Текст книги "Зоопарк диковин нашей планеты"

Автор книги: Николай Непомнящий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

ПЕЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ О КВАГГЕ

Современники писали: «То утро выдалось в Амстердаме туманным, и густая белая пелена плотно закрыла все вольеры и дорожки между ними. Старый служитель пришел, как всегда, на полчаса раньше. Нарезал веток, достал из погреба фрукты и мясо, мелко нарубил его и пошел кормить животных. За туманом не было видно даже решеток.

Старик торопился, до открытия зоопарка оставался час, ему не хотелось кормить зверей при посторонних. В вольерах с копытными было тихо. Старик отпер калитку и тут же споткнулся. На кирпичном полу лежала квагга. Последняя из всех, существовавших когда-либо в природе».

Это было 12 августа 1883 года. А за столетие до этого…

За столетие до печального события в Амстердамском зоопарке, потрясшего натуралистов, на необозримых просторах южноафриканских саванн паслись бесчисленные стада копытных. Загадочная Африка еще только-только приоткрывала перед любопытствующей Европой завесу над своими тайнами. Еще существовали в природе голубая антилопа, бурчеллова зебра и странствующий голубь. Но уже не было на Земле стеллеровой коровы, дронта и тура.

Большинство европейцев знакомились с африканской природой по книгам, в которых так и не был дан ответ на вопрос, что такое камелопардус, удивительный метис верблюда и леопарда, или единорог, у которого, правда, иногда встречается два или даже три рога, или водяная лошадь… Эра жирафы, носорога и гиппопотама придет позже, в конце XVIII – начале XIX века, когда в дебри Южной Африки проникнут первые смельчаки путешественники и привезут домой удивительные, невероятные рассказы о миллионных стадах антилоп, громадных слонах, львах и гориллах. И о кваггах.

В 1777 году, заручившись поддержкой Парижского зоологического общества, в Южную Африку отправился Франсуа Левайян, смелый и образованный молодой человек. Три года колесил он по Капской провинции, пересекал реки, терялся в саваннах и джунглях. Левайяна манили сюда рассказы двух сподвижников знаменитого капитана Джеймса Кука – англичанина Уильяма Андерсона и шведа Андреев Спармана, потрясенных природой этих мест.

Левайян написал пять томов захватывающих рассказов о своих приключениях. Кто знает, может быть, именно они вдохновили Майн Рида на южноафриканскую трилогию?

Так или иначе, Левайян был первым, кто привез в Европу реалистичные рисунки львов, гепардов, гиен. Он первым описал схватку птицы-секретарь с ядовитой змеей, поведал о виверрах и земляном волке. Первым доставил европейским ученым шкуру и кости жирафы, таинственного камелопардуса. Их выставили в естественно-научном музее в Париже, их изучал сам Жан Батист Ламарк.

Левайян рассказал и о квагге. Тогда еще громадные стада этих замечательных животных жили в междуречье Оранжевой и Вааля.

«Есть три вида диких ослов в Южной Африке – зебра, квагга и собственно дикий осел без полос. На Капе квагга известна под названием дикая лошадь…» Простим Левайяну неточности в определении родственных связей между южноафриканскими непарнокопытными. В его времена стройной научной системы их классификации еще не было создано. «Несомненно, зебра и квагга – два разных вида, и они никогда не пасутся вместе, а смешиваются в стадах с антилопами». Далее Левайян совершенно справедливо отмечает: «Считали, что квагга – результат смешения зебры с дикой лошадью. Но это говорили люди, которые не были в Африке. Здесь нет собственно диких лошадей». Путешественник был прав, утверждая, что квагга – самостоятельный вид. Да и кто до него в Европе мог свободно рассуждать о квагге, ни разу не наблюдая ее в природе? «Квагга намного мельче зебры. Это красивое грациозное животное», – писал Левайян.

