Текст книги "Старая тетрадь"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В последнее время Свэн чувствовал некоторое облегчение в предвидении скорого окончания зимы. С тех пор как на востоке на миг появилась светлая полоска зари, он приободрился и больше интересовался результатами охоты. Его даже немного увлекло соревнование с Йенсеном. Было приятно сознавать, что хотя бы за счет счастья, повернувшегося к нему лицом, он может почувствовать некоторое превосходство над суровым спутником. Впрочем, Свэн больше радовался поводу отвести душу в подшучивании над Кнутом, чем отчетливому сознанию, что каждая шкурка, вынутая из капкана или добытая пулей, означает лишнюю сотню крон в его кармане, тогда, как эта сотня проплывала мимо жадных рук Кнута.

С возвращением солнца Яльмар осмелел. Не в пример прошлому, стал далеко уходить один.Он расставлял свои капканы в самых неприступных местах ледяного плато. А приходя в избушку, весело насвистывал, чего с ним прежде не бывало. Это злило Кнута.

Сегодня мороз был еще крепче, чем вчера, но Яльмар не побоялся, как бывало, сразу после завтрака расстаться с Кнутом. Это был последний день перед возвращением на берег Зордрагерфиорда, то есть перед отдыхом по крайней мере на три-четыре дня в теплой избушке. Там можно будет спать, не боясь застудить себе легкие, пить утренний кофе, не обжигаясь и не опасаясь того, что жидкость замерзнет в кружке, прежде чем попадет в рот.

Укрепив пожитки на санях, Яльмар еще раз набил трубку.

– Разгонную трубочку, Кнут?

Кнут мрачно молчал, возясь с укладкой своих саней.

– Эй, Кнут, с тобой говорят!

– Слышу.

– А раз слышишь, то не следует заставлять собеседника глотать лишнюю порцию мороза, чтобы повторять приглашение. Держи! – и Яльмар бросил ему свой кисет.

Кнут с сумрачным видом набил трубку. Сильными затяжками раскуривая ее, он сказал из-за окутавших его голову клубов дыма:

– А ты не думаешь, Яльмар, что следует пересмотреть наше условие?

– Что ты хочешь сказать? – насторожился Яльмар. – Между нами же нет никаких условий.

– Не следует ли нам восстановить наше товарищество? – проговорил Кнут, не глядя на собеседника.

Яльмар помахал огромной рукавицей.

– Эге-ге! Теперь, когда песец пошел ко мне, ты снова заговорил о товариществе.

– Это случай.

– Ну, а если завтра случай улыбнется тебе, тыснова разорвешь товарищество?

– Этого больше не будет.

– Нет, Кнут. Сегодня он, этот господин случай, улыбается в мою сторону, и я возьму то, что мне с него причитается. Я, брат, тоже понимаю, что значит лишняя шкурка.

– Именно ты-то этого и не знаешь, – обозлился Кнут.

– Ты что же, за дурня меня считаешь?

– Дуреньне дурень, а…

– Хочешь я тебе скажу?.. Берген знаешь?

– Ну?

– А Хильму Бунсен знаешь?

– Ну?

– А аквавит[3]3
  Аквавит – норвежская анисовая водка.


[Закрыть] Хильмы знаешь?

– Я начал о деле, а ты… вон куда!

– А я не хочу говорить с тобой о деле, – рассмеялся Яльмар.

– Ну и дурак! – отрезал Кнут и выбил трубку о край саней. – Коли так, прощай… Завтра к вечеру сойдемся у Зордрагер?

При этих словах он не спускал со Свэна пристального взгляда исподлобья. Он криком поднял собак и щелкнул бичом.

– Сойдемся у Зордрагер, – ответил ему Яльмар.

Он поднял своих собак и, тяжело наваливаясь на лыжи, пошел вдоль обрыва.

Кнут несколько раз оглянулся ему вслед. Через несколько минут он свернул с прежнего направления и тоже погнал собак вдоль обрыва, но в другую сторону. Две темные фигуры медленно расходились в сумерках полярного утра, сопровождаемые упряжками.

Снег повизгивал под лыжами, и монотонно пели полозья саней.

Яльмар добродушно бурчал что-то себе под нос в такт поскрипыванию лыж и прислушивался к дыханию собак.

