Текст книги "Легендарные характеры"
Автор книги: Николай Лесков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– Может быть жизнь и прекрасна для тебя и для подобных тебе, которые живут в полном довольстве. Раньше и я находил в ней хорошее, но нынче судьба от меня отвернулась и жизнь моя составляет мне несносное бремя: ты не права, что мешаешь мне умереть. Иди отсюда своею дорогою и оставь мне возможность вылезть по моей веревке вон из этой житейской ямы, где я не хочу более терзаться между грязью и калеными угольями.
Девушка не соглашалась его оставить и сказала:
– Я не позволю тебе удавиться: я закричу – и сейчас прибегут мои люди. Лучше возьми свой шнурок под одежду и поди за мною в мой дом: расскажи мне там твое горе, и если есть возможность облегчить его, то я это сделаю, а если оно в самом деле так беспомощно, как ты думаешь, тогда… выходи от меня со своим шнуром куда хочешь: я тебе ни в чем не помешаю, и ты еще не опоздаешь тогда повиснуть на дереве.
– Хорошо, – отвечал незнакомец, – и как мне ни тяжело медлить на земле, но ты мне кажешься такою участливою, в глазах твоих столько ума, а в голосе ласки, что я тебе хочу повиноваться. Вот уже шнур мой спрятан под моею одеждой и я готов идти за тобою.
Египтянка привела отчаянного в свой благоустроенный дом, приказала служанке подать фрукты и прохладительное питье и, усадив гостя среди мягких подушек на пышном ковре, вышла, чтобы переменить свое купальное платье на другое. Когда же она возвратилась, то села тут же рядом с гостем, а за ними стали две черные служанки и легким движением шелковых кистей начали приводить в колебание спускавшееся с потолка огромное, напитанное ароматами, опахало из больших пестрых перьев.
Египтянка желала как можно скорее узнать горестную историю незнакомца, что он и исполнил. Рассказ его был прост и немногосложен. Покусившийся на самоубийство эллин недавно еще имел большое состояние, но потерпел неудачи в делах и до того задолжал, что не мог рассчитаться со своим заимодавцем. В этом затруднении он прибегнул к его состраданию, но это было напрасно: богач соглашался оказать ему снисхождение, но не иначе, как на одном ужасном условии.
– В чем же заключается это условие? – спросила египтянка.
– Я не могу сказать тебе этого при твоих слугах.
Она велела служанкам удалиться.
– У меня есть дочь, девушка твоих лет. Она так же, как ты, стройна станом и прекрасна лицом, а о сердце ее суди как можешь по следующему. Заимодавец мой, большой и безнравственный сластолюбец, сказал мне: «отдай мне твою дочь на ложе, и тогда я освобожу тебя от темницы – иначе ты задохнешься в колодке». Я оскорбился и не хотел слышать об этом. Это было мне тем более тяжко, что у моей бедной дочери есть жених. Он беден, но имеет возвышенный ум, и дочь моя горячо любит его с самого детства; кроме того и жена моя не снесет такого бесчестья, чтобы дочь наша стала наложницей. Но беда настигает беду: представь себе новое горе: дочь моя все это узнала и сегодня сказала мне тихо:
– Отец, я все знаю… я уже не ребенок… я решилась, отец… Чтобы на твою старую шею не набили колодку… Прости мне, отец… я решилась…
Она зарыдала, и я вместе с нею рыдал еще больше и стал ее отговаривать, но она отвечала:
– Любовь к тебе и к матери, которая не снесет твоего унижения, во мне теперь говорит сильнее любви к моему жениху: он молод, – продолжала она, глотая бежавшие слезы, – он полюбит другую и с ней пусть узнает счастье супружеской жизни; а я… я твоя дочь… я дочь моей матери… вы меня воспитали… вы стары… Не говори мне больше ни слова, отец, потому что я твердо решилась.
Притом она пригрозила, что если я буду ей противоречить, то она не станет ждать завтрашнего дня, когда заимодавец назначил мне срок, а уйдет к нему сию же минуту.
