Текст книги "Тайна профессора Бураго. Том 2"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

В список мертвецов!

Скрипнув тормозами, автомобиль остановился у темного подъезда. Молчаливый спутник Житкова и Найденова собственным ключом отворил дверь, жестом предложил раздеться.

Когда Найденов и Житков повесили шинели и пригладили перед зеркалом волосы, им так же молча указали на внутреннюю дверь. Они вошли и остались одни.

Комната тонула в полумраке. Единственная лампа под абажуром стояла на столике перед камином… За решеткой уютно догорали поленья.

Следуя правилу никогда ничему не удивляться, Житков уселся в кресло перед камином, набил трубку и закурил. Найденов неслышно шагал по большому мягкому ковру.

Несмотря на царящую вокруг тишину, они не слышали, как отворилась дверь. Девушка в белом фартучке внесла поднос. Поставила на столик два стакана чаю, вазочку с печеньем, большую коробку папирос и, даже мельком не взглянув на гостей, словно в комнате вовсе никого не было, бесшумно исчезла.

Помешивая чай, Найденов стал просматривать английские газеты, лежащие на мраморной доске камина.

В соседней комнате басисто пробили старинные куранты.

Найденов глянул на Житкова. Тот сидел, упершись ногами в каминную решетку, и, блаженно щурясь, пускал дым.

Снова неслышно растворилась дверь. Девушка бессловесным видением скользнула к столику и заменила пустые стаканы новыми. Но на этот раз появился и третий стакан. Найденов заметил, что чай в нем очень крепкий, почти черный. На блюдечке около этого стакана лежал ломтик лимона и несколько мелко наколотых кусочков сахару.

Пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, в комнату вошел человек огромного роста в форме вице-адмирала. Это был бывший матрос Тарас Иванович Ноздра.

Несмотря на серебро седины в волосах, лицо Ноздры сверкало румянцем здоровья, неувядающая сила ощущалась в каждом движении большого тела. Свободны, уверенны были жесты.

– Здравствуйте! А ну, покажитесь! – глубоким басом сказал вице-адмирал.

Отечески ласковым, хотя и грубоватым движением он привлек к себе молодых людей и окинул их с ног до головы внимательным взглядом.

– Как будто в порядке? Прежде всего, похвалю обоих. Так и должен вести себя наш брат. Пока не уверен, где ты и с кем имеешь дело, лучше не говорить даже о пустяках. Молчание – всегда золото, а в нашем деле оно – бриллиант. Так-то… – Ноздра взял ломтик лимона, осторожно опустил его в стакан. Потом быстрым движением бросил в рот кусочек сахару и отхлебнул чай.

– Вот, поди ж ты, не могу отвыкнуть: люблю вприкуску. Приучили воры-баталеры царский сахар экономить. Тоже школа своего рода. Уж и поругивали мы, бывало, свою матросскую лямку, а вот горжусь ею сейчас. И самое-то слово «матрос» пишу в биографии, как, наверно, раньше какой-нибудь князек свои титулы выводил.

Легко, словно венский стул, он поднял тяжелое кожаное кресло и перенес к камину.

– Нуте-ка, придвиньтесь… Хотите еще чаю?.. Нет? Напрасно. Полезный напиток. Китайцы – мудрецы.

Ноздра с видимым удовольствием допил свой стакан. На лицо его падали алые блики огня. Несколько мгновений он молча глядел на пробегающие по тлеющим поленьям искры, на мерцающие уголья, потом негромко сказал:

– Коротко: в губе Тихой грузятся союзные транспорты. Погрузка происходит нормально, но примерно на траверзе мыса Моржового вот уже во втором караване одно или два судна взлетают на воздух. Трудно предположить, чтобы противник мог систематически минировать эту узкость. Против его воздушных заградителей приняты надежные меры, а надводным его кораблям и вовсе хода нет. Если бы работал подводный минзаг, траление все равно расчищало бы проход каравану. Остается предположить одно: подлодка умудряется проникать сквозь заграждение и, оставаясь невидимой для охотников, торпедировать транспорты. Дело происходит в светлое время суток. Отсюда вывод: лодка остается невидимой средь бела дня… – внушительно подчеркнул Ноздра. – Как по-вашему, что это значит?