Кнут бранился и нетерпеливо подгонял своих животных.

Прежде чем охотники потеряли друг друга из виду, Йенсен еще два или три раза оглянулся на Свэна. Но скоро узкая полоска света на востоке исчезла. Ее отсвет над горизонтом погас. Утро кончилось. Наступила ночь. Серая, неверная муть неба, ничем не отграниченная от земли, лежала над снежным простором Норд-Остланда.

Извечная тишина, на мгновение разрезанная визгом полозьев и хрустом снега под лыжами, снова будто на века смыкалась за спинами охотников.Вечная тьма над вечным безмолвием.

Для Яльмара позади, за звонкой морозной мутью, были четыре зимы. Впереди – возвращение на материк. А на материке… На материке много такого, что еще следует доделать… Да, да, много недоделанных дел! Чтобы в них ни от кого не зависеть, ему и нужно-то ерунду – ровно столько, сколько необходимо для скромной жизни.

Для Кнута позади, за пением полозьев, ставшим почти таким же точным мерилом температуры, как спиртовый термометр, были двенадцать зим. Впереди – песцы, кроны н еще кроны. Кнут уже не знал, есть ли еще что-либо за этими кронами. И есть ли что-нибудь важнее крон? Может быть, тринадцатая зима?.. Нет, нет, только не это!

3

Йенсен успел поесть и выспаться – Свэна все не было.

Кнут не спеша занялся сортировкой шкурок, собранных за зиму. Он разбирал их и, подобрав по сортам, паковал в плотные тюки для перевозки на свою основную базу в Айс-фиорд.

За этим занятием незаметно прошел весь день, тот условный день, что обозначался движением стрелок на старых часах, пыхтевших на ходу подобно паровозу. Перед ужином, выйдя кормить собак, Йенсен внимательно послушал серую молчаливую мглу. Проголодавшиеся собаки скулили, мешая что-нибудь разобрать. Он хотел еще раз выйти после ужина, чтобы послушать, не доносится ли откуда-нибудь скрип свэновских лыж, да, выпив лишнее, забыл о своем намерении. Так и лег спать, не дождавшись товарища. Впрочем, в его сознании слово «товарищ» давно утратило свое истинное значение. Свэн представлялся ему просто соседом, чаще досадным, чем приятным. Слово «лишний» не приходило на ум только потому, что в этих местах жить одному еще хуже, чем с неприятным соседом.

На следующий день у Йенсена неуклюже повернулась в голове мысль: «Это слишком долго даже для Яльмара. Не свихнул ли он себе шею?.. Дурень!»

К вечеру, так как Яльмара все не было, эта мысль обросла уже несколькими простыми догадками.Они, догадки, не шли дальше основных опасностей, вылезавших навстречу охотнику из серой мглы ледяных полей Шпицбергена, но и этого было достаточно, чтобы на целый день занять маловместительное воображение Йенсена.

В обычное время Йенсен охотно съедал свой ужин без Саэна, – тогда он ел не торопясь, без опаски, что сосед съест больше него. Но сегодня ужин в одиночестве показался ему скучным. Сознание, что, быть может, Свэн исчез навсегда и он, Йенсен, обречен теперь на одиночество до конца зимы, было неприятно. Один, совсем один!.. Эта мысль была главной.

Кнут решил, что завтра, вместо охоты, придется выйти на поиски Яльмара. Перед сном он еще раз крепко выругал своего компаньона и, прежде чем ложиться, приготовил все для завтрашнего похода. Очень не хотелось тратить силы и время на поиски, но… еще хуже была перспектива одиночества. Засыпая, он решил, что запишет лишние продукты и собачий корм, ушедшие за эти дни ожидания, на счет Свэну. Уж он-то получит их с этого увальня!

С этим он и заснул. Когда часы отметили еще только половину ночи, Йенсен проснулся от возни, поднятой собаками у дверей избушки. Он вышел и разогнал собак. Но не успел снова улечься, как возня и визг повторились. Собаки скулили так, как это бывает с ними только в минуты сильного волнения.

Раскидав собак ударами ног и заставив их замолчать, он прислушался. Ничего особенного, необычного не было в скупой и унылой музыке полярной ночи. Наградив нескольких собак напоследок пинками. Кнут полез обратно в низкую дверь избушки, и вдруг ему показалось, что он слышит далекий жалобный вой. Собаки снова вскочили и, подняв заиндевевшие морды, принялись дружно выть.

