Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."
Автор книги: Николай Ямской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Глава 3
Цена победы
Как за Россию заплатили Россией
Трудно подсчитать, сколько сил и слов потратила наша официальная историография, чтобы доказать, что только так, по-сталински, мы и могли победить в той войне. Поджигая фашистскую бронетехнику, а заодно и самих себя бутылками с зажигательной смесью. Бросаясь под гусеницы немецких «тигров» со связкой гранат. Вступая в воздушные и танковые тараны. Вызывая огонь на себя и закрывая собственным телом гитлеровские огневые точки. Конечно, в определенных случаях, особенно в трудные первые годы войны, когда не хватало ни боеприпасов, ни техники, ни толковых командиров, частенько только такая смертельная жертвенность бойца могла спасти ситуацию. Но в переломном 1944-м или победном 1945-м, когда у нас хватало и снарядов, и артиллерии, и опытных офицеров, зачем надо было пропагандировать самоубийство как некое стахановское движение? Ведь для подавления дзота хватит нескольких снарядов. Для защиты танков от неизбежного уничтожения достаточно командирского умения своевременно внести изменения в тактику и организацию боя. Однако для сталинских методов войны такие «тонкости» были не характерны. Массовый героизм рядового и офицерского состава не столько умело использовали, сколько нещадно эксплуатировали. А мысль, что у патриота должны быть какие-то иные возможности для подавления огневой точки, кроме как упасть на амбразуру, так и не овладела высшими армейскими умами по существу до сих пор.
В действиях же маршала Жукова девиз «любой ценой» воплощался с особой беспощадностью. Иллюстрация тому – эпизод из уже послевоенной истории. 12 августа 1945 г . по приглашению Жукова в Москву прибыл командующий союзными силами в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр. В беседе с маршалом он поинтересовался, как Красная Армия преодолевала минные поля. Георгий Константинович охотно объяснил: сначала на минное поле бросали пехоту, которая своими телами подрывала противопехотные мины, затем в образовавшиеся проходы пускали саперов, которые обезвреживали противотанковые мины и расчищали путь танкам. «Я живо вообразил себе, – вспоминал Эйзенхауэр, – что случилось бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной практики… »
А у нас – ничего, вполне привычно придерживались!
Вот потому-то полвека и писалась история Великой Отечественной войны совершенно в духе поэмы А. Твардовского «Василий Теркин»: города сдавали солдаты, брали их генералы, а Великую Победу вдохновил, организовал и преподнес Отечеству лично товарищ Сталин. Как он на самом деле к ней готовился и приближал – ни гу-гу. Так же как и о страшных потерях среди многочисленной армии вырванных из мирной жизни людей в офицерских погонах и их солдат, объединенных одним общим для всех званием – «чернорабочие войны».
А ведь именно они – в меру отпущенного каждому судьбой, часто вопреки тяжелейшим обстоятельствам и пустым, бестолковым приказам с самого верха – продолжали честно и мужественно исполнять свой солдатский долг.
И в конце концов вытащили на себе судьбу берлинского сражения. Да и всей войны…
Правда, и цену за то заплатили немалую.
Настолько немалую, что власти без малого четыре десятилетия морочили современникам голову взятыми с потолка, но весьма им удобными, более или менее пристойно выглядевшими цифрами в духе пресловутых сталинских «семи миллионов». Подлинную статистику при этом все эти годы надежно держали за семью архивными печатями как страшную гостайну.
Тайна действительно была не для слабонервных. Это стало ясно, когда в 1993 г . вышел сборник «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах». Генштаб, правда, почти тут же скорректировал их в сторону серьезного (в 1,4 раза) увеличения. И это, судя по всему, не в последний раз. Но процитируем хотя бы уже опубликованное для всеобщего пользования. И только по Берлинской операции.
Итак, общие потери 1-го Белорусского фронта с середины апреля по начало мая 1945 г . составили 179 450 человек убитыми и ранеными.
