Текст книги "Ecce liber. Опыт ницшеанской апологии"

Автор книги: Николай Орбел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

3. Мастерская мага

Посмертная история «Воли к власти» четко делится на два периода: если до разгрома Третьего Рейха эта книга признавалась вполне ницшевской, то после 1945 г. она объявляется фальшивкой без всякого права на существование. Но еще задолго до появления вопроса о книге-призраке ницшеану начинает буквально раздирать проблема Nachlass, корневой структуры, первичной матрицы “Воли к власти”: можно ли считать Посмертные фрагменты в достаточной мере философским текстом, чтобы, во-первых, судить об аутентичном Ницше, а во-вторых, – самое главное – пользоваться ими для конструирования “постницшеанских” произведений?

Еще в начале XX века все Посмертные фрагменты и произведения последнего периода “бури и натиска” объявляются “философской клиникой”, продуктом безумия. Макс Нордау, например, пишет: «он совершенно очевидно уже от рождения – душевнобольной, и всякая страница его книг носит отпечаток его болезни»[45]45
  М . Нордау. Вырождение. М., 1995, с. 279.


[Закрыть]. Многие авторы утверждают, что Ницше никогда не был психически нормален, и призывают остерегаться чтения его книг. По-своему они правы: Посмертные фрагменты – скорее не философия в общепринятом смысле, а патография нашей культуры. Произведенная в них радикальная переоценка старых ценностей – действительно безумие для тех, кто остается на позициях старого гуманизма и старой философии. Срыв же Ницше в клиническое помешательство они набожно будут рассматривать как “кару Божью” и как лишний аргумент в пользу незыблемости старых ценностей.

Конечно, у новых критиков хватило вкуса и такта не реанимировать в полной мере тезис о безумии для компрометации позднего творчества Ницше. Однако его отголоски слышатся в характеристике времени создания Посмертных фрагментов как теоретического упадка, творческой инволюции, утраты мужества и т. д. Дж. Колли, например, пишет: “...В решении отказаться от “Воли к власти” сыграло появление чувства пустоты, теоретического оскудения, нехватки новых прозрений, абстрактных изобретений[46]46
  G. Colli. Escrits sur Nietzsche. P., 1996, p. 154.


[Закрыть]. Эти доводы призваны принизить Посмертные фрагменты, своего рода планктон, из которого рождалась «Воля к власти», как теоретически слабые. Этот же тезис развивает и его соратник Монтинари: “Ницше не оставил ни одной строчки, которая могла бы содержать альтернативное решение политических, социальных и моральных явлений, которые он критиковал. Ницше не созидатель, а скорее разрушитель мифов[47]47
  M. Montinari. Friedrich Nieztsche. P., 2001, p. 108.


[Закрыть]. А ведь это пишет филолог – знаток ницшевских текстов. Но знать тексты еще не означает понимать философию!

Еще большее непонимание, переходящее в страх, демонстрирует Шлехта: “Эти призраки Сверхчеловека, Вечного возвращения и т. д. носятся так, что невозможно осознать, что предполагают эти зловещие понятия отчаяния[48]48
  K. Slechta. Le cas Nietzsche. P. 1997, p.90.


[Закрыть]. Он предельно заостряет аргументацию против “Воли к власти”: “То, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса...”. Более того, добавляет он, “Ницше сказал все, что мог сказать и что имел сказать, в работах, опубликованных им самим... Если отвлечься от нюансов, посмертные философские записи, включая “Волю к власти”, не дают ничего нового[49]49
  а Р. Холлингдейл. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М. 2004, с. 339.


[Закрыть]. А Р. Холлингдейл считает, что эта книга – своего рода отходы, забракованные самим Ницше[49a]49a
  Ibid., p. 101.


[Закрыть]. Но тогда зачем же ломать столько копий об эту книгу? Зачем столько усилий для развенчания? И наконец, зачем такой уважаемый исследователь Ницше как Холлингдейл потратил немало времени и сил, чтобы вместе с У. Кауфманом в переводе донести до англоязычного читателя этот брошенный самим Ницше проект? Приведем в противовес этой позиции мнение мыслителя, чей философский авторитет на порядки превосходит авторитет указанных ницшеведов, – Хайдеггер отмечает: “Все, что опубликовал сам Ницше является лишь “закуской”... Собственно философию Ницше следует искать в “посмертных” записях[50]50
  M. Heidegger. Nietzsche. P., 1998, p. 18.