Через несколько минут это повторилось. Потом еще. Йенсен решил, что возвращается Свэн, и, успокоенный, лег спать, не обращая больше внимания на собак. На этот раз, когда он проснулся, часы показывали утро.

Но и утром Яльмара не оказалось.

Кнут быстро собрался и двинулся в том направлении, откуда должен был прийти компаньон.

Собаки дружно бежали вдоль трещины, прорезавшей глетчер. Этот глетчер был велик, как настоящая ледяная река. Его серый простор терялся вдали, где за много-много миль отсюда ледопад срывался в Зордрагерфиорд.

Собаки волновались и тянули без понуканий. Кнут едва успевал за упряжкой.Он ухватился за обод саней и поехал на лыжах, как во время рождественского катания.

Через полчаса он понял причину необычайного усердия собак: навстречу ему ясно несся вой. Без сомнения, это выли собаки Свэна.

Йенсен удивился: собаки Свэна выли так, точно сидели на одном месте. На ходу им не хватило бы дыхания для такого отчаянного воя.

Это послужило Кнуту поводом еще для нескольких ругательств. По-видимому, Яльмар устроил привал под самой базой, поленившись вчера преодолеть оставшиеся несколько километров. А еще вероятнее, что не сумел ориентироваться и не понял, что уже почти дошел до дома. Как бы там ни было, а у Йенсена появилось желание проучить приятеля и повернуть обратно. Но тут он обратил внимание на то, что визг раздается совсем близко. На таком расстоянии упряжка Свэна даже в серой мгле не могла оставаться невидимой. Кнут присмотрелся внимательнее. Но снова ничего не смог разобрать. Продвинулся еще на полкилометра, но и тогда ничего не увидел.

Лишь через четверть часа он разгадал: собаки скулили далеко внизу, в той самой трещине, по краю которой он шел с самого начала.

Привязав своего вожака к воткнутой в снег палке, Йенсен подошел к трещине и крикнул:

– Эй! Яльмар!.. Алло!.. Свэн!..

Снизу с удвоенным отчаянием ответили только собачьи голоса.

Тогда Йенсен лег на живот и пополз к краю трещины. Он хорошо знал, что края ее достаточно крепки, чтобы можно было спокойно подойти к ним на лыжах и даже без лыж. Но трещины его всегда пугали. За двенадцать лет он привык на Шпицбергене ко всему, кроме трещин. Ледяные пропасти поглотили уже двоих его компаньонов. В глубине души у него всегда копошилось опасение, что и он не попадет на материк именно из-за такой трещины.

Ползя на животе, Йенсен еще несколько раз позвал Свэна. Ответа не было.

Наконец он заглянул вниз. На глубине не более десяти метров, на выступе, выдававшемся из ледяной стены пропасти, Иенсен увидел двух собак и между ними скрюченное тело Свэна.

Первое, на что он обратил внимание: собак было два. Две другие, очевидно, сорвались в пропасть.

Следующей была мысль о санях. С санями у Йенсена связывалось представление о песцах, которыхСвэн должен был вынуть из капканов во время обхода.

Мысль о самом Свэне возникла в последнюю очередь. Было очевидно: если Яльмар не разбился при падении, то, наверно, уже замерз.

Мысль о санях, как главная, снова заняла ум Йенсена. Он стал искать сани глазами и наконец различил концы полозьев, торчащие из-под тела Яльмара.

При мысли о поклаже Кнут сердито выругался: «Даже умереть не смог так, чтобы не погубить груз».

Он пополз обратно, мысленно подсчитывая запасы мехов, сложенные Свэном за эту зиму на базах, разбросанных по Норд-Остланду. Увлеченный этим подсчетом, Йенсен забыл о Свэне и присел на свои сани. Его собаки умолкли, навострив уши в сторону человека. Как только они перестали скулить, прекратился и лай собак в трещине. В наступившей тишине Кнут ясно различил стон. Этот стон не мог принадлежать собаке. Мозг автоматически зафиксировал: «Жив!» Но Йенсен не перестал считать и не двинулся с места. Прошло несколько минут, прежде чем он поднялся с решительным видом и отвязал своего вожака от палки. Результат подсчета превзошел ожидания Йенсена. Не было сомнения в большой ценности запасов Свэна: тому всю зиму улыбался случай.