По сравнению с другими фронтами – участниками операции – суточные потери у Жукова оказались в 1,6 раза больше, чем у Конева, и в 3 раза – чем у Рокоссовского[41]41
См. таблицу реальных потерь по Берлинской операции 1-го Белорусского фронта, 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов в книге «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах», 1993 г .
[Закрыть].
И это, напомним еще раз, при общем имеющемся у маршала превосходстве над противником в силах в 3—4 раза.
В «плюсах» осталась лишь «экономия боеприпасов». Однако точности ради вычтем из этой «экономии» хотя бы потери в танках. Одна только 1-я гвардейская ТА из имеющихся (по состоянию на 16.04.45) 709 танков и самоходных установок потеряла на подступах к Берлину и в самом городе 232 бронеединицы.
То есть почти треть.
И все это ради «экономии времени», которое на самом деле было так же щедро растрачено, как техника и людские ресурсы.
Не нами, а профессионалами военного дела установлено, что уровень полководческого мастерства командующих характеризуется соотношением боевых успехов к числу потерь.
Так что приведенные здесь цифры в особом комментарии не нуждаются.
Они достаточно красноречивы сами по себе. Ибо убедительно показывают, на каком оперативном уровне заканчивали мы войну. А более всего, сколь дешева была чужая человеческая жизнь для высшего политического и военного руководства страны…
Никто не имеет большего права спрашивать за напрасно погубленные жизни, чем тот, кто сам – как никто иной – этой жизнью рисковал.
Комбата С. Неустроева вопрос о наших невероятно великих потерях волновал всю жизнь.
Уже после войны, в 1957 г . по приглашению своего бывшего комдива В. Шатилова, ставшего к тому времени заместителем командующего Приволжским военным округом, Неустроев приехал к генералу в гости.
И там, уже за непринужденной беседой без чинов, не удержался и в осторожной форме задал все еще действующему военачальнику так долго мучивший его вопрос.
Вот что (цитирую по воспоминаниям самого Степана Андреевича) ответил ему Шатилов: «Эх, Степан, Степан, разве я в этом виноват… Десятки раз вышестоящее командование требовало от меня любой ценой немедленно взять такую-то деревню, такую-то высоту и во столько-то часов доложить о выполнении приказа. „А то… пойдешь под трибунал!“ Что мне оставалось делать? Выполнять! Любой ценой! Вот причина больших потерь…» [42]42
Неустроев С. Русский солдат: на пути к Рейхстагу. С. 110.
[Закрыть]
О том, чтобы «выполнять» и «любой ценой», в трактовке Шатилова выглядело как чей-то высокопоставленный субъективизм.
Однако главного генерал все же не сказал. За этим субъективизмом стоял определенный порядок. Приказом НКО № 356 от 12 октября 1940 г . в Красной Армии был введен Дисциплинарный устав, заставлявший красноармейцев выполнять любые приказы, а в случае невыполнения обязывал командиров применять даже силу и оружие. Требуя бездумного повиновения, устав 1940 г . являлся красноречивым документом сталинского руководства. До этого у военных сохранялась возможность не выполнять преступные приказы. С его появлением объявлялось, что в РККА не может быть незаконных приказов. Однако на деле такие приказы не исключались, а создание механизма их предотвращения даже не обсуждалось. В итоге Устав сыграл злую шутку с самой военной элитой. Беспрекословно выполняя абсолютно все, даже заведомо вредные для дела кровавые приказы Сталина, многие военачальники вольно или невольно оказывались соучастниками его преступлений. Спустя годы в их ситуации, конечно, было самым удобным ссылаться на то, что таковыми были «время и обстоятельства». Но перед историей такое оправдание не работает. Да и наивно, когда генералы и маршалы ссылаются на «приказ начальника» – они все же не новобранцы. Ведь не спас же подобный тезис нацистских генералов в Нюрнберге…
Интересна в этой связи реакция Неустроева на признание генерала Шатилова. Выслушав эту невеселую комсоставовскую исповедь, бывший комбат не без горечи подумал:
«Да, он не виноват, понял я после нашего откровенного разговора. Ему приказывали, генерал выполнял, солдаты погибали… »
Эффекты и аффекты
Да и то верно! Что генералу обобщение опыта, солдату – три строчки в похоронке.
