Текст книги "Почетная шуба (Повесть, рассказы)"

Автор книги: Николай Исаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– И не перечисляйте! – невольно воскликнул Петр Иванович, – Отчего под луной столько народов и столько вер?! Было бы… ну, два, – добавил Петр Иванович из уважения к осьмилетнему англичанину.

– В Англии нет веры, – объяснил осьмилетний англичанин. – Оттого в грамматике как слышится, так и пишется.

– Господи боже мой! А инфинитивы!

– Инфинитивы малопопулярны в народе. Вот что, Петр Иванович, если так заинтересовала вас Англия, свернем-ка на минуту на Марсово поле… Я покажу там одну штуку, от которой в Ливерпуле онемеют.

И Петр Иванович, к своему удивлению, свернул.

По Марсову полю гуляло несколько человек в объятиях праздности. Лишь изредка юная красавица спотыкалась об камушек и ломала каблучок. Дежурный офицер дремал у гауптвахты в вольтеровском кресле.

Пагубность вольтерьянства была совершенно очевидна, спинка была длинна – опираться безнадежно, а спать нельзя, потому что коротко…

– Нынче здесь пустынно, – быстро-быстро заговорил осьмилетний англичанин, и Петр Иванович уловил в звуках его голоса модуляции Азарта. – Во время гуляний многолюдно! После них я соберу всю ореховую скорлупу с поля и пережгу в щелок. Вы слышали: щелок уничтожает растительную силу бороды?!

– Поступите проще – выбрейте ее у верного человека, – подсказал Петр Иванович.

– …Этого щелока будет достаточно, чтобы лишить Ливерпульскую фабрику по изготовлению лезвий ее годового дохода!

«Смотрит он далеко, – подумал Петр Иванович, – но планы его часто исключительно крайние», – сам же спросил:

– В Ливерпуле теперь есть футбольная команда?

– Есть, – ответил осьмилетний англичанин, и черты его скорбно нахмурились. – Но прежнего ее капитана уже нет, – добавил он после молчания. – Что ж, мне пора!

Они вновь расстались, и Петр Иванович бросился, прямо-таки сломя голову, к Адмиралтейству. На пути попался ему мужик в синем кафтане с пришитым голубым карманом.

– Вот ведь все какие вехи встречаются сегодня! – выругался в сердцах Петр Иванович.

В самом Адмиралтействе затруднений не оказалось. Сразу показали ему, куда пройти к чиновнику Артебякину, но уже в дверях произошла заминка. Артебякин обедал и в кабинет ему пронесли прямо перед Петром Ивановичем блюдо щучины, осетриную спину и белужью башку.

Петр Иванович решил ждать, как вдруг из кабинета послышались резкие голоса и бранные выкрики. Петр Иванович заглянул за дверь: ближе всех к Артебякину стояла Белужья Башка и с гримасой уверенности в своей правоте выводила:

– …А оттого именно теперь, милостивый государь, что именно теперь время обеденное!

– Здесь нет предмета для спора! – поддерживало Блюдо Щучины.

Петр Иванович не заметил, как вступил в залу.

– Хоть вы объясните негодяям, что здесь Адмиралтейство, – обратился к нему Артебякин с внятной просьбой.

– Главным образом, именно поэтому! – упорствовала Белужья Башка, поддерживаемая товарищами. – Куда же нам обращаться, как не в Адмиралтейство?! И цвета расцвечивания, исключительно присвоенные водам!..

– И слушать не хочу! – отрезал Артебякин. – Чем могу быть полезным? – отнесся он к Петру Ивановичу с подчеркнутым вниманием.

– Собственно… Гм-м… По высочайшему… – Петр Иванович выхватил из кармана письмо с пожалованием ему Почетной Шубы с Царского Плеча.

– Ах. да, да… – как бы вспомнил Артебякин, – Это ко мне. Только не знаю, остались ли у меня шубы… – И Артебякин засобирался, кажется, далеко.

– И не ищите! Вот она сидит на ней! – сказало Блюдо Щучины, указывая на присевшую в кресло Осетриную Спину.