Йенсен сунул ноги в крепления лыж, повернул упряжку назад, к базе. Решение в его уме сложилось ясно: если Свэна не станет, он, Йенсен, может овладеть его имуществом – мехами, оружием, одеждой… А может быть, у дурня припрятано что-нибудь и наличными?.. Конечно, он, Йенсен, возьмет себе все. Решительно все!

Но, сделав несколько шагов, он решил, что совершает ошибку. Ведь он не сможет забрать имущество Свэна, не дав властям правдоподобного объяснения. Всякий дурак в пять минут разберется в деле. Кто же поверит тому, что он набил всех этих песцов, а Свэн – ничего?

Он разочарованно сплюнул и вернулся к трещине. Как и в первый раз, он подполз к краю пропасти на животе.

– Эй, Яльмар!

Свэн пошевелился и приподнял голову. Кнут с трудом узнал товарища: его лицо совсем посинело, вместо носа чернел кусок разбитого и отмороженного мяса. Но Йенсен смотрел на все это довольно равнодушно. Быть может, в сумерках полярной ночи это и действительно не казалось таким страшным? А Йенсен, к тому же, не принадлежал к числу особенно чувствительных людей и перевидал на своем веку всякое…

Свэн долго смотрел снизу на Кнута. Словно не мог понять, кто перед ним. Сознание не сразу отразилось в его мутных глазах. Наконец он прохрипел:

– Кнут?

– Как это тебя угораздило?

Свэн, видимо, собирался с мыслями, потом так же хрипло, с трудом ответил:

– В темноте… Спешил домой.

– Как же теперь быть? – спросил Кнут.

– Ты… вытащишь… меня…

– Я из-за тебя уже потерял столько времени. И теперь еще потеряю, – сказал Кнут.

Яльмар молчал.

Кнут спросил:

– Почему ты не попробовал вылезти сам? Тут не глубоко.

– Кажется, у меня сломана нога.

– Эдак ты мог и замерзнуть.

– Я знал… ты придешь.

Кнут усмехнулся.

– Я и так потерял много времени, – повторил он свое.

Яльмар попробовал повернуться и застонал.

– Вытащи меня скорей.

Кнут подумал.

– Придется идти на базу за веревкой.

– Свяжи постромки.

Кнут снова помолчал. Потом, как будто невзначай, спросил:

– Слушай, сколько у тебя собрано за этот год?

– Не знаю.

– Я потерял из-за тебя много времени. Быть может, пропали мои песцы в капканах…

– Вытащи меня скорей.

– Тебе придется со мной рассчитываться.

– Рассчитаемся…

– Хорошо, я сейчас вернусь.

Кнут отполз от края трещины и, размахивая бичом, погнал собак к базе. Он торопился. С удовольствием прислушивался к весело поскрипывающим полозьям саней. В избушке он принялся рыться в вещах Свэна. Банки с консервами, одежда, снаряжение, патроны – все летело из-под рук. Попался моток горной веревки. Он машинально вытащил его, но сейчас же отбросил в сторону. Наконец удовлетворенно крякнул: в руке у него была записная книжка Свэна.

Примостившись у ящика, вырвал чистый листок из этой книжки и, старательно помусолив карандаш, как делают люди, которым редко приходится писать, принялся за подсчеты. Проставив несколько цифр, задумался и вслух пересчитал:

– Песцов шестьдесят два, оленей четыре, медведь один.

Потом подумал и вычеркнул слово «медведь». Выругавшись, разорвал листок и переписал наново, без медведя.

С прежней поспешностью он вернулся к месту, где оставил Свэна. Забыв предосторожность, подошел к трещине.

– Свэн!.. А Свэн!

Ответа не было. Кнут испуганно опустился на колени на краю пропасти:

– Эй, Яльмар!

– Давай веревку, – послышалось снизу.

– Сначала распишись.

Свэн, видно, не понял. Йенсен повторил:

– Сначала распишись. Когда я тебя вытащу, ты не захочешь со мной рассчитываться за потерянное время.

– Давай жеверевку!

– Сначала дай расписку.

– Вытаскивай. Я дам расписку.

– Подожди.