Незнакомец отер набежавшие на лицо его слезы и кончил:
– Что еще скажу тебе дальше? Моя дочь имеет решительный нрав и нежно нас с матерью любит… Что она порешила, против того напрасно с ней спорить… Я упросил ее только подождать до завтра, и солгал ей, будто имею еще на кого-то надежду… День целый я ходил как безумный, потом возвратился домой, обнял жену и дочь и оставил их вместе, а сам взял тихонько шнурок и побежал искать уединенного места, где мог бы окончить свои страдания. Ты мне помешала, но за то облегчила горе мое своим сердобольным участием. Мне мило видеть лицо твое, прекрасное и доброе, как лицо моей дочери. Пусть благословит тебя Небо, а теперь прощай и не мешай мне: я пойду и окончу с собой. Когда я не буду в живых, дочь моя не станет бояться колодки, которую могут набить на шею отцу, и она выйдет замуж за своего жениха, а не продаст себя, ради отца, богачу на бесчестное ложе.
Египтянка внимательно выслушала весь рассказ незнакомца, а потом сказала, глядя ему твердо в лицо:
– Я понимаю во всем твою милую дочь – она добрая девушка.
– Тем это тяжелей для меня, – отвечал незнакомец.
– Я понимаю и это; но скажи мне – сколько ты должен заимодавцу?
– О, очень много, – отвечал незнакомец и назвал очень знатную сумму.
Это равнялось всему состоянию египтянки.
– Приди ко мне завтра – я дам тебе эту сумму. Незнакомец изумился: он и радовался, и не мог верить тому, что слышит, а потом стал ей говорить, что он даже не смеет принять от нее такую великую помощь. Он напомнил ей, что долг его составляет слишком значительную сумму, и просил ее подумать, не подвергает ли она себя слишком большой жертве, которой он даже не в состоянии и обещать возвратить ей.
– Это не твое дело, – отвечала египтянка.
– Притом же, – сказал он, – припомни и то, что я из другого народа – я эллин, и другой с тобой веры.
Египтянка опустила ресницы своих длинных, как миндалины, глаз и отвечала ему:
– Я не знаю, в чем твоя вера: это касается наших жрецов; но я верю, что грязь так же марает ногу гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжет уголь каленый. Не смущай меня, грек; твоя дочь покорила себе мое сердце, – иди, обними твою дочь и жену и приди ко мне завтра.
А когда незнакомец ушел, девушка тотчас же опять взяла свое покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену все свое имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.
Через малое же время, когда прошел срок сделанного заклада, ростовщик пришел с закладной и взял за себя все имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у нее не было ни средств, ни приюта.
Скоро увидели ее в этом положении прежние знакомые ее родителей и стали говорить ей:
– Ты безумная девушка, и сама виновата в том, до чего тебя довела твоя безрассудная доброта!
Она же им отвечала, что ее доброта не была безрассудна, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. Она рассказала им все о несчастье эллина.
– Так ты вдвое безумна, если сделала это все для людей чужой веры!
– Да ведь не порода и вера страдали, а люди, – ответила она.
Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против нее еще большее раздражение.
– Ты хочешь блистать своей добротою к чужеверным пришельцам, – ну, так живи же, как знаешь! – и все предоставили ее судьбе, а судьба приготовила ей жестокое испытание.
Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылась в ее воспитании: она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту и светлый, даже проницающий ум и возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное, девственное тело ее было слабо для того, чтоб исполнять грубые работы – береговые поденщицы ее отгоняли; она не могла носить ни корзины с плодами, ни кирпичи на постройки, и когда она хотела мыть белье на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала ее нежные руки, а текучая вода производила у нее головокружение, так что она упала в воду и ее, полуживую, без чувств вытащили из Нила.
Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухою ячменною лепешкой береговая блудница, – одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов (навклиров); одна эта женщина поделилась с нею и на ночь своею циновкой, она же прикрыла ее и от стужи ночной своею сухою одеждой, а потом… прекрасная египтянка стала такою же, как эта, – прибрежной блудницей.
Все знавшие Азу от нее отвратились – она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец, и вспоминала его рассказ, и всегда находила, что не могла поступить иначе, как поступила: пусть страдает она, но другие спасены!.. Это радовало египтянку и давало ей силу терпеть ее унижение; но случались минуты слабости, когда она была близка к отчаянию и готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручей на красном, как сгустелый ком крови, песчаном холме и размышляла о том: неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калеными угольями?
Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор – плетись между грязью и углем. Для чего же тогда нашим сердцам дано знать сострадание? Или Небо жестоко? Зачем оттуда никто не сойдет и не укажет – как людям сделать жизнь свою лучше, чтоб отверженных не было, и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошел оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, – как бы она хотела рыдать у его ног и во всю жизнь исполнять все, что он ей прикажет!
В таком настроении она однажды тихо брела вдоль берега Нила, по уединенному месту, и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня не ела и чувствовала мучительный голод. В глазах у нее мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге: так самой ей показалось страшно ее изнуренное лицо с померкнувшим взглядом. А так недавно еще ее все называли «прекрасной».
– О, я понимаю теперь, что это значит. Я уже больше не «прекрасная», – я страшна даже. самым потерянным людям!.. Голод приблизился, мучительный голод… но я не: ропщу… Я посылаю последний привет мой Небу, которое внушило мне решенье любить других больше себя, и с тем умираю!
Она бросилась к реке, чтоб утонуть, и непременно бы исполнила это, но ее неожиданно кто-то удержал за плечо, и она, оглянувшись, увидала перед собой пожилого человека, скромного вида и в чужестранной одежде.
Египтянка приняла его за одного из чужестранцев, приходящих на это место с целями, о которых ей было известно, и сказала ему:
– Оставь меня в покое: я не хочу идти сегодня с тобой.
Но чужеземец не отошел, а взглянул на нее ласково и сказал ей:
– Напрасно думаешь, сестра моя, что я был намерен сказать тебе что-либо дурное. Мне показалось, что ты в каком-то боренье с собой.
– Да; я вынимаю ноги мои из грязи и хочу ступить на горячие уголья. Это требует силы.
– Ты очень слаба.
– Я два дня не ела.
– Так ешь же скорее: со мной есть хлеб и печеная рыба.
Чужеземец поспешно перебросил из-за спины холщовую сумку и подал девушке рыбу и хлеб, и флягу води с вином.
Египтянка стала есть, запивая глотками воды, а когда первый мучительный голод ее был утолен, она повела глазами на незнакомца и тихо сказала:
– Нехорошо, что я ем твою пищу: ты путешествуешь и тебе нужен запас для себя.
– Не беспокойся, сестра, – я могу потерпеть, и поверь, что терпеть гораздо отрадней, чем видеть терпящих.
Египтянка вздрогнула.
– Чужестранец! – сказала она: – ты меня накормил и хорошо говоришь… но зачем ты два раза уже назвал меня своею сестрой? Разве не понимаешь ты, кто я такая?
– Ты такое же создание Бога, как я, и сестра мне. Какое мне дело, чем житейское горе и жестокость людей тебя теперь сделали.
Девушка вперила в него свои глаза, опять засверкавшие бывалым огнем, и вскричала:
– Ты жжешь меня своими словами: ты, быть может, посланник богов?
– Нет, я такой же, как ты, простой человек.
– Но кто научил тебя так говорить, что сердце мое горит и трепещет?
– Сядем здесь вместе, и я расскажу тебе, кто научил меня так говорить.
Несчастная еще больше смутилась.
– Как? – сказала она: – ты хочешь сидеть со мной рядом! Тебя могут увидеть с блудницей почтенные люди, и что ты им скажешь тогда в свое оправдание?
