Текст книги "Звездопад"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Больше я своих денег так и не увидел. Через пару месяцев выяснилось, что этот пройдоха, должен две тысячи пятьсот чеков по всему полку. Очередь за его получкой оказалась аж в пятнадцать человек! Единственное, что удалось сделать, это собраться вместе – я, Афоня и Бодунов – да слегка его попинать. Хоть душу отвели. Полегчало, но не очень. Так у меня не стало ни денег, ни магнитофона. Одновременно грустно и смешно. Один молдаванин побитый магнитофон купил, другой – тут же обжулил и эти же деньги прикарманил.

Действительно, все люди разные. Любить и бить надо не по паспорту (национальной принадлежности), а по конкретной физиономии.

***

На лавочке в беседке возле казармы сидел кто-то очень знакомый. Наша курилка была гордостью батальона. Четыре ветвистые березки создавали замечательную тень, и даже в самый знойный день в этой беседке было приятно посидеть, прислонившись к прохладной стенке, подставляя лицо ветерку. Сидишь себе, смотришь по сторонам, отдыхаешь, если командование не мешает. Но мешало оно постоянно. Подорожник облюбовал курилку и использовал как наблюдательный пункт. Его кабинет находился в нашей казарме, но он там бывал за день не больше получаса, а затем, если занятия проходят не на полигоне, то усядется на лавочку и ко всем придирается. Либо не туда пошел, либо не так одет, либо почему тут, а не там! Стой на месте, иди сюда! Раз-два! Гога с появлением Василия Ивановича стал деревья поливать, вначале сам польет, а потом дневальных пошлет. Вот они и растут вширь и ввысь.

Комбат за этот отличный командный пункт старшину всегда нахваливает, говорил, единственное место, где приятно посидеть, даже совещания частенько проводил на свежем воздухе. Опять же ленинская комната наша – самая светлая в батальоне, казарма – самая образцовая, но мы в его глазах все равно обалдуи и разгильдяи. Вот и сейчас в курилке кто-то сидел и дымил. Я вглядывался издалека в знакомые черты и, подойдя ближе, несказанно обрадовался, убедившись, что это тот, о ком я думал.

– Е.., мать! Ротный! Это же Сбитнев! Вовка! – заорал я и побежал вприпрыжку через газон, сгибаясь под тяжестью барахла и автоматов.

– А-а, замполит! Живой еще! Не ждал меня снова увидеть? Скажи честно! – засмеялся, обнимая меня, командир.

– Ждал и верил. А ну-ка, свистни через фиксы! – попросил я.

– Это зачем?

– А как в песне: «Шел и насвистывал ежик резиновый, с дырочкой в правом боку! Фью-фью!» Свистни через отверстие в правом боку. В правом или левом боку дырочка, я чего-то запамятовал?

– Пошел к черту, скотина! Нет никакой дырки, все срослось, все зашито, и зубы вставлены новые.

– Оскалься, покажи пасть! – настаивал я.

– На, гляди! У-ы, – и Володя оскалил зубы.

– А как язык, на месте? Не шепелявишь? Подвешен по-прежнему хорошо?

– Не хуже твоего! Жив-здоров, сейчас примусь за тебя с новыми силами!

И мы еще раз крепко обнялись, хлопая друг друга по спинам.

– Вовка, как я рад твоему возвращению! Ты к нам насовсем или проездом домой?

– Нет, я остаюсь с вами, дорогие мои морды! Где Острогин? – спросил Володя.

– В парке, сейчас подойдет, видишь волоку его автомат! Значит, все-таки вернулся! Сачковать больше не пытайся, не надо, будем вместе служить до дембеля, до замены! А то надумал подставлять башку под осколки!

– Договорились, больше не буду. Старшина говорит, тут без меня дворцовый переворот намечался? Что Грымов власть пытается захватить?

– А вон он идет, спроси у самого, но, я думаю, после твоего возвращения комбат свои намерения изменит.

– Интересно! Что произошло?

– Аи, ерунда, мелкие неприятности. В коллективе он не ужился, ни с кем не сложились отношения, даже со своим дружком Острогиным разругался.

К нам тем временем подошел Эдуард и натянуто улыбнулся недоброй улыбкой. Сам улыбался, а черные глаза излучали злобу и неприязнь.

– О-о, какие люди и без охраны! Ну, раз ты вернулся, то я с чистой совестью могу в отпуск идти. А то я умаялся за себя и за того парня пахать. Разрешишь отдохнуть, справитесь без меня?