Он выжидательно умолк, но, видя, что друзья недоуменно молчат, сказал:

– Уж не является ли эта невидимость фрицев плодом того, что им удалось выкрасть кусочек твоей робы, а?.. – Ноздра посмотрел в глаза Житкову. – Ну?

Житков продолжал удрученно молчать.

– Вы должны дать мне ответ, и как можно скорее: в чем тут дело? Ясно? – Ноздра встал, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед друзьями, также вскочившими со своих мест. – Мы уже договорились с союзным командованием: кто-нибудь из вас или вы оба пойдете на судах каравана из Тихой. Ежели речь идет о невидимой немецкой лодке, – вам и книги в руки: нужно ее увидеть, а еще лучше – изловить.

Заметив, что Житков в смущении зажимает пальцем дымящуюся трубку, Ноздра коротко сказал:

– Кури! – и помолчав, задумчиво продолжил: – Одно для меня ясно: тут действует опытный враг. Нужно прижать ему хвост. – И, обернувшись к Найденову: – Вот где сгодится твой локатор.

Найденов спросил:

– Когда можно приступать?

Вместо ответа Ноздра нажал кнопку звонка и сказал появившейся на пороге молчаливой горничной:

– Ужин на троих. Гостям по стопке, а мне, пожалуйста, стакан чаю, да покрепче. Пока соберут на стол, – снова обратился он к морякам, – закончим деловую часть: по сведениям милиции нынче ночью на дороге из города в санаторий произошла автомобильная катастрофа. Номера машины так и не нашли – все разбито вдребезги. Тела двоих ехавших – неузнаваемы. Нас это даже устраивает. Давайте считать, что убитые – это вы.

– Но вы же сказали, что нам придется заняться расследованием взрывов кораблей и невидимой немецкой лодкой! – не удержался Житков.

Ноздра строго взглянул на него:

– Именно потому-то вам и полезно сегодня отправиться в гости к предкам…

* * *

За темными силуэтами портовых построек уже серел рассвет, когда Житков и Найденов пересели из автомобиля на катер. Не задавая им ни единого вопроса, стоявший в рубке лейтенант двинул ручку машинного телеграфа.

Краснофлотцы сбросили швартовы с кнехтов и подняли покрытые ледяной корочкой кранцы. Хрустя форштевнем о прозрачное сало первого ледка, катер отвалил от стенки.

Стоя у иллюминатора тесной каютки, друзья вглядывались в серую панораму порта, словно надеялись за его неуклюжими строениями увидеть город: просторный проспект, знакомый дом с колоннами…

Достав трубку, Житков набил ее и с удовольствием затянулся. Найденов с отвращением разогнал рукой дым и лениво проговорил:

– Может быть, соснуть, а?

Кто хочет быть кормом для рыбы?

Море было серо-синим, почти черным. Ветер не тревожил его поверхность, но пологие размашистые валы зыби, рожденные невесть в какой дали, шли навстречу судну. Несмотря на позднее время года, поверхность моря в этих северных широтах была еще свободна ото льда. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме глянцевитой поверхности воды, прорезанной отблеском бледного солнца, повисшего над самым горизонтом. Лучистая полоса встала как раз по следу «Марии-Глории». Заплетающийся косицей бурун казался потоком подернутого желтизной серебра, лениво растекающегося навстречу неторопливым волнам зыби.

«Мария-Глория» сидела низко. Она была в полном грузу и шла с той размеренной деловитостью, с какой обычно ходят купцы в конвоях. «Мария-Глория» была старым кораблем. Ее широкий корпус не отличался ни стройностью линий, ни свежестью окраски. Относительную яркость краска сохранила только на больших транспарантах с цветами Британии, украшавших оба борта старушки «Марии». На флагштоке не было флага – шкипер был бережлив.

