Текст книги "Первое открытие [К океану] (др. изд.)"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Есть.

– Какие?

– Нерчинский договор, – спокойно ответил Невельской с таким видом, словно это само собой разумелось.

Муравьев удивился. Как и все, он до сих пор считал, что Нерчинский договор – главная помеха делу и как раз доказывает обратное тому, что говорит моряк.

Невельской в течение многих лет разыскивал и изучал все, что было написано об Амуре русскими и иностранными исследователями, знал он и те сведения по этим вопросам, которые проникали в европейскую литературу из китайских и из японских источников, хотя обычно в Европе их считали анекдотическими и не заслуживающими внимания. Он интересовался международным правом.

Этот интерес особенно усилился у него во время путешествий с великим князем по Европе, когда он бывал в столицах иностранных государств и во дворцах, присутствовал при встречах великого князя с королями, принцами…

Он сказал, что самые нужные сведения о Приамурье, об Амуре он получил в Петербурге от своих учителей, старых моряков, а также от одного из приятелей, который служит в министерстве иностранных дел хранителем документов, интересуется Востоком, изучает восточные языки и, разделяя взгляды Невельского, охотно помогает и показывает неизвестные ученым бумаги, которых в министерстве множество.

Нерчинский договор утверждает, что земли между рекой Удой и пограничными горами остаются неразграниченными. Вот вам повод для возвращения в первую очередь низовьев реки, как раз той земли, которая лежит у моря и может стать объектом происков иностранцев… Согласно договору граница проложена по хребту, а направления хребта ни русские, ни маньчжурские послы не знали.

Пот выступил на лице моряка. Он наизусть пересказал все статьи Нерчинского договора и разобрал их.

Муравьев был удивлен такой ученостью. Невельской не подходил под обычное понятие офицера, да еще гвардейского экипажа. Муравьев почувствовал, что в этом светском на вид гвардейце таятся силы, энергия и выносливость.

– Могут ли быть верны карты, когда в договоре ясно сказано, что часть земель не разграничена? А на современных картах никаких неразграниченных земель нет и проложена прямая граница от гор к морю. Кто ее проложил? Когда? Никаких комиссий по разграничению не бывало, как не бывало вообще заключено никогда и никаких соглашений по этому вопросу, кроме Нерчинского договора. Кто же провел там границу? Откуда же она явилась теперь? Впервые граница появилась на английских и французских картах, а мы перепечатали их, не сознавая, что делаем.

– Есть эти карты у вас?

– Да…

– Представьте их мне…

Невельской давно все приготовил. Со всех документов были сняты копии. Он ответил, что архивариус министерства иностранных дел явится сам и представит бумаги его превосходительству.

– Только исследовав устье Амура и установив независимость обитающих на нем племен, – как утверждает академик Миддендорф, – мы можем опровергнуть ложное мнение…

– А вы уверены во всем этом? – испытующе глядя на офицера, спросил Муравьев.

– Совершенно уверен, ваше превосходительство!

– А как китайские карты, про которые сообщает Иакинф?

– Иакинф? – переспросил капитан, поднимая брови, и сощурился, как бы намереваясь сказать что-то резкое. – Его карты не могут быть приняты в расчет, – вымолвил он спокойно. – Иакинф увлечен всем китайским и верит всем басням, их официальной географии. Точных научных сведений эти карты не содержат. В них включены все ошибки европейских карт и все фантазии китайских мандаринов, будто бы на устье Амура крепость и десять тысяч войска.

– Черт знает какая путаница! – воскликнул губернатор.

Что земли там пустынны, Муравьев слыхал и прежде; что их могло захватить любое иностранное государство, это также очевидно… Что земля там была русская, сомнений не было.

– В настоящее время в Финляндии строится судно, капитаном которого я назначен. Этот транспорт – «Байкал».

Капитан стал излагать план исследований лимана и устьев реки Амура. Этот план не требовал особых средств. Будущим летом, одновременно с морской экспедицией, к Амуру надо послать сухопутную экспедицию, которая выяснила бы ряд вопросов, в том числе пограничный, и произвела бы съемку, определила направление хребтов, и еще экспедицию по реке, которая сплавилась бы вниз по Амуру до моря на лодке из Забайкалья.

– В эту экспедицию должен входить военный топограф, а также ученые, изучающие Восток.

Все это было заманчиво.

