Текст книги "Двое из прошлого"

Автор книги: Николай Оганесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Ну, если вы не понимаете прямых вопросов, придется говорить намеками. Вы не забыли свои первые показания?

– Да-да, глупо получилось, – согласился он, как будто речь шла не о нем, а о ком-то отсутствующем. – Не сориентировался, недооценил всей важности момента. Оказывается, вопрос с нашим работником Красильниковым стоит очень остро. – И более доверительно добавил: – Прошу вас, не придавайте моим словам значения.

– Каким? Тем, что вы говорите сейчас, или тем, что вы сказали в прошлый раз?

– Ну что вы? – Изобразив на лице жалкое подобие улыбки, Харагезов как можно тверже пообещал: – Сейчас я скажу все как есть. Зачем мне покрывать преступника?

– Вот и я думаю: зачем?

– Мой прямой долг говорить правду, – храбрился Алексей Михайлович.

– Совершенно верно.

– И я скажу!

– Прекрасно. Пожалуйста, я вас слушаю.

– Красильников выполнял плановые задания – это истина, не скрою. Но когда работаешь в коллективе, этого мало. Надо еще ладить с людьми, считаться с мнением общественности, и вот этого-то Игорю Михайловичу недоставало. В общественной работе он участия не принимал, пренебрегал культурно-массовыми мероприятиями, в общении с товарищами держал себя высокомерно, иногда допускал грубость...

– И поэтому вы приняли решение перевести его в отдельную мастерскую?

Харагезов на мгновение замер, словно позируя невидимому фотографу, но через секунду снова заговорил, обильно уснащая свою речь округлыми казенными оборотами:

– Боюсь, что произошло недоразумение. У отдельных наших товарищей, у Щебенкина, например, и у некоторых других тоже сложилось не совсем правильное, я бы сказал, извращенное представление о методах работы руководства. Они считают перевод на индивидуальную работу поощрением, фактом признания особо высокой квалификации отдельных работников, в то время как...

– ...это не так, – продолжил за него следователь.

– Это не всегда так, – осторожно поправил заведующий. – Увы, в случае с Красильниковым произошло наоборот: уволить его по своей инициативе мы не могли, не было достаточных оснований. Но, простите за откровенность, избавиться от такого, с позволения сказать, работничка хотели. Вот и пришлось изыскивать средства, ставить вопрос о переводе. В целях изоляции от коллектива. – Чтобы придать вес своим словам, он сослался на начальство: – Прежде чем принять это решение, я советовался в управлении, и там меня поддержали.

– Интересно, – заметил следователь. – И кто именно?

Харагезов снова стал неподвижен и шевельнулся только после паузы, которой с лихвой бы хватило, чтобы навести объектив на резкость и щелкнуть затвором.

– Простите, как – кто?

– Кто поддержал?

– Ах кто? – Он вперил удивленный взгляд в собственный носовой платок. – Знаете, вопрос решался еще в прошлом году, так что мне потребуется время, чтобы...

– Хорошо, оставим это. Продолжайте.

Харагезов замялся.

– Если вы настаиваете, я могу позвонить в управление и уточнить, предложил он.

– Не надо, мы сами разберемся.

От уверенно произнесенного "разберемся" Алексея Михайловича бросило в холодный пот. Он заерзал на стуле, представив, что значит "разберемся" и какие это "разберемся" повлечет последствия лично для него. "Они разберутся, – с тоской подумал он. – Они во всем разберутся. И устроят тебе, дорогой товарищ, показательный суд с общественным обвинителем в лице того же Щебенкина..."

А пока ему продолжали задавать вопросы.

– Скажите, Красильников не жаловался вам на низкую зарплату, на нехватку денег?

– Ну что вы, он получал до ста шестидесяти рублей плюс премиальные.

– А сверху?

– Простите, не понял?

– Брал он "левые" заказы?

– Вообще-то мы боремся с этим позорным явлением. В целом коллектив у нас здоровый...

– Значит, не брал?