– Разрешим, справимся. Иди, пиши рапорт. Я сейчас подойду, передашь все дела. Но перед отъездом отгонишь три БМП в Хайратон и взамен этих «гробов» получишь новые.

– Володя, старшина еще на месте? – спросил я, когда Грымов ушел в казарму.

– Даже в двойном экземпляре, его сменщик прибыл, такой же джигит с Кавказа, только азербайджанец. Неделю в тряпках ковыряются и коньяк по вечерам хлещут, песни гортанные поют. Ну, пошли разбираться, как вы тут без меня жили-служили…

***

Грымов на следующий день передал дела Сбитневу и уехал в командировку, сказав что, ушел на покой. Подорожник хитро улыбнулся и изрек:

– Дерзай, Володя, в рейде разберемся, как справляешься, не закис ли ты в госпиталях!

У меня гора с плеч свалилась, надоела постоянная конфронтация с Грымовым. Наконец-то вернулся ротный!

***

Броня медленно и монотонно двигалась по дороге на Гардез. Порой скорость увеличивалась, но ненадолго, каждые полчаса где-то впереди возникала пробка, и техника снова ползла еле-еле. Вся мощь армии растянулась на десятки километров. Двигалась артиллерия, танки, самоходки, БТРы, БМП, автомобили связистов, «Грады», «Ураганы». И бесконечные тылы, тылы, тылы. Грузовые автомобили, «наливняки», «кунги», салоны. Авангард колонны входил в Гардез, мы шли в середине, а «хвост» только выползал из Кабула. Вот такая армада пришла в движение! Ползли целые сутки, а что можно делать сутки в дороге? Разглядывать живописные развалины, безжизненные горы?

Я лежал на башне, задрав ноги на пушку, и считал сгоревшие машины вдоль дороги. Все же занятие для мозга. Вот «Камаз», вот «Зил», вон искореженный «Урал», БТР… Плохое местечко. Проехали какое-то административное здание у дороги с флагом на мачте. Его прокопченные стены испещрены осколками и пробоинами, в некоторых местах стены обрушились. Выглядывая из-за мешков с песком, группа афганцев приветливо махала колонне. Наверное, за день устали руками размахивать. Но выражают искреннюю радость. Конечно, пока мы тут движемся, ни один наглец не осмелится стрельнуть в их сторону. Двадцать седьмая, двадцать восьмая машина, рядом танк, вернее не весь, башня в стороне валяется, еще одна машина, рядом БРДМ-Техника эта сгорела не сразу и не за один месяц, да и не за один год. Металлолом наслаивается год за годом множатся останки этих некогда грозных и шумных машин. Так и стоят страшными безмолвными обелисками у дороги. Порой вдоль шоссе виден миниатюрный памятник в форме колеса со звездой или пирамиды из траков с камнем и табличкой. Здесь геройски погиб.., в 198.., году за свободу афганского народа… Варианты надписей могут немного меняться. И фамилии разные: Петров, Перетадзе, Саидов… А вот прямо на огромном валуне надпись: «В этом месте геройски погиб экипаж БТР №…, и фамилии. Металлические обломки который год молчаливо напоминают о былой трагедии.

62-я, 63-я, опять БРДМ – со свистом проскакиваем Баракибарак, и все дальше и дальше к границе. Мы притормаживаем, потому что у обочины дороги стоит наша БМП, «ребристый» лист поднят, и в чреве машины ковыряется механик и техник Федарович.

– Тимофей, что случилось? – спросил я.

– Езжай дальше, сами помаленьку разберемся, вроде «коробка» полетела, – невесело ответил прапорщик.

– Ротному по связи сообщил?

– Нет, передай сам, мне некогда.

Вот незадача, технику роты не готовили, не обслуживали, мы простояли десять дней в дивизии, а в это время батальон в машинах ковырялся.

77-я, 78-я.., опять танк, лежащий в кювете на боку.

Пыль забивает нос, глаза, горло. Если дорога не разбита, то еще терпимо, но стоит выехать на участок, где практически нет асфальта, как всех обволакивают клубы песчаной пыли.

Рассеянно считаю машины, но в голову все равно лезут разные мысли.

***

Чем дольше на войне, тем сильнее тоска по женской ласке. Пора, давно пора отдохнуть! Море, девушки, вино! Без женщин дичаешь и сатанеешь!

