Текст книги "Кунсткамера аномалий"

Автор книги: Николай Непомнящий

Собственно говоря, эти события разыгрывались ещё за пределами Бастилии. Здесь располагались казармы инвалидов, дом коменданта, кордегардия, кухни, конюшни и каретные сараи. Эти здания были тотчас захвачены и разорены. Принесли солому и подожгли дом коменданта, кордегардию и кухни. Никакой логики в этих поступках не было, огонь мешал самим осаждавшим. В этот момент со стороны гарнизона выстрелили из пушки, заряженной картечью. В тот день, 14 июля, это был всего один-единственный пушечный выстрел из Бастилии. Но по самой крепости стреляли из пушек. В конце концов, угрозы из толпы, которые слышали члены Избирательного комитета, возымели действие. Угрозы становились все настойчивее. Бургомистра и выборщиков обвиняли в сговоре с комендантом Бастилии, кричали, что их самих нужно выдать на расправу, и тогда пусть их накажет народ. И верно, уже принесли солому, уже собирались поджечь и ратушу, и Избирательный комитет.

«В эти минуты бургомистр и члены Избирательного комитета, несомненно, подвергались большей опасности, нежели комендант Бастилии и его солдаты, – позднее писал Луис-Гийом Литра, член Избирательного комитета и очевидец событий. – По крайней мере, я убеждён, что в тот день лишь чудо защитило ратушу от огня, а нас, находившихся в ней, охранило от резни».

В этот критический момент выручил один из горожан – он взял командование на себя. Пока члены комитета снарядили двух посыльных в Версаль, спеша уведомить о происходящем депутатов Национального собрания и требуя оружие, в это время, как рассказывает Литра, «никому не известный человек возглавил две роты французской гвардии, которые ещё с утра выстроились на площади перед ратушей». Это был швейцарец Юлен тридцати одного года, управляющий прачечной в Ла-Бриш близ Сен-Дени. С Неккером он был знаком лично, был его восторженным почитателем. В Париж Юлен прибыл по коммерческим делам, но вал революции захлестнул его и вынес наверх. Впоследствии он стал полковником, в 1806 году во время наполеоновских войн был комендантом Берлина.

Но пока для Юлена все только начиналось. На площади перед ратушей стояли две гвардейские роты, и он обратился к ним с зажигательной речью, показывая на раненых, которых принесли от Бастилии к ратуше: «Посмотрите на этих несчастных, что воздевают к вам руки! Неужели вы допустите, чтобы перед Бастилией убивали наших безоружных отцов, жён, детей? Неужели вы допустите это, вы, вы, у которых есть оружие, чтобы их защитить? Солдаты французской гвардии, жителей Парижа убивают, и вы не хотите направиться к Бастилии?» Так продолжалось до тех пор, пока гвардейцы не примкнули к парижанам. 150 гренадеров и фюзилеров под командованием Юлена, прихватив с собой четыре или пять пушек, стоявших на площади перед ратушей, направились к Бастилии. По дороге к ним присоединялись группы вооружённых горожан. Стрелки расположились возле Бастилии. Затем открыли огонь. Непосредственного урона крепости выстрелы не принесли, но комендант Делонэ запаниковал. Как рассказывали потом инвалиды, он хотел даже поджечь порох, хранившийся в Бастилии, и взорвать крепость. Делонэ начал обсуждать свой замысел с гарнизоном, но солдаты предпочли капитулировать. Комендант уступил им и распорядился сдаться и вывесить белый флаг. Но это означало лишь готовность к переговорам, а не капитуляцию. Впрочем, и за последней дело не стало. Солдаты объявили, что готовы сложить оружие и передать крепость при условии, что им будет обеспечен надёжный конвой. Осаждавшие, то есть два их предводителя, офицер Эли и Юлен, дали свои обещания. После этого защитники Бастилии капитулировали и опустили разводной мост. Юлен и Эли первыми вошли в крепость. Дело клонилось уже к вечеру, было примерно без четверти пять. Гарнизон собрался во дворе, ружья были сложены вдоль стены. Эли и Юлен приветствовали коменданта и офицеров; они обнялись.

