Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."
Автор книги: Николай Ямской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Командарм-ударник и комкор-плановик
Еще в ходе развернувшейся Висло-Одерской операции и одновременного уничтожения Померанской группировки противника не только высший командный состав, но и мыслящая солдатско-сержантская масса все чаще и чаще стала прикидывать: а не их ли соединения или даже часть будут брать Берлин?
Каждый при этом руководствовался тем, чем, собственно, сам и располагал. Бывалые штабные умы на корпусном и армейском уровне внимательно оценивали кадровые перемещения, происходящие в высших командных кругах, а также спускаемые оттуда директивы.
А изменения происходили симптоматичные. 21 марта 1945 г . в 3-й ударной армии сменился командующий.
Замена командующего в столь ответственный момент стала полной неожиданностью. Генерал-лейтенант Н. Симоняк был вполне на своем месте. В армии его уважали и даже, несмотря на довольно крутой характер, любили. Однако рапорт о переводе на другой фронт генерал собирался подать давно – еще тогда, когда стало известно, что армия передислоцируется на 1-й Белорусский фронт. А все потому, что с командующим фронтом Г. Жуковым, получившим в 1943 г . маршальское звание, отношения у командарма не сложились. Генерал Симоняк отдавал должное его полководческим качествам. Но категорически не принимал излишнюю, с его точки зрения, жесткость и даже жестокость маршала. На дворе все же стоял не 41-й и даже не 42-й год. Другой теперь была армия. Гнать да погонять большой нужды не было. А вот доверять и, конечно, проверять, можно было бы и больше. Словом, несколько раз схлестнувшись с Жуковым и трезво оценив ситуацию, Симоняк посчитал более полезным для общего дела самому уйти из состава 1-го Белорусского фронта. В Ставке его рапорт удовлетворили. А Жуков, получив копию приказа, только удовлетворенно хмыкнул: баба с воза – кобыле легче.
Армии, между тем, стало не легче, а сложнее. Потому что место сурового, но гибкого Симоняка занял генерал-полковник В. И. Кузнецов. Тот самый, что ни в контратакующих действиях под Москвой в 41-м, ни на только что оставленной им высокой должности заместителя командующего 2-м Прибалтийским фронтом не изменял своей славе типичного генерала-ударника, любящего и умеющего пробивать самую глухую защиту противника.
В этом плане между новым командармом и командиром наиболее крупного соединения армии – 79-го стрелкового корпуса – генерал-полковником С. Переверткиным сложился более гармоничный тандем. В армии комкор Переверткин провел большую часть своей сознательной жизни. И начал сразу с практики: шестнадцатилетним пареньком, на фронтах Гражданской войны. В 1937 г ., подведя под уже богатый армейский опыт основательную теоретическую базу, окончил Военную академию имени М. И. Фрунзе. Суровой проверкой для молодого офицера стала советско-финская война 1939—1940 гг. Осадок от нее остался весьма горький: в обстановке идущей с самого верха управленческой безалаберности и сведения оперативных действий только к одной методе – навалу, никаких особых знаний, никакого мало-мальски полководческого таланта проявлять не требовалось. Для того чтобы «уговорить» маленького, но строптивого северного соседа «отодвинуть» советско-финляндскую границу подальше от Ленинграда (она в то время проходила от города всего в 32 километрах ), огромная, но неуклюже управляемая, недостаточно – как сразу же выяснилось – обученная в своей массе Красная Армия заплатила страшную цену: 70 тыс. убитых, 170 тыс. раненых и обмороженных. Потери и позор военных могли бы быть еще большими, если бы их не перекрыл успех отечественной дипломатии, сумевшей-таки и в столь драматических условиях заключить весьма выгодный для нас мир.
Полтора месяца спустя при совершенно ином по масштабности уроне, но уже от подкатившего под самую Москву вермахта, о повторении дипломатических игр нечего было и думать. Шла Великая Отечественная война. Над страной нависла смертельная опасность. И решать ее судьбу – хоть числом, хоть умением – можно было только на поле брани.