Как-то в прошлом году заговорили с заместителем старшины сержантом Назимовым на эту тему. Кавун заскучал по семье, начал нам рассказывать о жене, дочери.

– Черт, хочу жену, аж зубы скрипят. Вроде бы и полгода не прошло после отпуска, а можно от застоя умереть. Токсикоз. Ладно, я семь месяцев терплю, а вот как бойцы? Хорошо мальчишке какому-то, совсем «зеленому», не пробовал, а если уже мужик, как вот Назимов? Баха! У тебя женщина до армии была? – спросил ротный.

– Была, товарищ капитан, и не одна. Я ведь только год недоучился в университете. Хороши были студентки! – ответил сержант.

– Да, ты парень не промах! – усмехнулся я.

– А кто его выбирал себе в помощники? Я – Гога! А Веронян никогда не ошибается в людях. Орел! – встрял в диалог старшина.

– Назимов, ну а ты как решаешь эту проблему? Как тебе без женщин два года, сержант? – продолжил расспросы Иван.

– А какие проблемы? Никаких. Все время они рядом есть, – ответил Назимов.

– Как никаких? Где они есть? – удивился капитан.

– Да в любом кишлаке, бери их сколько душе угодно! – ухмыльнулся таджик.

– Кого? Афганок? – обалдел ротный.

– Конечно, – утвердительно кивнул головой сержант.

– И каким это образом ты делаешь? – поразился я.

– Да самым обыкновенным. Штаны с нее стянешь, халат на голову закинешь и вперед. Сколько душа требует. А трусы они не носят, очень даже удобно, ноги раздвинул и все. К стене прижмешь или через топчан перебросишь и сзади пристроишься.

– Твою мать! – только и смогли мы с Иваном вымолвить, пораженные этими речами.

– Назимов! Но это же насилие! – рявкнул я.

– Какое-такое насилие? Никакого насилия. Их никто не бьет. Она ведь человек, тоже хочет много любви и ласки, – ухмыльнулся таджик.

– И что, не сопротивляются? – поразился Иван.

– Как она будет сопротивляться, видит же, что у меня автомат. Да и привыкли они повиноваться. Мужчина – хозяин. Что ей скажу, то и делает, все по согласию.

– Назимов, но они же грязные! – удивился еще больше Кавун.

– С чего это, никакие не грязные, очень даже чистые, – возмутился Баха.

– И что, многие такое творят в роте? – начал злиться Кавун.

– Не знаю, Тришкин тоже любил баловаться, сержант во втором взводе был, помните, уволился весной. Вряд ли кто еще, в основном все пацаны. Хотя раньше было проще: никто за нами не следил, не воспитывал, не то что теперь, – ответил сержант.

– Под суд тебя за такие дела надо отдать, если поймаем и докажем. Иди-ка отсюда, сержант, будем считать, что ничего нам не рассказывал, а мы не слышали. Понял? – приказал Иван.

Назимов, ухмыляясь, вышел из каптерки, а мы долго молчали и ошарашенно переглядывались.

– Понимаешь, Ник, я ему говорю, что они грязные, а для него ханумки свои, он ведь тоже таджик. За речкой в Таджикистане такие же тетки, только с советским паспортом. А в горных кишлаках вообще никакой цивилизации – дикость. И здесь и там говорят на одном языке, одни и те же обычаи, вера. В общем, кругом сородичи. А мы ему про гигиену, про чистоту.

– Хорошо, не брякнул еще, что они вонючие, – усмехнулся я. – Видишь, Иван, что творится, а мы и не знаем!

– Даже в голове не укладывается. Я и думать такое не мог о наших бойцах. Бродит женщина в засаленной чадре, и под паранджой не видно, какое у нее лицо, а солдата похоть душит. Может, там такой «крокодил на веревочке», но ему плевать, – продолжал возмущаться ротный.

– Он же сказал тебе, Ваня, в лицо не заглядывает, все время «раком»! Вот сволочь наглая!

Старшина дипломатично молчал и о том, какого «орла» себе в помощники подобрал, больше не заикался. Сидел себе в уголке и тихонько варил в турке молотый кофе.

– Готово, садитесь, пожалуйста, товарищ капитан. Напыток богов. Так, как я вару кофэ, никто нэ умеет. По крайней мере, в Кабуле. Вдохните аромат. А? Правда? Восторг чувств! Сказка! Пэсня!