Они давали слово в полной уверенности, что сдержат его, но переоценили своё влияние на толпу. А она, разъярённая, вслед за ними по мосту ворвалась в крепость. Юлен попытался защитить коменданта, предложив ему покинуть крепость и под защитой нескольких гвардейцев направиться в ратушу. По пути туда на них снова напали. Юлена сбили с ног, коменданта схватили и тут же, на месте, убили. Маркизу Делонэ отсекли голову мясницким ножом. Толпа жаждала перебить весь гарнизон. Этому помешали лишь Эли и гвардейцы, умолявшие пощадить своих солдат. Однако некоторых из них все же убили. Погибли майор Бастилии, адъютант, два лейтенанта и три инвалида.

Несколько часов в Бастилии бушевала чернь. Всё было разгромлено. Толпа отыскала архив, который с огромным тщанием собирали многие годы. Бумаги и книги выхватывали и бросали в канаву. Об узниках, «скорбных жертвах деспотизма», вспомнили гораздо позже. Наконец, когда их решили освободить, не нашлось ключей. Потом всё-таки отыскали тюремщиков, отняли ключи и с триумфом принесли к ратуше. И вот вывели «жертвы». Однако по большому счёту гордиться тут было нечем. Узников было всего семь, и каких: один из них оказался закоренелым уголовным преступником, двое – душевнобольными, четверо других подделывали векселя (они содержались в камере предварительного заключения). Освобождённых с триумфом провели по улицам города, а впереди несли голову маркиза Делонэ, насаженную на пику.

Таким был так называемый штурм Бастилии. Вечером этого бурного дня, 14 июля 1789 года, Людовик XVI записал в своём дневнике – крохотной тетради, переплетённой серой бечёвкой, – лишь одно-единственное слово: «Ничего». И всё же он преуменьшил случившееся. Этот день стал началом его собственного конца. Под впечатлением событий 14 июля Людовик XVI попросил вернуться в Париж своего бывшего министра финансов, уволенного всего за три дня до этого и высланного из страны.

Семья Неккеров ещё не добралась до своего швейцарского имения – замка Коппе (с покупкой его Неккер приобрёл титул барона), когда курьер из Версаля доставил известие о событиях в Париже и сообщил, что король просит барона Неккера (теперь уже в третий раз) вернуться в состав кабинета министров. Неккер возврат тился – с женой, дочерью и зятем. «Каким удивительным всё-таки было это путешествие, – писала позднее мадам де Сталь. – Я думаю, никому, кроме монархов, не доводилось переживать что-либо подобное… Восторженное ликование сопутствовало каждому его (Неккера. – Авт.) шагу; женщины, работавшие в поле, падали на колени при виде проезжавшей мимо кареты; в городках и селениях, которые мы миновали, тамошние знаменитости выходили нам навстречу и, заменяя ямщиков, уводили наших лошадей; горожане, выпрягая лошадей, сами впрягались в карету…»

Кульминацией стал Париж. На улицах и крышах домов расположились тысячи людей; все ликовали. Когда Неккер возвратился в Париж, уже начали сносить Бастилию. От «бастиона деспотизма» не должно было остаться камня на камне. Однако крепость сносил вовсе не «парижский народ», на плечи которого потомки часто сваливают этот обременительный труд. Этим занялся строительный подрядчик Поллуа; под его началом работали 500 человек, получавших за свой труд по 45 су в день. Имелся у них и побочный заработок. Ведь уже сколько недель Бастилия была излюбленным местом прогулки парижан. За пару су многие охотно покупали «кусочек страшного тюремного свода, на который веками оседало дыхание невинных жертв». Весь Париж жаждал увидеть брешь, через которую ворвались в крепость победители. Зеваки ощупывали пушки, «беспрерывно палившие в народ»; с содроганием останавливались перед «орудием пытки», которое на самом деле было всего лишь конфискованной старинной печатной машиной; в ужасе застывали, уставившись на человеческие скелеты, найденные во дворе Бастилии. Скелеты считали «останками мучеников свободы», что воочию доказывало «жестокость деспотической власти». Граф Мирабо, выступая в Национальном собрании, сказал: «Министрам недостало прозорливости, они забыли доесть кости!»