Генерал Переверткин предпочитал умением. И именно так пытался воевать, начиная с 10 июля 1941 г ., когда вступил в свой первый бой под Витебском, а затем в изматывающих тело и душу оборонительных боях отступал на Восток к Смоленску, Вязьме, Гжатску. Потом достойно держал суровый командирский экзамен на знаменитом Бородинском поле под Можайском у самых ворот Москвы. И упорно оттачивал ратное мастерство в процессе возвратно-поступательного движения на Запад через тот же Смоленск, через Идрицу, Себеж, Латвию, Литву, Польшу и, наконец, здесь, в Померании.
Но умение умением, а прижатый к стенке начальством и обстоятельствами, любящий и умеющий красиво переиграть противника, командир корпуса Переверткин мог не постоять и за «числом».
Впрочем, изначально он все же не бросался сломя голову исполнять приказ. А обдумывал и планировал. Вот почему, уже располагая на своем уровне информацией о направлении главного удара, объявил о проведении корпусных тактических учений с преодолением большой водной преграды.
Сама преграда, естественно, не называлась. Но перед корпусом находился только один подобного типа рубеж – река Одер. А за ней – немецкий городок Кюстрин.
А вот уж оттуда шла прямая дорога на Берлин…
Приметы прямые и косвенные
Неуклонное движение 3-й ударной в этом направлении вроде бы сулило неплохие шансы для участия.
Правда, такой удачи вполне заслуживали своими действиями и многие другие. Например, воины той же 5-й ударной армии генерал-полковника Н. Э. Берзарина.
Еще во время январского 1945 г . наступления они захватили на западном – «вражеском» – берегу Одера несколько небольших плацдармов. Несмотря на отчаянные контратаки противника, эти небольшие прибрежные клочки в районе города Кюстрин были не только удержаны, но и расширены. В результате к концу марта здесь образовался сплошной, до 45 км по фронту и 10 км в глубину, плацдарм, имеющий неоценимое оперативное значение для дальнейшего продвижения на Берлин.
Потому что именно с этой довольно внушительной площадки, накопив грозную силу и запустив мощный наступательный механизм, можно было решать задачу окончательного разгрома гитлеровской Германии.
150-я дивизия к тому времени еще находилась в 5 км восточнее Одера, в районе небольшого городка Клосов. Именно здесь в ее полках и батальонах произошло то, что сразу же дало однозначный ответ на заветный вопрос.
А началось-то все вроде с весьма обычного дела: днем 8 апреля начальника штаба 756-го полка А. Казакова вместе с топографом вызвали в штаб дивизии для получения новых карт.
Казалось бы, ну что такого? За последние полгода частых наступлений подобные выдачи стали обычным делом. И в любой другой ситуации немногие обратили бы на данный факт внимание.
Но не теперь. Ведь карты-то выдаются именно той местности, по которой данная часть или соединение будут вести боевые действия! Значит, в них и содержится точный ответ, куда дальше ляжет путь дивизии, полка, батальона…
Отсюда понятно, как взбаламутило полк известие об убытии начштаба за картами.
Вот как вспоминает этот эпизод комполка Ф. М. Зинченко: «У штабной землянки собрались офицеры, внимательно присматривались и прислушивались к ним бойцы. Неустроев просто сгорал от нетерпения:
– И где этот Казаков? Может, послать кого-нибудь навстречу? Кто-то из офицеров пошутил:
– Что ты, Степан, вертишься на месте? Снял бы сапоги – и вперед! За то время, что ты туда-сюда бегаешь, уже, поди, под Берлином был бы!
Неустроев сокрушенно покачал головой:
– Не могу терпеть больше. Уж несколько ночей подряд во сне вижу, как фашиста по Берлину гоняю.
Майор Казаков вернулся веселый, улыбающийся. И всем стало ясно: идем на Берлин!» [25]25
Зинченко Ф. Герои штурмуют Рейхстаг. С. 28.