Йенсен привязал свою бумажку и карандаш к веревке и стал спускать в трещину. Потом, спохватившись, поспешно вытащил ее обратно, отыскал самую тонкую бечевку, какой была увязана его поклажа, и, привязав к ней карандаш и бумажку, спустил Свэну. Тот с трудом дотянулся до записки, с трудом прочел и отпустил конец бечевки.

– Это же все, что у меня есть! – прохрипел он.

Йенсен смотрел сверху на качающийся на бечевке карандаш. Свэн смотрел на этот же карандаш снизу. Карандаш, медленно покачиваясь, ударялся об лед. В царившей вокруг тишине был слышен слабый скулеж собак.

– Нет, – сказал Свэн.

– Хочешь оставаться там?

– Ты не…

Яльмар не договорил. Всмотревшись в лицо Кнута красными, воспаленными глазами, он понял все, молча притянул к себе листок и, положив его на лед, расписался.

Кнут, быстро вытянул бечеву. Подозревая какую-нибудь фальшь, он долго, внимательно разглядывал расписку, оценивая правдоподобность в глазах властей того, что Свэн уступил ему свои меха. Прищурив один глаз, словно прицеливаясь, он глядел на подпись. Смешно, конечно, но ведь до сих пор ему не доводилось видеть, как расписывается Свэн! А что, если он расписался тут не так, как нужно?.. Нет, едва ли. Этому простаку такая мысль небось и в голову не придет. Не то что ему, Кнуту Йенсену! Ого, доведись ему самому попасть в такую ловушку, в какой нынче очутился Свэн, уж он обвел бы вокруг пальца того, кто спросил бы с него плату за спасение. «Эдакий скот, потребовать весь зимний улов за то, что всякий в этих местах должен сделать и сделал бы из простого чувства товарищества! Экий, право, негодяй! Другой на его месте еще хвалился бы потом целое лето тем, что ему привелось спасти соседа, а он… заплатил ему за спасение жизни!..»

Йенсен и не замечал, что его справедливое негодование направлено против него же самого. Это негодование было естественной, почти инстинктивной реакцией полярного охотника на проявление подлости, которой не было примеров в этих краях. Мысли Йенсена текли каким-то вторым, вневолевым руслом, ничуть не затрагивая его собственного отношения к тому, что происходило тут, на краю этой трещины, с ним самим. Кнутом Йенсеном, и с его товарищем Яльмаром Свэном. Словно это были совершенно различные категории событий – совершавшееся с лежащим в пропасти Свэном и то, что могло бы совершиться, попади в такое положение он, Йенсен. Одно было чистой теорией, маловероятной отвлеченностью, пожалуй единственной, на какую был способен грубый мозг Йенсена, другое было действительностью, практикой прозаической жизни. В отвлеченности он, Йенсен, был прямой страдающей стороной. А тут, в действительной жизни, ему чудилось, что он сможет считать себя пострадавшим, если не использует счастливого случая, посланного судьбой, – не получит со Свэна всего, что может получить. То есть всего, что есть у Свэна.

Если бы он сам, Йенсен, сыграл такого дурака, всю жизнь совесть не дала бы ему покоя!..

Он в последний раз глянул на расписку, делавшую его на четыре зимы богаче, чем он был, и стал ее бережно складывать. Пришлось для этого сбросить рукавицу. Мороз сразу прихватил пальцы. Йенсен подышал на них, чтобы вернуть им гибкость, но дыхание оседало инеем на меховом рукаве, а пальцам делалось еще холоднее. Пришлось сунуть руку за пазуху. Под мышкой стало сразу холодно, несмотря на фланель рубашки, зато пальцы отошли. Он поспешно сложил расписку и спрятал в нагрудный карман.

– Где твоя веревка?! – крикнул снизу Свэн.

– Сейчас… Не торопись, – ответил Йенсен со своего места, не показываясь над трещиной. Он не спешил распутать моток. Веревка лежала у него на коленях. Он оперся на нее локтем и подпер подбородок так, что рыжая борода торчала прямо вперед. Она быстро поседела от оседающего на ней дыхания.