– Я скажу им, что тот, кто всех их почтеннее, не гнушался такою, о какой ты вспоминаешь.
– Кто ж это был он?.. Я о таком не слыхала… но ты о нем говоришь, и слова твои льют новую жизнь в мое сердце… Может быть, он-то и есть твой учитель?!
– Ты не ошиблась. Это Он– мой Учитель.
Египтянка заплакала.
– Как ты счастлив, как ты счастлив, чужестранец! Где же он, где этот небесный посланник?!
– Он с нами.
– С нами!.. со мной!.. Не смейся над бедною блудницей!.. я несчастна… Скажи мне, где он, и я побегу… я стану его умолять… быть может, и мне он даст новую жизнь!
Чужеземец сам взволновался.
– Успокойся, – сказал он: – ты ее будешь иметь – новую жизнь, – развяжись только со старой, – развяжись скорей с тем, что гнетет тебя в прошлом.
– Слушай же, кто я такая! – воскликнула с оживлением девушка и рассказала все, что с ней было, и когда повесть ее была кончена, она добавила в свое оправдание:
– Говорят, будто мне надлежало иначе размыслить, но я не могла: мое сердце тогда одолело рассудок.
– Кто кладет руку на плуг и сам озирается вспять, тот не пахарь. Не жалей о том, как ты поступила.
Она потупила взор и сказала:
– Я не о том сожалею… но мне тягостно думать о том, чту было после…
– После того, когда ты совершила святейшее дело любви, – прервал ее чужестранец: – после того, когда ты позабыла себя для спасения других… Оставь сокрушения эти!.. Когда коленое уголье жжет ноги, ноги ползут в холодную грязь, но любовь покрывает много грехов и багровые пятна белит, как волну на ягненке… Подними лицо твое вверх… Прими от меня привет христианский и знай, что Он, к кому душа твоя рвется, перстом на сыпучем песке твой грех написал и оставил смести его ветру.
Египтянка подняла лицо свое и плакала, а христианин глядел на нее, колени его незаметно согнулись, он поклонился ей в ноги и тихо промолвил:
– Ты была мертвая и стала живая!
Утешение свершилось, – пришла новая жизнь в смущенную душу египтянки. Христианин рассказал ей, в чем состоит учение Христово, и египтянка непременно захотела узнать: есть ли люди, которые живут по этому учению, во взаимной любви, и у которых нет ни осуждения, ни зла, ни нищеты.
– Они были, – отвечал христианин.
– Отчего же не все таковы и теперь?
– Это трудно, сестра.
– В чем же тут трудность?
– Слушай как они жили.
Христианин прочел ей на память место из Деяний.
«У множества уверовавших в спасительность Его учения было одно сердце и одна душа, – никто из имения своего ничего не называл своим, но все у них было общее и все, чту у них было, они разделяли по нужде каждого и каждый день собирались вместе и вместе принимали пищу в веселии и простоте сердца» (Деян. IV, 32).
– Так ведь это прекрасно! – воскликнула Аза.
– Но для иных это трудно!
«Так Иоссия, прозванный от апостолов Варнавою, что значит „сын утешения“ – левит, родом из Кипра, у которого было свое поместье – продал его и принес деньги к ногам апостолов» (37).
После многих сумрачных дней лицо египтянки осветилось отрадной улыбкою: «Варнава отдал поместье, и назвали его: „сын утешения“…»
Она выше подняла лицо и сказала:
– Это вовсе нетрудно. Это только так должно!
– Так иди же отсюда, куда я тебя научу, и расскажи тем людям, к которым придешь, все, что ты мне рассказала.
Чужеземец назвал ей место, где сходятся христиане Александрии и кто их епископ.
Египтянка, ни минуты не медля, встала и пошла по его указанию.
Когда она пришла, ее сейчас же узнал один клирик и сказал ей:
– Красотка! Мне очень знакомо твое лицо: ты похожа на блудницу, которая часто ходила по берегу Нила.