– Ну, за всем разве уследишь, – уклончиво ответил Харагезов. – Ходил у нас слушок, что он занимался частными заказами, но за руку в таких случаях поймать трудно. И потом, борьбой с преступностью занимаются специальные, уполномоченные на то органы, мы не вправе вмешиваться в их деятельность. Существует милиция, народный контроль...

– А как он вообще относился к деньгам?

– Я не припомню случая, чтобы у нас с ним заходил разговор о деньгах.

– Мы договаривались, что вы будете откровенны, – напомнил следователь. – Так что постарайтесь вспомнить. Мог он, к примеру, одолжить деньги товарищу?

Харагезов собрался с духом и выпалил:

– Не думаю. Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процентов прибыли.

Заявление плохо вязалось со сказанным раньше, но сидевший за столом следователь не подал виду.

– Понятно. А его семейные отношения? Что вам, как руководителю, известно о его личной жизни?

– Трудный вопрос. – Харагезов искал, за что бы зацепиться, так как тема личной жизни Красильникова непосредственно его не касалась и была сравнительно безопасной. – У него есть дочь. Учится во втором классе. Жена не работает. – Видя, что следователь ждет продолжения, добавил: – Мы с ним были не настолько близки, чтобы делиться своими семейными проблемами. Как там у него с женой складывалось – я не в курсе, но на днях мне звонила девушка, интересовалась Игорем. И это не в первый раз. Раньше ему тоже звонили.

– Вы уверены, что звонила посторонняя девушка, а не жена Красильникова?

– Конечно, посторонняя, – оживился Харагезов. – Жену зовут Тамара, а звонила Таня.

– Она что же, назвала себя?

– Нет. Просто я слышал, как кто-то во время разговора позвал ее, обращаясь по имени, и она ответила, что через минуту освободится.

– Так когда вам звонила эта самая Таня?

– Позавчера, кажется. Да, позавчера. В первой половине дня. Спросила, вышел ли на работу Красильников. Я сказал, что нет. Тогда она поинтересовалась, не болеет ли он и если болеет, то когда выйдет... Харагезов запнулся.

– И вы ответили, что он арестован?

– Но ведь меня никто не предупреждал, – потупив взгляд, повинился он. – Я бы ни за что не сказал, если бы знал, что нельзя.

– Больше она ни о чем не спрашивала?

– Ни о чем, – подтвердил Харагезов. – Сразу повесила трубку. Напугалась, наверно.

– Алексей Михайлович, когда-нибудь Красильников обращался к вам с просьбой достать санаторную путевку?

– Обращался.

– Когда?

– В ноябре. Я объяснил ему, что это не так просто, но он очень просил, и я обещал помочь. У нас в управлении иногда бывают "горящие" путевки, особенно зимой. В декабре он справлялся, как обстоят дела.

– Не говорил он вам, для кого нужна путевка, в какой именно санаторий?

– Нет, Сказал только, что желательно в санаторий для сердечников, а если не будет для сердечников, то в любой.

– Еще вопрос. Он вам давал деньги на путевку?

– Ну что вы! Если бы я выбил ее в управлении, то все оформили бы законным путем через местный комитет. – И, порозовев, негромко закончил: Мой долг соблюдать соцзаконность на вверенном мне участке работ.

Следователь зашелестел бумагами, и Харагезов, готовясь к худшему, тоскливо посмотрел в окно на голубое безоблачное небо. Он вдруг представил, как его выведут из кабинета и на виду у всех подчиненных поведут к милицейской машине.

– Вернемся к январским событиям, – сказал следователь, отрываясь от своих записей.

Харагезов облегченно вздохнул, взятку он взял в прошлом году, значит, пока пронесло, но опасность еще оставалась. Если его спросят про девятнадцатое, почему он сказал, что Игорь пришел на работу вовремя, тогда...

– Восемнадцатого января... – начал следователь.

– ...Восемнадцатого Красильников отпросился у меня на похороны соседки, – торопливо заверил Харагезов. – Честное слово, так и было! Он приехал к девяти, сказал, что у него большое несчастье и что он хочет взять отгул. Соседка якобы женщина одинокая, ни родных, ни близких. Я и разрешил – причина-то уважительная.

