Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."
Автор книги: Николай Ямской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Сталинская наука побеждать
С ускорением Сталин не задержался. Тем более что и «ускоритель» уже имелся. На эту роль страстно напрашивался Г. Жуков. О горячем желании последнего ударить главными силами напрямик и, проломившись через Зееловские высоты, на плечах противника ворваться в Берлин, Сталин уже был в курсе. Не был для него секретом и истинный мотив нетерпеливости амбициозного маршала. Очень уж того не устраивало «окружить» и «совместно с 1-м Украинским».
Ведь «окружить» – еще не «взять». А брать вместе с маршалом Коневым – значит, и славу с ним делить…
Потери при жуковском варианте, конечно же, вырастали в разы. Но когда данное обстоятельство останавливало Жукова? И почему оно должно останавливать его, Сталина? Тем более сейчас, когда до Великой Победы осталось каких-то несколько десятков километров? Да и такими уж и большими будут эти потери, если у того же Жукова общее превосходство над противником в 3—4 раза при норме 1,5?
Главное – не тянуть. Самое краткое расстояние между двумя точками, как известно, прямая. По этой прямой войска Жукова быстрее пробьются к Берлину. А «соцсоревнование» с Коневым – это даже хорошо. Резвее будут шевелиться оба…
Поздней ночью 29 марта 1945 г ., зная, что командующий 1-м Белорусским фронтом еще утром по вызову Ставки прибыл со своим планом в Москву, Сталин вызвал его и начальника Генерального штаба А. Антонова к себе в кремлевский кабинет. Получив от последнего подтверждение, что войска Рокоссовского все еще заняты добиванием противника в районе Данцинг – Гдыня, Сталин объявил о своем решении начать берлинскую операцию, не дожидаясь подхода соединений 2-го Белорусского фронта. И с корректировкой плана Ставки в соответствии с предложениями Г. Жукова. Уже на следующий день А. И. Антонов познакомил Жукова с проектом стратегического плана Берлинской операции, куда полностью был включен план наступления 1-го Белорусского фронта.
Так была окончательно решена судьба последней грандиозной битвы Великой Отечественной войны.
Две недели спустя, 12 апреля, получив скорбную весть из Вашингтона о кончине Президента США Франклина Делано Рузвельта, И. Сталин, конечно же, огорчился. Но лично собой остался удовлетворен: это событие он уже сумел предусмотреть.
«Мы за ценой не постоим…»
Однако далее это теплое чувство самоудовлетворения резко пошло на спад. Потому что начавшаяся через четверо суток и спланированная на девять дней операция (первоначальный срок исполнения Верховный указал – 25 апреля) растянулась более чем на две недели. И завершилась безоговорочной капитуляцией фашистской Германии только 8 мая.
Так что никакого выигрыша по времени не получилось.
Да и самое главное: спешить-то, оказывается, было совсем ни к чему. Понять это Генералиссимусу было совсем несложно. Всех и делов-то: глянуть на тот злосчастный доклад о «берлинских» подсчетах Эйзенхауэра ясными, не замутненными подозрением глазами. И не отмахиваться, как от «дезы», от последующих донесений внешней разведки. А ведь та сообщала, что, сделав подсчет возможных потерь «при взятии Берлина» и заручившись поддержкой Объединенного Комитета начальников штабов союзников, Эйзенхауэр предложил политикам самим объяснить гражданам США и Великобритании, во что обойдется армиям этих стран столица третьего рейха. После чего пункт «штурм Берлина» из планов союзников был просто изъят. Более того, сразу же после кончины Президента США и за четыре дня до начала Берлинской операции Сталин сам отослал телеграмму генералу Дуайту Эйзенхауэру, в которой просил остановить наступление союзников с тем, чтобы советские войска первыми вошли в Берлин «в соответствии с соглашением с Рузвельтом и ввиду массы пролитой нашим народом крови… » Эйзенхауэр ответил положительно.
Казалось бы, самое простое – не спешить. И вернуться к менее кровопролитному первоначальному плану Генштаба.
Но как раз это, казалось бы, самое простое для Сталина и было самым сложным. В его сознании совершенно не укладывалось, что человеческий фактор для союзников являлся столь существенным. Ведь в нашем первом в мире рабоче-крестьянском государстве и втрое большие жертвы не считались чрезмерными. Причем, объективности ради, важно подчеркнуть: так считали отнюдь не один Сталин или верные его полководческой школе военачальники. Ну, скажи тогда, почти на самом исходе долгой войны нашим бойцам – всем этим рядовым, сержантам, старшинам, офицерам, что есть иные пути, другие решения. И что 100 тыс. жизней даже за поверженный Берлин – слишком высокая цена. Уверен: девять из десяти потемнели бы лицом, но приняли бы как должное.