– Как же можно?! – всплеснул руками Артебякин. – Сели прямо на мою форменную шинель!

– Что ж с того? Велика ли беда? – спрашивала Осетриная Спина, нехотя вставая, – Отчего же все-таки не назначить настоящую цену? Уж столько хлопочем!

– Да оттого, что не назначить и все! – рассердился вновь Артебякин, – настоящая ваша цена до высоты вызолоченного шпиля Адмиралтейства не касается!!!

– А как же цвета расцвечивания?! – попробовала подвести контрмину Белужья Башка.

– А плевал я на ваши цвета! – откровенно признался Артебякин, после чего рыбный ряд замолчал.

Наступила выгодная тишина, способствовавшая дальнейшему объяснению Петра Ивановича с Артебякиным.

– Царские шубы ведь обыкновенно бывают на соболях, – сказал Артебякин. ни к кому особенно не обращаясь.

– На соболях, – мягко подтвердил Петр Иванович.

– Ничего на соболях у себя давно не встречал, – признался Артебякин.

– Соболей уж не хватает! – возмутилась Белужья Башка, – Чего ж, казалось бы, проще – накупил пороху и ружей и стреляй в глаз по елкам, ан, нет… И тут нехватка!

– О чем, бишь, я вздремнула? – спросила Осетриная Спина, переместившаяся в кресло у стены под портретом, изображавшим удачную игру на бильярде.

– Соболей уж не хватает! – охотно объяснила Белужья Баш-ка. – Дожили!

Теперь и хорошее пальто на вате большая редкость… так, чтобы с воротником… – сказало Блюдо Щучины.

– Пальто есть! – оживился Артебякин, сходил и вернулся с крепким строением.

Петр Иванович до того растерялся, что стоял онемев, а Осетриная Спина взялась примерить. Пальто было в самую пору, так что Белужья Башка под этим предлогом стала колотить по Спине:

Уж где-то и прислониться успела! Дай-ка отряхнуть, не мешай похлопать!

Нагулявшись в пальто, Осетриная Спина расстегнула все до одной пуговки и высвободилась. Артебякин принял пальто обратно.

Вот какое хорошее пальто, – сказал он под конец, унося пальто, наверное, в цейхгауз.

Трудно описать то смятение, которое посетило в эти минуты душу Петра Ивановича. Он все повторял себе уверенно: что вот-вот наваждение кончится и Артебякин непременно вынесет настоящую государеву Почетную Шубу, что пускай даже и очень хорошее пальто – при данных обстоятельствах является само по себе уже совершенно не пальто, а еле прикрытым гнусным отрицанием Почетной Шубы!!!

Вероятно, все эти переживания нашли свой явный отклик на благородном соотношении пропорций лица Петра Ивановича.

Артебякин словно спохватился:

– Впрочем, найдется и ваша шуба. Чего у нас тут не бывает каждодневно в Адмиралтействе, а в итоге – порядок флотский.

– Да уж, порядки тут у вас! – сморщился рыбный ряд.

– Вот и кстати, не окажете ли, Петр Иванович, деловое содействие припасами и материалами Морской артиллерии? Не возьметесь ли поставить хоть меди, мыла, наперстков железных, наждаку, нашатырю, наковален и олова?

– Отчего же, возьмусь, – отвечал Петр Иванович (скажу купцу Дра-моделову: он обрадуется подряду и возьмет куш).

– Тогда, может быть, и решет пороховых, рукавиц кожаных, сала говяжьего, свеч восковых, сургучу, скипидару и точил больших и малых?

– Возьмусь и на это, – согласился Петр Иванович (и для осьмилетнего англичанина найдется простору).

– Тогда уж и тростнику, Петр Иванович, уголья ольхового, охры светлой, белил, войлоков коровьих двойных, гарпиусу, грифелей, дровней, замков висячих, игол швальных и парусных, карандашей в кипарисовом дереве, клею, лыков, мехов кузнечных, а также пил и других вещей, при Морской артиллерии употребляемых.