Дверь капитанского салона, выходившая в ходовую рубку, была отворена, и через плечо рулевого виднелся бак, нос и расстилавшееся до самого горизонта мерно дышащее море. Если бы не силуэты таких же купцов, как «Мария-Глория», дымивших справа и слева от нее, по носу и за кормой, да не стройные контуры рыскающих вокруг корветов и охотников сопровождения, можно было бы и вовсе забыть о войне. Рулевой изредка, словно нехотя, перебирал несколько спиц штурвала и снова застывал неподвижно. Его взгляд был мечтательно устремлен вдаль – туда, где вот уже столько дней не показывалось ничего, кроме моря и неба, неба и моря, сливающихся в одну туманную сероватую дымку. За этой дымкой лежала цель плавания – Россия.

В салоне шкипер и первый штурман не спеша перебрасывались словами.

– Будь я проклят, сэр, если еще раз выйду из порта, прежде чем кончится вся эта чертовщина, – ворчливо произнес штурман, неповоротливый толстяк, с рыжим пухом на маленьком, похожем на грушу черепе.

Его собеседник – шкипер, высокий тощий человек с красным лицом и головой, покрытой щетиной седого бобрика, – выколотил трубку:

– Будущность наших детей зависит от того, как мы будем плавать, Майлс, – сказал он.

– Могу вас уверить, сэр, что для ваших детей было бы куда полезней, если бы вы забрали свой пай из столь ненадежного предприятия, как пароходство. В наше чертово время всякое судно – фугас…

– Мы с вами не поймем друг друга, – грустно сказал шкипер. – Моряк должен верить в Бога и гордиться своим флагом, своим судном и собой. А вы? Во что вы верите, чем гордитесь?

– Честное слово, сэр, верю! – штурман ударил себя в грудь. – Как в самого себя…

– Разве только в деньги?

– Как вы угадали мои мысли, сэр? В деньгах все дело…

– А для меня – все в этом судне. Двадцать лет я на «Марии». Это половина вашей жизни, Майлс.

– С меня хватило бы и одной двадцатой, сэр. Как только вернусь из рейса – на берег! Нет, нет, это развлечение не для моих нервов. Как вы думаете, Бэр?

С этими словами штурман обернулся в глубь салона. Там, развалясь в качалке и положив ногу на ногу, сидел суперкарго «Марии» – худощавый человек, выше среднего роста, возраста которого штурман не мог угадать, пока не заглянул в судовую роль. Штурман никогда прежде не видел этого человека; это был первый рейс, в котором они оказались вместе. Но все внутри штурмана инстинктивно настораживалось, стоило ему почувствовать на себе взгляд суперкарго.

Штурман – в который раз! – пригляделся к Бэру. Первое, что в нем бросалось в глаза, были большие темные очки. Они резко контрастировали с белой до прозрачности кожей лица. Упершись ногою в пол, Бэр удерживал качалку, чтобы она не двигалась в такт покачиваниям судна. Когда Майлс его окликнул, Бэр не спеша поднялся и прошелся по салону.

– За весь рейс мы и двух раз не слышали вашего голоса, Бэр, – сказал штурман.

– Если вам так уж хочется знать мое мнение, господа, то скажу: истина лежит между вами. Вы, мистер Майлс, не правы: Англия не позволит вам уйти на берег и усесться перед камином. Ей нужны моряки. Но и вы, сэр, тоже не правы. Всякий мужчина, если он действительно мужчина, гордится профессией моряка. Что верно, то верно. Но плох моряк, позволяющий сухопутным крысам командовать собою.

– Что вы хотите сказать? – сдвинув брови, спросил шкипер.

– Моряк вашего класса, сэр, заслуживает того, чтобы работать на себя, а не на директоров «Ист-шиппинг», греющихся под боком у своих жен.

– Не всякий моряк распоряжается своею судьбой, – сказал шкипер.