[Закрыть]
С этого момента в подготовке войск стала просматриваться определенная направленность. На 12 апреля генерал Переверткин назначил у себя сбор командиров дивизий и полков. Цель сбора – штабные занятия «Бой усиленного стрелкового полка при прорыве сильно укрепленной и глубокоэшелонированной обороны противника». Для того чтобы максимально приблизить учения к реальной обстановке, занятия проводились на ящике с песком, где топографы в уменьшенном масштабе, но скрупулезно воссоздали местность, на которой корпусу предстояло разворачивать свое наступление.
Незадолго до наступления в 150-ю дивизию с проверкой прибыл сам командарм В. Кузнецов. Комдив Шатилов, еще до войны одно время служивший под началом генерал-полковника и знавший о некоторой его склонности к разносам, на всякий случай готовился к неприятностям. Но все прошло на удивление гладко.
Небольшой занозой остался в памяти лишь один эпизод, который Шатилов в своих мемуарах описывает так: «Мы с Василием Ивановичем обходили строй дивизии. Солдаты – старые и молодые – браво выпячивали грудь, застыв в положении „смирно“. Вдруг взгляд командарма задержался на двух пулеметчиках. Они стояли рядом – молодой парнишка и пожилой, степенный боец. На гимнастерке молодого красной эмалью и тусклым отблеском благородного металла светились три ордена и две медали. У старого не было ни одного отличия.
Кузнецов остановился перед этой парой.
– Вот, товарищ ефрейтор, – обратился он к старику, – посмотрите на своего соседа. Видите, сколько у него наград? А у вас ни одной. Хоть он гораздо моложе вас, а вам у него надо учиться мужеству.
У старика кровь прилила к щекам.
– Разрешите доложить, товарищ генерал? – произнес он сдавленным голосом. – Насчет того, кому у кого учиться, это вам, конечное дело, виднее. Только Васька – мой сын, и два года мы вместе с ним в одном расчете воюем. Я первый, а он второй.
– Так почему же вас ни разу не наградили? – спросил Кузнецов.
– А это уж, товарищ генерал, кому какая планида. После боя я завсегда в медсанбат или в госпиталь. А Васька целехонек. Ему и ордена идут. Чего ж там, воюет он здорово, по-нашенски.
– Что ж, будут и у вас награды, – пообещал Василий Иванович. – Желаю вам отличиться в первом же бою, но ран не получать.
Он двинулся дальше вдоль строя. Я за ним.
– Шатилов, – сказал командарм вполголоса, – этого солдата надо наградить.
– Разрешите вашей властью?
– Нет, незачем. Наградите сами…
Вскоре старый солдат был удостоен ордена Красной Звезды…
…Но и сейчас стоят у меня перед глазами эти два бойца – сын, впитавший отцовскую науку воина, и отец, принимавший на себя все пули, предназначенные им обоим» [26]26
Шатилов В. Знамя над Рейхстагом. С. 216.
[Закрыть].
А уже два дня спустя под интенсивным обстрелом противника 150-я дивизия начала переправу через Одер, чтобы занять предназначенную ей позицию на Кюстринском плацдарме.
Смекалка для бойца – второе счастье
Была еще одна примета, о которой не ведали не только ушлые штабисты из выдвигающихся на боевые позиции частей, но и глазастые разведчики из дивизиона инструментальной разведки.
Не знали, потому что, во-первых, происходило данное «мероприятие» – понятное дело – без лишней огласки.
А во-вторых, хоть и разворачивалось близ все того же Одера, да только в нескольких десятках километрах выше по течению.
Но если бы знали, то и без всех остальных уже ими «вычисленных» примет с уверенностью бы сказали: впереди – штурм Берлинского оборонительного района.
Потому что в эти дни на «наш», восточный берег Одера подтянул по железной дороге свои суперпушки и начал их установку 322-й отдельный артдивизион особой мощности.
Тот самый, в разведке которого служил неукротимый в освоении математических и прочих любимых им наук и ставший из младших лейтенантов старшим Валентин Чернышев.
За тот период, пока дивизион двигался по территории нашей страны с востока на запад, лейтенант на своей непростой должности вполне освоился.
Более того, когда из Западной Украины дивизион перебросили под Варшаву, Чернышев уже командовал исключительно серьезным подразделением. Называлось оно взвод дистанционного управления. И включало в себя, ни много ни мало, отделения собственно разведки, топоразведки, проводной связи и радиосвязи. В итоге в руках ученого молодого человека вдруг сосредоточилось почти все, что необходимо для управления артогнем.