За эти недели и месяцы родилась легенда о «штурме Бастилии» и о «цитадели деспотизма». Немало тому способствовал Анри Масер де Латюд, один из бывших узников крепости. Он провёл в Бастилии 35 лет и теперь осознавал открывавшиеся перед ним возможности. Когда крепость начали сносить, он водил по её развалинам любопытствующих зевак, позже написал книгу о времени, проведённом в тюрьме. В 1749 году Латюд инсценировал покушение на мадам де Помпадур. Он отослал ей своего рода «адскую машину», но прежде чем его конструкция прибыла в Версаль, поехал туда сам, дабы предупредить Помпадур. Там он рассказал, что «видел, как двое мужчин отправили подозрительный пакет». Вот так он добивался славы, связей, наград. Но ничего не вышло – его изобличили и бросили в Бастилию. За это Латюда конечно же не осудили бы на 35 лет, но он повёл себя в Бастилии так экстравагантно, что его сочли душевнобольным. Трижды он бежал. Во второй побег воспользовался верёвочной лестницей, скрученной из рубашек. Эти рубашки по его желанию передало ему тюремное начальство. 06 этом сообщают сохранившиеся документы. Начальство заказало для него 13 Дюжин рубашек – каждую за 20 ливров! Разумеется, Латюд умолчал об этом в своих мемуарах «Мой побег из Бастилии». Может быть, сегодня ещё и верили бы Латюду, поведавшему немало страшных небылиц, если бы архив Бастилии не удалось спасти. Сразу после взятия крепости Избирательный комитет поручил нескольким гражданам сберечь то, что осталось от архива. «Давайте сохраним документы! – воскликнул один из выборщиков. – Говорят, что архивы Бастилии грабят. Нужно поскорее спасти остатки бумаг, свидетелей позорнейшего деспотизма. Пусть они внушают нашим внукам отвращение перед прошлым!»

Вот так была спасена, а потом опубликована большая часть документов.

Публикацию продолжали даже тогда, когда стало ясно, что именно бумаги, добытые в Бастилии, освобождали прежний режим от многих обвинений! Когда через 138 лет после «взятия Бастилии» заявили, что «историки недавно наконец окончательно разрушили легенду о таинственной цитадели французских королей, многочисленные учёные, прилагая неимоверные усилия, выявили рад документов, касающихся Бастилии, и тщательно сопоставили их, чтобы впоследствии, соблюдая необходимую осмотрительность, опубликовать их», тогда зародилась новая легенда, столь популярная, расхожая легенда об успехах современных исследователей. На самом деле все основные документы, касающиеся Бастилии, стали известны ещё в 1789 году.

Итак, комиссия, назначенная городскими властями, тотчас начала публиковать документы архива Бастилии. Это ценное собрание документов и свидетельств очевидцев взятия крепости появилось на свет ещё в 1789 году и имело следующее название: «Разоблачённая Бастилия, или Собрание запретных донесений по истории оной». Двумя основными темами книги были «разоблачение деспотизма» и «правдивое описание штурма Бастилии». В предисловии к первому изданию говорилось о «невинных жертвах резни»; Бастилия именовалась одной из «самых чудовищных голов гидры деспотизма», а сами издатели обещали привести «коллекцию доводов и примеров сих свирепых деяний, в коих нескончаемо был повинен деспотизм правителей».