Бэр медленно провел рукою перед своим лицом, и его тонкие ноздри втянули голубую струйку дыма, стлавшуюся за сигарой.

– Но всякий может попытаться переменить судьбу, если она его не устраивает, – сказал Бэр. – Сомневаюсь, сэр, чтобы человека, у которого в порядке мыслительные способности, могла устроить перспектива подорваться на немецкой мине.

– Что я говорил?! – воскликнул штурман.

– Может быть, в ваших словах и есть доля правды, – произнес шкипер. – В мои годы, конечно, пора уже перестать рисковать головой на каждой миле. Но не кажется ли вам, Бэр, что мы переживаем особенное время: война! Это, знаете ли, обязывает. – И шкипер повторил: – Да, обязывает всякого, кто считает себя джентльменом. Над каждым из нас развевается флаг его страны. И я бы не хотел, чтобы флаг святого Георга когда-нибудь пожалел о том, что развевался над моею головой.

– Если вы позволите мне когда-нибудь вернуться к этой теме, сэр, мы, может быть, кое-что для вас и придумаем, – загадочно произнес Бэр и указал сигарой через плечо рулевого. – Не кажется ли вам, мистер Майлс, что это уже Моржовый?

Майлс подошел к двери. Действительно, по носу, на несколько румбов вправо, показался пик мыса Моржового. Облитый последними лучами погружающегося в море солнца, он торчал из воды, как золотая игла.

Старый шкипер с нескрываемым восхищением смотрел на эту иглу. Без пальто и шапки, в одном свитере, он вышел на мостик и подставил красное лицо тянувшемуся от земли легкому ветерку.

– Нет, как хотите, – сказал он вышедшему следом за ним суперкарго, – нужно ничего не понимать в жизни, чтобы променять на что-либо другое нашу профессию. Знаете ли, когда подходишь к земле… – он умолк, заправляя в трубку щепотку крепкого черного табаку. – Что я хотел сказать? Ах, да!.. Подходы к каждому порту чем-нибудь замечательны, где бы он ни был расположен – от Исландии до мыса Горн. Вам никогда не доводилось входить в Золотые ворота? Тогда вы не в состоянии и представить себе этой картины. Ну а как появляется из воды голова Свободы, а? Это тоже чего-нибудь стоит, хотя совсем уже в другом роде. Но самое, может быть, прекрасное, что мне пришлось когда-либо видеть, – это Рубини Рок, на Франце. Ни с чем нельзя сравнивать. Хотя, должен вам сказать, вот этот Моржовый мало чем уступает Рубини. Посмотрите: создатель не пожалел золота! Я даже не знаю, когда этот мыс красивей: тогда ли, когда возникает из черного, как теперь, моря, или когда вокруг него простирается бесконечная пустыня льда. Он всегда горит, словно гигантская призма из хрусталя, наполненная старым портвейном…

– Я больше всего на свете люблю вермут, сэр…

– Вермут и мясные консервы? – бросил от стола с картами штурман.

– Консервы – специальность нашей фирмы. Меня это мало касается, – усмехнулся Бэр.

Шкипер ткнул трубкой в сторону все увеличивающейся скалы.

– Но как бы это ни было красиво, даже тут я не хотел бы взлететь на воздух.

Шкипер повернулся и пошел к себе. Мимоходом глянул через плечо штурмана на прокладку, которую тот делал на карте.

– Последите за сигналами флагмана, Майлс. Нет никакого смысла идти на дно теперь, когда рейс проделан так хорошо.

– Будьте спокойны, сэр: я слишком дорожу собственным мясом.

– Ваше мясо – ваше частное дело, Майлс. А мне дорога «Мария-Глория». Глядите в оба, прошу вас.

– Слушаю, сэр.

Оставшись один на мостике, суперкарго Бэр довольно долго прохаживался, докуривая сигару. Закончив прокладку, к нему вышел Майлс. Он тоже прошелся разок-другой вдоль мостика. Его голова в потрепанной синей фуражке едва возвышалась над брезентовым фартуком поручней. Указывая на золотую иглу мыса, штурман сказал:

– Черт бы его побрал вместе со всеми его красотами! Второй раз я подхожу к этой дурацкой башне, и душа моя переселяется в пятки.

