам, – предложила Мария. – У нас с Дусей номер из двух комнат. Даже патефон есть.

Все впятером поднялись к Виноградовым...

Стаханов смотрел на девушек и думал, как сестры не походят друг на друга и на ткачих тоже. Дуся скорее похожа на учительницу или пионервожатую: высокая, стройная, живая, все что-то спрашивает или рассказывает. Одета нарядно. А Маша постарше, посерьезнее, больше молчит да слушает, костюм на ней строгий, туфли темные. Скорее за врача ее можно принять, чем за работницу...

– Садитесь, товарищи, поудобнее, неизвестно, сколько ждать придется, – гостеприимно предложила Мария.

Мужчины расположились за столом. Дуся поставила перед ними большую вазу с желтобокими яблоками.

– Угощайтесь, это антоновка, в Донбассе у вас такой, наверное, нет. Это мы по дороге купили.

Мирон Дюканов повертел в руках яблоко, отложил его в сторону.

– Вы, сестрички, расскажите лучше, как ткачихами стали, как это вам удается с сотней станков справляться. Может, и мы с Алексеем научимся двумя отбойными молотками работать. Как думаешь, Леша, получится у нас?

– А мы послушаем девушек да их опыт перенесем в шахту, – улыбнулся Стаханов.

– Наверное, с отбойными молотками не получится, – серьезно ответила Мария. – У нас ведь все работают на целой серии станков, вот и мы с Дусей начинали учебу сразу на двух. Кстати, мы ведь с ней не сестры, просто фамилии у нас одинаковые.

– Не только фамилии, – вступила в разговор Евдокия. – И жизни наши схожие. У Маши отец погиб, и у меня тоже. И матерей наших зовут одинаково, обе Прасковьи Ивановны. Моя мама прядильщица, а у Маши ткачиха.

Я училась мало, всего три зимы, – продолжала Маша, – потом пошла на фабрику и с тех пор в ткачихах. Мне двадцать пять лет, а Евдокия на четыре года моложе. Она у нас образованная, фабрично-заводскую школу кончила, да еще на инженерных курсах училась. – Мария села на диван рядом с подругой. – Дальше, Дусенька, уж ты сама говори.

– Я ткачихой мечтала стать с детства. Еще когда в школе училась, с пионерским отрядом ходили на фабрику. Очень мне в ткацком понравилось. Решила – буду ткачихой, и все. Окончила первую ступень и пошла в ФЗУ при фабрике имени Ногина. Девочки говорят, что не возьмут меня в ткачихи. Учеников набирают по росту: высоких в прядильное, там станки выше, а кто поменьше – в ткацкое. Сижу жду очереди к директору и волнуюсь, сама-то ростом немаленькая. Директор вышел к нам, оглядел всех, и девочке, что рядом со мной сидела, такого же роста, как я, и говорит: «Ты большая, пойдешь в прядильное». Ну, думаю, все, сейчас и меня отправит. Но директор всех остальных направил оформляться в ткацкое отделение. Я первая побежала, боялась – вдруг он передумает. Уж как учиться старалась, книжки такие про станки читала, каких и в программе не числилось. Несколько месяцев ходила на курсы для ИТР в Центральном институте труда. Наконец сбылась моя мечта – получила я звание ткачихи. Пришла на фабрику, а мне сразу шестнадцать станков дают. На четырех-то работать нелегко, а тут их в четыре раза больше. Я даже испугалась, но наш инструктор Лида Полякова успокоила: «Начинай, сработаешь». Поставили меня в седьмую бригаду, Комплекты станков скверные. То одно, то другое ломается. Первое время отработаю смену – шестьдесят процентов слез и сорок брака. Потом решили со сменщицей Соней Дмитриевой поднажать. Наладили нам станки, и стали мы давать девяносто пять процентов плана и пять брака. А норма брака один-два процента. Еще поднажали и снизили брак до полутора процентов. Соня ушла учиться, а меня как комсомолку перевели в комсомольскую бригаду на двадцать шесть станков. Это было тогда самое большое количество станков, обслуживаемых одной ткачихой. Мои сменщицы приняли меня хорошо. И вот что интересно – перейти с шестнадцати станков на двадцать шесть было значительно легче, чем с четырех на шестнадцать. Я уже была уверена, что справлюсь. Быстро освоила эти двадцать шесть и стала другим помогать. Приходила к сменщицам посмотреть, как они работают. Вижу, у одной брак пошел, подсказала, как его избежать. Даем 110-112 процентов, и брак ниже нормы, Скучно стало работать – делать вроде нечего, и время остается. Я за смену и свое рабочее место подмету и пять-шесть раз станки обойду, а свободное время все разно есть. Тогда решила, что надо взять побольше станков. Пошла к помощнику начальника цеха Куликову посоветоваться, и он меня сразу поддержал. Вот я и стала одна из всех ткачих работать на тридцати пяти станках.

– Подожди, Дуся! – остановил Стаханов. – Ты лучше скажи, как с этими станками справлялась.

– Обязательно расскажу. А сейчас вы меня не сбивайте. Так вот, проработала на этот раз месяц, дело шло по-прежнему хорошо. А тут на собрании выступила наша ткачиха Болдырева, она член ЦИК, и стала призывать работниц перейти на уплотненную работу, говорила, что легкая промышленность не должна отставать, что у нас есть возможность поднять производительность труда, и заявила, что переходит на пятьдесят два станка. Через пять дней перешла и я на пятьдесят два. Помощник начальника цеха первое время часто во время смены подойдет ко мне и смотрит, как я работаю. Смотрел, смотрел и помог разработать маршрут, по которому наиболее удобно обходить станки. Прошло некоторое время, начали поговаривать, что можно еще станков прибавить. Начальник цеха Куликов и говорит мне: «Дуся, я вас с Марусей Виноградовой поставлю работать на семидесяти станках». Я согласилась, первой на фабрике стала работать на семидесяти станках. Комплекты были неважные, пошел брак. Куликов на меня разозлился.

– Какую работу даешь? Ударницей считаешься, а брак идет.

– Посмотрите, Константин Федорович, какой комплект у меня, какое оборудование, разве можно так работать!

Куликов пробрал мастера, прислал ремонтную бригаду и дело наладилось. План я стала выполнять, и брак снизился до полупроцента. – Дуся взглянула на Марусю, усмехнулась. – Ну что же, придется рассказать этим симпатичным молодым людям, как мы с тобой справлялись со станками. Секрет простой. Прежде всего станки должны быть точно отлажены и сырье качественным. Остальное уже зависит от ткачихи. Нас часто спрашивают, как мы успеваем бегать от станка к станку. А мы не бегаем. Ходим спокойно, не суетимся, по маршруту. Потому что если ходить просто так, то обязательно собьешься. Сначала проверяем передний план станков, затем задний. За смену приходится прогуляться по цеху километров четырнадцать-пятнадцать. 25 мая остановили нашу фабрику на ремонт, а меня премировали путевкой на экскурсию по Беломорско-Балтийскому каналу. Тогда я и увидела в первый раз Москву. Спустилась в метро и полдня ездила. Все станции осмотрела. Красотища, аж дух захватывает. Потом пошли в Мавзолей. Так волновалась, что шла как в тумане. Хочу еще раз увидеть Ильича... Вместе пойдем в Мавзолей.