[Закрыть].

Я исхожу из того, что после “Заратустры” начинается не спад, завершившийся безумием, а напротив, Ницше восходит на такую творческую высоту, которая и по масштабу затрагиваемой проблематики, и по нестерпимому напряжению сопоставима лишь с единичными примерами взлета человеческого духа. Nachlass, корпус “Воли к власти”, – предельный рубеж, до которого прорвалась ницшевская мысль, подлинная кульминация, вершина творческой страсти и мысли философа.

В целом Посмертные фрагменты обозначили радикальный сдвиг всей философской проблематики и дали колоссальный прирост нового концептуального знания. Так, зимой 1884 – 1885 годов появляется термин нигилизм, осенью 1886 года – декаданс, а в 1887 году – ключевые понятия ресентимент[51]51
  Термин ресентимент обозначает психологический комплекс состояний бессилия, затаенной обиды, мстительности, трусости итд. и является центральным в ницшеанстве. Ницше заимствовал этот термин из французского языка и употреблял его без перевода. М. Шелер в знаменитой работе «Ресентимент в структуре морали» отмечает: «Мы пользуемся словом «ресентимент» не из особого предпочтения к французскому языку, а потому что нам не удается перевести его на немецкий. К тому же благодаря Ницше оно было разработано до Terminus technicus» (см. М. Шелер «Ресентимент в структуре морали». Спб. 1999, с.10). В русскоязычной философской литературе этот термин также используется без перевода.


[Закрыть]и генеалогия. Наконец, если в опубликованных самим Ницше работах, его главные метаобразы-концепты – воля к власти, вечное возрождение, сверхчеловек – появляются крайне редко, то, бродя по причудливому ландшафту Nachlass, вы будете сплошь и рядом натыкаться на них. Используя выражение Ж. Делеза, можно назвать Посмертные фрагменты “фабрикой концепций”.

Мы имеем дело с уникальным прототекстом, который представляет собой чрезвычайно богатый конгломерат литературных форм от готовых произведений до записей на квитанциях прачечной. По своему оформлению они напоминают какие-то древнейшие свитки или даже клинописные таблички. Многие фрагменты не афоризмы даже, а обрывки незаконченных мыслей, рубрики, неоформленные куски текста, конспекты и т. д. Как, например, относиться к целым страницам “Бесов” Достоевского, тщательно переписанных Ницше в свои тетради? В какой мере это тоже можно принимать за часть его наследия? Или можно ли публиковать те пассажи, которые сам Ницше вычеркивал? Можно ли нам читать и чтить то, чего сам автор стыдился?