– Доставлю и это, – пообещал Петр Иванович, справедливо ожидая, когда ж дойдет черед до шубы.

– Славная штука Морская артиллерия, – сказала Белужья Башка Блюду Щучины, вообще отличавшемуся доверчивостью.

Артебякин вздохнул, и по этому вздоху Петр Иванович безошибочно понял, что сейчас он и увидит наконец то, что заслужил незаурядным трудом своим и свойствами души.

Артебякин вынул из верхнего огромного ящика письменного стола шубу и положил ее вдоль… То, что перед Петром Ивановичем была теперь настоящая царева шуба, не было и не могло быть никаких сомнений именно по тому, как бы фосфоресцирующему блеску, коий рождался не благодаря освещению, не благодаря медицинским галлюцинациям, а рождался как бы сам по себе, вне всего, но лишь сам по себе, от собственных причин, лишь до него относящихся.

Таковы царские дела.

Вошедший чиновник Ишимбаев спросил, не попадалась ли сегодня кому на глаза Осетриная Спина.

– А вам на что? – спросила Осетриная Спина.

Быстро распознав, с кем имеет дело, чиновник вручил ей назначение под расписку.

– Поедешь завтра же в Константинополь с дипломатической миссией в качестве подношения блистательной Порте.

– Конец не близкий, – попыталась ввязаться в свару Осетриная Спина.

– Не перечь, дрянь! – приостановил ее чиновник Ишимбаев. – Функции, тебе присваиваемые, будут двоякого рода: с одной стороны – знак уважения и постоянного дружелюбия – видишь, какая ты толстая и жирная, оттого тебя съедают всегда с чувством удовольствия; с другой стороны – ты должна зримо демонстрировать нашу позицию по отношению к наглым притязаниям басурманов. Так что в случае чего – не заметишь, как ляжешь за царя и отечество.

Осетриная Спина в миг опала в весе и прислонилась к стенке. Успокаивать взялась ее Белужья Башка:

– Брось расстраиваться! В турецкой армии нет тактики и дисциплины.

– Расскажи про янычар, – попросило Блюдо Щучины.

– Янычары, под предводительством санджаков и начальствуемые агами, изнежены бездействием и вперед идут неохотно…

Чиновник Ишимбаев крупными, ясными буквами написал себе на бумаге: «Белужья Башка», и подошел к двери, напомнив Осетриной Спине:

– Завтра в семь! У главного входа между двумя сломанными якорями!

– Якоря! Якоря! – заметило между делом Блюдо Щучины. так как было отчасти посеребрено обстоятельствами.

Чиновник Ишимбаев крупными, ясными буквами написал себе на бумаге: «Блюдо Щучины».

– Ну что, дождалась настоящей цены? – съехидничал Артебякин, и тут все невольно посмотрели на Петра Ивановича.

Петр Иванович надел на себя Почетную Шубу и стал неузнаваем. Так, наверное, преображается ценный промысловый моллюск, если его сначала под каким-нибудь предлогом вынуть из роскошной раковины, а потом как бы впервые вдеть.

Мех, когда-то пущенный по царской шубе, был вызволен с тех соболей. что перезимовали самые страшные зимы, и потому мех стал от мороза пушистым до чрезвычайности. Я думаю, им было так холодно, как никому прежде (а прежде перемерзло немало).

Подобно соболям и сам государь, было очевидно, пережил в этой шубе достаточно, еще, видать, Великим Князем, проверяя караулы с подветренной стороны.

Но оттого, что шуба во многих местах поистерлась, а левый рукав немного был вывихнут, шуба вовсе не потеряла, а, как старое вино, приобрела…

Много еще слов, рожденных среди лесов и долин обширной земли нашей, можно было бы сказать о славной Почетной Шубе с неизгладимым отпечатком собственного Его Императорского Величества Плеча, и уж было Белужья Башка открыла рот, как в залу вошли четверо, одетые по форме и с саблями.

Блюдо Щучины, скрывавшее до поры свою серебряную пробу, решило, что вот и пришли забирать в серебряные заводы на переплавку за вольные поступки на Двине, Немане, Тихом Доне и в приазовских плавнях.

