Текст книги "Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв."
Автор книги: Николай Борисов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
После гибели Лжедмитрия и прихода к власти Василия Шуйского в мае 1606 г. Иов получил возможность вернуться в Москву. Его преемник, ставленник Лжедмитрия, патриарх Игнатий был низложен и посажен под стражу в Чудов монастырь. Казалось, ничто не мешает Иову вновь занять патриарший престол. Однако бурные события последних лет, по-видимому, сказались на здоровье патриарха. Он почти ослеп.
Размышляя относительно возвращения в Москву, Иов учитывал и то, что новый царь Василий Шуйский, конечно, помнил о его дружбе с ненавистным для всех Шуйских Борисом Годуновым. Вернувшись в столицу, Иов оказался бы среди своих тайных и явных врагов.
Взвесив все «за» и «против», Иов «не восхоте паки первыя своея власти восприяти» [122]122
Русская историческая библиотека. Т. 13. Стр. 926.
[Закрыть]. Тихая провинциальная Старица с ее зелеными холмами и голубой лентой Волги была идеальным местом для отдохновения после многих лет политической борьбы и «мятежей».
И все же отставному патриарху пришлось-таки еще раз посетить Москву. В начале 1607 г., когда Центральные уезды страны охватил пожар грандиозного крестьянского движения под предводительством И. И. Болотникова, правительство Василия Шуйского решило прибегнуть к своеобразной церковно-полити-ческой демонстрации. По приказу Шуйского Иов был привезен в столицу. Здесь ему была устроена торжественная встреча. 20 февраля вместе с самим царем и новым патриархом Гермогеном Иов совершил в Успенском соборе церемонию всенародного «покаяния». «Простив» москвичей за их «измены» прежним правителям, Иов призвал их повиноваться царю Василию. После этого он был отправлен обратно в Старицу. Там он и скончался 19 июня 1607 г.
На погребении Иова присутствовали крутицкий митрополит Пафнутий и тверской архиепископ Феоктист. Его похоронили у западной стены монастырского собора, выстроенного еще удельными старицкими князьями в 1530 г. Предвидя большие выгоды от погребения в обители столь знатной особы, иноки позаботились о «чудесах», которые начались сразу же после смерти Иова. Вскоре над его могилой была выстроена небольшая «палатка».
В 1652 г. одновременно с перенесением в Москву «мощей» Филиппа Колычева царь Алексей Михайлович приказал доставить в столицу и останки патриарха Иова. 27 марта 1652 г. ростовский митрополит Варлаам и боярин Михаил Михайлович Салтыков вывезли из Старицы эту необычную реликвию. Прах Иова был торжественно помещен в Успенском соборе московского Кремля, среди гробниц других «перво-святителей» русской церкви.
На память об Иове в Старице осталась лишь белокаменная плита с его могилы. В 1686 г. на месте его первоначального погребения выстроили высокую шатровую колокольню. В ее верхнем ярусе были устроены часы. Каждую четверть часа над Волгой разносился их задумчивый, чистый перезвон, напоминавший о бренности человеческих тревог и волнений перед лицом всесокрушающего времени.
«Смутное время», как называют иногда богатое драматическими событиями начало XVII в., оказалось весьма тревожным и для тех, кто поднимался на высшую ступень русской церковной иерархии. Посвоему положению второго человека в государстве патриарх не мог оставаться в стороне от придворной борьбы, от событий, потрясших всю страну. Каждый из участников борьбы за трон имел «своего» патриарха. Показательны уже сами судьбы патриархов того времени. Два из них, Иов и Игнатий, были низложены по политическим мотивам. Третий, «наречен-ный патриарх» Филарет, провел 9 лет в польском плену. Лишь в 1619 г., после заключения Деулинского мира и обмена пленными, он вернулся в Москву и официально принял патриаршество.
Особой известностью пользовался в начале XVII в. патриарх Гермоген (1606—1612). Ставленник Василия Шуйского, он всеми средствами помогал своему покровителю в борьбе с врагами, будь то отряды Болотникова, шайки «тушинского вора» – второго Лже-дмитрия или регулярное войско польского короля Сигизмунда. После падения Василия Шуйского (июль 1610 г.) Гермоген мужественно выступал против польско-литовских интервентов и был замучен ими в феврале 1612 г.