– А девятнадцатого?

"Все, дождался! Они все знают! Теперь хочешь не хочешь – придется говорить. – Харагезов вытер взмокший лоб. – Я не виноват: сам горю, как швед под Полтавой..."

Девятнадцатого около одиннадцати часов – только он приехал из управления – к нему без стука вошел возбужденный Игорь. Он плотно прикрыл за собой дверь и не допускающим возражений тоном предупредил: "Для всех, кто бы ни спрашивал, сегодня с самого утра я был на работе. Ты понял?"

Ошарашенный его наглостью, Харагезов потерял дар речи, хотел возмутиться, поставить подчиненного на место: что это он себе позволяет? Влип в какую-то грязную историю, по роже видно, что в грязную, и диктует свои условия. Думает, непонятно, что речь идет об алиби. Дурака нашел!.. Но Красильников будто читал его мысли: "Не подтвердишь – расскажу о взятке. Вылетишь из своего кресла под фанфары. Мне, сам понимаешь, терять нечего". Да, волчий прикус у парня, а все овечкой прикидывался! Куда было деваться, пришлось пообещать. Уже уходя, Игорь подмигнул и небрежно, как милостыню, бросил: "Не мандражируй, может, и не понадобится твоя защита".

Однако понадобилась. И очень скоро. Часа не прошло – ну и темпы у милиции! – Красильникова арестовали, а его самого на следующий день взяли в оборот, изволь отдуваться. Был соблазн выложить все начистоту, отмежеваться от неприятностей, все равно Игорю крышка – это и коню понятно. Но удержал взаимный интерес: если он промолчит о просьбе Игоря, Красильников промолчит о взятке – глядишь, и пронесет.

Целый месяц ходил в страхе. Теперь чувствовал: не пронесет. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Видно, спета его песенка. Конец карьере. Э-эх, денег ему, что ли, не хватало? Ведь хватало! Дом полная чаша, с книжки одних процентов по пятьсот рублей в год набегает, дачу недавно купил с бассейном! Что ж еще надо? Так нет, связался с этим уголовником?! Возможности упускать не хотел, власть свою показать, благодетелем всесильным перед подчиненным представиться, чтобы восхищался и кланялся, кланялся и восхищался...

– Так как же девятнадцатого, Алексей Михайлович?

– Чистосердечно признаюсь, товарищ следователь, напутал кое-что в спешке, с кем не бывает...

Глава 7

12 февраля

СКАРГИН

Изучение пяти томов архивного дела, как и следовало ожидать, не прошло бесследно. Снова и снова я возвращался к нему, чтобы до конца разобраться в отношениях, связывающих убийцу и его жертву. Георгий Волонтир и Игорь Красильников – чем больше я о них думал, тем очевиднее становилась эта связь. Они были людьми не только разного возраста, но, по сути, и разных поколений, это верно. И все же что-то объединяло их, притягивало друг к другу, по неуловимым для окружающих признакам они узнавали "своего" и отличали его от "чужого"...

Это "что-то", несомненно, существует, думал я. И еще думал, что много лет назад, в сороковом, там, на Первомайской, вряд ли кто обращал особое внимание на Дмитрия Волонтира. Знали за ним недостатки, слабости, осуждали за пьянки, за грубое обращение с младшим братом, но никому – я уверен, никому – и в голову не приходило, что парень с их двора, утром усердно метущий улицу, вечером слушающий, как в беседке задушевно поют под мандолину, а в сорок первом вместе с другими ушедший на фронт, спустя год вернется в город с оккупантами и будет хладнокровно уничтожать беззащитных стариков, женщин и детей – своих сограждан, соседей. И дело тут не в маске, за которой, дескать, скрывался хитрый, вероломный враг. Суть в другом: задолго до того, как он предал, в душе его уже зрели ростки алчности, трусости, жестокости – того, что мы привыкли называть емким словом "пережитки", забывая, впрочем, как смертельно опасны порой бывают их носители. Что говорить – иной раз внешняя, так сказать, анкетная благополучность подобных людей вводит в заблуждение: чувствуешь червоточину, а разобраться в человеке, понять его успеваешь далеко не всегда...