Впрочем, и комкор С. Переверткин, докладывая на конференции осенью 1946 г . о действиях своего соединения, не мог обойтись без траурной ноты: «С 22 апреля по 1 мая… корпус вел тяжелые уличные бои в Берлине. За эти 10 дней (он) 5 раз менял направления… Корпус не имел опыта боев в крупном населенном пункте, коим являлась столица фашистской Германии… Корпус потерял… в общей сложности за Берлинскую операцию без трех человек 5000» [43]43
ЦАМО РФ, ф. 233, оп. 2356, д. 805, л . 106—116.
[Закрыть].
Для комбата Неустроева – будь он на той научно-военной конференции для высшего командного состава – в этих выкладках никакого откровения не было бы.
Только видел он за ними не безликую статистику, а живые лица своих давно уже погибших товарищей.
А также простой, как мычание, факт. Дойдя до берлинских окраин, его родная 150-я Идрицкая стрелковая дивизия была обескровлена настолько, что дальше двигаться просто не могла. В том же неустроевском батальоне, как, впрочем, и других, осталось всего по две неполные стрелковые роты. Так что прежде чем вступать в уличные бои, дивизии было необходимо срочно восполнить потери.
Понимая это, командир корпуса без колебаний отдал распоряжение комдиву В. Шатилову вывести свои полки и батальоны во второй эшелон.
Еще до этого, но уже в своем 756-м полку, вынужденную реорганизацию провел Зинченко. Сильно обескровленный 3-й батальон Степана Неустроева он пополнил остатками 1-го, а заодно и присвоил его порядковый номер.
Так накануне решающего штурма германской столицы – уже в который раз за войну – из нескольких взводов своих чудом уцелевших бойцов и очередного пополнения капитан Неустроев (сам каким-то удивительным «невзначаем» оставшийся в живых и даже не раненый) снова собрал более или менее полноценное подразделение.
Ровно через неделю этот батальон сначала замелькает в идущих на самый верх донесениях, а потом прочно войдет в историю Великой Отечественной войны под номером «первый».
Впрочем, вопрос о том, кто, куда и под каким номером войдет, у нас на Руси спокон веку решала вышестоящая инстанция. Так, на четвертые сутки Берлинской операции, когда основная часть войск 1-го Белорусского фронта находилась еще только на подходе, а артиллеристы 136-й бригады дали первый залп по окраинам германской столицы, высшая инстанция в лице маршала Г. Жукова издала знаменательное распоряжение.
Итак, вот оно:
«20 апреля 1945 г . 21.50.
2-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично Вам поручаю организовать исполнение.
Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля 1945 г . любой ценой (опять «любой ценой»! – Примеч. авт.) прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе.
Жуков
Телегин» [44]44
ЦАМО РФ, ф. 233, оп. 2307, д. 193, л . 88.
[Закрыть].
Не думаю, что острое желание командования фронтом как можно быстрее порадовать Вождя и народ чем-то значимым, нуждается в каких-то особых объяснениях. И так понятно, что загнавшему себя и своих подчиненных в цейтнот Г. Жукову теперь, как воздух, для докладов на самый верх требовался исключительно эффектный, исторически значимый материал.
А что может быть убедительнее картины развевающегося красного флага над поверженной столицей фашистской Германии?
Иной вопрос, какое такое «Знамя Победы» должны были куда-то нести и где-то водружать танкисты генерал-полковника Богданова?