– Ты мне тут басни не рассказывай, не увиливай! Что-нибудь подобное слышал?

– Нэт, – смущенно признался прапорщик.

– А что про этого Тришкина знаешь? – спросил я.

– Кто такой, я что-то не помню, не застал, наверное, – наморщил лоб Кавун.

– Был ординарцем у капитана Беды. Настоящий головорез. В апреле строевой смотр проводился в полку перед рейдом, и полковник из штаба армии, проверяя роту, спросил, что у него в кармане оттопыривается. Тришкин ответил неохотно, мол, ничего особенного, ерунда. Полковник заставил вывернуть карманы, а там ушей штук десять, высушенных на веревочке гирляндой. Проверяющий сразу не понял, что это такое. Взял в руки, а потом как отпрыгнул, на плац их швырнул, сержанта за грудки схватил, трясет, орет. Сам за сердце держится: плохо стало. Связку сушеных ушей выбросили в мусор, Тришкина на «губу». Сержанту тогдашний комбат Цыганок позже дал в морду. Мне объявили выговор, взводному – выговор, замполиту – выговор, а ротного уже и до этого начали снимать с должности. Командир полка долго обзывал нашу роту ухари-ухорезы. Раньше ужас, что творилось, теперь совсем другие времена, – закончил рассказ Веронян.

***

Отрезанные уши, изнасилованные женщины… Что еще вдруг можно узнать на войне? Какие новые откровения услышать? А деяния, о которых никто никогда никому не расскажет, может, только перед смертью на исповеди. По крайней мере, моя совесть пока чиста, если я не ошибаюсь. Но мне хочется думать, что нет. На войне много всякого случается – плохого и хорошего. Плохого, конечно, всегда больше.

***

Итак, дорога по-прежнему вьется по долине, вдоль гор, я давлю спиной башню брони, отплевываясь от пыли и мошек. Солнце жарит и палит. Но в отпуск почему-то все не едет замполит. А почему? Нельзя же нарушать старую поговорку!

Так, не отвлекаться, не расслабляться. Иначе смерть! Вон она везде вдоль дороги. Опять БТР, восемьдесят девятая, девяностая, девяносто первая, девяносто вторая, девяносто третья.., цистерны.., кучно сгорели! Мощная засада была! Еще не проржавевшие, только сильно прокопченные машины и черно-смолистая почва вокруг свидетельствуют о том, что трагедия произошла совсем недавно. А вот и свежий обелиск с перечнем фамилий… Сколько же еще будет вдоль дороги таких немых свидетелей гибели людей и техники?

***

В конце подъема дороги, на перевале, у обочины притулилось БМП. Левый борт в нагаре и масле, возле поднятого «ребристого» листа стоял унылый механик и нервно мял шлемофон. О! Это же наша машина.

– Что случилось, «Лошадиная Фамилия»? – спросил я у чумазого бойца. Солдат всплеснул руками и растер сопли по щекам, из моторного отсека выглянул офицер, это был Игорь Марасканов.

– П…ц, приплыли! Движок перегрелся. У, придурок!

– А что я виноват, что он греется? – загнусил механик Кобылин.

– Кто тебе сказал глушить двигатель, а? Кто и чему тебя в учебке учил, какой ты к черту тракторист? Говнодав сельский! Тебе только хвосты коровам крутить! Ник, я ему говорю: что-то движок у нас еле тянет, какая температура? А он мне – сто двадцать градусов. Стой, ору, стой! Сбрасываем обороты! Думаю, сейчас немного постоим, на холостом ходу температура упадет, потом заглушу двигатель, поковыряемся, разберемся и поедем. А этот, мурло, взял и заглушил. Двигатель почти заклинило, теперь он воду гонит! Кто будет отвечать? С тебя стоимость двигателя прикажешь высчитывать? – шумел взводный.

– Уф, – тяжело вздохнул солдат и растер масляной рукой по лицу сажу, пот и нагар.

– Километров пятьдесят уже еле-еле ползем, бойцы по очереди с ведерком к речушке бегают за водой. Мы ее подливаем, а она, зараза, тотчас вытекает. Кранты движку, урод! – замахнулся Игорь на непутевого солдата.

– Да, комбат с зампотехом батальона сейчас нас живьем без перца и соли съедят. – Я почесал затылок и предложил:

– Игорек, сажай, наверное, пехоту ко мне и поехали. Пусть Кобылин ждет техника, он пока с другой машиной там, у поста на дороге, возится. Догонит, подъедет и займется этим обалдуем.