Йенсен сидел неподвижно, не замечая усилившегося скулежа собак.Он думал о том, достаточно ли полученной от Свэна расписки, чтобы люди поверили в их сделку? Ведь растяпа Яльмар наверняка начнет ныть, что у него вынудили эту расписку. Чего доброго он еще пожалуется губернатору. Начнется глупейшая судебная канитель с признанием действительности или недействительности такой сделки. А кто их знает, этих судей? С материковых крыс станется: распустят слюни и скажут, что Йенсен не должен был принуждать Свэна к подобной расписке. Прошли времена, когда охотники решали споры собственным судом мужчин. Теперь в ход пошли законы и всяческое крючкотворство. Тут можно ждать любой пакости…

И что же, что следует из этого?..

А прежде всего то, что Свэн не должен иметь возможности оспаривать эту вполне справедливую сделку.

С этой мыслью Йенсен подошел к краю трещины.

– Послушай, Яльмар, – сказал он насколько мог дружески, – ты должен дать мне слово, что не станешь оспаривать эту расписку.

Сквозь донесшееся снизу всхлипывание Йенсен едва разобрал:

– Ты человек или нет?.. Дай веревку.

«Ишь хитрец, – подумал Йенсен, – ответа ведь не дал». И он крикнул:

– Ты меня не проведешь! Я должен знать, что ты не станешь хитрить, когда я тебя вытащу.

Ответом ему был плач утратившего власть над собой Свэна.

Йенсен в раздумье постоял над пропастью. Ведь если этот недотепа распустил нюни и хитрит уже сейчас, когда его жизнь в его, Йенсена, руках, то стоит ему почувствовать себя в безопасности…

– Не валяй дурака, Яльмар, – крикнул Йенсен. – Скажи только, что ты обещаешь быть честным.

Рыдание внизу прекратилось.

Казалось, Яльмар не слышал того, что говорил Кнут, и видел только его глаза. Он приподнялся на руках, и из его перекошенного рта вырвался нечленораздельный крик.

– Ты… ты… – это было единственным, что разобрал Иенсен.

Свэн вскинул кулак, чтобы погрозить Йенсену. Испуганные этим движением собаки Свэна метнулись и соскользнули с уступа. Грохотом, гулом и воплями преисподней брызнула ледяная пропасть в лицо Йенсена. Почва поползла у него из-под ног. С шевелящимися от животного ужаса волосами он бросился прочь от трещины.

Прочь! Прочь!.. Как можно дальше!

Уже сидя в избушке, он ясно представил себе, как, увлекаемые собаками, скользнули в пропасть и сани. А за санями… Да, конечно, за санями и Яльмар…

Йенсен долго сидел, тупо глядя на крошечный огонек пятилинейной лампочки, и думал о том, что теперь будет. Ведь если судьи скажут, что он должен был сначала вытащить Свэна, а потом уже торговаться…

Глупости! Никто не имеет права требовать чего-либо, пока не сговорились о цене!..

И все-таки…

Записная книжка Свэна лежала открытой на странице, где начиналась запись добытых мехов. Но Йенсен не смотрел на эту запись. Его взгляд был по-прежнему устремлен на мигающий язычок лампы, в которой догорали последние капли керосина. Перед Йенсеном стояла недопитая бутылка спирта; рядом – закопченный до черноты чайник с растопленным снегом и пустая кружка. Казалось, Йенсен забыл даже о намерении хлебнуть разбавленного спирта, чтобы хорошенько уснуть и не слышать раздававшегося за стенами избушки воя собак.

4

Погруженный в зимний полусон, Нью-Олесунд казался мрачным, совсем нежилым. Только в стороне шахты изредка грохотали пробегающие на высокой эстакаде вагонетки с углем. Впрочем, шум от порожняка был еще больше. Но вагонеток было так мало, они катились так редко, что, в общем, это почти не нарушало царившей в поселке тишины. Домики шахтеров на краю поселка темнели толевыми стенами по сторонам глубоких снежных траншей – улиц. По одной из таких траншей, поскрипывая полозьями, двигались двое тяжело груженных саней. Йенсен правил собаками, направляя их к высокому дому, стоящему немного на отшибе, в стороне бухты, там, где было совсем тихо, так как туда не долетали даже грохот вагонеток и свисток паровозика-кукушки.

Добежав до дома, Йенсен уложил собак и привязал вожака. Старательно отряхнул налипший на ноги снег и взошел на высокое крыльцо. Из отворенной двери на улицу упала полоска яркого света.