Время готовить стяги
Невероятная вещь! Но даже сейчас, перекопав спустя более полвека горы документов и опросив не один десяток причастных к тому людей, я так и не получил внятного ответа на этот вопрос. Единственное исключение составил, пожалуй, рассказ «главного хранителя» того Знамени Победы, которое сегодня как бесценная реликвия хранится в московском Центральном музее Вооруженных сил. Не год, не два, а добрый десяток с гаком лет, основательно углубившись в тему и собрав сотни документов, свидетельств, фотографий, изучал этот предмет старший научный сотрудник музея, ветеран войны Аркадий Николаевич Дементьев.
По его данным, первое упоминание о том, что же должно развеваться над столицей поверженного врага, датировано 6 ноября 1944 г . Именно в этот день И. Сталин, подводя на торжественном заседании Моссовета итоги боевых операций близившегося к концу года, призвал советских воинов «добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы».
В практическую плоскость вопрос был переведен только пять месяцев спустя, когда наши войска уже вели подготовку к Берлинской операции. 16-го апреля 1945 г . состоялось совещание начальников политотделов всех армий, входящих в состав 1-го Белорусского фронта. Вот тут-то с понятной для того времени неизбежностью и возник вопрос, как выполнять «указание вождя», где, на каком конкретно объекте водружать.
Для начала попросили указаний от Г. Жукова. Резонно рассудив, что вопрос политический и даже судьбоносный, тот переадресовал его в Москву, в Главное политическое управление армии и флота. Там, некоторое время посовещавшись и, возможно, получив добро из Кремля, ответили «Рейхстаг».
На этом же совещании приняли решение «в целях повышения наступательного порыва воинов» изготовить красные знамена своими силами, вручив их тем соединениям, чьи подразделения первыми прорвутся в район Рейхстага. Вопрос внешнего вида оставили на усмотрение военных советов армий.
В ходе завершающей фазы операции – штурма самого Берлина, чем дальше, тем с большей очевидностью стало вырисовываться, что наиболее предпочтительные шансы подойти к Рейхстагу первыми у 3-й ударной армии. Вообще-то, по первоначальному замыслу здание германского парламента, выйдя на него с востока, должна была брать 5-я ударная армия генералполковника Н. Берзарина. И взяла бы. Потому что, кроме всего прочего, доказала свою исключительную боеспособность в Висло-Одерской операции. Достаточно напомнить, что именно эта армия отбила и удержала исключительно важный для развертывания будущей Берлинской операции Кюстринский плацдарм. И, конечно, потому, что имела своим командующим несомненно выдающегося военачальника, про которого даже скупой на похвалу Г. Жуков напишет в боевой характеристике: «Лично решительный, энергичный и культурный генерал». Эпитет «культурный» в устах сверхжесткого, не страшащегося никаких жертв маршала дорогого стоил. Ибо отмечал у Берзарина полководческий талант особого, увы, не частого в нашей армии свойства: умение и задачу выполнить, и войско при этом не побить.
Однако при всех этих очевидных плюсах на долю Берзарина и его армии в Берлинской операции выпала исключительно тяжелая задача – воплощать в жизнь особо любезное сердцу Г. Жукова наступление в лоб, по наиболее укрепленным районам вражеской обороны. При восхождении на эту рукотворную «Голгофу» надежная, как трехлинейка, 5-я ударная положила массу сил и времени. А тем временем наступающая гораздо севернее 3-я ударная армия, предметно демонстрируя преимущества первоначального плана Ставки, удачно прорвала оборону, обошла город и отсюда, уже с северо-западного направления, была брошена Г. Жуковым пробиваться к центру…
Не скажу про весь командный состав 3-й ударной – большинству в этой жаркой схватке было, конечно же, не до мыслей о высоких правительственных наградах. Но кое-кто из высшего командования и особенно политорганов в этой однозначно сложившейся ситуации уже мысленно начал сверлить в гимнастерках дырки за причастность к водружению Знамени Победы. А какое из них станет таковым, решала судьба, а точнее самонадеянно вмешавшееся в ее дела высокое начальство. Логика его, по информации А. Н. Дементьева, якобы была такая: какая дивизия первой пробьется к Рейхстагу и в результате штурма водрузит над ним один из флагов Военного совета, тот и станет Знаменем Победы.