Мимо медленно проезжали автомобили, надрывно гудя перетружденными моторами. Рота сопровождала и охраняла колонну полка связи, состоящую из полусотни машин. Наши восемь БМП шли между «кунгами» и прочей автомобильной техникой. Своей брони у них не густо, всего пара БТРов. «Коробочка», на которой ехал я, была из взвода Марасканова, поэтому он по-хозяйски разместился на машине, потеснив меня на башне.

– Игорь, тут так тесно стало, пойду-ка я лягу спать в десант, – предложил я.

– Очумел? А если подрыв будет? Размажет по броне! – возмутился взводный.

– Я видел подрывы на фугасе удачные и неудачные. Когда удача была на стороне духов, то от экипажа осталась только голова взводного, а после неудачного для «духов» подрыва – только каток улетел. Если будет «хороший» фугас, то где бы ты ни сидел – смерть! А если слабый, то осколки могут зацепить в любом месте.

***

– Пассажир! Вылезай! Промежуточная остановка, – громко закричал мне почти в лицо Игорь, отворив люк.

– Кто? Где мы? Что? Чего? – спросонья забормотал я.

– Выдрыхался, соня?

– Уморило. Вначале взмок от духоты, думал, не усну, не помереть бы – главное, но все же утрясло, укачало.

Смеркалось, и прохладный вечерний ветерок быстро привел меня в чувство.

– Я пошел на «ковер», комбат вызывает меня и Сбитнева, – сказал Игорь.

– Так серьезно взялся из-за поломки?

– Еще на одной машине главный фрикцион сгорел, в итоге три машины оставляем тут в Гардезе, в десантной бригаде. Машину Федоровича и мою сейчас тягачи поволокут. Вот пойду получать п…дюлины вместо «пряников»…

Вначале комбат орал на одних только Сбитнева и Марасканова, но затем аудитория показалась ему слишком малочисленной, и он собрал всех офицеров и прапорщиков.

– Загубили такую славную роту, лучшую в полку. Сбитнев, ты ведь выпускник славного Ташкенского училища, я так на тебя надеялся! А ты.., э-эх! Техник лишь умничает и водку пьет, взводные собрались – теоретики. Разгоню всех к чертовой матери! Вот при Кавуне был настоящий порядок!

– А Кавуну постоянно говорил, что он развалил боевой коллектив, – буркнул я, повернувшись к Ветишину.

– Замполит! Что это ты там с умным лицом стоишь и ехидничаешь? Ты такой же основной виновник в слабой воспитательной работе. Чего это ты, Ростовцев, шепчешься, когда командир говорит? Да и какой воспитательный процесс может быть в таком расхлестанном виде. Опять дырявый песочный костюм нацепил, тельняшку, наверное, спрятал под застегнутым воротником, да? Все время выделяешься. Шаг вперед сделай! Конечно, я так и думал – в кроссовках! Выговор. Вы-го-вор! А Сбитневу, Марасканову и Федоровичу – строгий выговор. Начальник штаба! Занеси в свой гроссбух. Позже «подарки» запротоколируем. Никого не оставим без внимания. А то все хотят ордена получать, а комбату одни взыскания достаются.

Прибывший к нам только перед рейдом начальник штаба, упитанный круглолицый майор, старательно все записывал в блокнот.

– По-моему, все наоборот, – громогласно возразил Афанасий Александров.

– Александров! А ты почему не стрижен? В маскхалате! Что ни нарушитель, то умник! Еще одному выговор. Записывайте, майор Степанков, записывайте. Ладно бы маленький был, неприметный, за другими не видно, а то самый настоящий верзила и еще насмехается, – возмутился Подорожник.

– А я и не прячусь за спинами никогда, откровенно говорю. Ни у кого, кроме вас, нет пока орденов, хотя почти год или больше воюем, – огрызнулся Афоня.

– И не будет, если так станешь продолжать. Стой и молчи! – рявкнул Иваныч.

– Понял! Стою и молчу!

– Афоня! Заткни фонтан! Сбил с умной мысли. Все свободны, кроме первой роты, – распорядился комбат.

Офицеры других рот быстренько удалились к походной кухне, а мы продолжали переминаться в строю.

– Вы что это удумали – устроить вдоль дороги кладбище машин! Мало там их лежит? – Принялся, когда все ушли, орать и топать ногами Подорожник.