По своей анатомии и духу Посмертные фрагменты структурно аналогичны самой жизни – становящейся, фрагментарной, чередующей вершины и разрывы, неоконченной... Жизни, которая в силу своей незавершенности, нелогичности, “нечеловечности, слишком нечеловечности” и есть воля к власти, становление, борьба, творчество, изменение. В этой калейдоскопической природе Посмертных фрагментов  отразилась важнейшая особенность ницшевского мышления, которое словно “идет” за миром,непосредственно отражает всю его пульсирующую тотальность, в принципе отрицая и его (мира), и собственную жесткую структуризацию. Посмертный корпус «Воли к власти» сродни Млечному Пути, некоей тотальности, в которой многие элементы не находятся в прямой жесткой связи друг с другом, но тем не менее образуют такое сверхплотное вещество, что оно должно неминуемо разрядиться новыми мирами. Словно какая-то гигантская центрифуга вечного возвращения раскручивает фрагменты в вихревую Вселенную, чье звездное вещество может быть разлито во множество конфигураций. Все эти конфигурации могут противоречить друг другу, но, взятые в совокупности, они формируют своего рода сверх-текст, всеобъемлющую Вселенную ницшеанских миров. Центр этой Вселенной – везде, границы – нигде. Этот сверхтекст напоминает бесконечно ветвящуюся решетку наподобие ризомы Делеза–Гваттари или сада расходящихся тропок в духе Борхеса. В каждом зазоре между афоризмами бифурцируется множество вариантов дальнейшей динамики текста. То, что за данным афоризмом идет именно этот, отнюдь не означает, что на его месте не мог бы оказаться другой фрагмент. Это чрезмерное богатство исходного материала сообщает «Воле к власти» необычайное очарование, которое ставит его в преимущественное положение по отношению ко всем «авторизованным» произведениям Ницше. И когда мы попадаем в пространство этой книги, нас охватывает завораживающее ощущение соучастия в творчестве великого мага, работу которого мы незаметно от него наблюдаем, спрятавшись в его волшебной мастерской. Дело в том, что эта книга – лаборатория всего его творчества, как бы его второе дно. Проникновенная сила этой книги в том, что она вскрывает тело ницшевской мысли. Она открывает окно в бездонную душу автора, где в творческом первобытном хаосе кружат первобытные элементы, которые – в отличие от “Воли к власти” – в изданных самим Ницше произведениях получили законченную, а потому укрощенную форму. Мы низвергаемся в саму бурлящую лаву ницшевского мышления, получаем возможность увидеть его изначальную структуру в самом исконном, становящемся виде. Мы погружаемся на такой уровень мышления, когда слово еще неотделимо от музыки, действие – от чувства, дух – от тела... Нас властно охватывает магия ницшевского текста. Со его страниц струится волшебная аура, словно с утреннего озера поднимается к небу облако, розовое от лучей восходящего солнца. В этой ауре мир со всеми его элементами освещен особым светом, они выпуклы и ясны, все связи между ними источают неслыханную доселе музыку. У каждого, кто позволяет захватить себя этим волшебством, душа начинает вибрировать согласно тайным ритмам мироздания. И тогда мы вдруг неизбежно почувствуем как этот Творческий Хаос, эта раскаленная, животворящая плазма, в которой носятся элементы новой картины мира и в которой все главные ницшевские идеи достигают критической массы, взрывается “Волей к власти”...

Nachlass, возможно, – самый ницшеанский текст из всего написанного философом. Этот посмертный материал и составляет подводную часть айсберга ницшеанства. “Если бы мы знали только то, что опубликовал сам Ницше, то не имели бы ни малейшего представления об идеях, к которым он уже пришел, которые разрабатывал и о которых постоянно думал, но которые до сих пор придерживал. Только ознакомление с его рукописным наследием впервые дало возможность составить отчетливую картину[52]52
  M. Heidegger. Nietzsche Band 1. 2. Pfulligen, 1961, 1. S. 266.


[Закрыть], – отмечает Хайдеггер. Без своего Посмертного наследия Ницше не полон. Только сложенные вместе Nachlass и прижизненные работы создают целостную картину ницшеанства.

После Второй мировой войны оформились два различных взгляда на Посмертные фрагменты, которые затем были автоматически перенесены на “Волю к власти”. Первый взгляд (назовем его филологическим) рассматривает их как грандиозные археологические раскопки, где и поныне копошатся сотни филологов и текстоведов. Второй взгляд (философский) видит весь Посмертный свод как грандиозную строительную площадку, которая в изобилии снабжает современного философа элементами для конструирования собственной философии.

Сторонники первого подхода – профессиональные филологи – Шлехта, Колли, Монтинари (перечисляю только самых видных). Для них подлинно ницшеанские произведения – только опубликованные им самим; посмертные же записи носят сугубо вспомогательный характер, а “Воля к власти” – вообще фальшивка или же, в лучшем случае – “не-книга”. Они кропотливо воссоздают аутентичный ницшевский текст.

Сторонники (во многом бессознательные) второго подхода – крупнейшие философы XX века, для которых сам по себе текст в узком смысле этого слова, как филологический факт – второстепенен. Для них на первом месте – “Большой текст” как философско-культурная целостность. Для них важна и им нужна творческая конфронтация с Ницше. Вся современная философская мысль в известной мере развивается именно в этом искрящемся противостоянии ницшевской мысли.