Уже после войны все эти детали были подтверждены начальником политотдела 3-й ударной армии полковником Ф. Лисицыным. По его свидетельству, именно он, вернувшись с фронтового совещания начальников политотделов армий (согласно принятому тогда сокращению – «поармов»), на докладе Кузнецову и другим членам Военного совета армии предложил изготовить не одно, а девять знамен. Совет поддержал предложение Лисицына, уже одним этим определив ту самую «логику» превращения одного из флагов в Знамя Победы, о которой упомянул А. Дементьев. На этом же совещании было решено, как знамена должны выглядеть. Организовать их изготовление поручили все тому же Ф. Лисицыну.
«Получив такое указание, – пишет в своих воспоминаниях бывший поарм 3-й ударной армии, – я вызвал к себе начальника армейского Дома Красной Армии Г. Н. Голикова, ознакомил его с решением Военного совета. Уточнили детали: шить знамена работники Дома Красной Армии будут из обычной красной материи, по размеру и форме Государственного флага СССР. В левом верхнем углу, у древка, должна быть эмблема серпа и молота со звездой.
И закипела работа. Женщины кроили и шили полотнища, художник В. Бунтов рисовал эмблемы, киномеханик Саша Габов изготавливал древки и крепил к ним знамена. Древки венчали металлические наконечники.
Наконец работа была закончена. Г. Н. Голиков привез все девять знамен в политотдел. И в ночь на 22 апреля мы от имени Военного совета армии распределили их между соединениями. Знамя под номером 5, которому впоследствии суждено было стать Знаменем Победы, командир 150-й стрелковой дивизии генерал-майор В. М. Шатилов принял в пригороде Берлина – Карове» [45]45
Лисицын Ф. В те грозные годы. С. 292.
[Закрыть].
Полотнище номер пять
Самому Шатилову тот день врезался в память наступлением момента, когда вдруг отчетливо почувствовалось, что война подошла к концу. И что вот-вот наступит вчера еще совершенно немыслимая, казалось бы, уже давно позабытая жизнь без стрельбы, без разнообразных лишений, без неуверенности в том, что новый день встретишь живым. Причиной этого настроения была не только близость к последней, самой главной в его военной жизни цели. Но и сама природа. Он вдруг заметил, что листья на деревьях уже вовсю распустились. И столичный пригород Каров просто утонул в зелени садов.
Ранним утром, когда боевые действия несколько поослабли, о близкой мирной жизни можно было и немного помечтать. На самом же деле – это было лишь затишье перед бурей: настоящие бои за Берлин только разворачивались. Со своего дивизионного НП Шатилов еще мог охватить действия соединений 3-й и соседней 5-й ударных армий, наступавших через северо-восточные пригороды германской столицы. Но что происходило в целом, конечно же, не видел и не знал. Нужная для такого дела «вышка» имелась в штабе армии и, конечно, фронта. А оттуда, между прочим, уже было видно, как с совершенно противоположного направления – в южных пригородах Берлина – вели бой войска 1-го Украинского фронта. Жизнь в самом городе, казалось накрепко скованном ужасом неизбежного и скорого возмездия, замерла. Прекратило работу большинство предприятий – не было топлива и электричества. Население оказалось перед реальной угрозой голода – продовольственные склады, расположенные на окраинах и в пригородах, оказались в зоне боевых действий.
К позднему вечеру, когда полки 150-й дивизии почти полностью овладели Каровом, в занятом под штаб коттедже появился начальник дивизионного политотдела Артюхов. Он только что вернулся с совещания политработников среднего и высшего звена, на которое их созывал член Военного совета армии. «Войдя в коттедж, – вспоминал В. Шатилов, – он с порога объявил:
– Вот, товарищ генерал, Знамя нам вручили, – и показал скрученный в трубку и обернутый бумагой сверток, из которого торчало длинное древко.