И не только потому, что вместе со своим Главнокомандующим не могли выкинуть из своей цепкой солдатской памяти, как не очень-то поспешали союзники с открытием второго фронта, как легко теперь расступались перед ними немцы.
И даже не потому, что давно уже не ведали в своей жизни иного отношения и иного порядка, кроме приказного: «Умри, но исполни!»
А потому что воевали не за ордена, а за Победу. За ту, за которую и без приказов сверху своей жизни не жалели…
Так что весной победного 45-го Сталин без всяких неприятных для своего иконописного образа последствий мог легко позволить себе то же смещение в сознании, что посетило его в трагическом 41-м. Тогда он до последней минуты верил в то, что разгадал Гитлера и может его перехитрить. Чем обрек наш народ на изнурительно долгую, невиданно кровавую в человеческой истории войну.
Теперь, в победном 1945-м, он снова считал, что «прозорливо разгадал». Но на этот раз союзников. И решив их обскакать, буквально за считанные недели до неизбежного краха гитлеровской Германии взял да и бросил цвет победоносной Красной Армии в бой по самому жуткому, самому жертвенному маршруту…
Солдатские метры и маршальские километры
Старт Берлинской операции был дан в три часа ночи (в пять по Москве) 16 апреля 1945 года.
Потом на многие годы вперед – в газетных публикациях, книгах, на киноэкране вся операция и особенно ее действительно мощная огневая увертюра преподносились исключительно в превосходных, даже былинных тонах. Сначала 143 скрытно развернутых прожекторных установки внезапно высветили передний край немцев. И почти тут же залпы 9000 орудий, минометов, более 1500 установок реактивных снарядов М-13 и М-31, от которых по всему Кюстринскому плацдарму заходила земля под ногами. Через 25 минут атака – танковые колонны (на один километр фронта приходилось в среднем 30 танков и самоходных артиллерийских установок), могучее многотысячное «ура» наступающей матушки пехоты…
Все это, конечно, было. Да только не совсем так, как десятилетиями преподносили нам школьные учебники и военно-патриотическая беллетристика. Полную же правду на долгие годы прибили штампом «совершенно секретно» и упрятали в архив. Лишив тем самым ценнейшего, оплаченного потом и кровью полководческого знания сразу несколько следующих командирских поколений. Что уж говорить про широкую публику!
А надолго засекреченная историческая правда между тем лежала очень близко – всего в паре сотен суток после Победы. В феврале и апреле 1946 г . под Берлином состоялись две военно-научные конференции, в работе которых принял участие почти весь высший командный состав фронтов, задействованных в Берлинской наступательной операции. Здесь, в своем узком профессиональном кругу и, как говорится, «по горячим следам», состоялся откровенный и обстоятельный разговор, многое расставивший по своим местам.
Ну сколько, например, было писано-переписано о новаторском и в высшей степени эффективном использовании мощного, в 14 миллионов свечей, «светового занавеса». И позиции-то врага они «замечательно высветили». И противника «совершенно ослепили». А уж про его почти «полную деморализацию» и поминать нечего: попробуйте найти публикацию о начале Берлинской операции, в которой бы первый абзац не завершался обязательным «враг был ошеломлен!».
А вот что по этому поводу сказал на конференции 1946 г . командующий 8-й Гвардейской армией генерал-полковник В. И. Чуйков: «…Мы отлично знали, что после 25-минутного артиллерийского налета такой мощности, как было на плацдарме, ничего нельзя было увидеть… потому что все поле закрывается стеной пыли, гари и всем, чем хотите. … Я считаю необходимым сказать то, что было, что прожекторные роты (понесли) потери, сожгли много свечей, но реальной помощи войска от этого не получили» [28]28
Центральный архив Министерства обороны РФ (ЦАМО РФ), ф. 239, оп. 2356, д. 805, л . 30-45.
[Закрыть]. Многие командиры, обнаружив, что освещенные сзади силуэты их наступающих солдат были хорошей мишенью, обращались к командованию с просьбой выключить «иллюминацию». Однако все эти просьбы были отклонены Жуковым.