– Я рекомендую вам человека, который отдал всю свою жизнь изучению Востока. Он может быть полезен вашему превосходительству.

– Он моряк?

– Он бывший морской офицер, ныне служит архивариусом в министерстве иностранных дел, надворный советник Баласогло. У него познания ученого. Я говорил о нем вашему превосходительству.

– Он не русский?

– Его предки – турецкие греки, но мать коренная русская. Прежде он служил на Черноморском флоте и отличился в боях.

Разговор снова вернулся к морским проблемам и к морской экспедиции. Муравьев спросил капитана, почему он хочет начать исследования с Сахалина.

– Утверждают, что Сахалин полуостров, но мнение это основано на предположении.

– Вы полагаете, что между Сахалином и материком есть пролив?

– Это вполне возможно. Кроме того, Иван Федорович Крузенштерн не раз говорил нам в корпусе, что один из рукавов Амура может впадать в океан на восточном берегу Сахалина.

– Какие же у нас права на Сахалин?

– На Сахалине поставлена русская охрана. Я найду этих матросов или их следы, если они погибли.

Муравьев пристально посмотрел на Невельского, как бы сомневаясь, в своем ли он уме.

– Что за охрана? – спросил он с недоумением.

– Лейтенанты Хвостов и Давыдов в тысяча восемьсот пятом году оставили отряд матросов на южном берегу Сахалина и вручили ему объявление на русском, английском и французском языках о принадлежности Сахалина России.

– А какова же судьба оставленных матросов?

– Судьба их неизвестна.

– Откуда у вас эти сведения? – воскликнул Муравьев.

«Не служи Невельской на корабле с великим князем, ей-богу, подумал бы, что сумасшедший».

– Сведения о десанте на Сахалине – от морских офицеров, моих старших товарищей, которые сами слыхали рассказ об этом от Хвостова и Давыдова. Оба лейтенанта вернулись в Петербург, торопились на бал и, прыгая при разводе мостов, утонули в Неве. С ними погибли все сведения. Про десант забыли.

– Неужели про десант забыли? Оставить отряд матросов и забыть про него! Когда это было?

– Сорок два года назад…

– Переверну небо и землю, – сказал Муравьев, – но добьюсь для вас разрешения на исследования! Вы получите позволение.

Муравьев подумал: главный довод – Амур был наш. И он должен быть нашим. Он отнят у нас силой.

Невельской поздно вышел из гостиницы. На улице ударил мороз. Во мгле, отражая редкие ночные огни, чуть светилась гранитная громада Исаакия.

«Неужели я не сплю? Неужели все правда, что говорили про Муравьева? Он – благородный человек! Кажется, на самом деле я у истока дела…»

Невельскому хотелось поделиться своей радостью. Он решил сегодня же написать письмо матери в Кинешму, рассказав ей, сколь было возможно, свои новости: что назначен капитаном корабля и наконец идет в кругосветное за осуществлением своей мечты, о которой он и прежде говорил ей.

Глава шестая
В ГЛАВНОМ МОРСКОМ ШТАБЕ

На другой день после беседы с генерал-губернатором пролетка капитана остановилась у подъезда Адмиралтейства. Крылья громадного здания тонули в густых клубах морского тумана. Видна была лишь желтая сырая стена с низкими тяжелыми дверями.

Невельской вошел в одну из них и поднялся в приемную князя Меншикова. Теперь он решил во всем открыться и поговорить откровенно. Он чувствовал за собой реальную поддержку Муравьева, который, как видно, готов действовать, и не косвенно, а прямо добиваться разрешения на исследование Амура.

Невельскому представлялось, что и князь Меншиков не будет против, что это и в его интересах.

В приемной висели картины, изображающие морские сражения, и портреты великих мореплавателей, стояли серебряные и бронзовые модели судов с позолоченными парусами. Эти маленькие металлические корабли должны были напоминать посетителю приемной, какой огромный флот, плавающий во всех морях, во власти князя.

Несмотря на ранний час, в кабинете, за большим столом, под портретом государя в морской форме, сидел Меншиков, прямой и рослый, с густыми седыми волосами и с крупным лицом. Сегодня он казался особенно важным и строгим. Он смотрел на Невельского исподлобья, словно дул в усы. На этот раз, сидя перед князем, Невельской признался ему во всех своих замыслах.