– Господин губернатор дома? – почтительно спросил Йенсен, держа шапку в руках.

Его впустили в дом, и дверь затворилась. Исчезла падавшая на снег полоска света.

Разговор Йенсена с губернатором не затянулся. Разрешение на вывоз с острова мехов, добытых самим Йенсеном и принадлежавших прежде Яльмару Свэну, было написано по надлежащей форме. Ведь Йенсен предъявил собственноручную расписку Свэна в том, что весь свой промысел за этот год тот уступил своему компаньону Кнуту Йенсену!

Закончив официальную часть беседы, губернатор подал Йенсену руку:

– Желаю счастливого пути, господин Йенсен. Вы умно делаете, что хотите остаться на материке. С вас, пожалуй, довольно. Хоть на моей обязанности и лежит колонизация этой земли, но я в глубине души все-таки думаю, что гораздо лучше для детей нашей Норвегии искать счастья в других местах. Не один из тех, кто оставался здесь в поисках богатства слишком долго, не заработал ничего, кроме смерти или помутнения рассудка.

– Еще бы, – самодовольно ответил Йенсен, поглаживая бороду. – На охоте шулерство не помогает. Нужны твердая рука, точный глаз и крепкие ноги, – Йенсен натянуто рассмеялся, – такие, как у одного молодца по имени Кнут Йенсен.

– О! – с улыбкой воскликнул губернатор. – Кажется, я знавал этого Йенсена! – И он похлопал охотника по плечу. – Но ведь таких честных и трудолюбивых малых, как вы, к нам попадает немного. В этом-то и беда. Взять хотя бы вашего друга Свэна. Неплохой человек, насколько я знаю. Но какой же он охотник для наших мест?! Наша природа и наш зверь даются в руки только смелым и трудолюбивым людям.

Йенсен все время ждал вопроса о том, где остался Свэн, почему он не пришел в Нью-Олесунд, каковы его планы на следующий сезон. Хинлопен[4]4
  Хинлопен – пролив между двумя островами Шпицбергена


[Закрыть] того и гляди вскроется, и тогда Свэну придется сидеть на Норд-Остланде, пока туда не заглянет какой-нибудь промысловый бот. А ведь этого может и не случиться. Что же, Свэн решил остаться без провианта и патронов? Что за чудаки приезжают сюда с материка!

У Йенсена потела спина, когда он думал о том, что придется отвечать губернатору. Но тут, на его счастье, губернатора позвали обедать, и он только сказал:

– Ну, счастливого пути, господин Йенсен! Кланяйтесь директору Бьернсену в Айсфиорде.

– Непременно, господин губернатор, – со вздохом облегчения ответил Йенсен.

– Вы ведь с первым судном отсюда?

– Да. Счастливо оставаться, господин губернатор!

По траншеям-улицам звонко скрипели полозья саней. Собаки, высунув языки, натужно тянули тугие постромки. Их морды, как у загнанных лошадей, были опущены книзу, и пар дыхания инеем оседал на плечах и на груди. Йенсен шел за санями, то и дело покрикивая на собак. Это был их последний рейс. Их можно было больше не щадить. Он торопился. Он не завернул даже в рудничную лавочку, чтобы поболтать с продавцом за кружкой кофе, как делали все охотники, как делал это всегда и он сам. Йенсен спешил в гостиницу, чтобы покончить со всеми делами, какие еще были у него на этом острове. Ведь у человека, который пробыл безвыездно двенадцать зим на Свальбарде, могут накопиться кое-какие дела. Разве не правда?

5

Йенсен уже вторично глядел на свои новые часы и даже заподозрил себя в том, что забыл их завести: стрелки, кажется, не двигались. Банк открывался в девять тридцать, и трудно было предположить, что его служащие неаккуратны. А между тем, право, не видно конца вынужденной прогулке Йенсена. Он уже прошелся по всей Страндгаденс и с удовольствием постоял перед фасадом биржи. Он представил себе, что, может быть, войдет когда-нибудь в эту тяжелую дверь в качестве солидного оптового торговца мехами. Маклер будет заискивающе глядеть на него: «Какие бумаги сегодня берет господин Йенсен?» Хо-хо!.. Поймав себя на этих глупых мыслях, он действительно рассмеялся и, чтобы не выглядеть дураком перед прохожими, с независимым видом прошелся по площади. Доносившийся сюда от Немецкой набережной запах рыбы приятно щекотал обоняние. Воспоминание о завтраке, от которого он отказался, чтобы не опоздать к открытию банка, заставило его в третий раз вынуть часы. До половины десятого оставались считанные минуты, и Йенсен, сдерживая шаги, пошел к банку. Вот она, тяжелая резная дверь Бергенского Кредитного банка. Одна эта дверь стоит, наверно, столько, сколько целая удачная зима Йенсена. Ишь какая резьба! А сколько меди на пороге! И как начищена! Вот уж поистине «золотой порог». Но этим его, Йенсена, теперь не смутишь!