– Я сама и есть та блудница, – отвечала египтянка, – но то уже кончено: я хочу быть христианкой.
– Ну, это не сразу: ты должна прежде очистить себя постом и раскаянием.
– Я все готова исполнить, чту нужно.
Ей сказали, как надо поститься; она пошла и долго постилась, питаясь тем, что ей давали из сострадания. Наконец, она изнемогла и пришла снова с просьбой, чтобы ее крестили и приняли со всеми в общенье. Клирики сказали ей:
– Ты так мерзко жила у всех на виду, что должна принести при всех покаяние.
– Да, я затем и пришла, чтобы сказать всем, как дурна моя жизнь, но я изнемогаю и боюсь, что скоро умру. Прошу вас: скажите епископу, что я прошу скорее принять меня в общение.
Клирики сказали епископу, и тот скоро велел назначить ей катихизатора, который должен был протолковать ей символ и все догматы веры и потом удостоверить ее познания, и тогда египтянку положили крестить.
Но она этого не дождалась; нетерпеливое желание ее получить христианское имя и жить с христианами вместе снедало ее; она жаловалась и плакала, «а все пренебрегали ею».
Тогда совершилось чудо: когда отверженная египтянка лежала больная «в малой хлевине», туда к ней среди ночи вошли «два светлые мужа» и одели ее в белые, «крестильные ризы». В них и осталось на земле ее мертвое тело, а живой дух ее отлетел в обитель живых.
Кончина египтянки, одетой в крестильные ризы, сделала затруднение клирикам: они недоумевали, по какому обряду надо похоронить эту женщину, но неожиданно пришел тот чужестранец, который говорил с усопшею у берега Нила. Он был философ и пресвитер сирийский, друг Исаака-Сирийца – он вернулся сюда с дороги по внушению духа. Он наклонился к усопшей и стал читать христианские молитвы, а пока он молился, тело ее зарыли в землю, но сириец еще долго стоял и смотрел вдаль – он что-то думал, он был в восторге и двигал устами.
Его спросили:
– Верно ты видишь чудное что-нибудь?
– Да, – отвечал он: – я вижу, как будто бы небо отверсто… и туда… кто-то входит…
– Неужто блудница?
– О, нет!.. блудницу вы закопали в грязи – я вижу… как легкая струйка с каленого угля сливается с светом – мне кажется, это восходит дочь утешения.
IV
Следующее женское лицо является в иной, но не менее трогательной обстановке, также ярко рисующей и общую картину нравов V века.
27) Июня 14. Евсевий из Аскалона рассказывал, что у них в городе был купец, имевший свои корабли, на которых он возил дорогие товары в Африку. Раз сделалось кораблекрушение, и купец этот сразу обеднел: корабли его потонули, а выкинутые на берег товары были расхищены. Тогда заимодавцы посадили этого купца в тюрьму, а его молодая и очень красивая жена ходила на поденщину и чтт успевала зарабатывать, на то приготовляла пищу и приносила ее мужу в темницу. При этих посещениях она иногда долго засиживалась с заключенным, стараясь облегчить его несносное томление. В Аскалоне же у знатных людей было обыкновение, чтобы по особливым дням ходить посещать содержащихся в тюрьмах и подавать им милостыню. Один из таких знатных людей пришел раз в темницу, когда жена разорившегося купца сидела у своего мужа, и как только взглянул на нее, так и пленился ею. «Уязвися вельможа сердцем, видя красоту ее, бе бо по истине красна зело». Вельможа сейчас же «подосла к ней некоего странника», чтоб она подошла к нему «прияти милостыню».
Женщина, не подозревая ничего дурного со стороны вельможи, встала и подошла к нему, чтобы «приять его милосердие», а он стал ее спрашивать: за что она сидит в темнице? Женщина отвечала, что заключен здесь ее муж, а она только приходит посещать его и остается с ним по любви и состраданию, чтоб облегчать его участь. Тогда вельможа сказал ей прямо: «я тебе помогу: приходи нынче вечером и пробудь со мной ночь, а я завтра выкуплю твоего мужа из темницы».