Дело Никона
«Священство более есть царствам»
Никон
В один из самых драматических моментов «Смутного времени», быть может именно в те дни, когда первый патриарх Иов ехал в ссылку в крестьянской телеге, в нижегородских пределах, в семье крестьянина по имени Мина родился сын, нареченный Никитой. Мог ли кто-нибудь из бедных соседей, собравшихся на его крестины, подумать о том, что он стоит у начала земного пути будущего главы российской церкви, самого могущественного из ее патриархов!
На всей деятельности Никона лежит глубокий отпечаток его незаурядной личности, сложившейся вопреки самым неблагоприятным, подчас драматическим обстоятельствам. В детстве он не раз убегал из дома, где хозяйничала жестокая мачеха. Повзрослев, он твердо решил посвятить себя служению богу. Свою духовную карьеру будущий патриарх начал рядовым приходским священником. Со временем семья переехала в Москву. Вскоре, потрясенные смертью детей, супруги расстаются, приняв решение вступить на путь монашества. Никита отправляется на далекий беломорский Север. Этот край издавна манил смятенных людей глубоким предвечным покоем, очевидной близостью основ мироздания – тверди, небес, бескрайней морской равнины. Природа Со-ловков, знаменитой цитадели северного монашества, отличалась тихой, как бы прозрачной красотой. Чуткие души отшельников находили в ней нечто созвучное Евангелию.
Среди соловецких «старцев» того времени особой известностью пользовался Елеазар. Как и знаменитый подвижник Нил Сорский, он был приверженцем «скитского жития».
Свой скит Елеазар основал на Анзере – одном из шести крупных островов Соловецкого архипелага. Благожелательное отношение большого монастыря к скиту на Анзере зиждилось на дружбе Елеазара с тогдашними руководителями обители – игуменом Иринархом (1613—1626) и келарем Александром Булатниковым. В 1628 г., вероятно, по рекомендации Александра, ставшего к тому времени келарем Трои-це-Сергиева монастыря, советником самого царя Михаила Романова (1613—1645) и патриарха Филарета (1619—1633), Елеазар был вызван в Москву. Как человеку, известному отменной «святостью», ему была поручена весьма ответственная миссия: «умилостивить» своими молитвами господа бога, упросить его ниспослать 33-летнему царю Михаилу долгожданного наследника престола. Уже само имя аскета – Елеазар, в переводе с древнееврейского – «божья помощь», сулило надежду. Усердно помолившись, Елеазар предсказал царской чете скорое рождение сына. Обещание «старца» удивительным образом сбылось: 10 марта 1629 г. у царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой родился сын. Царевича нарекли в честь «Алексея, божьего человека», память которого по церковному календарю отмечалась 17 марта.
После столь удачного «вмешательства» в жизнь царской семьи Елеазар мог рассчитывать на самые высокие посты в церковной иерархии. Однако он предпочел вернуться в свой уединенный скит на Анзере, который, согласно царскому указу, получил полную независимость от большого монастыря. Там, окруженный славой «чудотворца», Елеазар продолжал свои монашеские труды.
Вот к этому-то «светилу» тогдашнего монашеского мира и явился в 1635 г. никому неведомый поп Никита Минов, бежавший от жестокого к нему мира.
По примеру Сергия Радонежского Елеазар имел под началом «апостольское» количество учеников – двенадцать. Одним из них и стал Никита, принявший после пострига монашеское имя Никона. Перемена имен знаменательна. Она показывает, что Елеазар хорошо понимал сильную, волевую натуру своего постриженника: Никита по-гречески – «победитель», Никон – «побеждающий».
На Анзере Никон прожил около трех лет. За это время он успел вместе со своим наставником побывать в Москве. «Старец» хлопотал о постройке в скиту каменной церкви. Правительством царя Михаила были отпущены средства, командирован опытный строитель. Однако «старцы» Спасо-Преображенско-го монастыря сменили свое былое благоволение к Елеазару на самую ярую неприязнь. Их раздражали успехи независимого Елеазара, беспокоила популярность его скита, который в перспективе мог вырасти в серьезного соперника, конкурента в борьбе за денежные и земельные пожалования. Соловецкие иноки всячески препятствовали возведению на Анзере каменного собора, притесняли самого Елеазара. В конце концов он был брошен в монастырскую темницу.