Он сказал, что на Восточном океане наступает оживление, что флоты иностранных китобоев проникают в Охотское море и грабят русские богатства, что американцы, захватившие Калифорнию с ее великолепной бухтой, у Сан-Франциско, строят порты на побережье и что теперь нам пора вернуть Амур, а для этого необходимо исследовать его.

Он попросил позволения изложить свой план исследования устьев этой реки.

«Вот из-за чего он так упрямствовал», – подумал Меншиков.

Князь терпеливо выслушал моряка. Временами что-то похожее на интерес мелькало во взоре князя, но тотчас же выражение неудовольствия вновь овладевало его тяжелым лицом.

«Не успевши еще палец о палец ударить, он мечтает о великих открытиях! – подумал князь. – А ну, – скажем ему, – господин капитан-лейтенант, за дело! Мы назначили вас не открытиями заниматься, а везти груз на Камчатку, делать черное дело, так извольте… Ученые замыслы! Литке! Константин! А там народ мри с голоду!»

Великий князь открыл на днях причины своего неудовольствия. Ему не нравится новая яхта, и он просит заказать другую в Англии.

Теперь капитан-лейтенанта можно поучить.

– То, что вы говорите, хорошо! – пробубнил князь в усы и, помолчав, добавил строго: – Но надо позаботиться о грузах, которых ожидают на Камчатке и в Охотском порту с большим нетерпением. Транспорт еще не спущен на воду, а вы обольщаетесь надеждами и строите обширные планы. Дай бог, – продолжал он, – чтобы вы попали на Камчатку поздней осенью сорок девятого года. А вам оттуда еще в Охотск надо идти. В Охотском и Петропавловском портах люди голодают, нет муки, амуниции. Туда мы посылаем пушки, порох. Сумма денег ассигнована на плаванье транспорта на один год. Раньше чем за год еще ни один корабль не проходил из Кронштадта в Петропавловск. Какие же тут исследования? Кто же будет испрашивать специальные средства?

Невельской пытался возражать, сказал, что можно обойтись без особых средств, – он и это предвидел, – но Меншиков не стал слушать.

– Прежде всего вы должны исполнить свои обязанности. Позаботьтесь, чтобы транспорт доставил все грузы вовремя. У вас еще нет судна. Да и об Амуре есть сведения, которые опровергают ваше мнение. А главное, – эти слова он произнес со значением, как бы показывая Невельскому, что знает еще что-то, о чем не хочет или не имеет права говорить, – есть особый взгляд на этот вопрос.

Невельской не придавал значения подобным намекам, которые приходилось ему слышать всегда. Он был уверен, что ни у Меншикова, ни у других министров нет никаких сведений, что все их убеждения основаны на пустых вымыслах и донесениях полуграмотных чиновников, а также на страхе перед всем новым.

– Устья Амура заперты непроходимыми мелями, – продолжал Меншиков. – Да, кроме того, возбуждение вопроса об описи Амура повлечет переписку с графом Нессельроде, – добавил он, видя, что офицер все еще упорствует. – А у Нессельроде свое мнение на этот счет.

– Но это мнение ошибочно, ваша светлость!

– Ну вот, поди потолкуй с Нессельроде, – хладнокровно ответил Меншиков.

«Какая чушь! – подумал Невельской. – Рассуждают как богаделки, а не как первые лица империи».

Меншиков смягчился. Он решил все объяснить этому офицеру.

– Если испрашивать средства на исследование, то министра иностранных дел обойти нельзя, он должен просить разрешения государя, а Нессельроде никогда на такую опись не согласится.

Невельской хотел возразить, что можно устье реки Амура исследовать совсем без ведома Нессельроде, как бы случайно при описи берегов Охотского моря, но смолчал, полагая, что не следует заходить далеко.

Дальше пошел разговор о постройке судна.

Покинув кабинет князя, Невельской не поколебался в намерении убедить князя в необходимости исследования Амура. Ему казалось, что Меншиков хотя и уверял, что это бесполезно, но сам-то он не может не желать исследований устьев Амура. Он, верно, и противится только из-за того, что после кругосветного путешествия не останется времени, а испрашивать на это особых средств не хочет из-за размолвки с министром иностранных дел Нессельроде, с которым Меншиков, как все знали, был не в ладах. К тому же Невельской прекрасно понимал позицию князя – очень похоже было, что втайне князь сочувствует. «Конечно, он должен требовать с меня доставки грузов. Он прав». Невельской решил отложить эту беседу и больше не являться в Главный морской штаб с пустыми руками и с фантазиями.