Женщина не обнаружила ни гнева, ни досады и не стала устыжать вельможу за то, как он пользуется затруднениями бедности, а сказала ему:
– Я должна спросить об этом своего мужа, и как он скажет, я так и сделаю. Хочешь – я пойду и спрошу его?
Вельможа не стеснялся и ответил ей: «Спроси».
Она подошла к мужу и передала ему с совершенною простотой предложение, сделанное ей вельможей.
Купец заплакал, и, глубоко вздохнувши, сказал:
– Да, не даром сказано: «не надейтесь на князи и сыны человеческие». Пусть простит ему бог обиду, которою он хотел нас унизить еще более, чем мы унижены. Подойди к нему и скажи, что, мы не хотим купить свободу такою ценой.
Жена подошла и в той же самой простоте передала слова мужа вельможе. Вельможа рассердился и вышел. Сидел же тут неподалеку от купца в другом углу темницы один дорожный разбойник, который все это видел и слышал. Взаимная любовь и верность супругов его тронули, и он «поману к себе жену и рече ей: аз умилихся, видя целомудрие ваше. Аз разбойник есмь и имам злато сокровенно в зидании граднем. Иди на место, имярек, раскопай и возьми злато там сокровенное на воздаяние долга мужа твоего и иные потребы ваши».
Женщина пошла и нашла золото и искупила мужа милосердием разбойника.
За сим наступает тип возвышеннейшей деликатности.
28) Мая 30. Блаженный отец Марк плыл однажды на корабле в Константинополь, но поднялась буря и загнала его «кораблец» к «некоторому пустынному острову». Пока корабельщики справлялись с поврежденными снастями, блаженный Марк сошел походить на безлюдный остров и к удивлению своему вдруг заметил на песке след ноги человеческой. Он пошел дальше по этому следу и вскоре увидел в отдалении человека, который впрочем был в очень странном и непонятном виде и, заметив Марка, видимо старался от него скрыться. Блаженный Марк, заинтересованный неожиданною встречей, погнался за удалявшимся жильцом необитаемого острова и скоро стал его настигать. Тогда преследуемый им дикий или полудикий человек, видя, что ему уже не скрыться от настигающего пришельца, стал перед ним «приседать», сгибаясь к земле, и что-то говорил ему неразборчивым и жалобным голосом. Блаженный Марк, слыша этот жалкий и слабый стон или мольбы, приостановился и сказал:
– Не убегай от меня: я христианин и не намерен сделать тебе никакого зла.
А приседавший дикарь еще ниже пригнулся и отвечает:
– Я не боюсь тебя, но стыжусь, ибо я нагая женщина, а ты муж, и потому я ухожу от твоего взгляда. Если же ты милостив и хочешь со мной говорить, – то брось мне что-нибудь из твоей одежды, чтоб я могла хоть немножко закрыться, – тогда я стану к тебе лицом, и мы можем поговорить.