Бетонобитным, напомним, дорогим… Таким, что случись какая промашка – сразу станут «стружку снимать».
Однако даже в самых сложных боевых ситуациях старший лейтенант и его взвод работали надежно. Не хуже сокрушительных залпов дивизионных суперпушек, которых он со своими ребятами «делал зрячими» сначала на плацдармах в районах Магнушева, Пулавы, Сандомира. А потом, перейдя с польской земли на германскую, на Лебушском «пятачке» и на подходах к Берлину.
…Когда богатырский, особо крупного калибра дивизион укоренился на «нашем» берегу Одера и через его полноводную ширь уперся своими мощными стволами в расположенный на другой стороне франктфуртский транспортный узел, лейтенант Чернышев получил приказ: вместе с группой своих «управленцев» переправиться через реку и развернуть на Лебушевском плацдарме наблюдательный пункт.
Легко приказать «переправиться»! Но на чем? Через вольно разлившийся по весне Одер и на понтоне-то перебраться нелегкое дело. А у них под рукой не то что понтона – даже утлой лодчонки не предвиделось. К тому же надо было не только самим через реку переправиться, а еще и проводную связь к будущему НП протащить!
Ну, дело командования – поставить задачу. А озадаченного исполнителя – искать решения. И находить…
К берегу Чернышев со своей командой притопал «налегке», то есть не только без всякого решения, но даже намека на таковое. Зато уж тут наметанный глаз разведчиков быстренько засек хоть и чужое, но крайне им сейчас необходимое имущество в виде нескольких лодок. А около них – каких-то незнакомых, явно приставленных к данным плавсредствам солдат.
Остальное решили фронтовой блат и не по годам мудрая армейская предусмотрительность комвзвода Чернышева.
«Предусмотрительность» висела на лейтенантском ремне и бессовестно побулькивала чистейшим медицинским спиртом. За перспективу, хоть и весьма умеренно, но припасть к такой благодати мгновенно подобревшие «хозяева» не только подогнали разведчикам лодку, но и великодушно отрядили с ними небольшой отряд «перевозчиков».
Последний жест стоил дороже любой выпивки. Потому что и добровольные «перевозчики», и озадаченные «пассажиры» не на водную прогулку в Парк культуры и отдыха отправились. Несмотря на наш очевидный перевес, немцы цепко держали контроль над переправами. И при любой возможности старались взять на мушку все, что плыло к ним с востока.
Но обошлось! Свою пулю, как известно, не услышишь. А те, что слышали, переправляющиеся предпочитали не замечать. Да и заняты были до крайности. «Перевозчики» энергично скрипели уключинами. А разведчики тянули связь. Перед отходом от «родных берегов» по приказу своего командира ребята подобрали бесхозную бочку с какой-то трофейной смазкой. Лейтенант собственноручно пропустил через нее кабель, навязал на него в качестве грузил кирпичи и теперь, продвигаясь поперек реки, не суетясь, опускал его в воду.
Уложенный таким образом на дно Одера, а потом протянутый до самого НП кабель служил разведчикам верой и правдой. Связь, во всяком случае, работала бесперебойно. Жаль только, что в этот раз целей, достойных для их дивизиона, у противника не оказалось: пришлось ограничиться лишь отслеживанием вражеских передвижений…
Клещи для «берлинского орешка»
Впрочем, далее, за Одером, наши войска ждали серьезнейшие испытания. Большую проблему для наступающих создавал сам природный ландшафт, который противник – надо отдать ему должное – использовал с максимальной для себя пользой. Из воспоминаний Ф. М. Зинченко: «Еще во время рекогносцировки, которую проводил накануне переброски дивизии на плацдарм генерал Шатилов, все мы обратили внимание на местность, по которой предстояло наступать. Это был низменный, ровный как стол луг, тянувшийся километров на 15, с едва заметным понижением перед Кунерсдорфом – первым крупным населенным пунктом на нашем направлении, имевшим на карте отметку 4,8. К тому же весь район изрезан густой сетью водоотводных каналов» [27]27
Зинченко Ф. Герои штурмуют Рейхстаг. С. 41.