Его широкие густые усы при этом смешно топорщились в разные стороны, а морщины и складки на лице стали еще глубже и резче.

– Что хотите делайте, но к утру техника должна идти в колонне дальше, на Алихейль. Не дошли до района боевых действий, а уже третьей части машин нет. Как после Курской Дуги. Технарям не спать, работать всю ночь!

***

Но получилось не совсем так, как хотел и задумывал «любимый» руководитель. Не успели толком поужинать, как армада из военной техники, вздрогнув и зарычав, выбрасывая клубы дыма, медленно двинулась направо от магистрали. Через спящий город, по руслу высохшей реки и все дальше и дальше к горам, к границе. Дорога то подымалась вверх, то опускалась вниз. За спиной оставались тревожно спящие кишлаки, только собаки лаяли нам вслед. Кое-где стояли блоки и посты «царандоевцев» или афганских «сарбозов». Они угрюмо провожали нас взглядами, молчали, не приветствовали, но и не ругали. А то бывает, что помашешь им рукой – «привет бача», а какой-нибудь афганец тебе в ответ руку в локте согнет со сжатым кулаком – «физкульт-привет». Но бывает и наоборот. Афганец кричит: «Шурави, привет!» А ему наш солдат в ответ: «Пошел на х…!» Обидно, да? Такое вот у нас братство по оружию…

Игорь сидел, свесив ноги в люк, а я вновь лежал, положив ноги на пушку. Марасканов клевал носом, да и я глаза то открывал, то закрывал. Чем дольше ехали, тем реже и медленнее открывались мои глаза. Бойцы дремали, кто, держась за автомат, кто – за снайперскую винтовку… Рассвело.

Я резко проснулся. Машина стояла с заглушенным двигателем, а Лонгинов, не слезая с башни своей БМП, что-то говорил подошедшему Игорю и, продолжая жестикулировать, вскоре уехал.

Взводный вернулся и, вздыхая, пояснил:

– Приказ – остаться тут и охранять перевернутый прицеп трейлера.

– Чего, чего? Какой прицеп?

– А вот он в речке лежит, и рядом валяются упаковки ракет к «Урагану». Я продрал глаза и спрыгнул на землю. Вдоль дороги был каменный парапет, укрепляющий берег речки и ограждающий дорогу. На асфальте стоял огромный тягач, вокруг которого суетились чьи-то солдаты. Взглянув вниз, я увидел, как они зацепили перевернутый «Камаз». Вначале потянули в одну сторону, и машина встала на колеса, а затем – в другую и вытащили ее на дорогу.

В реке лежало четыре упаковки с шестиметровыми ракетами-сигарами. Мы с Игорем спустились к ним по тропинке. Одна кассета лежала в ручье, еще три – рядышком друг с другом в сторонке. Кое-где металлическая арматура из уголка смялась и погнулась. Мы вдвоем попытались приподнять кассеты за край или хотя бы пошевелить их. Нет, ничего не получается, очень тяжелые. Мимо по грунтовке двигалась и двигалась техника. Вот и комбат, хмуро взглянул на нас сверху вниз и поехал дальше. Мы шутливо вытянулись в струнку, по стойке смирно, приложив руки к кепкам, как бы приветствуя высокое начальство. Он этого не оценил, погрозил нам кулаком и скрылся за поворотом.

По счастью, с нами оказался пулеметчик – таджик Зибоев. Отлично! Есть переводчик – сможем общаться с местными племенами. А они уже начали проявлять искреннее любопытство и восхищение грудой лежащего металла. Мирзо что-то им громко объяснял, оживленно жестикулируя.

– Зибоев, чего им нужно? Кто они такие? Что за банда? – спросил я.

– Говорят, отряд самообороны. Интересуются, что мы тут будэм делать, надолго ли приехалы. Опасаются, не будэм ли взрывать ракеты, товарищ лейтенант, – ответил солдат.

– Успокой аборигенов, взрывать не будем, остальное их не касается, – сказал я.

Игорь принялся распоряжаться, распределяя солдат по постам и объектам, а затем спросил:

– Ник, ты со мной останешься или поедешь к роте на какой-нибудь попутке?

– С тобой, а то еще потеряетесь в тылу у «духов», – улыбнулся я в ответ.