Но вернемся к Красильникову. Несмотря на разницу в возрасте, он имел много общего со своей жертвой: оба нечисты на руку – один по мелочи воровал на базе, другой выколачивал "левые" с клиентов в ателье, – оба пили, оба были равнодушны к делам общественным и активны в личных и, как результат, оба, быть может, не отдавая себе отчета, были внутренне готовы стать на скользкий путь, ведущий к предательству, измене, преступлению. Нет, не внешнее, бросающееся в глаза сходство объединяло их, а тайное, спрятанное глубоко внутри. В этой их похожести, наверное, и крылась разгадка расследуемого дела...

Размышления размышлениями, а следствие продолжало идти своим чередом. На прошлой неделе мы предприняли выезд на место происшествия.

С первых минут в доме Георгия Васильевича Красильников повел себя по классической схеме "Убийца на месте преступления". Сначала впал в заторможенное состояние, потом стал озираться по сторонам, нервничать, а во время эксперимента с газовой плитой даже порывался бежать. За этим не последовало признания (втайне я немного надеялся на него), но пищи для размышлений эксперимент дал предостаточно. Во всяком случае, все мы пришли к твердому убеждению: случайно оставить газ открытым было просто невозможно – через минуту в тесной кухоньке начинал ощущаться сильный запах, а ведь Красильников, по его собственным словам, искал спички довольно долго. Кроме того, в полной тишине – Игорь подтвердил, что в доме было исключительно тихо, – становился слышен звук, с которым вытекал газ.

Так удалось отмести еще один пункт "легенды" Красильникова. Факт преднамеренного убийства оказался доказуемым, но мотив... мотив продолжал оставаться загадкой.

Все вместе, включая последние показания Тихойванова, Аронова, Харагезова и других, наталкивало на мысль о сложной и глубокой связи между прошлым покойного, путевкой для Нины Ивановны, вывернутой в прихожей лампочкой и утренним опозданием Красильникова на работу. Даже последовавшее за новыми показаниями Харагезова признание Игоря о взятке, которую он дал заведующему ателье, тоже, пусть косвенно, относилось к этой цепи. У меня не оставалось сомнений: каждая из перечисленных деталей имеет отношение к делу, случайных звеньев здесь нет. Скажу больше: я не сомневался, что мы стоим на самом пороге разгадки, хотя шли довольно сложным путем – через выяснение обстоятельств смерти Волонтира к мотиву его убийства. Количество рано или поздно переходит в качество, так получилось и с нашим делом.

Перелом в ходе следствия произошел на следующий день после выезда на место происшествия, то есть четыре дня назад...

Я сидел у себя в кабинете. Время близилось к шести.

Дневная работа была закончена, и в ожидании последней сводки из уголовного розыска я потихоньку собирал со стола бумаги. Не знаю почему возможно, потому, что ждал звонка, а скорее всего без всякой связи – мне вспомнился фильм, который мы с женой смотрели неделю назад, вспомнился неправдоподобно закрученный сюжет, благообразный седовласый сыщик, лазавший по чужим чердакам в поисках всемирно известных шедевров живописи. Наверное, по аналогии с забитым хламом чердаком в сознании всплыла прихожая в квартире Красильниковых, а от нее мысли перекинулись на Нину Ивановну – безобидную старушку, которой так и не довелось съездить в санаторий за счет необъяснимой щедрости соседа. Необъяснимой... Мне бы способности киношного сыщика, вот для кого не существовало тайн!

И все же: зачем Красильникову понадобилось доставать путевку для Щетинниковой?

В бескорыстие его не то чтобы не верилось, я его просто исключал. "Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процента прибыли", – думал я словами Харагезова. Действительно, не тот. Но для чего же тогда? Какие проценты могло принести ему здоровье Нины Ивановны? Да никаких!.. А что, если поставить вопрос иначе: какие проценты мог принести ему отъезд соседки?..