Философы (М. Хайдеггер, М. Фуко, Ж. Делез и др.) рассматривают неопубликованное наследие Ницше и “Волю к власти” как вполне равнозначные тем произведениям, которые опубликованы самим мыслителем. Они оценивают “Волю к власти” как вполне ницшевское произведение и интенсивно используют эту книгу для своих собственных философских построений. Представители этой группы считают, что именно Посмертные фрагменты содержат подлинную ницшеанскую философию. Квинтэссенция этой позиции сформулирована Хайдеггером: “Собственно философия Ницше, фундаментальная, подлинная, исходя из которой он говорит в этих и во всех произведениях, им самим опубликованных, не приняла окончательной формы и не была опубликована ни в одной книге... Те, что сам Ницше опубликовал в течение своей продуктивной жизни, были всегда передним планом... Собственно его философия осталась как посмертная, неопубликованная работа[53]53
  M. Heidegger. Nietzsche. New York, 1979, p. 89.


[Закрыть]. По-видимому, Хайдеггер имеет в виду, что наиболее адекватной формой изложения философии Ницше являются именно Посмертные фрагменты.

Философы ведут на недостроенных громадах ницшевской философии собственное строительство, филологи же действуют как трепетные археологи, опасающиеся что-либо повредить, бережно и аккуратно смахивающие пыль с этих посмертных развалин. Филологи, радеющие, если так можно выразиться, за “кошерность” ницшеанского текста, за чистоту и точность воспроизведения всего, что написано Ницше, обрушиваются на философов, которые зачастую игнорируют предостережения первых и руководствуются духом, а не буквой ницшеанства. Если “Воля к власти” – объект навязчивого вытеснения для филологов, то для философов эта книга – идеальный текст, который, словно ветер, дует в паруса всех, кто устремляется в открытые Ницше моря.

Филологи обвиняют этот текст в чрезмерной прямолинейности, однозначности формулировок, которые вроде бы не свойственны многозначной манере Ницше. Вполне возможно, что, выясняя для себя многие базисные проблемы, Ницше формулировал их более однозначно, чем если бы предназначал их для печати. Но как раз эта определенность положений «Воли к власти», по-видимому, так прельщает философов. Я берусь утверждать, что для самостоятельного философа, не просто комментирующего наследие Ницше, а строящего оригинальные теоретические конструкции с использованием ницшевских идей, филологическая аутентичность в принципе остается вторичной в сравнение с философской значимостью того или иного фрагмента.

Эту философско-филологическую антиномию, пронизывающую «Волю к власти», прекрасно выразил крупнейший американский ницшевед и переводчик Уолтер Кауффман: «Пусть расцветает филологическая чистота! Но я сомневаюсь, что результаты будут философски оправданы»[54]54
  W. Kauffman. The Will to Power. New York, 1968, p.551.


[Закрыть].

Эта двойственность отражает и внутреннюю двойственность самого Ницше – филолога по профессии, философа по призванию. Несомненно, философ победил. Но это не был обычный, профессиональный философ, а своего рода постфилософ, философ-поэт, воссоединяющий в единую целостность философию и искусство.

По сути и филологи, и философы приводят заслуживающие внимание аргументы. Первые считают, что важнее буква Ницше, что нужно быть честным по отношению к нему – автору текстов. Для вторых важнее – дух Ницше, его всемирно-историческое значение как основателя нового философско-культурного движения. Для них сама жизнь Ницше и жизнь его идей – творческий процесс, столь же важный, как и его тексты. И совершенно не случайно, что вклад в мировую культуру Хайдеггера, Батая или Камю на порядки превосходит то, что сделали для нее Шлехта, Монтинари и другие критики.

Современный читатель должен иметь возможность свободно передвигаться по безграничному, переливающемуся пространству ницшеанства, имея доступ и к “Воле к власти”, и к Посмертным фрагментам, каждый раз заново и на свой лад примиряя философию и филологию. Тот, кто хочет скрупулезно и филологически корректно изучать Ницше, обратятся к широко раскинувшемуся морю Полного собрания его сочинений. Но тот, кто решит разом окунуться в философию Ницше, бросится в стремительный поток “Воли к власти”. И он должен знать, какие устрашающие опасности его подстерегают в этом водовороте.