Бэр сошел к самому концу мостика, висящему над водой, и, делая вид, будто любуется морем, негромко произнес:

– Мистер Майлс!

Штурман подошел.

– Да?

– Когда мы будем в Тихой?

– Часов шесть хода.

– Вы хорошо сделаете, если через полчасика заглянете ко мне в каюту.

– Хотите предложить мне стакан вермута?

– Мое предложение раз навсегда избавит вас от риска стать пищей для рыбы.

– Изображаете доброго рождественского дедушку, мистер Бэр?

– Совершенно серьезно, Майлс. Через полчаса у меня в каюте.

Бэр швырнул за борт окурок сигары и, не заходя в рубку, спустился с мостика.

Суперкарго «Марии-Глории»

До времени, назначенного Бэром, оставалось еще несколько минут, когда Майлс явился к нему в каюту. Штурман топтался у порога, потирая руки, и заискивающе улыбался, глядя в спину Бэру. Не оборачиваясь, суперкарго бросил:

– Заприте дверь.

Только когда Майлс исполнил его приказание, Бэр всем телом резко повернулся к вошедшему и уставился на него немигающим взглядом серых, холодных глаз. Майлс впервые увидел эти глаза, не прикрытые очками. Он почувствовал, как противный холодок бессознательного страха медленно спускается от затылка по позвонкам. Странная слабость появилась в ногах.

– Сядьте, – сказал Бэр.

Майлс послушно сел и опустил глаза.

– Я не шутил, говоря, что избавлю вас от необходимости плавать, да и вообще служить, – тихо произнес Бэр. – Но для этого вы должны выполнить долг, возлагаемый на вас отечеством.

– Я и так служу Англии, чем могу, – проворчал штурман.

– Речь идет не об Англии, Майлс: я говорю о вашем настоящем отечестве – о Германии. Ваша мать – немка. Немецкая кровь течет в ваших жилах.

Пальцы штурмана впились в подлокотники кресла. Взгляд расширенных глаз был устремлен на Бэра. Майлс хотел заговорить и не мог: комок стоял у него в горле. А Бэр, не повышая голоса, продолжал:

– Это обязывает. К тому же если вы будете благоразумным, то раз навсегда избавитесь от необходимости служить. Солидный чек на любой из банков Англии обеспечит вам спокойную жизнь: камин, подогретые туфли и теплую жену… Ну?

– Что для этого нужно? – с трудом выговорил штурман.

– Пустяки, Майлс, сущие пустяки… Видите вот это? – Бэр взял со стола жестянку. Это была обыкновенная коробка со свиным фаршем, какими были набиты трюмы «Марии-Глории».

– Ва… ва… ши консервы? – заикаясь пролепетал Майлс. – Не выношу свиного фарша.

– Я и не собираюсь кормить вас им. Вы получите от меня несколько таких банок. В Тихой я укажу вам судно, на которое вам нужно будет проникнуть, когда оно будет грузиться русской рудой или лесом в обратный рейс. Перед бункеровкой вы положите по одной банке в каждую угольную яму, на самое дно. Запомните, на самое дно, под уголь, так, чтобы ни один дурак не мог до них случайно докопаться.

– Какое мне дело до бункеровки чужих судов? Зачем я на них пойду?

– Придется пошевелить мозгами, Майлс: придумать предлог. Вы английский моряк, вам не трудно будет…

– Но я должен знать, что в этих банках.