Впрочем, недоразумение скоро разъяснилось. Форменная четверка оказалась Прусским правительством, прибывшим для изъявления протеста.

Ближе всех с русской стороны на данный момент к дипломатической службе была Осетриная Спина.

Прусское правительство с заграничным выражением на четырех лицах, рассмотрев на Петре Ивановиче бывших соболей, выразило ему и Артебякину, как делопроизводителю Адмиралтейства, наконец, протест против чрезмерных льгот, полученных Любекским пароходным обществом.

– А известно ли вам, господа, – переполняясь справедливым негодованием, сказал Петр Иванович, – что председателем Любекского пароходного общества является шеф нашего корпуса жандармов генерал Бенкендорф?!

– Известно, – горячилось Прусское правительство. – Так он у вас и железнодорожного общества председатель, и компании по страхованию от огня и страхованию жизни!..

– И это в высшей степени естественно для начальника корпуса жандармов, – торжествующе закончил начатую Прусской четверкой мысль Петр Иванович.

– И везде берет по десяти тысяч за место! – откровенно интриговало Прусское правительство.

– Кто сколько зарабатывает, тот столько и получает, – отвечал Петр Иванович с достоинством.

– Это происходит оттого, что Россия есть еще девушка в нравственном смысле! Никаких льгот Любекскому пароходному обществу под председательством хоть и генерала Бенкендорфа! – заявило Прусское правительство.

И тут не выдержала даже Балтика!!!

Нескончаемые льготы Любекскому пароходному обществу были настолько естественны, что морская стихия возмутилась Прусским вмешательством безбрежно…

Волны вздулись и, влекомые солидарностью с Любекским пароходным обществом, понеслись к Адмиралтейству.

Патриотический порыв балтнических вод был настолько велик, что в то же мгновение разорвался на части Исаакиевский мост и несколько его флахштоков влетели на берег Адмиралтейства.

Находившийся прежде на мосту народ тут же приступил к выяснению причин таковой разительной перемены в их местонахождении. И кто-то впервые крикнул страшное слово: «Наводнение!»

Улицы мгновенно превратились в реки. В Галерной гавани корабли носились с такою быстротою, что разбивали дома, население коих перебиралось на них. Новобранцы-моряки с ужасом смотрели в морскую пасть.

Когда волны ворвались в залу, занимаемую по службе Артебякиным, Белужья Башка сказала Петру Ивановичу раздраженно:

– В либеральном парижском журнале помещено одобрительное рассмотрение плана сажать морскую рыбу в пресные озера – что за собачья мысль?! Отсюда рукой подать до того, чтобы пресноводную сажать в море!..

Артебякин остался ожидать по горло в воде нарочного ялика. Белужья Башка взобралась на Осетриную Спину, положила на темя серебряное Блюдо Щучины, на которое и взошел Петр Иванович, высвободившийся из белопенных валов.

– Выгребай! – сказала Белужья Башка Осетриной Спине, и они выплыли через окно, навсегда оставив не сумевшее оценить их по достоинству Адмиралтейство.

Судьба Прусского правительства осталась неизвестной.

Стоя на блюде и видя, как крушатся окружающие оплоты, Петр Иванович не испытывал обыкновенного, связанного с подобными впечатлениями беспокойства.

Почетная царская Шуба не столько укрывала его от ветра с холодными брызгами, сколько вообще исключала из происходящего.

Петр Иванович находился как бы в Аркадии, увешанной апельсинами. Откуда-то издалека донесся голос Белужьей Башки, искавшей собеседника:

– То ли еще в Китае делается, в Палате Церемоний. Там все перемешано похуже нашего.

Осетриная Спина, дотоле погруженная в полную апатию, зашевелилась.

– …На последнем заседании, посвященном рассуждениям о пяти добродетелях, шести обязанностях и семи приличиях, председатель Палаты Стихов и Прозы сказал, что лично он делает все возможное для того, чтобы согласовать между собой действия материи движущейся и материи неподвижной, но ему в Палате никак не управиться с журналистами, у коих все материи так перемешаны, что от этого может произойти не больше не меньше, как хаос… в головах у читателей. Может, не интересно, я тогда не буду.