Теперь о катастрофических для немецкой обороны артподготовках и бомбовых ударах. Плотность советской артиллерии была колоссальной: на участках прорыва – до 300 стволов на 1 км . И все это при полном превосходстве советских ВВС. В последних боях Люфтваффе уже ничего не могли им противопоставить. Тем удивительнее, что беспрецедентно мощный авиа– и артналет в увертюре операции вражескую оборону все же «недодавил». И главной причиной того были навал и спешка. Ведь в распоряжении Жукова находились 11 армий и многочисленные резервы 1-го Белорусского фронта. При этом участки прорыва общевойсковой армии составляли лишь 4—7 км, корпуса 2—3, дивизии 1—2, которые к тому же при вводе вторых эшелонов еще более сужались. Всей этой невероятной силище противостояла хоть и крепко зарывшаяся в землю, но всего одна 9-я армия генерала Т. Буссе. При той сокрушительной ударной мощи, которой располагал маршал Жуков, оборона противника была обречена. Ее блокирование и уничтожение были лишь вопросом времени. Но Жуков очень спешил. И потому предпочитал форсировать события. В своем стремлении как можно быстрее смять, подавить противника он начал с того, что на самом первом этапе наступления счел возможным сократить продолжительность артподготовки в среднем с 30 до 20—25 минут.
Ну какой, казалось, пустяк: подумаешь, пять или там десять минут!
Но именно эта и другие подобные «малости», как частное отражение принципиальной маршальской подмены принципа «больше огня – меньше потери» лозунгом «любой ценой», сыграли в дальнейшем однозначно негативную роль.
Конечно, потом, уже по завершении операции, начальник тыла 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Н. А. Антипенко мог с гордостью докладывать, что в условиях «ударного наступления по-жуковски» фронт сэкономил (?!) к концу военных действий много артиллерийских снарядов.
Но только нашим наступающим войскам, и особенно их главной атакующей силе – крупным танковым соединениям, вся эта «социалистическая экономия», с одной стороны, и вся эта вызванная «избыточной мощью» суетня, с другой, вышли боком. Как, впрочем, и артиллеристам. В течение целой недели, предшествующей началу операции, старшие сержанты Гизи Загитов, Александр Лисименко и другие ребята из взвода оптической разведки проделали прямо-таки титаническую работу. «Перепахав» по переднему краю около 12 километров , они выявили и определили координаты огромного количества целей. По существу, ребята вскрыли для огневого поражения почти все главные узлы вражеской обороны на данном участке.
Не отстали от них и однополчане из звукобатарей: Алексей Бобров, Михаил Минин и их сослуживцы за семь дней перед наступлением засекли 132 цели.
Практически к началу широкомасштабной артподготовки 16 апреля осталось сделать только одно – засечь репера. То есть определить координаты разрывов от нескольких наших снарядов, которые заранее и специально с отклонением 500—600 метров в сторону от намеченной вражеской цели выпускал один из орудийных расчетов. Противника такие попадания не беспокоили и не настораживали. Зато наши «пушкари» получали важную поправку. Зная реальные координаты цели и быстро введя эту поправку (репер) в свои расчеты, они по команде «огонь!» довольно неожиданно для противника и очень точно накрывали намеченный объект.
Однако в ночь с 15 на 16 апреля, когда танки 2-й Гвардейской армии генерал-полковника С. Богданова стали выходить на исходный рубеж, а артиллеристам осталось только пристрелять репера, произошло то, чего не случалось за всю историю войны. При выдвижении на исходную тяжелые бронированные машины пошли… прямо по проводам, которые соединяли Центральный пункт обработки (ЦПО) с расположенными по фронту от пяти до шести километров звуковыми постами. Находившийся в это время на ЦПО вычислитель – младший сержант М. Минин – после войны вспоминал, что уже приготовился к приему необходимой для расчета информации, когда связь вдруг оборвалась. Это был ужасный момент. Ведь произошедшее фактически сводило на нет двухнедельную работу всего разведдивизиона. Бригадные батареи всего за два часа до начала главной артподготовки вдруг «окривели на один глаз».
А тут еще немцы, видимо почуяв неладное, открыли беглый огонь. На устранение повреждений бросились все: воины вычислительного взвода, звукометристы с постов, даже шоферы. Как только ни бились они над обрывами, что только ни предпринимали, чтобы вновь и вновь соединить провода, которые раз за разом оказывались под траками очередного танка. Когда бронетехника остановилась на исходной и линии связи вроде бы удалось восстановить, обнаружилась новая беда: при подключении линий к звукоприемникам методом холодной пайки да еще в условиях ограниченной видимости и под обстрелом провода перепутали.