– Готов удовлетворить ваше любопытство, чтобы вы отдавали себе отчет в своих действиях. Все очень просто: коробка разделена надвое тонкой медной переборочкой. Одно отделение заполнено пикриновой кислотой, другое – серной. Толщина медной перегородки такова, что через определенное время медь будет съедена и обе кислоты придут в соприкосновение. Если бы вы помнили курс физики, то поняли бы, что в момент соприкосновения кислот снаряд должен загореться. Его положительное свойство заключается в том, что он горит совершенно бесшумно, развивая высокую температуру. Языки пламени длиною до тридцати сантиметров бьют из обоих донышек коробки. Последствия этого физического эксперимента, происходящего в глубине угольной ямы или в грузовом трюме, понятны. Но не бойтесь – решительно никаких следов прибора не будет найдено даже в том случае, если пожар удастся потушить: корпус банки сделан из легкоплавкого металла.

Майлс сидел бледный, умоляющее протягивая к Бэру трясущиеся руки.

– Нет, нет, мистер Бэр, этого я не могу… не могу… не могу… – Казалось, он потерял способность говорить что-нибудь кроме этих слов: «Не могу… не могу…»

– Вы это сделаете, Майлс, – повелительно и спокойно произнес Бэр.

– Нет… нет… Вы не можете меня заставить. Не можете, не можете, – растерянно твердил штурман. И вдруг встрепенувшись: – Я сейчас же заявлю обо всем капитану. Вы немец, вы немецкий диверсант, вы шпион. О, я знаю, что мне делать! – Он вскочил и бросился к двери, но рука Бэра вцепилась штурману в воротник, и он упал обратно в кресло.

– Слушайте, вы! – голос Бэра звучал так, что Майлс испуганно втянул голову в плечи. – Вглядитесь внимательно. Это должно быть вам знакомо.

Штурман несколько мгновений растерянно глядел на конверт, который держал перед его лицом Бэр, потом быстро протянул руку в попытке схватить его.

Бэр отстранил руку Майлса.

– Узнали? Вы, правда, не подозревали, что это письмо предназначено мне, но вам не пятнадцать лет: вы не могли не понимать, что когда вам предлагали за передачу письма тридцать фунтов только ради того, чтобы письмо миновало военную цензуру, – это не было случайностью. Речь, очевидно, шла не о любовной записке. А получение тридцати фунтов вы любезно подтвердили распиской и даже не поленились указать в ней, кому письмо адресовано. Это было неосторожно, милый Майлс. Впредь этого не делайте. Беда в том, что обозначенное на конверте лицо известно британской контрразведке. Это немецкий агент, и теперь он уже сидит, где следует. Таким образом, ваша связь с немецкой разведкой установлена. Стоит вам причинить мне малейшую неприятность, и вся эта история станет известна властям. Вам останется только выбирать между советским военным трибуналом и королевским судом. О результатах можете судить по тому, что доставленное вами письмо дало немцам возможность пустить ко дну несколько советских и английских транспортов. Что же касается вашего покорного слуги, то лишь благодаря вашей услуге я не сижу в английской тюрьме. А теперь, – Бэр сделал паузу, – отправляйтесь к себе и можете подумать над выбором. Было бы бесполезно угрожать мне выдачей. Ваша болтливость опасна вам больше, чем мне.

Когда Майлс, пошатываясь, шел к двери, Бэр сказал ему вслед:

– Едва не забыл, а при вашем слабом характере это может иметь значение: я избавлю вас от необходимости идти обратным рейсом на «Марии». Возьмите же коробки…

– Но… вы разрешили мне подумать…

– С этим свиным фаршем в карманах вам будет легче сделать правильный выбор.

Майлс дрожащими руками взял коробки. Суперкарго проводил его долгим внимательным взглядом, таким внимательным, что, уже взявшись было за ручку двери, Майлс оглянулся, словно его окликнули. При этом он споткнулся о комингс, чертыхнулся и поспешно захлопнул за собою дверь.

Суперкарго тихо рассмеялся ему вслед, уселся в кресло и достал из стола небольшую книжку в переплете из красного сафьяна. Полистав ее, он негромко прочел по-немецки:

Мир я сравнил бы с шахматной доской:

То день, то ночь… А пешки – мы с тобой:

Подвигают, притиснут – и побили,

И в темный ящик сунут на покой.