II. Книга-динамит

1. “Дело” сестры

После разгрома гитлеризма в охваченной самобичеванием Германии началась активная денацификация Ницше. Немцы так пропалывали свое сознание от всех сорняков нацизма, что косили заодно и все “цветы зла”. На этом поле “Воля к власти”, конечно, выделялась особенно ярко. Совершенно естественно одной из главных мишеней стал “философ воли к власти”, который воспринимался в то время как “крестный отец” фашизма.

Цель денацификации ницшеанства была благородна. Ее первым выразил еще в конце 30-х годов левый ницшеанец Жорж Батай: “Ницше должен быть отмыт от нацистской грязи”[55]55
  G. Bataille. Sur Nietzsche. Volonte de chance (1944). Oeuvres Completcs. Vol. VI. T. II. P., 1973. p. 188.


[Закрыть]. Стремясь “спасти” Ницше от Гитлера, Батай считал, что от имени Ницше, в отличие от Будды или Христа, нельзя заниматься политикой, поскольку просто не удается найти последователей. Правда, тут же добавлял, что в сравнении с Заратустрой, Будда и Христос кажутся раболепными .

Параллельно лево-радикальной денацификации бурно началась и либерально-буржуазная адаптация Ницше. Ее цель была очевидна – одомашнить Ницше, превратить его мысль в часть уютного интерьера приходящего в себя после шока мировых войн обывателя. Для этого надо было “переписать” Ницше, устранить его экстремизм и радикализм, списать на болезнь все жестокие крайности черного ницшеанства. Появляются многочисленные труды, в которых философ-динамит упаковывался в глянцевую подарочную обертку...

Однако очень быстро обнаружилось, что Ницше крайне резистентен к либерально-демократической денацификации, которая по сути оборачивалась выхолащиванием самой сути ницшеанства. Самые честные и крупные умы XX века (Т. Манн, К. Ясперс, М. Хайдеггер, А. Камю) понимали, что “политкоррекции” Ницше не подлежит, и вынуждены были признать, что в писаниях Ницше можно было почерпнуть вдохновение для строительства концлагерей и газовых камер.

Но ницшеанство было настолько грандиозным явлением, что поздний капитализм не мог позволить себе ни проигнорировать его, ни уступить национал-социализму, ни, тем более, отдать на откуп революционным силам. И тогда западная идеологическая машина произвела на свет нехитрую схему: не Ницше виноват в том, что им воспользовались идеологи III Рейха, а издатели его Архива, сфабриковавшие несуществующую, самозваную книгу “Воля к власти”, которая явилась теоретическим генокодом поднимающегося фашизма. Из-за этого “самиздата” Ницше-де и был провозглашен идейным фюрером III Рейха. Следовательно, нужно разоблачить фальшивку и ее авторов, чтобы денацифицировать Ницше. Фактически, научное сообщество Запада решило ради “спасения” Ницше принести в жертву его сестру и изданную ею “Волю к власти”. Именно сестра несет ответственность за то, что эта книга была представлена как “главный труд” Ницше, использована нацистами, чем ввела в заблуждение целые поколения немцев, и к тому же сбила на ложный путь философию XX века. Известный ницшевед Шлехта бескомпромиссно сформулировал тогдашнюю дилемму: «или Ницше – или сестра»[56]56
  K. Slechta. Le cas Nietzsche. P. 1997, p.105.


[Закрыть].

Именно Шлехта, бывший сотрудник Архива, разъяв “Волю к власти” на расположенные в хронологическом порядке фрагменты и опубликовав их в 50-х годах, первым провозгласил в своей нашумевшей работе «Случай Ницше»: ““Воля к власти” не существует как произведение Ницше, а то, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса”[57]57
  Ibid. p. 111.


[Закрыть]. Проделав уже в 60-х годах аналогичную работу по деструктуризации этой “не-книги”, Колли и Монтинари в докладе на знаменитом семинаре в Руайомоне в 1964 году, заявляют: “В той мере, в какой под вопрос ставится существование последнего фундаментального труда Ницше (“Воля к власти”), наше новое критическое издание решает эту проблему ясно и просто: этого главного труда не существует»[58]58
  Cahiers de Royamont. Nietzsche. P. 1967, p.136.