Обещание не было выполнено. Официальные акты и мемуарные записи, представленные издателями, свидетельствовали о прямо противоположном: с заключёнными в Бастилии обращались вполне сносно. Но самое поразительное было в том, что издатели даже и после этого не отступились от своего первоначального замысла. Их интересовала правда! И они прямо изобличали, как лживые, воспоминания некоторых бывших арестантов, вылившиеся в нагромождение ужасов. Хотя издатели и пребывали на службе у новых властей, они сами первыми развеяли легенду о трупах узников, закопанных во дворе Бастилии, о заключённых, умиравших от голода или погибавших под пытками. С научной педантичностью исследователи изучали скелеты, найденные там. Выявилось, что речь шла о заключённых-протестантах, умерших в Бастилии и похороненных во дворе крепости, поскольку в погребении на городских католических кладбищах им было отказано.

В собрании документов, уже во втором его издании, была опровергнута и легенда о штурме Бастилии. В предисловии говорилось: «Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Мы лишь изучили и обсудили все самым тщательным образом. Гарнизон замка, инвалиды, тюремщики, заключённые, осаждавшие, осаждаемые, опрошены были все…» И после всей проделанной работы издатели пришли к выводу:

«Бастилию не взяли штурмом; её ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».

Мы уже подчёркивали, что гарнизон крепости выстрелил из орудия лишь один-единственный раз – картечью, а рассказ о 15 пушках, паливших беспрерывно, просто недостоверен. Что же касается нескольких соседних домов, разрушенных пушечными ядрами, то виной тому, как поясняли издатели, было следующее: «Пушечные ядра, посылаемые осаждавшими, не всегда попадали в Бастилию, порой они миновали её и улетали очень далеко». Но парижане – и не только они – по-прежнему верили в 15 пушек, ужасную темницу, жестокое обращение с заключёнными, штурм и пробитую брешь.

А что же Неккер, во многом из-за которого все это разыгралось? Он быстро терял влияние и популярность. Через 13 месяцев он в последний раз – и. теперь окончательно – был отставлен от должности и уехал в свой швейцарский замок. В 1794 году умерла его жена; он самым педантичным образом исполнил все её указания. Через три месяца после её смерти мавзолей вместе с большим бассейном был окончательно готов; до тех пор Неккер держал тело покойной у себя в доме. Спустя десять лет он последовал за ней. А в 1817 году пришёл черёд и их дочери, Жермены де Сталь, к тому времени ставшей прославленной писательницей (особенно известна была её трехтомная книга «О Германии», на страницах которой де Сталь увековечила «страну мыслителей и поэтов», хотя и подвергла её беспристрастной критике).

Жермена де Сталь умерла 14 июля; в тот день, ровно 28 лет назад, по Парижу носили бюст её отца. Через четыре дня после её смерти был вскрыт семейный мавзолей – там, в чёрном мраморном бассейне, ещё наполовину заполненном спиртом, укрытые красным покрывалом лежали тела Неккера и его жены. Гроб дочери поставили в ногах бассейна; мавзолей снова замуровали, и Неккеры обрели наконец покой.

Произошли перемены в политике. Революция, а вслед за ней и Наполеон стали теперь историей. Франция вновь обрела короля. Можно было бы, пожалуй, даже сказать, что всё стало по-прежнему – так много всего было реставрировано.

Но исподволь революция продолжалась. Великая революция, о которой в драме Георга Бюхнера «Смерть Дантона» сказано, что она не знает святынь. Однако одну святыню она сохранила до наших дней: 14 июля, день взятия Бастилии – событие, которого никогда не было. Каждый год в этот день французы выходят на улицу, радуются, танцуют и вспоминают героев, брешь, 15 пушек, непрерывно паливших в народ…

Таинственное в произведениях С. Тургенева.