– Якубовы, оба, марш на вот этот холм, стоящий над развалинами. Гурбон, ты – старший, твой пулемет – это наша главная безопасность. Умри, но чтоб в спину нам никто не стрелял, – принялся наставлять солдат взводный.

– Все понял, товарищ старший лейтенант. Будьте спокойны. А кто станет готовить обед? – спросил Гурбон.

– Шагай, шагай, разберемся, кто будет кашеварить, – отмахнулся старший лейтенант. – Забирайте вещи и быстрее наверх.

Марасканов нашу БМП разместил на широкой площадке на краю дороги, напротив лежащих ракет. Еще одну пару солдат с пулеметом отправил к валяющимся на камнях упаковкам.

– Зибоев! Вместе со Свекольниковым стройте СПС в русле реки и охраняйте ракеты. Никого местных не подпускать, только если с ними вместе придем мы: я или замполит, – продолжал командовать Игорь.

– А что делать, если местные мальчишки полезут к нам? – спросил Витька. – Не стрелять же в них.

– Вот для этого Зибоев и идет, пусть объясняется с туземцами. Еще нарубите веток и забросайте ракеты, чтоб не мозолили глаза дикарям и меньше привлекали внимание посторонних.

Бойцы занялись укрытием машин. Тем временем армейская колонна практически вся прошла мимо, и только иногда проскакивали одиночные отставшие автомобили.

– Игореша, а ты уверен, что про нас не забудут? Сдается мне, что необходимо будет регулярно напоминать о нашем существовании. Не вспомнят или что-нибудь не сложится в планах и просидим тут до выхода колонны обратно из ущелья.

– Да ну, не должны. Про нас забыть можно, а про ракеты – нет, – усмехнулся Марасканов.

– Аи, все может быть. Спишут их, как отстрелянные по горам, людей и тех списываем на боевые потери, – вздохнул я.

– А тебе что не все равно, где сидеть, тут или на скалах?

– Все дело в пайке! У нас что осталось от продуктов – на сегодня и на завтра. Барашка никто не приведет, и рис под ногами не валяется. Может, Берендеев крупы и тушенки подбросит, надо на Головского по связи выйти. С харчами мы, конечно, тут до победы можем воевать. До нашей общей победы. Или до окончания операции, по крайней мере. Мы тут, а комбат пусть бьется в горах, – улыбнулся я.

– Товарищ лейтенант, хто-то иде к нам! – крикнул сидящий на башне Дубино.

– Вот черт, кто идет? – спросил Игорь.

– Та «духи», хто ж ешо туточки може быть! У такем захолусте тильки «духи» обитают.

Мы вскарабкались на бронемашину и огляделись. По дороге медленно и осторожно, приветливо махая руками, шли как-то боком три фигуры. Один человек был с длинным ружьем, одетый в старую, мятую форменную шинель афганской армии, другой – в широком халате и опирался на длинный посох, третий – в новенькой зеленой пакистанской куртке и с автоматом Калашникова.

– Бача буру (уходи)! – замах я на них руками.

– Шурави, дуст, дуст (русские, мы друзья)! – закричали афганцы.

– Вот черт, свалились нам на голову, что будем делать, Игорь? – спросил я озабоченно.

– А хрен его знает! Может, поговорим?

– Из меня лингвист никакой. Могу сказать на их языке только «привет», да «пошел на х.». Вот и весь словарный запас. Зибоева необходимо сюда и быстрее, – сказал я, тяжело вздохнув.

– А чого с ними балакать, я вот очередь дам и п…ц. Пока они по нам не пальнули, – пробурчал сержант.

– Дубино, дипломат хренов, иди от греха подальше, зови нашего главного «мусульманина». Ты сейчас этих завалишь, а через полчаса целая сотня сбежится. Ни ты, ни я, никто не знает, сколько «духов» вокруг в горах и кишлаках. Не сейчас так ночью полезут. Мирные переговоры будем проводить, на высшем уровне: чай, анекдоты, экскурсия, – ответил я сердито сержанту.

– Куды экскурсия? – ухмыльнулся Васька.

– К ракетам. Пугать будем нашей мощью! – объяснил я.

– Точно, пуганем, что, мол, этими ракетами по их хибарам бабахнем, – улыбнулся Игорь. – Хорошая мысль, Ник, порой приходит даже в голову замполиту.

– Игореша, иди к черту, не подкалывай.

– Шурави, салам, салам! – забормотали, приветствуя нас, подошедшие афганцы.