Он спустился в кораблестроительную часть, где его, как командира строящегося судна, ждали дела. Закончив их, Невельской выехал в гавань.

Когда пролетка, гремя по обмерзшим камням набережной, проезжала мимо памятника Петру, во мгле над крышами стояло красное низкое солнце, и Невельской невольно вспомнил, как еще в детстве узнал мысли Петра о важном значении реки Амура для России, как потом увлекся историей, добыл записки первых русских завоевателей Сибири, описание подвигов Хабарова и войны на Амуре, как постепенно возникала в его уме картина русской жизни в Приамурье два века тому назад.

Вспомнил он, как мальчиком стоял на террасе со старой подзорной трубой в руках и, глядя на костромские леса, воображал себя на капитанском мостике у африканских берегов, как впервые увидел он Волгу и как затрепетало его сердце, когда на реке шла простая барка с парусом…

И дальше – Петербург, корпус, мечты, мечты у карты, у атласа, чтение, разговоры с товарищами, годы надежд и ожиданий. Мысли возвращались к Амуру. Памятник Петра был высеченным из камня напоминанием о том, что на Востоке для России нужно прорубить окно в мир, к Великому океану.

Возница свернул мимо Сената. Желтых стен морских канцелярий Адмиралтейства теперь не стало видно за площадью, залитой туманом, из которого кое-где проступали черные, голые деревья. Над ними на огромной высоте сверкнула огненная трещина. Это на солнце сквозь мглу проступил и зазолотился шпиль Адмиралтейства.

Глава седьмая
МЕЧТЫ

На юте «Авроры» – адмирал Литке и капитан Мофет. Оба в клеенчатых плащах и фуражках. Тут же рулевой матрос, большой, безмолвный и послушный, как часть штурвала.

Сумерки. Низкое мохнатое небо. Серое небо, черно-серое море, слабый дождь. Мерные удары тяжелых волн через равные промежутки времени.

Этот дождь и противный курсу ветер продолжаются неделю.

Рядом с адмиралом стоит высокий светлый мальчик лет пятнадцати. Он одет в матросский бушлат и парусиновые штаны.

Мерное покачивание судна. Редко-редко море выбросит на палубу тяжелую волну.

Адмирал и капитан в высоких капюшонах, и светлый мальчик-матрос, и огромный рулевой выглядели в этот ровный шторм как рыцари в осажденном замке.

Быстро подходит молодой лейтенант. Он откуда-то из серой мглы, оттуда, где бак, где впередсмотрящий, где делают промеры, где матросы прячутся от ветра, или что-то ворочают, связывают, плетут, или чистят, или курят, прижавшись плечом к товарищу. Где смола и бухты канатов, где кнехты [62]62
  Ют – кормовая часть палубы корабля; бак – носовая часть верхней палубы; кнехты – литые чугунные тумбы для закрепления буксирных концов.


[Закрыть], где люди, привычные к этому серому морю. Там все время идет какая-то мерная и почти невидимая работа, похожая на возню, и кажется, что эти люди, как рабы, тащат на себе судно, а не высокие и торжественные паруса, распустившиеся, как облака, над палубой.

– Виден датский берег! – говорит лейтенант, обращаясь к капитану и адмиралу.

Капитан молчит.

– Близок датский берег, ваше высочество! – назидательно и с почтением говорит усатый рыцарь-адмирал, обращаясь к мальчику.

– Прекрасно, Федор Петрович! – раздается в ответ. Его высочеству скучно. Датский берег – это все-таки что-то новое. Шведский берег давно надоел. Мальчик переводит взор на лейтенанта с надеждой, не скажет ли Геннадий Иванович еще что-нибудь интересное. Но Геннадий Иванович занят чем-то; не до того…

Адмирал дает мальчику подзорную трубу. Константин смотрит, улыбается. Он смотрит долго, словно хочет рассмотреть, найти на серой полоске Копенгаген или Эльсинор… Но нет ни столицы, ни замка Гамлета. Он проводит трубой по горизонту, поворачивается лицом к корме, смотрит туда, где на востоке волны и тьма слились, потом для развлечения наводит подзорную трубу прямо на борт, на снасти, себе на растопыренные пальцы.