[Закрыть]. Что же есть? Есть лишь “посмертные” записи. И каждый серьезный исследователь должен изучать Ницше по изданиям, скрупулезно хронологически воспроизводящим фрагменты, оставшиеся после мыслителя. Те же издания “Воли к власти”, которые увидели свет, объявлены не более чем популярными публикациями, годными лишь для «массового читателя».

Затем, уже после смерти Дж. Колли, Монтинари выносит окончательный приговор: “Что же касается “Воли к власти”, то филологический анализ посмертных фрагментов с 1885 по 1888 годы лишает всякого содержания спор по поводу “фундаментального труда”. Этот вопрос не стоит более в повестке дня научных исследований по Ницше”[59]59
  M. Montinari. La volonte de puissance n’existe pas. P., 1996, p. 70.


[Закрыть], а “исследователи Ницше могут теперь обратиться к серьезным повседневным делам”[60]60
  M. Montinari. Reading Nietzsche. Urbana and Chicago. 2003, p. 101.


[Закрыть]. По обе стороны Атлантического океана в научном сообществе возник – за редкими исключениями – консенсус относительно того, что “Воля к власти” – химера. Однако, к сожалению или к счастью, но вопрос отнюдь не закрыт. «Случай “Воли к власти”» продолжает оставаться “серьезным делом”.

Безукоризненный с филологической точки зрения аргумент – раз Ницше не оставил своей версии “Воли к власти”, значит, любая компиляция есть произвол и не имеет права на жизнь – с философско-исторической точки зрения не выдерживает критики. Ведь странно же, не правда ли, что если до разгрома нацизма “Воля к власти” воспринималась как вполне ницшевское произведение, то после 1945 года начинаются продолжающиеся и поныне похороны этой “не-книги”? Именно то обстоятельство, что “Воля к власти” была аппроприирована нацистами, явилось главным аргументом против ее существования.

Особое раздражение ницшеведов вызывало само название этой «недокниги». Еще в разгар национал-социалистической революции Анри Лефевр пытался списать на заголовок возникшие уже тогда в антифашистской среде недоумения вокруг этой книги: «Заглавие этого труда обмануло многих интерпретаторов»[61]61
  Lefebre. Nietzsche. P. 2003, p.64.


[Закрыть]. Однако в возражение ему приведем мысль Хайдеггера: ««воля к власти» как концепция и «Воля к власти» как название книги тесно взаимоувязаны: именно потому, что этот термин обозначает фундаментальную характеристику всего сущего, он, следовательно, должен фигурировать в качестве названия капитального труда»[62]62
  M. Heidegger. Nietzsche. P. 1998, t.I, p.14.


[Закрыть]. Заголовок этой книги оправдан не только текстологически. Он выражает содержание эпохи, которую Ницше схватывал в мысли. «…XIX столетие, главным образом в лице Ницше, снова предпочло более сильную формулу: voluntas superior intellestu (воля выше разума), которая лежит у всех нас в крови»[63]63
  О. Шпенглер. Закат Европы. М. 1993, т. I, с. 488.


[Закрыть], – пишет его прямой идейный наследник Освальд Шпенглер. Но разве не стал эта «сильная формула» главным лозунгом XX века? И не принялся ли ее воплощать в жизнь с первых же своих дней и век XXI-й? Как раз содержанием эпохи, открытой Ницше и все еще остающейся открытой, и является движение против нигилизма – этого упадка воли к власти и триумфа ценностей ресентимента. Сам автор обладал редким даром блестяще называть свои книги, в полной мере отражая их глубинный смысл: «И пускай не ошибаются относительно смысла названия, призванного озаглавить это евангелие будущего. «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей» – формулой этой выражается некое противодвижение наперекор принципу и задаче: движение, которое когда-нибудь в будущем сменит означенный совершенный нигилизм»[64]64
  Воля к власти Предисловие (пар. 4).


[Закрыть].