И вот тут меня осенило – с нами, следователями, это случается; правда, не так часто, как с киногероями. Удивительно, как это я раньше не догадался?! Еще тогда, в день убийства, когда менял в прихожей лампочку?! И Красильникову и Волонтиру нужна была квартира Щетинниковой! П у с т а я квартира! И лампочка – она тоже... Ну, конечно!

Не медля ни секунды, я вызвал дежурную машину, соединился с отделом внутренних дел и спустя пять минут, прихватив двух понятых, вместе со своими ребятами выехал на Первомайскую. Уже по дороге вспомнил: за месяц, что мы возились с делом, жильцов дома успели выселить, предоставив им новые квартиры, и сейчас в доме наверняка никого нет, двери могут оказаться запертыми. Сотниченко, догадавшись о моих сомнениях, успокоил, показав никелированную отмычку, с которой, вероятно, расставался только на время сна.

Когда мы свернули на Первомайскую, в боковое окошко я мельком увидел Тихойванова с дочерью. Они стояли на трамвайной остановке. Федор Константинович что-то говорил Тамаре, и та, слушая его, кивала и слабо улыбалась чему-то. Между ними, взявшись за руки деда и матери, стояла Наташа, дочь Красильникова, – самый таинственный, но в определенном смысле и самый главный участник этой истории. Главный потому, что любой поворот в судьбе близких ей людей в первую очередь и больнее всего отзовется на ее жизни. Как ни громко звучат эти слова, но часть ответственности за ее будущее ложилась и на мои плечи – я ни на секунду не забывал об этом.

КРАСИЛЬНИКОВ

Сменивший прапорщика старшина повел его вверх по лестнице. Ребра ступеней были окантованы металлическими полосами, в средней части они стерлись до блеска и отражали дневной свет, льющийся сверху.

Всякий раз, поднимаясь на четвертый этаж, Игорь принимался считать ступени, но всегда сбивался, потому что по мере приближения к кабинету следователя совсем другие мысли овладевали им. И сегодня, гадая, что ждет его за обитой дерматином дверью, он вспомнил, как на прошлой неделе его неожиданно вызвали из камеры, посадили в машину и повезли к домику Волонтира, чтобы предложить ему воспроизвести все свои действия, показать и рассказать еще раз, что и в какой последовательности происходило в ту ночь. На их языке это называлось: "Выезд на место происшествия". Сидя между одетыми в длинные шинели конвойными, он не подозревал, что это будет так трудно и опасно, и даже обрадовался возможности хоть ненадолго сменить обстановку.

На Первомайскую приехали вечером. Вышли из крытого "газика" на злой, колючий от мороза воздух, через пустую подворотню прошли во двор.

Слева высилась черная громада пустого строения. Справа сиял огнями его дом. Мелкая снежная крупа плясала в падающих из окон пятнах света, холодной пылью оседала на шапках и пальто молча идущих по двору людей. На подсвеченной изнутри занавеске в окне первого этажа мелькнул знакомый Тамарин силуэт. Там было тепло и уютно, за столом, склонившись над тетрадкой, наверное, сидела Наташка или зубрила что-то, готовясь к занятиям. Хотелось остановиться, хоть одним глазком посмотреть на дочку, но его быстро ввели в нетопленый тесный коридорчик, где все еще ощущался легкий запах газа. Сзади захлопнулась дверь. Гулко забилось сердце. "Ловушка", – подумал он, оглядываясь по сторонам.

Знакомые предметы, оставшиеся на своих прежних местах, обступили со всех сторон и как будто злобно радовались его появлению. То, что он хотел считать безвозвратно канувшим в прошлое, о чем, сидя в своей камере, избегал думать, а если и думал, то, обманывая себя, как о постороннем, не имеющем к нему никакого отношения, оказывается, существовало все это время и ожидало его прихода, чтобы напомнить о себе парализующим волю страхом. Сознавая, что психологически не подготовлен к предстоящему испытанию, он изо всех сил сопротивлялся давящей атмосфере дома, в то же время завороженно смотрел на синие, с голубыми кольцами, обои, на календарь с не оторванным за январь листком, на газовую плиту, на колченогий венский стул, прижатый гнутой спинкой к стене, – смотрел и, не желая того, "видел" Волонтира.