– Нет. продолжай, – отозвался Петр Иванович, решившись освежить себя безобразиями далекой журналистики.

– Давай рассказывай, все равно делать нечего, – поддержало Блюдо Щучины.

– В итоге пятикратное оскорбление пяти добродетелей, шестикратное– шести обязанностей и семикратное – семи приличий: гарантированные 80 ударов бамбуком по пяткам… Материя движущаяся, материя неподвижная…

– Бамбук… пятки цейлонских девушек… – мечтательно сказало Блюдо Щучины.

…Ардальон Ардальоныч Треснулов уже ждал их на балконе мансарды.

Четырехчленная фигура, венчаемая Петром Ивановичем, приятно освежила взгляд генерал-майора.

И в самом деле, фигура являлась одним из наиболее зрелых плодов отечественной аллегорики. Осетриная Спина в подножии олицетворяла собою плодородие и примерное трудолюбие. Белужья Башка – возросший интеллект и круглосуточные достижения медицины (еле скрытая символика черепа), серебряное Блюдо Щучины – радость металлов, торжество наук.

Сам же Петр Иванович мог олицетворять в Почетной Шубе с Царского Плеча что угодно. Для этого надо было только спросить его, и он ответил бы.

Оказавшись в мансарде и испытав на себе объятия хозяина, Петр Иванович с обретенным окружением прошел к камину, минуту назад устроенному осьмилетним англичанином, молча сушившим плащ из драдедема с кистями, и разглядел в глубоких креслах княжну в глубоком трауре.

– Как хороши ваши гранаты: они оттеняют ваш траур более всего! – восхитился Петр Иванович. – И эти глаза…

Княжна отвела эти глаза в сторону, чтобы не видеть негодяя.

– Ближе! Ближе к огню, княжна, вы продрогли до нитки! – сказал Ардальон Ардальоныч.

Княжна молча подняла на него гранатовые глаза и словно сказала: «Ближе к огню?! Тогда он охватит меня всецело!..»

– Отчего все молчат? Мы скучаем, как во время чумы! – спросил Петр Иванович. Присутствие Шубы и княжны действовало на него элекриэлезующе.

Внесли жареных цыплят – недавних медиков генерал-майора.

Осьмилетний англичанин ущипнул Осетриную Спину, отвел ее к потайной дверке и спросил: «Вы знаете, что из рыбы можно вынуть желчь?»

– Я уже получила назначение в Константинополь, – отвечала Осетриная Спина.

Осьмилетний англичанин завлек химерами к потайной дверке серебряное Блюдо Щучины.

– Вы знаете, – сказал он напрямик, – что серебро может вступить в реакцию с настоящей кислотой?!

Белужья Башка, подойдя вплотную к персидской княжне и понимая, что такого другого случая не представится до конца жизни, выбросила княжну в окно, в волны.

Осьмилетний англичанин вынужден был на несколько мгновений оставить Блюдо и, вернувшись с княжной в мансарду, устроил ее к огню.

Петр Иванович вновь присел подле и продекламировал: «Не сяду весело на шумных я пирах, любви не призову, друзья, в беседы наши и с именем твоим, о Нина! на устах я не напеню чаши!»

Осетриная Спина в восторге унесла собеседницу Петра Ивановича и выбросила ее вновь.

Осьмилетний англичанин оставил разработку кое-каких деталей с Блюдом и вернулся с княжной, потратив на это время более обычного.

После чего вновь уединился с Блюдом.

Относясь более всего к княжне, Ардальон Треснулов обратился к Петру Ивановичу:

– А вот и мой подарок в столь великий для вас день. Медальон с крохотной характерной миниатюрой…

Он вскрыл камеру медальона.

– Видите?! В одной из зал дворца Амфитриона юный Алкид лежит на львиной шкуре в позолоченной колыбели и задушает змей…

Петр Иванович был вынужден прервать ухаживания за княжной.