Сегодня более полувека спустя, очевидно, что обвинения в адрес “Воли к власти”, созданной сестрой Ницше и его другом-музыкантом, носят сугубо политический характер: эта книга, мол, крайне эффективно сработала на Гитлера. И филологические доказательства подложности и несостоятельности этой книги-призрака были нацелены на решение сугубо конъюнктурных идеологических задач. Ныне настал час реабилитации “Воли к власти”. И эта реабилитация идет вразрез с либеральной “реабилитацией” Ницше от фашизма как раз из-за “Воли к власти”.

Миф о фальсификации наследия Ницше Архивом во главе с Элизабет, и прежде всего “Воли к власти” понадобился для того, чтобы под флагом борьбы за очищение ницшеанства от нацизма, списать все “перегибы” черного ницшеанства на сестру и Архив и тем самым лишить этого мыслителя его разрушительной силы, инкорпорировать его в товарно-либеральную культуру и университетско-академический истеблишмент Запада. Признание “Воли к власти” протофашистской фальшивкой, сфабрикованной сестрой, – вот плата за то, чтобы читать остального Ницше спокойно!

Интересно отметить, что схожие обвинения против сестры ради спасения Ницше от фашизма выдвигала и леворадикальная интеллигенция (например, Ж. Батай, А. Лефевр, В. Беньямин), правда, с диаметрально противоположной целью: для того, чтобы использовать его освободительный, революционный пафос в борьбе против капитализма. Но левые имели к ней претензии не из-за “Воли к власти”, а из-за угодничества перед Гитлером. После краха фашизма именно между либеральным и леворадикальным течениями развертывается основная борьба за Ницше.

За редким исключением нет ни одного ницшеведа, который не бросил бы камня в сестру мыслителя. Она рисуется в ницшеане эдаким “злым гением”. Ей вменяются в вину антисемитизм, подлог, вымарывание и фальсификация целых кусков в переписке Ницше, подтасовка цитат, но главное – произвольная и безответственная компиляция посмертных фрагментов в некое ассорти под названием “Воля к власти”.

Конечно, нельзя не признать, что миф о сестре-фальсификаторше не был лишен реальных оснований. Еще в 1923 году в разгар очередного экономического кризиса, обесценившего ее сбережения, Элизабет обращается с приветственным письмом к Муссолини, который откликнулся телеграммой и денежным переводом в 20 тысяч лир.

В 1931 году Муссолини поздравляет сестру философа с 80-летием, а в 1933 году она уже в свою очередь поздравляет дуче с 50-летием телеграммой: “Самому славному ученику Заратустры, о котором мечтал Ницше, творцу аристократических ценностей в ницшеанском духе. Архив Ницше с глубоким уважением и восхищением направляет вам самые теплые поздравления”[65]65
  K. Algermissen. Nietsche und das Dritte Peich. Celle. 1946. S. 9.


[Закрыть]. Это его стараниями в 1944 году (когда он уже чувствовал неотвратимое приближение краха) на доме в Турине, где Ницше встретил безумие, устанавливается мемориальная доска. Последним даром Муссолини Архиву была античная статуя Диониса (больше похожего, правда, не на бога вина и опьянения, а на библейского пророка), доставленная в Веймар под бомбардировками авиации союзников.

Еще более тесные отношения у Элизабет складываются с фюрером. За год до его прихода к власти, в январе 1932 года, она знакомится с ним в Веймарском театре на премьере пьесы Муссолини “Майская битва” (посвященной Наполеону), когда фюрер неожиданно посетил ее ложу. Поначалу она отнеслась к Гитлеру крайне настороженно, как к сопернику Гинденбурга, который дал ей пенсию. Но как только, став канцлером, Гитлер в 1934 году назначил ей ежемесячное пособие в 300 рейхсмарок из своего личного фонда “за ее заслуги в сохранении и популяризации работ Ницше”, она превратилась в его горячую сторонницу. Фюрер неоднократно посещал Архив Ницше в сопровождении А. Розенберга и А. Шпеера (который должен был заняться возведением грандиозного ницшеанского храма). Во время одной из встреч она преподнесла в дар Гитлеру трость брата. Широко освещавшиеся в печати визиты фюрера на виллу “Зильберблик”, несомненно, способствовали нацизации образа мыслителя. А когда Элизабет скончалась 8 ноября 1935 года, фюрер удостоил ее национальными похоронами и сам присутствовал на них.