В какой-то мере ситуацию спасли находчивость и мастерство младшего сержанта Минина. Получая на один провод сигналы сразу с двух-трех звукопостов, он с помощью разведсхемы ухитрился – и как показало дальнейшее, довольно точно – сделать то, что на профессиональном языке называется «раздешифровать ленту». А проще говоря, восстановить, какой сигнал откуда идет.
Остальное довершили товарищи. Ценой невероятных усилий они наладили более или менее надежную связь звукоприемников с центральным пунктом, откуда вычислители буквально перед самой артподготовкой все-таки сумели передать «пушкарям» всю необходимую информацию[29]29
Минин М. Трудные дороги к Победе. ГУП Великолукская городская типография, 2001. С. 175-176.
[Закрыть]. В результате уже в первый день Берлинской операции 136-я артбригада и другие приданные 3-й ударной армии дивизионы на своем участке сумели подавить и уничтожить почти два десятка немецких батарей. Чем, естественно, значительно помогли наступающим стрелковым полкам и дивизиям.
Навал против переката
Могли бы побольше помочь и танкистам. Да только уже не в складывающихся условиях. На болотистой, изрезанной каналами пойме Одера дорог для танков было мало. А их на махоньком участке всего в 10 км «скучилось» до 1000 единиц. В этой толкотне история с обрывом связи в 136-й артбригаде повторилась и на других участках. Так еще до ввода танковых армий Чуйков начал выдвигать свою артиллерию.
«Возникла неописуемая неразбериха. Различные рода войск мешали и даже парализовали друг друга. Танкисты буквально продирались по дорогам, уже занятым Чуйковым. Генерал умолял Жукова внести коррективы. Но тот обычно своих приказов не отменял…
Зато противник, так и не «додавленный» мощной артиллерийско-авиационной увертюрой, действовал эффективно, с умом. В первые часы наступления – как, впрочем, и в последующие дни – после мощных артналетов и последующих атак немцы довольно быстро приходили в себя. По определению все того же В. Чуйкова, противник «отводил свои разбитые войска перекатами, подставляя нам свежие резервы на новых позициях»»[30]30
ЦАМО РФ, ф. 233, оп. 2356, д. 805, л . 30-45.
[Закрыть].
Любопытно все же обнаруживать почти полное сходство впечатлений и оценок одного и того же события у совершенно разноуровневых его участников – крупного военачальника и младшего командира, непосредственного участника сражения.
В ночь на 16 апреля 1945 г . старший лейтенант В. Чернышев получил приказ выдвинуться со своими разведчиками к небольшой деревеньке, приткнувшейся к краю болотистой приречной низины на левом берегу Одера. Здесь он стал свидетелем эпического начала операции и первых часов ее развития. «Когда артподготовка завершилась, – вспоминает Чернышев, – я, получив новое задание, отправился с группой вперед, вместе с наступающей пехотой.
Однако очень скоро ее сравнительно беспрепятственный двухкилометровый бросок внезапно застопорился у самого подножия Зееловских высот. А все потому, что заблаговременно выведенные из-под убийственного артвала на второй рубеж немецкие части встретили наши наступающие шеренги исключительно плотным огнем. Укрыться от этого летящего сверху «свинцового дождя» практически было негде: ноги уходили в вязкую болотистую жижу, а при окапывании любое углубление моментально заполнялось водой…
Выскочившие впереди нашей пехоты танковые батальоны непосредственной поддержки мало чем могли ей помочь. Часть была сожжена, другие завязли в болотах и каналах одерской поймы. А ведь впереди бронетехнику ждали новые, не менее серьезные испытания – танконепроходимые, по существу, склоны высотой 40—50 метров и крутизной в 20—30 градусов. Единственно возможные обходные пути по проходам вдоль шоссе и железнодорожных путей немцы предусмотрительно заминировали, позаботившись при этом, чтобы все это пространство хорошо простреливалось.
Так что пробиваться пехоте пришлось долго, трудно, ценой невероятного напряжения сил и очень больших потерь.
До сих пор не могу забыть, как по ходу движения натолкнулись на младшего лейтенанта. Одежда порвана, сам весь в крови. Ребята его перевязать пытаются. А он вырывается и только одну фразу повторяет: «Все! От всей моей роты один я остался!»
Объективности ради, приведу еще одно свидетельство. Принадлежит оно Валерию Петровичу Блюмфельду – тогда семнадцатилетнему младшему лейтенанту, командиру огневого взвода 229-го Гвардейского легкоартиллерийского полка. Часть эта в составе 3-й Гвардейской танковой армии под командованием генерал-майора П. Рыбалко действовала много южнее, в составе 1-го Украинского фронта.