В начале 60-х годов прошлого века в творчестве великого русского писателя Тургенева появилась тема таинственного. Впервые она воплотилась в рассказе «Призраки», написанном в18б1-1863 годах. Затем образ таинственного стал возникать в все чаще и чаще: «Собака» (1864), «Странная история» (1869), «Стук… Стук… Стук!…» (1870), «Часы» (1875), «Сон» (1876), «Рассказ отца Алексея» (1877), «Песнь торжествующей любви» (1881), «После смерти» (1882) и некоторые другие его произведения, в частности незавершённый рассказ «Силаев», который создавался предположительно в конце 70-х годов. Все эти произведения исследователи творчества писателя относят к «таинственным повестям» Тургенева.

Их открывает рассказ «Призраки», названный в подзаголовке «Фантазией». Зачем автору потребовалось такое уточнение? Не опасался ли он непонимания, неприятия нового для него направления со стороны читателей, друзей, собратьев по перу, критиков? Исследователи литературного наследия Тургенева обратили внимание, что писатель, «словно предвидя это непонимание, предохранял себя на всякий случай разговорами о „пустячках“, „безделках“, „вздоре“. А потом сердился и переживал, когда эти „пустячки“ так и признавались пустячками…» (И. Виноградов).

«Таинственные повести» Тургенева были встречены современниками почти в штыки. И. Виноградов в этой связи замечает: «Трезвый реалист, всегда поражавший удивительной жизненной достоверностью своих картин, – и вдруг мистические истории о призраках, о посмертной влюблённости, о таинственных снах и свиданиях с умершими… Многих это сбивало с толку». Особенно досталось писателю за рассказ «Собака» – о разорившемся помещике, которому чудится, будто его преследует призрак какой-то таинственной собаки. Один из ближайших друзей Тургенева, В. П. Боткин, познакомившись с «Собакой», написал ему: "Она плоха, говоря откровенно, и, по мнению моему, печатать её не следует. Довольно одной неудачи в виде «Призраков». А некто П. И. Вейнберг поместил в сатирическом журнале «Будильник» что-то вроде открытого письма Тургеневу в стихах:

 
Я прочитал твою «Собаку»,
И с этих пор
В моём мозгу скребётся что-то,
Как твой Трезор.
Скребётся днём, скребётся ночью,
Не отстаёт
И очень странные вопросы
Мне задаёт:
"Что значит русский литератор?
Зачем, зачем
По большей части он кончает
Черт знает чем?"
 

Но вместо ожидаемого «конца» последовал новый взлёт творчества писателя, не понятый не только его современниками, но и в более поздние времена. Появление «Призраков» советские литературоведы связывают с внешними и внутренними причинами: «…когда происходило обострение классовой борьбы, Тургенев приходил в угнетённое состояние»; он «пережил в этот период тяжёлый душевный кризис, может быть самый острый из всех, что пришлось ему когда-либо испытать», – писал в 1962 году И. Виноградов. Но поразительно, последнее не отрицает и сам Тургенев. В письме В. П. Боткину от 26 января 1863 года он пишет в СЕЧЗИ с «Призраками»: "Это ряд каких-то душевных dissolving-views (туманных картин), вызванных переходным и действительно тяжёлым и тёмным состоянием моего "Я". Насколько писатель был искренен в оценке своего состояния перед другом, мнением которого дорожил? Не «прибеднялся» ли на всякий случай? Положим, «Призраки» написаны Тургеневым в стоянии тяжёлого душевного кризиса (правда, остаётся непонятным, как в таком состоянии мог быть создан подобный шедевр), ну а все прочие «таинственные повести»? Что, обострение классовой борьбы и вызванное этой и другими причинами «тяжёлое и смутное состояние» продолжались ещё два десятилетия, до 1882 года? Ведь нет же, а шедевры, в том числе и «таинственные», продолжали выходить. Так в чём же дело?