– Салам, саксаулы-аксакалы!

– Никифор, почему ты их саксаулами назвал? – удивился Марасканов.

– Есть такой анекдот: выходит Брежнев из самолета в Ташкенте и здоровается с встречающими его старейшинами: «Привет, саксаулы!» Его поправляют, что не саксаулы, а аксакалы, а он в ответ: «Саксаулы, аксакалы – какая разница, один черт, чурки деревянные».

– Пусть будут саксаулы, лишь бы не стреляли, – согласился взводный. Афганцы подошли поближе и принялись здороваться, тыкая в себя пальцами – «сарбос», «сарбос» (солдаты).

– Они хотят мира, – перевел с «фарси» на русский вернувшийся от выносного поста Зибоев. – Просят ничего не взрывать, не стрелять, дома не грабить.

– Скажи ему, что мы не грабители, а солдаты, они могут быть спокойны. Мы – их друзья.

– Афганцы говорят, что друзья не приходят без приглашения и не ломают дом хозяина, – продолжал переводчик.

– Лично я тут еще ничего не сломал. Очень они разговорчивые! Скажи, что если будут себя плохо вести, мы выстрелим вон теми ракетами, что в речке валяются. Чтоб никто к нам не лез, – сказал Игорь.

Афганцы присели на корточки у парапета и что-то оживленно обсуждали.

– Чего галдят, Зибоев? – поинтересовался я.

– Не верят, что это ракеты.

– Ну что же, начнем с экскурсии, чай потом, – предложил Марасканов. – Пойдемьте, посмотрите, чем русский «шайтан-миномет» стреляет.

– Зибоев, а чего они тебе с хитрыми рожами «бакланят»? – спросил я у переводчика.

– Спрашивают, почему за русских воюю, почему не с мусульманами, предлагают с моим пулеметом к ним переходить, в кишлаке ханумка будет, а если захочу, даже две жены получу.

– А ты что им в ответ? – спросил взводный.

– Я сказал, у меня дома уже есть две жены, зачем еще столько? Тут скучно – ни телевизора, ни электричества, что я в их кишлаке забыл?

– А если б и телевизор, и электричество, и две жены в придачу? – подозрительно спросил я.

Зибоев в ответ только хитро улыбнулся и промолчал.

– Вот ведь страна жуликов! Приходят, в дружбе клянутся, их к столу приглашаешь, а они тут же солдата с пулеметом увести хотят! Что ж, подыграем этой шайке! – усмехнулся в усы Игорь. – Бача, покупай большие ракеты, по Пакистану можно стрелять, по Гардезу.

– Спрашивает: неужели в Гардез попадет? – перевел Зибоев.

– Попадет, если хорошо прицелится, – уверенно ответил Марасканов. – Берешь большую доску, кладешь ее на холм, сверху ракету, аккумулятор подсоединяешь от «барбухайки» – и бабах! Куда хочешь, стреляй, самым уважаемым в округе будет ваш кишлак. Все будут бояться. Ни у кого «огненного шайтана» нет, а у вас есть!

– Дорого? Сколько стоит? – продолжал переводить Зибоев.

– Сто тысяч афгани, – назвал цену товару Игорь. -Все?

– Каждая упаковка! Всего четыреста тысяч, тебе по дружбе отдам за триста пятьдесят тысяч! – хлопнул я по плечу старого афганца.

– Вах-вах-вах! – закачали головами пуштуны.

– Какой хороший «эРэС»! Спрашивает, унести можно сейчас же? – перевел вопрос афганского командира Зибоев.

– Деньги вперед – и, пожалуйста, неси, но деньги вперед! – поддержал я розыгрыш туземцев.

К нашим собеседникам присоединились еще пара колоритных личностей: один был в старом потертом кителе офицера афганской королевской армии и в шароварах, а другой – в длинной шинели.

Количество местных жителей продолжало увеличиваться с каждой минутой. Все больше «бородачей» подходили к нам, ощупывали арматуру из толстого швеллера, гладили ракеты, втроем-вчетвером пытались приподнять упаковку. Эти их попытки ни к чему не привели, ракеты даже не шевелились. Афганцы, очевидно, догадались, что их разыгрывают и вскоре потеряли коммерческий интерес к ракетам Громко обсуждая случившееся, они удалились. Остались лишь первые три афганца. Они сидели на корточках, напротив, тихо и в то же время оживленно о чем-то спорили, не сводя с нас глаз.