Все эти события заставили Никона задуматься о будущем. Он давно уже тяготился зависимостью от проницательного и своенравного Елеазара. Не сулила ничего хорошего и развернувшаяся тяжба с могущественным Соловецким монастырем. Наконец – и это, видимо, было главным – Никон, подобно многим выдающимся деятелям древнерусского монашества, вопреки заветам смирения и послушания искал самостоятельности и власти хотя бы в небольшом кругу учеников. Его манила перспектива завести собственное «дело»: стать во главе монашеской общины.
Опыт учителя, Елеазара, как, впрочем, и жизнеописания многих других «преподобных», убеждал Никона в том, что самый верный путь к достижению этой цели лежит через отшельничество, строгое уединение, быстро приносящее славу «святого», а вместе с ней и почитание мирян, преклонение учеников.
Летом 1639 г. Никон покидает Анзер. Карбас, на котором он плыл, направлялся в устье Онеги. Оттуда Никон перебрался в уединенный монастырь, расположенный в ста верстах к югу, на живописном берегу Кожозера. Единственная связь с миром – своенравная, порожистая река Кожа, левый приток Онеги, была непригодна для судоходства. Лишь зимой, по льду, добирались в монастырь обозы со всякими припасами и товарами.
Иногда с обозом привозили и ссыльных: со времен Бориса Годунова монастырь служил местом пострижения опальных бояр. В отрезанной от мира обители они чувствовали себя хозяевами; привыкнув к власти, стремились подчинить себе немногочисленную иноческую общину.
Две собственноручно переписанные богослужебные книги, составлявшие все имущество Никона, он передал монастырю взамен вклада, который требовался от каждого новоприбывшего. Впрочем, Никон обосновался не в самом монастыре, а в его окрестностях. Он начал жизнь отшельника, ревностного последователя анзерского подвижника. Расчет Никона– если, конечно, мы правильно понимаем мотивы поступков столь противоречивой натуры – оказался верным. Спустя года два после прихода на Кожозеро он был избран игуменом лесного монастыря.
Новый игумен оказался хорошим хозяином. В годы его управления лесной обителью (1643—1646) ее владения расширились. Царь пожаловал монастырю весьма доходное право беспошлинной торговли солью. Монастырь, не имевший прежде даже ограды, быстро богатеет.
В 1646 г. Никон покинул Кожозеро и отправился в Москву хлопотать о новых льготах для своей обители. Он добился приема у самого царя, 17-летнего Алексея Михайловича. Эта встреча имела неожиданные последствия. Царь повелел Никону остаться в Москве и вскоре определил его на очень высокую в иерархическом отношении должность игумена московского Новоспасского монастыря.
Основанный Иваном Калитой в московском Кремле Спасский монастырь во второй половине XV в. был выведен за черту города. Ему отвели новое место на левом берегу Москвы-реки, ниже устья Яузы, в районе, где располагались древние московские «богомолья»: Симонов и – на другом берегу реки – Данилов монастыри. Между Новоспасским и Симоновым монастырями находились Крутицы – резиденция митрополитов Сарских и Подонских. После распада Золотой Орды бывшие сарайские (сарские) владыки, оставшись не у дел, выполняли роль «правой руки» московских митрополитов, а затем и патриархов.
Новоспасский монастырь пользовался особым расположением царя Алексея Михайловича: с давних пор он служил местом погребения потомков любимца великого князя Василия I боярина Федора Кошки. Одной из ветвей «Кошкина рода», как выражались составители родословных сборников, были и Романовы. Игумены Новоспасского монастыря носили почетное звание архимандритов. Многие из них становились со временем епископами и даже митрополитами.
Чем объяснить необычайное расположение юного Романова к игумену глухого монастыря, мужицкому сыну Никону?
Несомненно, большую роль сыграли личные качества царя и Никона. Воспитанный в духе «древнего благочестия», с детства окруженный горячо верующими людьми, Алексей был глубоко религиозен. Впоследствии он готов был отдать чуть ли не полказны за какую-нибудь наспех сфабрикованную греками реликвию – «чудотворную главу Иоанна Златоуста» или «животворящий крест». Для такого человека особое значение имело то обстоятельство, что оба они, царь и Никон, были духовными детьми одного отца – анзерского отшельника Елеазара [123]123
Гунн Г. П. Патриарх Никон и Елеазар Анзерский//Древнерусская книжность (по материалам Пушкинского дома). Л., 1985. С. 230—242.
[Закрыть].