– …Их послала Юнона, вот она видна в верхней части картины среди облаков – видно ли вам, княжна? В сопровождении двух преступных павлинов. Маленький Ификл в ужасе уходит… Можно ли понять Ификла? – добавлю от себя…

Ардальон Ардальоныч не выдержал более собственных объяснении и, собрав княжну в охапку, выбросил в окно, в волны.

Осьмилетний англичанин значительно позднее обычного вернулся с княжной, пододвинув ее кресло вплотную к камину.

Переговоры с Блюдом продолжались с прежним успехом.

У Петра Ивановича был великий день: Почетная Шуба, патент на право появляться в Сент-Джеймсе произвольно – не выбросить княжну, чтобы потом вечно укорять себя в малодушии, он не мог.

Осьмилетний англичанин на сей раз последовал вслед за княжной в твердом союзе с Блюдом насчет того, чтобы наделать серебряных портсигаров.

Белужья Башка не утерпела и, видать, где-то хорошенько треснулась: по всей Фонтанке плыли мозги.

– Характеристическая черта возможностей нашей столицы, – отметил Петр Иванович, взбираясь на Осетриную Спину, – Мозги плывут в неограниченном количестве толщиной в палец, являясь необходимым витамином государственного организма. Сколько у нас все-таки умов и талантов!..

Появилась и сама Белужья Башка, заметно без мозгов поглупевшая и примитизировавшаяся, стала звать пить пьяное пиво.

– Шубу надо вспрыснуть!..

– Да полно! И так вся до нитки, – неуверенно отнекивался Петр Иванович.

_ Это не в счет, – не засчитывала Белужья Башка.

Между тем вода стала заметно спадать.

Прошла мимо, по колено, Отсебятина, несшая впереди на руках Отсебятину побольше. Осетриная Спина встала и начала разминать косточки с таким кошмарным хрустом, что пришлось колотить ее с полчаса, пока она не распрямилась без недостатков.

– Ты с нами? – спросила Белужья Башка, и они вошли в трактир «Испания, Англия и Алжир».

Там уже сидел осьмилетний англичанин, пропивал последний фальшивый рубль, отлитый из Блюда Щучины. Щербатое, но довольное Блюдо сидело напротив и не верило ни одному его слову.

Здесь же уселась и Отсебятина, положив перед собой на стол Отсебятину побольше. Поскольку других свободных мест не было, Петр Иванович сел за стол осьмилетнего англичанина. Ему поскорее хотелось уладить все формальности с так называемым обмыванием Шубы.

Вскоре появился и отвратительный половой, поджегший как бы нечаянно Ярославль. На суде ему удалась мистификация, после каковой он был отпущен.

Пива поставил самого скверного и перебродившего.

– Хочется спокойствия, а не потакая ложным интересам, – заявило пиво, ухватившись за края и стараясь выбраться из кружки. – Мои документы об отставке уже находятся в пути…

Петру Ивановичу наскучила и раздражила пьяная болтовня, и он осушил кружку до дна. То же сделали и Белужья Башка с Осетриной Спиной.

Отвратительный половой принес вторую порцию.

– Чаша, заглядывая в которую видишь истинное дно!.. – заглядывая в пустую кружку, заметило пиво, перегибаясь из второй принесенной кружки.

– Заткнись! – крикнул Петр Иванович и выпил вторую кружку.

Отвратительный половой принес жаркое, и Петр Иванович ахнул: на расписном блюде лежал отъявленный гусь из подвала лавки купца Драмоделова. притворившись прожаренным, по сторонам обнимали его вступившие в гнусную сделку лимоны.

_ Ну что, негодяй?!! – спросил Петр Иванович гуся напрямую. – Сам ли уйдешь, или тебя вывести?!

Гусь нехотя встал и вперевалочку, сквернословя, вышел из трактира.

Блюдо Щучины отвело Блюдо из-под гуся в сторону и согнуло вчетверо.

На стол уставилась третья кружка.

– Вы спрашиваете меня, почему в Англии так хороши и многочисленны дороги?!