Все очень просто. Тургенев никогда не изменял себе. Он как был, так и остался реалистом, в том числе и в изображении таинственного. Дар писателя, наблюдательность, интуиция, знание жизни своего народа позволило Тургеневу отобразить таинственное с такой точностью в деталях, какая не всегда доступна иному профессионалу. На это обстоятельство, насколько известно, впервые обратила внимание М. Г. Быкова. В книге «Легенда для взрослых» (МД 1990), в которой рассказывается о проблеме потаённых животных, включая и снежного человека, Майя Генриховна задаётся вопросом.: «Применял ли когда-нибудь Тургенев знание о необычном в природе в своём творчестве?» И отвечает на конкретном примере: «В рассказе „Бежин луг“ природа вплотную на мягких лапах подступает к ребячьему костру. Поражают детали, конкретные знания: „Леший не кричит, он немой“, – роняет Илюша, которому на вид не более двенадцати лет». А в письме к Е. М. Феоктистову Тургенев в отношении «Бежина луга» заметил: «Я вовсе не желал придать этому рассказу фантастический характер». Такое мог сказать только реалист. А ведь писатель имел и личный опыт встречи с таинственным, да такой, какой пережить и врагу не пожелаешь! Об этой встрече рассказано в названной книге М. Г. Быковой.

Как-то в Париже у Полины Виардо собравшиеся говорили о природе ужасного. Интересовались, почему ужас всегда возникает при встречах с необъяснимым, таинственным.

И тогда Иван Сергеевич рассказал о происшедшем с ним случае встречи с ужасным и таинственным существом в лесах средней полосы России. Присутствовавший при этом Мопассан по свежим следам записал рассказанное, отобразив услышанное в малоизвестной новелле «Ужас». Вот она:

«Будучи ещё молодым, Тургенев как-то охотился в русском лесу. Бродил весь день и к вечеру вышел на берег тихой речки. Она струилась под сенью деревьев. Вся заросшая травой, глубокая, холодная, чистая. Охотника охватило непреодолимое желание окунуться. Раздевшись, он бросился в воду. Высокого роста, сильный и крепкий, он хорошо плавал. Спокойно отдался на волю течения, которое тихо его уносило. Травы и корни задевали его тело, и лёгкое прикосновение стеблей было приятно. Вдруг чья-то рука дотронулась до его плеча. Он быстро обернулся и… увидел страшное существо, которое разглядывало его с жадным любопытством. Оно было похоже не то на женщину, не то на обезьяну. Широкое и морщинистое, гримасничающее и смеющееся лицо. Что-то неописуемое – два каких-то мешка, очевидно, груди, болтались спереди; длинные спутанные волосы, порыжевшие от солнца, обрамляли лицо и развевались за спиной. Тургенев почувствовал дикий леденящий страх перед сверхъестественным. Не раздумывая, не пытаясь понять, осмыслить, что это такое, он изо всех сил поплыл к берегу. Но чудовище плыло ещё быстрее и с радостным визгом то и дело касалось его шеи, спины, ног. Наконец, молодой человек, обезумевший от страха, добрался до берега и со всех сил пустился бежать по лесу, бросив одежду и ружьё. Страшное существо последовало за ним: оно бежало так же быстро и по-прежнему повизгивало. Обессиленный беглец – ноги у него подкашивали ль от ужаса – уже готов был свалиться, когда прибежал вооружённый кнутом мальчик, пасший стадо коз. Он стад хлестать отвратительного человекоподобного зверя, который пустился наутёк, крича от боли. Вскоре это существо, похожее на самку гориллы, исчезло в зарослях».

Конечно, это исключительный случай в биографии писателя – настолько необычный, что, отобрази он его в рассказе, даже с подзаголовком «фантазия», быть бы ему обвинённым по меньшей мере в надуманности. Осознавая всю неординарность случившегося, Тургенев лишь раз, да и то в кругу близких людей, вспомнил о том ужасном и таинственном происшествии. Большего ему не позволила внутренняя цензура: он был реалистом, но то событие явно выходило за всякие границы общеприемлемой реальности. А отдельные элементы таинственного в его произведениях были не столь круты, и читающая публика вполне могла воспринимать их как полет творческой фантазии. Видимо, писатель и сам расценивал свои «таинственные» творения подобным же образом, но присущие ему ощущение таинственных. сторон жизни и необыкновенно развитая интуиция позволили как бы невольно и в какой-то мере неосознанно отразить в «таинственных повестях» нечто большее – саму фантастическую реальность, облечённую в изысканно художественную форму.