Но что характерно: и здесь, оказывается, противник весьма эффективно применил против нас тактику «подвижной обороны».
Итак, рассказ бывшего гвардии младшего лейтенанта: «Я, конечно, видел только то, что было непосредственно перед моими глазами, перед моей пушкой. Так вот: и я, и мои товарищи в первые же часы сражения столкнулись с тем, что немцам удалось вывести из-под удара большое количество войск. Получилось, что мы, в общем-то, молотили по пустым укреплениям. И хотя большинство из этих сооружений мы смели, но живой силы в дальнейшем у противника оказалось достаточно, чтобы оказать серьезнейшее сопротивление нашей пехоте и танкам.
Правда, потом дело пошло веселее. Мы обходили сильно укрепленные пункты и с ходу врывались в маленькие городки, где, порой даже не отцепляя орудий, одним автоматно-пулеметным огнем разгоняли какие-то комендантские команды. И продолжали двигаться вперед… »
Толковые герои порой идут в обход
Итак, командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев тоже столкнулся с немецким «перекатом». Но быстро приспособившись, дальше двинулся не в лоб, а охватами, обходя передовыми отрядами укрепленные участки и оставляя эти очаги сопротивления для основательной, «капитальной» обработки войскам второго и третьего эшелонов.
Ну а как же на 1-м Белорусском?
Располагавший несравненно большими силами, но загнавший при этом себя в постоянный цейтнот Г. Жуков эту контригру немцев предпочел проигнорировать. А все потому, что им же намеченный график стал срываться буквально с первых шагов. Во второй половине первого дня наступления наша изрядно поредевшая пехота довольно прочно застряла в низине перед Зееловскими высотами. И тогда, рассчитывая переломить ситуацию, Жуков пошел «ва-банк». Он отказался от первоначальной идеи ввести бронетехнику в чистый прорыв. И силы, предназначенные для развития оперативного успеха, решил применить для прорыва тактической обороны. Вот что по этому поводу на послевоенном «разборе полетов» сообщил командующий 1-й Гвардейской танковой армией генерал-полковник М. Катуков: «Когда мы вышли к Зееловским высотам, развернулись и устремились вперед, все наши попытки успеха не имели. Все, кто высунулся вперед, моментально горел, потому что на высотах стоял целый артиллерийский корпус противника, а оборона немцев на Зееловских высотах сломлена не была…» [31]31
Там же. Л. 62—70.
[Закрыть]
Дальнейшие детали – как его подбитые танки сначала перегородили проезжую часть единственной среди пойменных болот и насквозь простреливаемой противником дороги на Зеелов, а потом закупорили и кюветы; как маневрировали командиры уцелевших машин на крутых зееловских склонах, стараясь вскарабкаться на них уступом и тем самым неминуемо подставляясь уязвимой бортовой броней, – обо всем этом командарм распространяться не стал. А лишь подвел печальный для своего соединения итог первого дня наступления: «…Ведь у меня погибли 8 тыс. танкистов, 4 командира бригад, 22 комбата, несколько командиров полков, две сотни танков…» [32]32
Там же.
[Закрыть]
Не многовато ли после нанесения по врагу «удара невиданной силы»?
И все же вторую полосу немецкой обороны после мощнейшей артиллерийской и авиационной подготовки удалось прорвать. Но только лишь к исходу следующего дня, то есть 17 апреля. При взятии Зеелова особенно отличился один из корпусов танковой армии Катукова. Отличился как раз нестандартными, маневренными действиями. Углядев возможность прорваться по линии железной дороги, рассекавшей Зееловские высоты километрах в пяти севернее города, командир корпуса генерал Бабаджанян основными силами отвлек внимание противника, а отдельную бригаду прямо по железнодорожной насыпи бросил в прорыв, с заходом в тылы вражеских боевых порядков…
В этот же день «именинником» стало и другое соединение армии Катукова – приданный ему танковый корпус под командованием генерала И. Ющука. Впрочем, основную работу для последнего сделали гвардейцы 2-й танковой армии С. Богданова, которые вместе с 3-й ударной армией, с входящей в ее состав 150-й дивизией, наступали гораздо севернее. Чтобы хоть как-то сдержать мощно напиравших «богдановцев», немцы срочно перебросили им навстречу с соседнего участка дивизию.
В результате на какое-то время в сплошной обороне противника образовалась щель. Вот в эту-то щель и успел вклиниться корпус Ющука…