– Что за Знамя?
– Военный совет учредил… (Далее уже изложенная история про девять знамен и то главное, которое взовьется над Рейхстагом. – Примеч. авт.)
– Почему именно над Рейхстагом?..
Словно бы угадав ход моих мыслей, Михаил Васильевич добавил:
– Как-никак, а Рейхстаг – символ германской государственности. Даже при фашизме.
– Ну что ж, Рейхстаг так Рейхстаг, – согласился я. – Ну-ка покажи знамя…
Артюхов снял бумагу и развернул алое полотнище. Оно было шириной около метра и длиной около двух… Внизу у древка стояла пометка: № 5…
– Номер у нашего Знамени пятый, – сказал Артюхов. – Но это не значит, что нам заказано быть первыми. Так, Василий Никифорович?
– Конечно, так. Кому что брать – не мы решать будем, а командование. Ну а за право быть первыми посоревнуемся. Людям-то о Знамени когда думаешь объявить?
– Да уж приказал, чтоб замполитов полков вызвали. Вот-вот должны подойти. В подразделениях митинги надо провести. Белову дал указание материал в газету подготовить…
– Что ж, все правильно. Действуй, комиссар…» [46]46
Шатилов В. Знамя над Рейхстагом. С. 255.
[Закрыть]
Далее Шатилов вспоминает, что наутро, когда он задремал после второй бессонной ночи, его разбудил офицер из штаба корпуса. Он привез план и карту Берлина с окрестностями. На одной из них рукой командира корпуса Переверткина было обозначено направление, в котором должно было развиваться наступление дивизии. По ней получалось, что их 150-я пересекала пригородные районы столицы в юго-западном направлении, не захватывая ее центральных районов.
«Выходило, – пишет Шатилов, – что не суждено нам ударить по самому что ни на есть черному логову, откуда 12 лет шло управление всей фашистской империей. Выходило, что и полученное нами Знамя вроде бы и ни к чему» [47]47
Там же. С. 255.
[Закрыть].
Это «вроде бы и ни к чему», похоже, на время вытеснило из сознания комдива и мысли о предстоящем Рейхстаге, и, соответственно, о необходимости что-либо над ним водружать. Тем более, что и помимо этого дивизии предстояло, по крайней мере в ближайшие дни, решать непростые боевые задачи в условиях тяжелейших уличных сражений.
По-настоящему вспомнил о нем комдив только 25 апреля, после совещания у Переверткина, когда командир корпуса накануне форсирования канала Фербиндунгс приказал Шатилову:
«Форсируйте канал – будете наступать через Моабит на юг, к Шпрее. А там, не исключено, на восток повернем, к центру города. Понятно?
Куда уж понятнее! Теперь перед нами открывалась хоть какая-то надежда принять участие в штурме сердца Берлина, где расположены посольства, правительственные учреждения, имперская канцелярия, Рейхстаг…» [48]48
Там же. С. 263.
[Закрыть].
Некоторое время спустя, уже на своем дивизионном КП, Шатилов вызвал начальника политотдела и сказал:
«Товарищ Артюхов, отправь Знамя, предназначенное для водружения на Рейхстаг, в полк к Зинченко. Думаю, это повысит дух.
Начальник отдела понимающе кивнул головой…» [49]49
Там же. С. 264.
[Закрыть] В штабном «хозяйстве» полковника Зинченко зачехленное знамя № 5 благополучно пробудет невостребованным и даже подзабытым почти до самой капитуляции гарнизона Рейхстага. Только тогда настанет момент, когда о нем вспомнят и доставят на крышу Рейхстага, откуда оно прямиком сначала попадет в политдонесения, а затем и в историю…
Все остальные восемь, соответственно, будут забыты и бесследно канут в Лету. Вместе с виртуальным «Знаменем Победы», которое, еще находясь на берлинских окраинах (в соответствии с приказом Г. Жукова), танкисты Богданова должны были срочно водрузить неизвестно где…