Возьмём, например, рассказ «Призраки», как было уже упомянуто, первый в ряду «таинственных» произведений Тургенева. В основе сюжета – необычные ночные полёты героя рассказа, который стремительно проносится над землёй в объятиях призрака в образе женщины по имени Эллис. «Я начинал привыкать к ощущению полёта и даже находил в нём приятность: меня поймёт всякий, кому случалось летать во сне» – такими словами описывает автор странные впечатления своего героя, который со временем убеждается, что это вовсе не сон, а нечто большее: «Эге-ге! – подумал я. – Летанье-то, значит, не подлежит сомнению».

…Со времени написания «Призраков» прошло около столетия, прежде чем парапсихологи обратили внимание на рассказы людей о порой испытываемых ими необычных переживаниях, известных под названиями «выхода из тела», «внетелесного состояния», «астральной проекции», «бродячего ясновидения» и некоторыми другими. Их отличительная особенность проявляется в возможности видеть сцены или события, недоступные приятию в том месте, где находится физическое тело очевидца. У последнего возникает ощущение, что его сознание временно покидает свою телесную оболочку и способно путешествовать по городам и весям. При этом он осознает, что это не сон, а нечто большее. Да и по возвращении в своё обычное состояние у него не возникает ощущения, что все случившееся было сном. Более того, в тех случаях, когда имелась возможность проверки сцен или событий, засвидетельствованных «вышедшим из тела» сознанием очевидца, их описание зачастую соответствовало действительности. Тому есть и надёжные подтверждения, полученные в эксперименте с людьми, чья способность «выходить из тела» проявляется по желанию. Обычно же «внетелесное состояние» возникает в случаях, когда человек оказывается на краю смерти в результате болезни или несчастного случая, иногда оно вызывается сильнейшим эмоциональным стрессом, но чаще всего проявляется без какой-либо очевидной причины во время сна. Феномен известен на протяжении всей человеческой истории, и его проявления совпадают у представителей самых разных стран и культур – в Египте, Тибете, Индии, Китае, в Америке и Европе.

У некоторых людей во время сна «выходы из тела» происходят систематически. Например, англичанин Д. Уайтмен в книге «Таинственная жизнь» (Лондон, 1960) поделился с читателями своим опытом свыше шестисот «выходов из тела». Американский бизнесмен Р. Монро в книге «Путешествия вне тела», опубликованной в США в 1977 году, обобщил личный опыт таких «путешествий» – он «выходил из тела» более девятисот раз! Его труд опубликован на русском языке издательством «Наука» в 1993 году.

Вот как, например, Монро описывает свой очередной «выход», состоявшийся 10 ноября 1958 года в послеобеденное время, а также результаты последующей проверки увиденного:

"Опять я всплыл вверх – с намерением посетить Брэдшоу и его жену. Сообразив, что доктор Брэдшоу болеет и лежит с простудой в постели, я решил навестить его в спальне, которую, бывая в доме, я ни разу не видел, и если потом мне удастся описать её, это и послужит доказательством моего визита. Опять последовал кувырок в воздухе, ныряние в туннель, и на этот раз ощущение подъёма в гору (доктор и миссис Брэдшоу живут милях в пяти от моего офиса в Доме на холме). Я – над деревьями, надо мной – чистое небо. На мгновение я увидел (в небе?) округлую человеческую фигуру, кажется, в каком-то широком одеянии и в шлеме на голове (осталось впечатление чего-то восточного), сидящую, сложив руки на коленях и, возможно, со скрещёнными ногами на манер Будды; потом она растворилась. Значения этого не знаю. Немного спустя двигаться в гору стало трудно, появилось ощущение, что энергия покидает меня и мне не одолеть этот путь. При мысли об этом произошло нечто удивительное – в точности такое чувство, будто кто-то взял меня ладонями под локти и поднял. Я почувствовал прилив силы, влекущей меня вверх, и быстро понёсся к вершине холма. Тут я наткнулся на доктора и миссис Брэдшоу. Они находились на улице, и на какое-то мгновение я оторопел, так как встретил их, ещё не достигнув дома. Это было мне непонятно: ведь доктор Брэдшоу должен лежать в постели. Доктор Брэдшоу был в лёгком пальто, на голове шляпа, его жена – в тёмном жакете, всё остальное тоже тёмного цвета. Они шли навстречу мне, и я остановился. Мне показалось, они в хорошем настроении. Они прошли мимо, не заметив меня, по направлению к небольшой постройке, похожей на гараж. Брэд плёлся сзади. Я поплавал туда сюда, махая рукой и безуспешно пытаясь привлечь их внимание. Тут мне послышалось, что доктор Брэдшоу, не поворачивая головы, говорит мне: «Я гляжу, тебе больше не нужна моя помощь». Решив, что контакт получился, я нырнул обратно в землю (?) и, оказавшись в своём офисе, вернулся в тело и открыл глаза. Всё вокруг было без изменения. Вибрация ещё не прекратилась, но я почувствовал, что для одного дня достаточно. Важное добавление. Вечером этого дня мы по: пили доктору и миссис Брэдшоу. Не сообщая, в чём дело, я поинтересовался, где они были между четырьмя и пятью часами. (Жена, узнав о моём визите, категорически заявила, что такого не может быть – хотя бы потому, что доктор Брэдшоу болен и лежит в постели.) Итак, я по телефону задал этот простой вопрос миссис Брэдшоу. Она ответила, что примерно в четыре двадцать пять они вышли из дома и пошли в гараж. Она собиралась на почту, а доктор Брэдшоу, решив, что ему не мешает подышать свежим воздухом, оделся и отправься с ней. Точное время вычислить нетрудно: на почте они были без двадцати пять – на машине от дома ехать туда минут пятнадцать. Я вернулся из своего путешествия к ним примерно в четыре двадцать семь. Я спросил, во что они были одеты. По словам миссис Брэдшоу, на ней были чёрные спортивные брюки, красный свитер, а сверху наброшен чёрный жакет для езды в Доктор Брэдшоу был в летней шляпе и светлом пальто. При этом никто из них меня не «видел» ни в прямом смысле, ни как-либо иначе, и они даже не подозревали о моём присутствии. Доктор Брэдшоу не припомнит, чтобы он что-либо говорил мне. Самое важное во всём этом: я ожидал застать его в постели, но не застал.

Слишком много совпадений. Я не собирался никому ничего доказывать. Только самому себе. Я убедился – поистине впервые, что это не просто сдвиг, травма или галлюцинация, а нечто большее, выходящее за пределы обычной науки, психологии и психиатрии вместе взятых. Удостовериться в этом было необходимо в первую очередь мне самому. Случай простой, но незабываемый".

А теперь сравним некоторые фрагменты «путешествий», описанные в книге Монро и в «Призраках» Тургенева. Вот соответствующий отрывок из рассказа «Призраки»:

…Я взглянул вниз. Мы уже опять успели подняться на довольно значительную вышину. Мы пролетали над известным мне уездным городом, расположенным на скате широкого холма. Церкви высились среди тёмной массы деревянных крыш, фруктовых садов; длинный мост чернел на изгибе реки; все молчало, отягчённое сном. Самые купола и кресты, казалось, блестели безмолвным блеском; безмолвно торчали высокие шесты колодцев возле круглых шапок ракит; белесоватое шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города – и безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрачный простор однообразных полей.