Что касается Никона, то он, пройдя тяжелую школу жизни, закалившую его выдающуюся натуру, стал одним из тех ярких людей, которых, однажды увидев, трудно забыть. Годы лесного безмолвия научили его великому искусству молчания, накопили в душе запас духовной энергии. Вместе с тем он не был ограничен прямолинейной бескомпромиссностью фанатика. Опыт игуменства в сотрясаемом внутренними распрями Кожозерском монастыре выработал у Никона навыки обхождения с людьми.
И все же необычайное расположение юного царя к Никону объяснялось не только личными мотивами. Важно отметить, что Никон появился в Москве очень ко времени: то был момент, когда спрос на незаурядных людей из числа духовенства был очень велик. Еще в правление Михаила Романова (1613—1645) в высших церковных и правительственных кругах распространилась мысль о необходимости основательной «чистки» рядов духовенства, введения «благочинного», единообразного богослужения во всех церквах.
Повышение авторитета церкви, сильно пошатнувшегося в первой половине XVII в., было необходимой частью работы по укреплению феодальной государственности в целом. Оно имело большое значение и для упрочения позиций новой династии.
В 1636 г. девять нижегородских священников обратились к тогдашнему патриарху Иоасафу (1634– 1640) с челобитной, в которой указывали на многочисленные беспорядки в жизни приходского духовенства и требовали строгих мер воздействия. О том же писали «наверх» и другие ревнители церковных уставов. Из этих жалоб складывается весьма мрачная картина. Вместо того, чтобы заботиться о душах своих прихожан, священники проводили время в пьянстве и распутстве. Они не только не произносили проповедей, но даже саму церковную службу стремились сократить путем введения «многогласия» – одновременного чтения и пения различных молитв и текстов. Как белое, так и черное духовенство отличалось безграничным корыстолюбием. В обителях иноки пировали с местной знатью. Руководящие посты в монастырях приобретались взяткой боярину или архиерею. Между тем народ терял уважение к духовному званию, не желал ходить в церковь и соблюдать посты, предавался языческим, «дьявольским» игрищам, приурочивая их к церковным праздникам.
Патриарх в ответ на жалобы направил поповским старостам и светским чиновникам духовного ведомства своего рода циркуляр – «память». Он требовал решительно бороться с церковными беспорядками [124]124
Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. Сергиев Посад, 1909. С. 3—7.
[Закрыть].
Понимая, что одними строгостями попов не вразумить, церковное руководство озаботилось подбором наиболее достойных кандидатур на должности «протопопов» – блюстителей порядка в церковных округах. Протопопы должны были личным примером учить подчиненных им приходских священников добродетели и благочинию.
Среди церковных деятелей, обеспокоенных падением авторитета духовенства, особой активностью отличался протопоп Благовещенского собора в московском Кремле, духовник и наставник юного царя Алексея Стефан Вонифатьев. Красноречивый проповедник, Стефан пользовался огромным авторитетом при дворе. Он играл здесь примерно ту же роль, что и Сильвестр при дворе юного Ивана IV.
Вонифатьев собрал вокруг себя наиболее горячих поборников церковного благочиния из разных городов России. Это сообщество единомышленников известно в литературе под названием «кружок ревнителей благочестия». Присмотримся поближе к этим людям: все они отмечены судьбой.
В 1649 г. из Нижнего Новгорода Стефан Вонифатьев вызвал известного проповедника 58-летнего Ивана Неронова. Он получил высокий пост протопопа Казанского собора – одного из главных храмов Москвы. Собор был построен князем Д. М. Пожарским на Красной площади в память об освобождении России от чужеземцев. Проповеди Ивана Неронова в Казанском соборе собирали множество слушателей. Посещал их и сам царь со своим семейством и боярами. Не довольствуясь поучениями, Неронов распорядился расписать храм снаружи нравоучительными сентенциями, цитатами из «святых отцов».
Двумя годами ранее, в 1647 г., к Вонифатьеву явился 27-летний сельский священник из нижегородских краев Аввакум Петров. Он горел желанием послужить на благо церкви. Царский духовник ласково обошелся с Аввакумом, одарил его иконой и книгой и отправил в родные края. Несколько лет спустя он выхлопотал для него место протопопа в городе Юрь-евце Поволжском, на границе костромских и нижегородских земель. Однако строгий, нетерпимый священник восстановил против себя прихожан. В мае 1652 г. Аввакум вынужден был покинуть Юрьевец и вновь искать помощи у Стефана Вонифатьева [125]125
Малышев В. И. Материалы к «Летописи жизни протопопа Аввакума» // Древнерусская книжность (по материалам Пушкинского дома). С. 286.