Призрачный, видимый лишь одному ему, он выходил, припадая на левую ногу, из комнаты, почесывая поросшую седым волосом грудь, и ухмылялся. Совсем как в тот последний вечер. "Ничего, потолкуем. Вот попьем чайку и потолкуем..."

Мимо двигались люди, следователь отдавал какие-то распоряжения, а он застыл у проема, соединявшего коридор с комнатой, и не мог оторвать глаз от этажерки со старомодными слониками, безделушками, от круглого, покрытого пестрой клеенкой стола, рядом с которым стоял обтянутый коричневой кожей диван. Оставаясь невидимым для присутствовавших, Волонтир сидел на потертом диванном валике и скалился, обнажая свой желтые от табака зубы. Это до такой степени было похоже и на сон и на явь одновременно, что на миг поверил в живого Волонтира и даже услышал его знакомый испитой голос. "Мальчишка, щенок, – прозвучало в ушах. – Я тебя насквозь вижу, все твои куриные потроха. Вздумаешь обмануть – подохнешь. С того света достану..."

Следователь тронул его за рукав телогрейки:

– Красильников, вы меня слышите?

– Да-да... – Он перевел дух.

Рожденный воображением призрак пропал. На диване сидел молоденький лейтенант в милицейской форме и заполнял бланк протокола.

Неизвестно, что было хуже – плод его фантазии или действительность, во всяком случае, Игорь постарался сосредоточиться на происходящем, и ненадолго ему это удалось.

– Мы приступаем, – сказал Скаргин. – Красильников, покажите, пожалуйста, где располагались вы и где находился Волонтир в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января.

– Я? – Он неуверенно подошел к столу. – Я весь вечер просидел тут, на стуле. Волонтир – напротив, на диване. – Разрываясь между желанием не вспоминать подробности и необходимостью отвечать на вопросы, он указал на центр стола: – Здесь стояла закуска, бутылки, стаканы.

– С вашего места были видны часы. – Следователь остановился у этажерки. – Вы смотрели на них?

– Нет. У меня были свои, наручные.

– Уточните, в котором часу вы пришли к Георгию Васильевичу.

– В половине девятого.

"Да, это было в половине девятого", – подумал Игорь. Врать не было никакого смысла: тесть видел их с Жорой в подъезде, а сразу после его ухода, забежав домой за бутылкой, он, как и обещал, пошел к соседу.

– И больше временем не интересовались?

– Нет.

– На свои часы тоже не смотрели?

– Не смотрел.

Хотелось отвечать легко, непринужденно, а получилось сухо и скованно: продолжала давить обстановка, слова застревали в горле. Особенно избегал он смотреть в сторону дивана – излюбленного места Волонтира.

– Что пили? – продолжал следователь.

– Сначала мою "Пшеничную", потом Жора вытащил из холодильника "Экстру".

– На холодильнике отпечатки ваших пальцев.

– Да, извините, "Экстру" доставал я.

– Пили одинаково, поровну?

Игорь вспомнил, как, пользуясь любой возможностью, подливал водку в стакан Волонтира, подливал до тех пор, пока у того глаза на лоб не полезли.

– Поровну, – сказал он.

– О чем беседовали?

– Я же говорил – о разном.

– Точнее не можете сказать?

– Не могу.

– Присядьте на свое место. – Следователь подвинул ему т о т с а м ы й стул.