Блаженный Марк имел на себе в ту пору две ризы. Одну он оставил на себе, а другую свернул комком и бросил нагой женщине, а сам отворотился. Женщина подхватила одежду, покрылась ею и подошла к блаженному Марку. Они сели, и когда разговорились, то блаженный Марк узнал от нее следующее: женщина эта родилась в простом и бедном семействе и притом родители ее скоро умерли, а она осталась совершенно беспомощною сиротой. Попалась онa как-то раз на глаза одному именитому и богатому человеку, который тронулся ее положением, из жалости взял ее к себе в дом и стал воспитывать вместе со своими детьми. У него она выросла и стала красива, и обнаружила ум, и добрый характер, и этим нашла себе такое благорасположение у своего воспитателя, что он не хотел искать для своего сына лучшей жены, как эта сиротка. Молодой человек тоже любил ее и тоже не хотел себе иной невесты, но женщины-родственницы с материной стороны жениха имели непременное намерение женить «наследника всего имения» на девушке богатой и знатного рода. Это повело к большим семейным неприятностям, от которых молодой человек много страдал и, наконец, сильно заболел, но и лежа в огне болезни все одно повторял: «любб ми есть та, еже воспитал мой отец». Тогда, чтобы он не лишился жизни, – их соединили. Молодые супруги были вполне счастливы, – особенно муж, который и после свадьбы все еще повторял: «люба ми есть, еже дах мой отец!» – но мать его и ее родственницы постоянно старались сеять раздор в доме и поносили молодого человека за его любовь к жене, избранной им из бедного и низкого круга. Тогда эта молодая женщина, видя, что семейные смуты в доме и страдания любимого ею мужа не прекратятся, пока ее видят в доме, – решилась пожертвовать собою и, для водворения семейного спокойствия, бежала из дома. Сначала она шла, куда глаза глядят, а потом плыла на корабле, но корабль разбило и ее выбросило на этот самый безлюдный остров, где нашел ее блаженный Марк. Здесь она испытала холод, голод и бесприютность и вдобавок ощутила в себе младенца, которого и родила, воспитала и живет с ним уже тридцатый год, не видя лица человеческого. Блаженный Марк видел и сына этой великодушной женщины: совсем нагой, он прятался в пещере, и был поражен ужасом и удивлением при виде третьего человека, притом покрытого одеждами.
Следующий очерк представляет женский тип и очень энергический, и не лишенный своеобразной иронии, напоминающей русскую княгиню Ольгу в ее деле с древлянами.
29) Августа 14. В одном прибрежном торговом месте жили в большой дружбе два купца: один женатый, а доугой холостой. У женатого жена была очень красивая, а при том очень умная и целомудренная, но супружеское счастье их не было продолжительно: муж внезапно умер, а красавица-жена его осталась вдовой, и как она очень любила своего мужа, то не хотела вступать во второй брак, а желала посвятить остальную жизнь служению добрым делам. Между тем ее красота и известная скромность ее в сожительстве с первым мужем влекли к ней многих женихов, которым она всем спокойно отказывала, советуя им брать себе в жены девушек. Многих она так отводила; но явился один такой пылкий соискатель, с которым ей нелегко было разделаться. Это был тот самый искренний друг ее первого мужа, в котором она и не подозревала, что и он увлечен ее красотой, а он так «уязвился к ней страстию неисцельною, что мало не изгибе».
Тогда эта красавица, как женщина уже опытная и не раз видавшая пред собою влюбленных, заметила томления друга своего покойного мужа и без ошибки разгадала, какого они свойства. Она признала за лучшее вывесть дело начистоту и потом оказать этому человеку помощь.
– Друже! – сказала она ему, – я вижу, что ты сам не в себе, когда говоришь со мною. Не должна ли я из этого заключить, что ты верно имеешь ко мне что-нибудь особенное, но стесняешься сказать это. Прошу тебя, не продолжай далее такого для тебя вредного, да и для меня беспокойного состояния, потому что я не хочу видеть тебя страдающим. Скажи мне, что тебе от меня надобно, и будь уверен, что я сделаю все как могу лучше, и над твоим признанием не посмеюся.
Он же, услыхав такое поощрение, очень обрадовался и с откровенностью ей сказал, что пленен ее красотой, почитает известные ему ее душевные качества и желает взять ее себе в жены.
Рассудительная вдова поблагодарила его за уважение, но отвечала ему, что, испытав радости брака с мужем любимым, она уже не желает второй раз испытывать того же самого с другим человеком, ибо думает, что лучшее время жизни уже не повторится, а худшее родит только сожаленья о прежнем и не составит ни для той, ни для другой стороны счастия. А потому она предпочитает не вступать в новый союз ни с кем, а будет жить для детей и для общественных забот, которые всегда достойны внимания и поглощают досуг с пользой для ближнего. Молодому же человеку она указывала на молодых, только дошедших до брачного возраста девушек, с которыми и советовала ему вступить в брак, ибо с такою он может жить в любви, свободной от воспоминаний о прошлом.