А рыцари в капюшонах все так же холодно и непоколебимо глядят вперед, лицами на ветер.

– Будем рифить [63]63
  Рифить – брать рифы. Риф – ряд продетых сквозь парус завязок, при помощи которых можно уменьшить площадь паруса.


[Закрыть], Федор Петрович, – говорит высокий, худой капитан.

– Да, ветер крепчает.

– В Зунд не пойдем! Надо уходить в море.

Серое море, кажется, разразится сегодня ночью бурей.

– Лево руля! – приказывает капитан.

Матрос-громадина и огромный штурвал заработали, застучал трос под палубой. Волна ударила в борт, судно накренилось.

– Лейтенант Невельской! – торжественно, словно такое приказание не отдается помногу раз ежедневно, говорит рыцарь-капитан. – Поднять подвахтенных!..

И вот затопали намокшие сапоги вахтенных, соскакивают с коек и бегут наверх подвахтенные.

– Ваше высочество! – вытягиваясь, обращается Невельской к мальчику. Тот отдает трубу рыцарю-адмиралу и вытягивает руки по швам.

– Пошел все наверх! – приказывает лейтенант. И мальчик с удовольствием, как в забавной игре, кидается во мглу, подчиняясь этому грубому окрику.

Он подбегает к грот-мачте. Сюда же подходит лейтенант – он как дрессировщик, у которого в руке кнут. Он смотрит жестко и требовательно. Матрос, один из многих, такой же, как все на этом корабле, куда отобраны из всего флота самые лучшие и сильные, быстро привязывает конец от своего пояса к поясу великого князя.

– Пшел рифить грот [64]64
  Грот – мачта на корабле, вторая от носа, нижний парус на грот-мачте; фок-мачта – передняя мачта на судне; бизань – задняя мачта на парусном судне.


[Закрыть]! – приказывает лейтенант.

И матрос с мальчиком быстро, как кошки, бегут вверх, к серым тучам. Стоя на канате, навалясь животом на рею, с подспинником мальчик работает наверху.

Холодные взоры рыцарей стали теплей и человечней. Они тоже устремлены на грот-мачту, как и взоры лейтенанта и боцмана. А люди там, как и на фок-мачте и на бизани, разбежались, работают, теперь их видно всех, всех, кто не закрыт парусами.

А море начинает сердиться. Слышится временами глухой грохот.

…А иногда бывало, что его высочество закапризничает: «У меня болит голова, Геннадий Иванович, я не пойду сегодня на вахту! Да, да… пожалуйста… пришлите мне доктора… Я уже говорил Федору Петровичу на занятиях, что мне с утра нездоровится…»

И его высочеству разрешали оставаться в каюте, когда на судне начиналась беготня. Приходил холодный рыцарь-доктор. Мальчик показывал язык… А уходил доктор, и он метался по каюте, ему хотелось читать, но нечего читать, все книги надоели… Писать дневник? Его дневник контролируется учителем. И мальчик кидался лицом в подушку. Геннадий Иванович сменялся с вахты, приходил.

– Войдите! – отвечал на стук Константин. Он всех знал по стуку.

– У меня нет детства! У меня нет детства! Господи! За что это? – истерически кричал мальчик. Потом успокаивался. Лейтенант, как нянька, начинал ему рассказывать разные морские истории.

Но мальчик креп, мужал. Его приучали к морю, обучали и развлекали, как только возможно. И воспитывали волю, характер. Так желал государь.

Одно из плаваний закончилось в Архангельске. Судно встало на зиму в затон, а Федор Петрович Литке поехал с Константином в Петербург санным путем.

В следующую навигацию, в 1845 году, на другом судне, но с теми же учителями, наставниками и с бессменным вахтенным начальником Константин шел по Балтийскому морю. И он все еще не мог забыть, как в одной из деревень зимой пришел к нему оборванный мальчик-крепостной его же возраста, такой же высокий, светловолосый, но с глубоко запавшими, полными тоски глазами. Помещик запорол его отца и постоянно приказывал избивать мальчика. Он знал, что барин хочет извести его, всю семью. Мальчик просил спасти его.

Константин вспыхнул: проступил характер, пылкий, властный.

– Я возьму этого мальчика с собой! Он будет мой! – заявил он наставнику.