– Спрашиваю, – подтвердил Петр Иванович, хотя не спрашивал осьмилетнего англичанина ни о чем.

– Я вам объясню. По английскому законодательному Уложению, уличенный в клеветничестве должен собственными руками вымостить от 2 до 3 английских миль на большой дороге шириною в 12 футов.

– Вы клеветали?! – догадался Петр Иванович.

– Да, я клеветал! – гордо подтвердил осьмилетний англичанин. – Я подарил Англии практически все дороги.

– Ваши ли дети, – неизбежно встречающиеся по дорогам мосты и тоннели? – спрашивал Петр Иванович.

Подошел отвратительный половой с четвертыми и пятыми кружками и, теша себя безумной идеей, что Петр Иванович пьян, спросил:

– Это правда, что Петербург расположен между 59 59 46 и 59°54’18" с. ш. и между 30°13’38" и ЗСГ25 26 в. д.?

– Между, – отвечал Петр Иванович.

_ Не перестаю удивляться остроте мысли, отдавшей все наши сухие места под кладбища, – сказала Осетриная Спина. – Смоленское, Преображенское…

– А отчего молчит Отсебятина Маленькая и Отсебятина Большая?! – спросил Петр Иванович.

– Обескуражены пребыванием не так далеко от колодца Истины, ответила Отсебятина Большая.

Растроганный Петр Иванович перенес на колени Отсебятину Большую и стал дружелюбно гладить.

Пиво, принесенное в двенадцатой кружке, повело себя нигилистически С криком: «Пиво принято считать дюжинами!» – оно выбросилось из кружки на колени Петру Ивановичу и залило почти всю любимую Отсебятину. Петр Иванович окончательно оставил мысль о его возможном исправлении и вышел из трактира, прижимая к груди теплую и мокрую Отсебятину.

Вода сошла окончательно.

Вместе с Петром Ивановичем, обступив его плотным кольцом, вышли и осьмилетний англичанин, Белужья Башка, Осетриная Спина и Блюдо Щучины. Но перед самым домом Петр Иванович заметил, что остался совершенно один.

– Оно и к лучшему! – решил он, вошел к себе и рухнув на постель.

Утром, восстав ото сна, Петр Иванович первым делом почувствовал, что Почетной Шубы с ним нет. Он заснул, как пришел, – в полушубке из Отсебятины.

Шубу подменили!!!

И подменил (в чем не было ни малейшего сомнения) осьмилетний англичанин! Он завлек его в бесконечную беседу, напоил пьяным разнузданным пивом и – подменил шубу!

Горе Петра Ивановича было безмерно. Скоро весь Петербург узнал о лютом злодействе осьмилетнего англичанина. Осьмилетний же англичанин как в воду канул…

И тут свершилось чудо.

О горе своего верного слуги узнает государь, пурпурное сердце его трогается Высочайшим сочувствием, и державным Манифестом он повелевает считать полушубок Петра Ивановича из Отсебятины Почетной Шубой с Собственного Его Императорского Величества Плеча, воздавая ей соответственные почести, причем зря не форму, но суть.„

Таковым бессмертным актом завершилась любезная нам Эпопея.

А куда же подевалась истинная государева шуба? – спросит читатель-аккуратист.

Верно: подменил ее осьмилетний англичанин! Но не буду зря поносить английскую корону, ибо сей англичанин был самозванец…

Более того, не одежды человечества носились на гнусных костях, но одежды Дьявола, в обиходе – чертовы одежды!

Черт всегда юлит по Петербургу, прикидываясь то извозчиком, то зевакой-прохожим, то дамой.

Не знаю такого времени, когда черт спит в Петербурге.

Подменив шубу, он обрадовался резко ударившему морозу, накрылся ею сам и, боясь справедливого возмездия, отправился по льду через Финский залив, где и провалился в полынью между льдин.

Однако выплыл (он и в огне не горит), хотя шубу потопил.

Шуба после шторма выплыла на берег шведский. Шведы ее просушили и представили ко двору, где она и была разнесена на лоскутья во время одного из Экспромтов, имевшего при дворе быть.

Москва, 1979