Йенсен решительно переступает через эту сверкающую преграду в царство капитала. Теперь и он – один из тех, кто может чувствовать себя здесь как дома! И тем не менее он все же слегка робеет, когда клерк из-за стойки спрашивает, что ему угодно. Странно, право, как будто не ясно, что он пришел открыть тут свой текущий счет?! Разве меховщик Брандт не внес сюда на его счет ровно столько, сколько стоят двенадцать зим Кнута Йенсена и две зимы Яльмара Свэна? Ах, да, у него же на лбу не написано, что он и есть богач Кнут Йенсен, которому этот клерк вручит сейчас чековую книжку и которому сам управляющий, обойдя свой письменный стол, больший, чем вся избушка Йенсена на Свальбарде, пожмет руку и скажет: «Благодарю вас, господин Йенсен, за доверие. Вы не пожалеете о том, что избрали наш банк. Это лучшее помещение честно заработанных денег». И тогда он, Йенсен, с трудом вытащив свое большое тело из мягких объятий кожаного кресла, скажет директору что-нибудь приятное. Но такое, чтобы тот чувствовал: ведь Йенсен мог выбрать и Частный банк или положить деньги в Норвежский банк, а вот он остановил же свой выбор на Кредитном – и может чувствовать себя своим человеком в этом темном зале. Во всяком случае, не менее своим, чем прежде чувствовал себя на Свальбарде.

Через полчаса Йенсен по-хозяйски крепко захлопнул за собою массивную дверь банка. Теперь это был и его банк. Он еще раз ощупал карман, куда сунул чековую книжку. Не спеша, останавливаясь перед витринами магазинов со всякой всячиной, шел по Страндгаденс. Скупая фантазия не могла нарисовать Йенсену ни одной картины доступного ему теперь благополучия. Ни готовое платье или обувь, ни даже сверкающие безделушки в окне ювелира не были способны разжечь его фантазию. Разве вот стоило, по старой привычке, постоять перед магазином Мильны Григ «Принадлежности для спорта и охоты». Вид хорошего рюкзака или добротных сапог радовал его глаз. Но теперь это ему не нужно и бог даст никогда больше не понадобится. И только витрина Энке с батареей винных бутылок и с горою консервных банок по-настоящему его заинтересовала. Это были реальные атрибуты предстоявшей ему жизни на материке. К тому же вид консервов напомнил ему о завтраке, и Йенсен повернул обратно. Но, вернувшись на Пурвет-Альменинген, он снова забыл о том, что шел завтракать: перед ним был магазин Брандта, того самого меховщика Брандта. Экий шик такая вывеска: «Поставщик двора короля Пруссии»! Ах, черт возьми, Йенсен и не знал, что, может быть, его песцы попадут во дворец прусского короля! Черт его знает, где этот дворец, но, наверно, это шикарно. Дворец – это все-таки дворец; король, хотя бы и прусский, – это все-таки король. Йенсену стало весело, и он вошел в магазин. И тут он остолбенел от удивления и восторга. Да, такого он не видел еще никогда. Много мехов прошло через его руки. Эти руки навсегда почернели и, добывая меха, стали твердыми и негибкими, как деревянные, но никогда еще им не доводилось прикасаться к эдакому.

Он походил по магазину, пощупал там и сям несколько шкурок и вышел со смешанным чувством гордости тем, что тут есть и его доля, и сожалея о том, что все это не принадлежит ему. Вот это действительно богатство! Двенадцать раз по двенадцати зим двенадцати таких охотников, как он и… да, и четыре зимы Свэна в придачу! Вот каков магазин господина Брандта, поставщика… и так дальше!..