Но молодой человек «толико уязвися любовью ко вдовице, иже вся иные ни за что вменяя», – он не слушал никаких доводов и указаний на девушек, а нетерпеливо «припадал ко вдове и молил ее быть его женой», при чем он «люте истаевал», был уныл и «ко гробу склоняся, ходил неистов яко бы бесен».
Такая докучная неотвязчивость и неприятное приставание нестерпимо надоели вдовице, которая рассуждала так, что не может же она «ради влечения его исполнить все, елико он хощет»!.. И тогда, чтобы покончить с ним, она ему сказала:
– Что ты терзаешь себя и меня? Долго ли это еще будет?
Он же отвечал ей:
– Так будет до веку, пока я или ты живем на свете, потому что душа моя и сердце все стремятся к тебе, и ты напрасно говоришь мне о юных девах. Я их видя не вижу и они чужды желаниям моего сердца, а по тебе истаевают все силы моего тела и мозг костей моих сворачивается. Исцели меня, уязвленного твоею красотой: стань женой моею, или я иначе умру.
– Горе мне с тобою! – отвечала вдова и, замыслив нечто в уме своем, сказала: – да не обманываешься ли еще ты, будто так меня любишь, что и жить не можешь? Неужели в самом деле для счастья твоего нет ничего драгоценнее моей взаимности?
Купец клялся в этом, а она ему отвечала как бы в недоверии:
– Остановись клясться предо мною, так как я уже не девица и страстным мужским словам не доверяю. Все вы таковы, что когда пленяетесь женщиной, то становитесь безрассудны, и в ту пору уста у вас через меру полны восхищении, но после бывает иное. Я потребую от тебя доказательств, что для твоего счастия всего потребнее обладание мною и ничто иное тебя привлечь к себе не может.
Купец с радостию воскликнул:
– «О, я вельми готов, и аще мне мир весь предложат – не взгляну на него, а к тебе устремлюся».
Вдова улыбнулась и отвечала:
– Мир весь не наш, а божий, и такой великой области для искушения твоего я предложить не могу, но я поставлю тебе нечто меньшее и увидим: не устремишься ли к этому неважному, а меня, столь тебе необходимую, отринешь.
– Никогда этого не случится! – воскликнул влюбленный.
– Иди же сейчас отсюда домой, затворись в своей верхней комнате, выкинь мне ключ в окно и оставайся там, пока я пришлю за тобой. Обещаешь ли мне это исполнить?
– О, что говорить о таких пустяках!
– Хорошо, и если потом твое стремление будет все то же, то я даю тебе слово, что перестану вспоминать об умершем муже и отдам себя в твое угождение. Теперь, с этой минуты, все, чему быть и чему не быть, – от тебя зависит.
Купец побежал домой весело, потому что почитал свое дело выигранным. Он взошел в дом свой и веселою рукой затворился у себя в верхней горнице, а ключ выбросил в окно и велел отнести его вдове в доказательство, что он свой урок уже начал. Вдова же приняла ключ, но ничего больше жениху не заказала.
Купец пробыл в горнице день, провожая часы ожиданья в любовцых мечтаниях и ожидая, в чем будет дальше его испытание; но сутки прошли, а вдова ни о чем новом ему не сообщала. На другой день он опять думал о вдове, но вспомнил также несколько раз и о своем желудке, который был пуст и требовал пищи, а на третий день голод стал так напоминать ему о себе, что купец не обращался в сладких мечтах ко вдове, а гневался на нее и все думал о пище, а в ночи он не мог спать, потому что и сон его наполнялся уже не видениями обольстительной вдовы, а запахом яств. Утро же четвертого дня купец встретил в мучительных болях желудка и послал преданного ему человека ко вдове спросить: не забыла ли она о нем? Вдова отвечала, что она не забыла.