Подчиняясь чужой воле, он, как сомнамбула, присел, и сразу же произошло то, чего больше всего боялся: снова "увидел" Волонтира. Продолжением кошмарного сна промелькнула его зеленая байковая рубашка, его смазанное движением лицо с насупленными, черными как смоль бровями. Разом всплыло все, что исподволь наслаивалось в течение нескольких последних лет, всплыли полузабытые детали, некогда составлявшие нечто целое, значимое, но со временем выпавшие из памяти как мелкие и ненужные, потому что все разговоры, встречи были только прелюдией к главному – о б щ е й ц е л и, а она появилась не сразу, лишь на второй год знакомства.

С чего же все-таки началось?

А началось со странной просьбы.

Волонтир подстерег после работы, зазвал к себе, угостил вином и сказал, что давно к нему присматривается.

– Ну и что? – Привыкший у себя в ателье к конкретным просьбам заказчиков, Игорь не склонен был затягивать разговор без необходимости. Надо чего?

В том, что у соседа просьба, не сомневался – иначе зачем дармовое вино?

Волонтир усмехнулся:

– Торопишься, парень...

Но тут же перешел к делу. Он хочет поменяться квартирами с их соседкой Ниной Ивановной, но она будто бы против, хотя условия выгодные: он предлагает сделать у себя капитальный ремонт и даже доплатить ей небольшую сумму – так, в виде компенсации.

– Какая же компенсация? – удивился Игорь. – У нее и площадь поменьше, и сторона несолнечная.

– Неважно. Мне больше нравится ее квартира, – отрубил Георгий Васильевич.

Игорь почуял: дело нечистое, но вникать не стал – своих дел по горло – и, чтобы отвязаться, отработать дармовое угощение, пообещал при встрече перемолвиться с соседкой, походатайствовать. На том и порешили.

Случай вскоре представился, однако Щетинникова – болезненная, еле передвигавшаяся старушка – наотрез отказалась: "Переезд – все равно что пожар, да еще в моем возрасте. Нет-нет, умру здесь, тут привычней". Игорь не особенно настаивал, не был заинтересован: Щетинникова как соседка его вполне устраивала – тихая, спокойная, неделями не выходила из своей комнаты, одним словом, божий одуванчик. Передал результат разговора Волонтиру. Тот расстроился и попросил повторить предложение. Игорь согласился, но на этот раз ничего делать не стал.

Настойчивость Жоры – они перешли на "ты" после нескольких совместных попоек – укрепила Игоря в мыслях о нечистой сделке. Он был совсем не прочь проникнуть в настоящие планы своего нового дружка и даже предпринимал что-то в этом направлении, расспрашивал, но Жора, или, как он его иногда называл, Джордж, не поддавался. "Ну и черт с тобой", – отступился тогда Игорь. Он был занят сколачиванием своей первой тысячи, которую тайком, от жены собирал из "левых" рублевок и трешек, и чужие секреты интересовали его постольку поскольку.

Со временем как-то само собой между ними стало считаться, что у Волонтира есть свой хитрый интерес в обмене, какая-то своя выгода. Сам он на эту тему не распространялся, но Игорю говорить не мешал, ему вроде даже нравилось слушать его треп о Щетинниковой.

Так повелось, что раз, а то и два в неделю они посиживали в волонтировской мазанке, ни о чем особенно не говоря, но и не скучая. Игоря устраивало новое, вскоре перешедшее в привязанность знакомство, тем более – и это немаловажно – что в большинстве случаев спиртным угощал сосед.

Привычка рождает доверие. Постепенно – на это ушли месяцы – Игорь многое рассказал о себе, и Волонтир, в свою очередь, стал откровеннее. Но прошло еще много времени, прежде чем Игорь понял все до конца. А пока "Джордж" сначала скупо и урывками, потом все подробнее говорил о своей жизни, о том, как в двадцатых годах его раскулаченные родители навсегда сгинули, уехав куда-то в Сибирь, как жили они со старшим братом на окраине, как собирались у них вечерами какие-то подозрительные типы, пили самогонку, играли в карты, делили барахло, а в сороковом брат устроился работать дворником, и они перебрались во флигель, откуда год спустя Дмитрия призвали в армию...