[Закрыть].
Пострадали и были изгнаны своей паствой и другие «ревнители благочестия» – костромской протопоп Даниил, романово-борисоглебский поп Лазарь, муромский поп Логгин.
В то время как простоватые провинциальные «батюшки» рьяно обличали пороки и слабости своих прихожан, получая в ответ лишь брань и побои, в Москве, при дворе, на церковные дела смотрели гораздо шире. Правительство Алексея Михайловича склонялось к мысли о необходимости пересмотра всех церковных обрядов и приведения их в соответствие с греческой богослужебной практикой. Это было вызвано прежде всего стремлением упорядочить обрядовую практику русской церкви в условиях роста религиозного вольномыслия и падения авторитета духовенства.
Вместе с тем сближение с греческой церковью должно было поднять престиж Российского государства на православном Востоке. К середине XVII в. горизонты московской дипломатии сильно расширяются. Перед ней начинает вырисовываться идея, получившая полное развитие в XVIII—XIX веках: использование христианского населения Османской империи в качестве политического союзника. Как это не раз бывало в истории, пылкие религиозные призывы скрывали трезвый политический расчет.
Связь российской церкви с константинопольским патриархатом сохранялась и после установления автокефалии в 1448 г. Греческие иерархи со смешанным чувством смотрели на русское «православное царство»: они ждали от него материальной и духовной поддержки и в то же время не могли избавиться от привычного, укоренившегося пренебрежения к «северным варварам». Впрочем, константинопольский патриарх признал в свое время акт венчания Ивана IV на царство и тем оказал ему немалую услугу.
Во второй четверти XVII в. представители высшего греческого духовенства постоянно посещают Москву, привозя с собой всякого рода церковные «святыни», которые пользовались большим спросом в России, а также политические новости и секреты, интересовавшие Посольский приказ.
Приезжавшие в Москву греки настойчиво указывали русским на многочисленные и часто весьма существенные различия в русском и греческом богослужении и церковных обрядах. Однако московские книжники с несокрушимым высокомерием отвечали: «Всех греческих старых переводов добрых правила у нас есть; а новых переводов греческого языка и всяких книг не приемлем» [126]126
Каптерев Н. Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. Сергиев Посад, 1914. С. 388.
[Закрыть].
Разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам. Так, в период патриаршества Филарета из России было послано в афонские славянские монастыри большое количество богослужебных книг московской печати. Однако афонские иноки, главным образом греки по происхождению, изучив эти книги, объявили их еретическими. Особое раздражение вызвала у греков московская традиция «двоеперстного» крестного знамения.
По решению афонских «соборных старцев» московские книги были публично сожжены как еретические. Тем, кто признал их за истинные, пригрозили костром.
Узнав об этой акции греков, российские иерархи были возмущены. Несколько лет спустя известный московский книжник Арсений Суханов во время прений с греками о вере, упрекая их за этот случай, говорил, что их собственные книги печатаются «у латинян», в Венеции, и потому полны «латинских ересей» [127]127
Там же. С. 401.
[Закрыть]. Грекам следовало бы сжечь как еретические отнюдь не русские, а свои собственные богослужебные книги, восклицал Суханов.
Мнение Суханова разделяло большинство тогдашнего русского духовенства. Оно имело глубокие исторические корни. Уже во второй половине XV в. в русской церкви утвердилась мысль о том, что после Флорентийской унии и падения Константинополя истинное, чистое христианство сохранилось лишь на Руси. Все новое, что шло от греков, казалось подозрительным, ложным. Это мнение господствовало и в XVI столетии. Оно по-своему отражало тогдашнее внутри– и внешнеполитическое положение России. Напряженная борьба за ликвидацию пережитков феодальной раздробленности в экономике и политической системе России не позволяла даже таким увлекавшимся и далеко не консервативным людям, как Иван Грозный, посягнуть на привычные идеологические представления. Круто расправляясь с неугодными церковными иерархами, он при этом никогда не покушался на традиционную православную доктрину. Царь беспощадно преследовал еретиков, пресекал попытки католической пропаганды в России.