[Закрыть].
О том, что было дальше – за первой, второй и третьей линией гитлеровской обороны, полковник Зинченко, конечно, имел весьма приблизительное представление. Не его это был уровень. Точно об этом знал командующий фронтом, Генштаб, Ставка. А более всего тот, кто вообще все знал обо всем – лично товарищ Сталин. По поводу большой прочности последнего, самого мощного барьера, который стоял теперь перед Красной Армией на пути к Победе, Сталин имел возможность судить вполне объективно. И не потому, что сам себе в 1943 г . присвоил высокое звание маршала, а в 1945-м милостливо разрешил пришпандорить к сему еще и титул единственного в СССР Генералиссимуса. Полководцем – что бы там ни пела подобострастная советская историография – ни в Гражданскую, ни тем более в Великую Отечественную войну Сталин все же не стал. Иное дело, что для такой незаурядной, цепкого ума личности каждодневное общение с крепкими профессионалами ратного труда и судьбоносная необходимость вникать в суть предлагаемых ими решений просто не могли пройти бесследно. Поэтому на четвертый год войны И. Сталин без особых затруднений читал армейские карты, достаточно уверенно ориентировался в штабных расчетах по той или иной операции, вполне профессионально судил по поводу правильности поставленных задач и средств их обеспечения. Так что никаких иллюзий относительно «легкой прогулки» на Берлин у него не было. Согласно представленным наземной и воздушной разведкой данным, за Одером на протяжении нескольких десятков километров до Берлина раскинулась мощная оборонительная система. Все естественные водные препятствия – реки, озера, каналы – гитлеровцы включили в общую систему обороны. Все высоты, холмы и лесные массивы превратили в опорные узлы сопротивления, окружив их минными полями, ощетинив надолбами и проволочными заграждениями. Здания в населенных пунктах, имевшие в своем большинстве прочные каменные стены, приспособили для оборудования мощных огневых точек. На оттисках аэрофотосъемки хорошо просматривалось, как все эти сооружения выстраивались в три прикрывавших германскую столицу кольцевых обвода: внешний (в 25—40 км от города), внутренний и центральный. На этих рубежах разместились четыре армии численностью до миллиона человек, около 10 тыс. орудий и минометов, полторы тысячи танков и самоходок, свыше трех тысяч самолетов воздушного прикрытия.
Сам Берлин по существу был превращен в гигантский укрепрайон, гарнизон которого располагал всем необходимым, чтобы успешно вести затяжные уличные бои…
Уже разработанный Генштабом и утвержденный Верховным Главнокомандующим план завершающей войну Берлинской операции должен был смести эту «крепость» с лица земли. Окружение – вот что было изюминкой этого плана. Согласно указаниям Ставки, войска 1-го Украинского фронта под командованием Конева наносили удар по Берлину с юго-востока. Одновременно соединения 1-го Белорусского фронта маршала Жукова и прежде всего – два его ударных бронированных «кулака» (1-я и 2-я Гвардейские танковые армии) должны были развить успех с обходом Берлина с севера. При такой мощи, да еще с подключением соединений 2-го Белорусского фронта под командованием маршала К. Рокоссовского Красная Армия имела все шансы прорвать оборону противника по рекам Одеру и Нейсе. А затем, развивая наступление в глубину, окружить основную группировку немецких войск на берлинском направлении, расчленить ее и полностью уничтожить по частям. Точно такая же участь ждала гарнизон и самого Берлина. Для этого фронтовым соединениям Жукова предписывалось пробиться по менее укрепленным районам севернее германской столицы и охватить Берлин со стороны его западных окраин. Далее Красной Армии оставалось выполнить маневр, который осенью 1941 г . под Москвой оказался не по силам вермахту: развернув часть войск на восток, совместно с наносящими на город удар с юга частями 1-го Украинского фронта сомкнуть клещи. А затем – или принимать капитуляцию, или, в случае отказа, взяться без лишней спешки методично и основательно перемалывать оказавшийся в окружении гарнизон.