Однажды – это было уже совсем недавно, в ноябре, – разомлев от выпитого, Волонтир рассказал, как мальчишкой, оставшись в оккупированном городе, трусил, спасаясь от бомбежек в подвале дома, как в июле сорок второго после жестоких боев и вселяющих ужас артналетов в разрушенный город на мотоциклах и пятнистых танках ворвались немцы, а вместе с ними его брат Дмитрий, служивший в зондеркоманде.

– Так он предатель, изменник Родины? – поразился Игорь, впервые услышав эту историю.

– Идиот! – рассердился Волонтир. – Ты что ж думаешь, предателями рождаются, в роддоме их метят: этот героем будет, а этот предателем? Дмитрий свое получил. Расстреляли его по приговору трибунала. Думаешь, хотел он этого? Глуп ты, парень, жизни еще не нюхал настоящей. Повернулась фортуна задом – вот и пошел служить. Не по своей воле – заставили: не ты убьешь, так тебя прихлопнут. Разговор у немцев короткий был...

Игорь слушал вполуха, удивляясь и довольно слабо представляя, как могло случиться, что находившийся перед ним не старый еще мужик, оказывается, самолично видел то, что ему было знакомо только из книжек и кино: видел живых гитлеровцев, жил под одной крышей с братом-изменником, а теперь, спустя много лет, т о т ж е с а м ы й человек, взяв в гастрономе пол-литра и накачавшись, расселся на диване, спокойно разглагольствует об этом, и он, Игорь, пьет с ним, называет Джорджем. Уму непостижимо!

– Время такое было, – не унимался задетый за живое Волонтир. – Это сейчас все умные стали да волевые. Ты вот думаешь, из тебя непременно Александр Матросов вышел бы, случись что? А я так разумею: жидковат ты для этого в кости, парень...

– Но-но, полегче! – возмутился Игорь, и разговор на этом оборвался.

Допив бутылку, разошлись.

В течение последующих нескольких дней он то и дело возвращался к словам Волонтира, хотел даже порвать с ним, не здороваться при встречах, но острота ситуации сгладилась, потускнели новизна и необычность узнанного. Да и в чем, собственно, Жора виноват? Брата судили и расстреляли, а его-то не привлекли, не тронули, следовательно, ничего опасного в знакомстве с ним нет. К тому же возникла какая-то нужда в нем кажется, Тане пришла блажь полакомиться бананом, а на овощебазе они были, – и отношения возобновились.

Позже они не раз и уже безболезненно возвращались к этой скользкой теме. Встречались часто, почти каждый день; вышло так, что не развела, а, наоборот, вмертвую соединила их история, рассказанная Волонтиром. Игорь будто чувствовал, что за сказанным стоит еще что-то очень важное, важное для него лично. Жора упорно проповедовал свои взгляды, сводившиеся к примитивной формуле: пятерка всегда была и есть лучше трояка.

– Жизнь одна, – философствовал он, – и, если повезет, выжимай из нее все, что можешь.

– Не много же ты из нее выжал, – поддевал его Игорь.

– Мой день еще не пришел, – многозначительно отвечал Волонтир.

Намеки на какие-то не осуществленные пока возможности, на имеющийся в запасе шанс разжигали любопытство Игоря, будили фантазию, придавали смысл и какое-то особое значение их отношениям. Он и не заметил, как постепенно "Джордж" занял в его жизни чуть ли не первое после Тани место...

Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы вернуть те дни: ушел бы, забыл, вычеркнул, как кошмарный сон. Откуда он взялся на его голову, этот потомок раскулаченного мельника?! Откуда, будь он трижды проклят!

– Красильников, очнитесь...

Игорь вздрогнул.

– Вы что, не слышите? Почему не отвечаете? – громко спросил следователь.

– Простите, я задумался и не расслышал вопроса.

– От какого места вы тащили Волонтира к дивану?

– От какого... от какого места, – медленно приходя в себя, повторил он за следователем и встал со стула. – Потерпевший стоял в проходе между комнатой и кухней. Я заметил, что ему стало плохо...