Понимая всю опасность неосторожных вторжений в область веры, царь в то же время почитал полезным для государства всеми средствами, в том числе и личным примером, укреплять религиозность своих подданных. Возбуждение фанатизма, распространение идеи о религиозной исключительности, богоизбранности России он считал одним из необходимых условий успешного решения военных задач в Поволжье и Прибалтике. Той же линии придерживались и преемники Ивана Грозного – царь Федор Иванович и Борис Годунов.
В первой половине XVII столетия пошатнулись многие устоявшиеся представления о внутреннем устройстве России и ее месте среди других государств. Потребности экономического развития страны, поддержания ее военного потенциала на европейском уровне настоятельно требовали приоткрыть дверь в Европу, шире взглянуть на мир, отказаться от традиций «закрытого общества». Осторожно, с оглядкой правительство молодого царя Алексея вступало на этот путь, который полвека спустя привел к петровским преобразованиям. Перемена в отношении к греческому православию была своего рода пробным камнем новой политики.
Правительство понимало, что отказ от традиции не пройдет безболезненно. Нужен был человек, способный твердой рукой повести дело церковной реформы. Одной из самых ярких фигур среди церковных иерархов был Новоспасский архимандрит Никон. Алексей Михайлович с семейством часто посещал его монастырь. Царь приказал Никону каждую пятницу являться во дворец для беседы.
Со своей стороны Никон стремился укрепить расположение царя. Он ищет дружбы с близкими ко двору московскими «ревнителями благочестия» – Стефаном Вонифатьевым, боярином Ф. М. Ртищевым и их окружением. Новоспасский архимандрит выступает активным сторонником обновления церковной жизни, о котором мечтали «ревнители благочестия». Заметив, что царь и его духовник уважительно отзываются о константинопольском патриархе, Никон становится ревностным грекофилом.
Усилия Никона не пропали даром. 19 марта 1649 г. он стал митрополитом Новгородским.
На берегах Волхова Никон энергично действовал в духе программы «ревнителей благочестия». Он потребовал, чтобы священники произносили проповеди, запретил пресловутое «многогласие», добивался совершения обрядов в соответствии с греческими традициями. На средства митрополии Никон устраивает богадельни, организует раздачу хлеба нищим и голодным.
Как и следовало ожидать, требовательность нового митрополита, его строгие меры по отношению к ленивому и распущенному новгородскому духовенству принесли ему немало врагов. Во время восстания 1650 г. новгородцы жестоко избили Никона, укрывшего на своем дворе царского воеводу и публично проклинавшего зачинщиков мятежа. Однако в конечном счете эти происшествия пошли на пользу митрополиту, укрепили расположение к нему царя и бояр.
В то время как Никон сражался со строптивым новгородским духовенством и усмирял мятежный посад, в Москве готовились к проведению церковной реформы.
Еще в середине 40-х годов один из наиболее близких ко двору лиц боярин Ф. М. Ртищев основал недалеко от царского села Воробьева, на правом берегу Москвы-реки, Андреевский монастырь. Он населил его выходцами из украинских монастырей, преимущественно – из Киево-Печерского. Киевское православное духовенство еще в 30-е годы XVII в. провело у себя ту церковную реформу, то исправление богослужебных книг по греческому образцу, которое намеревались теперь провести и в Российском государстве. Андреевский монастырь призван был стать своего рода рассадником новых порядков, эталоном истинного, «сверенного» с греческим иноческого благочестия.
Одновременно Ртищев на свои средства отправлял московских иноков и приходских священников для обучения в киевские монастыри.
По приглашению царя летом 1649 г. в Москву прибыли киевские монахи Арсений Сатановский и Епифаний Славинецкий. В 1650 г. к ним присоединился Дамаскин Птицкий. Все трое знали греческий язык и должны были подготовить переводы современных греческих церковных книг. Тем самым сильно двинулось вперед дело, которое медленно, робко начиналось еще при патриархе Филарете, высоко ценившем духовные уставы греков.
Тогда же решено было устроить в Москве греческую школу, где готовить собственных переводчиков, знатоков греческой книжности.
Под давлением царя и «ревнителей благочестия» престарелый патриарх Иосиф (1642—1652) вынужден был приняться за такое сложное и хлопотное дело, как искоренение «многогласия». В 1651 г. повсеместно было введено «единогласное» пение, издан новый Служебник, в предисловии к которому давалось обоснование переходу к обязательному «единогласному» пению. В борьбе с противниками «единогласия» патриарх Иосиф постоянно ссылался на авторитет восточных церквей. В 1652 г. царь приказал духовенству ввести в церковную службу поминание восточных патриархов. Так постепенно подтачивались основы традиционных представлений об исключительности российского православия и «неполноценности» других православных церквей.