Рыцарь-адмирал ответил твердо, что это невозможно. Существует право помещика. Отец крепостного – преступник. Он совершил преступление против помещика. За это наказан. Мальчик – собственность помещика. Государство охраняет право помещика. Его высочество не должен ради чувства жалости нарушать закон.

…Константин разрыдался и долго не мог забыть этого… Даже летом следующей навигации рассказывал своему лейтенанту.

Однажды опять шли в Зунде и в кают-компании говорили о том, что мы закрыты в Балтийском море, что англичане получили теперь у датчан права держать свой флот в их гаванях. Это угроза нам…

– Что же делать? – спрашивал Константин, который всегда желал, чтобы скорей все закончилось благополучно или подсказано было верное решение.

И вот тут моряки разговорились, каждый советовал свое. Адмирал Литке, капитан Лутковский, офицеры. Помянули о том, что наше будущее – на Тихом океане. Все перебивали друг друга. Константин слушал и восклицал: «Как это интересно!» И задавал вопросы.

Горели свечи. Опять серый вечер, серые тучи и серые волны на сером море, и наступила ненастная ночь с дождем, и шли там, где замок датского короля, где шведский и датский берега сблизились, и все говорили, что в Зунде стоят английские военные корабли, и что Зунд простреливается их пушками, и что нам нужны океаны, мы большая страна… Литке плавал на Тихом океане, бывал на Камчатке. И он рассказывал о Тихом океане в этот вечер…

Лейтенант Невельской ерзал на стуле, прихлебывал чай и опять ерзал, видно, сам кипел как самовар.

Его высочество устал и ушел спать. Вскоре Невельской исчез. Адмирал, капитан и офицеры задержались.

Серая небрежная погода давала возможность немного отдохнуть, пить горячий чай, сидеть при свете свечей в уютной кают-компании.

У крытого трапа, ведущего в матросскую жилую палубу, у орудия, за гальюном, под ветром, наклонив друг к другу лица, разговаривали Невельской и Константин.

– Все, все, о чем толкует наш достопочтенный Федор Петрович: наша прекрасная, расчудесная Камчатка с гаванями, которые европейцам и во сне не снились, и все чудеса Тихого океана, до которых нам рукой подать от наших тихоокеанских берегов, и сама Аляска, и сами плавания по Великому океану, все пока закрыто для нас!

– Зундом? – спрашивал Константин.

– Глупостью, ваше высочество! Глупостью приказных бюрократов! Современные приказные бюрократы оправдывают московских приказных бюрократов семнадцатого века и говорят, что тогда еще не настало время нам владеть Амуром. И что мы, мол, не могли защитить Амура и это, мол, историей объяснимо. Им и теперь дела мало, что Амур – путь к океану. Тихоокеанские гавани – чудо… И враг нам не англичане, а московские и петербургские бюрократы, обжоры, ненасытные сластолюбцы…

Про Тихий океан все больше писали. Литке и капитан, у которых обучался Константин, как и Геннадий Иванович, постоянно говорили о нем. И так интересно сообщали про разные страны на том океане заграничные газеты…

«Чем же мы хуже?» – думал Константин.

– Сегодня поразительный день!

– Надо спать, ваше высочество, – наконец говорит Невельской.

– Не хочется вставать на собачью вахту… Но я привык? Правда?

– Да, ваше высочество…

Константин еще не уходит.

– Геннадий Иванович!

– Что, ваше высочество?

– Я вас прошу… Очень… Вы не откажете?

– В чем, ваше высочество?

– Дайте честное слово…

– Зачем же… Я и так…

– Геннадий Иванович, дайте затянуться… Из вашей трубки… Вы постойте тут… Закройте меня…

Невельской вспомнил рассказ про крепостного мальчика, слезы в каюте, жалобы, что нет детства… «Боже мой! Конечно, у него нет никакой отрады и даже покурить нельзя… А юнги у нас покуривают потихоньку, и он, видно, приметил…»

Невельской быстро вытер трубку.

– Ну вот… вот и все… Еще раз… Спасибо… Или нет. Нет, дайте, дайте мне еще раз затянуться… Спасибо… Благодарю вас!

И счастливый великий князь, подпрыгивая, несется спать по офицерскому трапу. При всех науках, которым он обучен, при всех великих проблемах, которые он должен решить, его давно занимала своя цель, которой он сегодня наконец достиг.

…Подходили к Плимуту. Это был последний учебный вояж будущего генерал-адмирала русского флота.