Издержки хватательного рефлекса
Вот эта-то «неспешность» Генералиссимуса больше не устраивала. В своих политических расчетах он уже давно перешагнул через задачи Великой Отечественной войны и мыслил категориями передела послевоенного мира. А если конкретнее, по существу, снова вернулся – только уже на новом уровне – к своим довоенным планам «социализации» Европы.
Для их достижения вопрос о том, кто поставит жирную точку в войне взятием столицы третьего рейха, был в данный момент ключевым. Согласно прозорливому расчету Вождя, взятие Берлина Красной Армией исторически закрепляло за Советским Союзом роль мировой державы, внесшей основной и решающий вклад в дело разгрома гитлеровского фашизма. А это, в свою очередь, существенно «утяжеляло» набор политических козырей в переговорах с союзниками весьма весомой, почти «небьющейся картой».
Ощущение, что эту «карту» союзники попытаются выхватить из-под носа, возникло у Сталина полтора месяца назад, чуть ли не сразу же после Ялтинской конференции глав стран – союзниц по антигитлеровской коалиции. И хотя он сам, президент США Ф. Рузвельт и британский премьер-министр У. Черчилль четко тогда договорились, что советская зона оккупации пройдет примерно в 100—120 км западнее Берлина, Сталин был совершенно не расположен этим договоренностям безоглядно верить. Правда, Рузвельту он более или менее доверял. Но при этом учитывал, что тот тяжело болен. И что за спиной у него к звездно-полосатому штурвалу уже тянут свои ручонки совсем иные политики – ребята хваткие, которые не только своего не упустят, но подвернется – и чужое мигом прихватят. Что же касается Черчилля, то эта фигура для «дядюшки Джо» вообще была родственно прозрачной. По мощному хватательному рефлексу и твердому следованию правилу, что в «политике нет вечных друзей, а вечны только интересы», они были близки, понятны и ненавистны друг другу как два однояйцевых близнеца-медведя, вынужденно оказавшиеся в одной берлоге.
Так что прощально помахав высоким гостям в Ялте ручкой и вернувшись к своему кремлевскому столу, Сталин уже подготовил себя к глубокому проникновению в истинные замыслы друзей-соперников. Искомое нашел довольно быстро. Причем не столько в личной с ними интенсивной переписке, сколько в обширной базе оперативных данных, которыми, письменно и устно, его ежедневно и в изобилии снабжали Генштаб, НКВД, а точнее их глубоко внедренные в стан лукавых союзников «глаза-уши». Понятно, что из этого бурного потока, полного разнообразной, а порой и противоречивой информации, цепкий сталинский глаз прежде всего выхватывал то, на что была всю жизнь настроена вся его невероятно подозрительная к внешней среде натура. А тут материала для размышлений было сколько угодно. Очень уж, например, легко, судя по сводкам Генштаба, англо-американские войска перемахнули Рейн. И слишком уж очевидно гитлеровское командование оголяло западные подходы к Берлину, перебрасывая основные силы на восток, навстречу наступающей Красной Армии. Скрытые источники в штаб-квартире союзников – да и сами Рузвельт с Черчиллем в своих личных к нему посланиях – все чаще сообщали о попытках гитлеровской верхушки вести сепаратные переговоры. Вождя от такого иезуитства просто распирало: а уж не пытаются ли союзнички своей показной открытостью усыпить его бдительность; не блефуют ли фюрер и компания, пытаясь эдаким манером расколоть антигитлеровскую коалицию? К началу апреля подозрения перешли почти в уверенность. Последнюю же точку поставило конфиденциальное сообщение из штаб-квартиры генерала Д. Эйзенхауэра: главнокомандующий экспедиционными войсками союзников в Западной Европе вдруг взялся за подсчет возможных потерь при штурме Берлина. Насчитал, что одних убитых получится до 100 тыс. Все остальное Сталин уже просто пробежал глазами. Ибо главное ему уже было ясно: «Берлин! Надо быстрее брать Берлин! Его взятие разом снимет все вопросы. И в настоящем. И на будущее… »