Смерть патриарха Иосифа заставила царя окончательно решить, кому из иерархов доверено будет проведение в жизнь церковной реформы. Некоторые из царских сановников предлагали избрать патриархом Стефана Вонифатьева. Однако ноша была ему явно не по плечу. Понимая это, Вонифатьев наотрез отказался от каких-либо претензий на патриарший сан. 25 июля 1652 г. новгородский митрополит Никон был поставлен патриархом «всея Руси». Свершилось волею обстоятельств одно из немногих подлинных чудес в истории русской церкви: крестьянский сын воссел на вершине власти рука об руку с царем. Самодержец выполнял все пожелания Никона, называл его своим «собинным другом».
Под непосредственной властью Никона оказалась обширная кафедральная патриаршья вотчина, в которой насчитывалось тогда около 6500 крестьянских дворов [128]128
Очерки русской культуры XVII века. Ч. 2. М., 1979. С. 302.
[Закрыть]. Здесь патриарх был полновластным хозяином: лишь дела, связанные с убийством и грабежом, ведались царскими дьяками.
В это время Никон был в расцвете сил. Он чувствовал призвание к делам великим и необычайным. Вот как характеризует его один из дореволюционных исследователей. «Никон был бесспорно замечательно умный и богато одаренный от природы человек: живой, восприимчивый, сильно увлекающийся и энергичный, способный своими выдающимися качествами и всею своею личностью производить на других сильное впечатление. Он был учителен и умел хорошо говорить поучения и речи на различные случаи, он обладал обширной начитанностью и прекрасной памятью, что давало ему возможность в своих речах ссылаться на библейско-церковно-исторические примеры, на свидетельства отцов и учителей церкви. По природе он был широкая натура, способная действовать не по шаблону, способная увлекаться новым, оригинальным, грандиозным» [129]129
Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. С. 60.
[Закрыть].
С первых же дней пребывания у власти Никон повел себя отнюдь не так, как ожидали многие из его прежних единомышленников. Провинциальные «ревнители благочестия» к осени 1652 г. уже почти все были изгнаны из своих уездов. Они собрались в Москве, надеясь на милости и поддержку со стороны нового патриарха. Однако их ожидало горькое разочарование. Вместо прежнего Никона – внимательного, даже предупредительного к авторитетным при дворе протопопам – явился как бы совсем другой человек. Он порвал все связи с былыми единомышленниками, не велел даже пускать их к себе в приемную – «крестовую палату» патриаршьего дворца. Разумеется, для Стефана Вонифатьева Никон сделал исключение: слишком велико было влияние духовника на царя Алексея. К тому же Никон не считал кроткого, уступчивого Стефана своим соперником, был благодарен ему за отказ от претензий на патриарший престол.
И все же не столько личная обида, сколько принципиальные соображения превратили многих «ревнителей благочестия» в непримиримых врагов нового патриарха. От Никона ожидали действенных мер, направленных на укрепление внутрицерковных порядков, унификацию книг и обрядов. Однако патриарх приступил к исправлению русских церковных порядков не по древнерусским, как ожидали «ревнители», а по греческим образцам. В феврале 1653 г. он приказал во всех московских церквах запретить верующим «творить поклоны», стоя на коленях; допускались лишь поясные поклоны. Крестное знамение отныне разрешалось только «троеперстное».
Этот указ взволновал и обеспокоил «ревнителей благочестия». В русском православии мелочам обрядности придавалось огромное значение. «Спасение души», по мнению тогдашних книжников, зависело главным образом от точного следования традиционным нормам церковного обихода. К тому же и в решениях «Стоглавого» собора 1551 г. было вполне определенно сказано: «Если кто не знаменается двумя перстами, как Христос,– да будет проклят».
Протопоп Аввакум, один из наиболее видных «ревнителей благочестия», так описывал впечатление, произведенное на членов кружка патриаршьим указом: «Мы же, собравшись вместе, задумались; видим – словно зима наступает: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а сам скрылся в Чудов монастырь и неделю в палатке молился. И там ему от образа глас был во время молитвы: «Время пришло страдания!» Он мне, плача, об этом рассказал» [130]130
Хрестоматия по древнерусской литературе (для студентов гуманитарных вузов). М., 1985. С. 223.
[Закрыть].