Вожди фашизма прекрасно осознавали громадное значение Ницше для своих политических целей, и их идеологическая машина была на всю мощь нацелена на аннексию ницшеанства. Со своей стороны, Элизабет сделала все, чтобы превратить Архив в один из идейных центров нацизма в III Рейхе. Ее преклонение перед фюрером исторгло из нее даже такое предположение: “Поверьте мне, Фриц [Ницше – Н. О.] был бы очарован Гитлером, который с беспримерным мужеством взял на себя всю ответственность за свой народ”[66]66
  Цит. по: H. Peters. Zaratoustra’s Sister. N.-Y. 1985. p. 221.


[Закрыть], – писала она одному из друзей.

И все же я предложил бы направить дело Элизабет в кассационный суд истории. Ей надо воздать должное. При всем ее чисто немецком филистерстве ей в конце концов достало ума понять, кто был ее брат. Ею, по-видимому, двигала глубочайшая обида за то, что он не получил заслуженной славы при своей сознательной жизни. Несомненно, она искренне любила его и глубоко страдала от распространенной в ту пору версии о сифилисе как причине его безумия.

Пожалуй, она действительно больше, чем кто бы то ни был, была близка к Ницше. И в детстве, и в зрелые годы они проводили бок о бок много времени, а когда он преподавал в Базеле, то вообще жили вместе. Ей часто доставалось от него, особенно после ее брака с недостойным, по мнению брата, человеком, антисемитом и националистом, и за ее интриганство в деле с Лу Саломе. Но их душевная близость, несмотря на приступы гнева Ницше, не прерывалась.

Со всеми присущими ее нации прилежанием и усердием, эта одинокая женщина последние 45 лет своей жизни посвятила себя уходу за сумасшедшим братом и неутомимому собиранию, изданию и пропаганде его наследия. Она была беззаветно предана Ницше, в силу возможностей своего ума понимала его интересы, всеми средствами добиваясь расширения его славы и влияния в Европе первой половины XX века. Элизабет готова была броситься в объятия любого (в том числе и любой политической силы), кто хорошо отзывался о ее брате, при этом не подвергая сомнению ее собственную роль литературной душеприказчицы. Она обладала достаточно склочным характером и была инициатором череды судебных процессов, в том числе между Веймарским кружком, который она возглавляла, и Базельским кружком во главе с Овербеком. С не меньшим героизмом и филистерской ограниченностью она готова была также броситься – но уже с кулаками, – на любого, кто ставил под сомнение величие ее брата как мыслителя. И никто не сделал столько, сколько Элизабет, для сохранения, публикации и распространения наследия брата. Стремление собрать всего Ницше заставило ее объездить все ницшевские места в поисках пропавших материалов и даже выкупать письма у его корреспондентов. Можно с уверенностью сказать, что, не будь ее, значительная часть этого наследия была бы утрачена. Именно ей мы обязаны тем, что удалось собрать Архив Ницше. Благодаря своей кипучей энергии и, говоря современным языком, недюжинным пиар-способностям, она сумела завоевать в чванливой академической среде Германии видное место для Архива как серьезного центра культуры. Вся деятельность этой организации протекала настолько публично и была предметом такой широкой и открытой полемики, что миф о сфабрикованной втайне фальшивке, не выдерживает критики. С другой стороны, если бы она не издала свой вариант “Воли к власти”, то разрозненные фрагменты и отрывки так и не были бы включены в широкий общественный оборот и остались достоянием узких специалистов.

В первой трети XX века Элизабет превратилась в одну из самых известных фигур культурной Европы. На свои дни рождения она получала сотни телеграмм. А совершить паломничество к ней в Архив было делом чести для многих выдающихся людей того времени. И как бы к ней ни относиться, именно благодаря ее неутомимым усилиям Ницше стал, пожалуй, самым популярным философом эпохи.

Критика многих обвинителей в адрес сестры заставляет предположить, что именно ее “чрезмерная” активность по популяризации наследия Ницше ставится ей в вину. Но тогда следует признать, что сам факт популярности Ницше уже плох и вреден и что этого мыслителя следовало бы держать в культурном подполье.