Буры, потомки голландских переселенцев, пришедшие в эти края задолго до поездки Левайяна, все, как один, думали иначе. Именно им мир «обязан» безвозвратной потерей квагги и других видов животных. Вся беда квагги состояла в том, что ее кожа годилась для изготовления бурдюков, в которых хранили зерно хозяйственные буры. От ее мяса они тоже не отказывались. Квагг отстреливали тысячами. Иногда животных гнали к пропасти. Сотни полосатых лошадей разбивались о камни.

В 1810—1815 годах по следам Левайяна прошел известный английский натуралист Бурчелл. Он снова привез в Европу сведения о южноафриканских животных. Среди них и о квагге. Но сведения эти были уже тревожными. «Утром наши охотники убили кваггу и съели ее». Такие записи часто встречаются на страницах книги.

А вот так описывает Бурчелл охоту на кваггу местных жителей Намакваленда. Африканцы брали у природы ровно столько, сколько им было нужно для пропитания племени – ни больше ни меньше. И это нисколько не влияло на поголовье животных. «Было вырыто множество ям, – пишет Бурчелл, – пространство между ними защищено линией толстых бревен, поставленных весьма часто, чтобы ни антилопы, ни дикие лошади не могли разрушить этой преграды. Линия тянулась на милю или две. В некоторых местах столбов не было, и тут находились глубокие ямы, мастерски прикрытые ветвями и травой. Когда животное попадало в такую яму, – заключает наблюдатель, – оно не могло пошевелить ни головой, ни ногами: ямы сужались книзу».

Местные жители называли квагг «игваха», «идабе», «гоаха» и не путали их с зебрами. Не следует думать, что среди европейцев, пришедших в Южную Африку в XVII веке, не было людей благоразумных и дальновидных: в 1656 году под охраной оказалась капская горная зебра, ее численность внушала опасения тогдашнему губернатору Калекой провинции Ван Рибеку. И это за сто с лишним лет до того, как по шкуре и костям, привезенным путешественниками, ее описал Карл Линнеи! Но кваггу, увы, никто не охранял… Вот запись, дошедшая до нас с 40-х годов прошлого века: «Скоро мы увидели стада квагг и полосатых гну, и бег их можно было сравнить разве что с мощной кавалерийской атакой или ураганом. Я приблизительно оценил их число в 15 тысяч. Над этим огромным стадом, напуганным нашей стрельбой, вились клубы пыли». Это строки из книги Уильяма Гарриса «Охота в Южной Африке». Добавим от себя. Сегодня пыль лежит на 19 шкурах и одном-единственном полном скелете квагги, уцелевших в крупнейших естественно-научных музеях мира.

А между тем Альфред Брем писал о ней в своей знаменитой книге «Жизнь животных», не догадываясь, что дни квагги сочтены. Сведения о внешнем виде квагги, сохранившиеся в труде Брема, дают самое полное представление об облике этого животного: «Тело ее сложено очень хорошо, голова красивая, средней величины, ноги сильные. По всей шее проходит короткая прямая грива, метелка на хвосте длиннее, чем у прочих тигровых лошадей. Основной цвет шкуры коричневый. Через голову, шею и плечи проходят серовато-белые полосы с красным отливом. Между глазами и ртом полосы образуют треугольник. Взрослые самцы бывают до двух метров длины, вышина в загривке доходит до 1,3 метра…»

Да, квагга была красива.

Через несколько десятков лет после открытия она стала достоянием зоологических и палеонтологических музеев, и в этом плане ей «повезло» больше, чем, скажем, стеллеровой корове: для истребления этого морского млекопитающего хватило и двух десятков лет. Правда, за несколько лет до полного исчезновения в Капской провинции и незадолго до ее окончательного истребления в Оранжевой республике в 1878 году квагг вывозили в Европу – в зоопарки. Несколько лет единичные особи протянули в неволе до 1883 года.

Бурчеллова зебра пережила свою родственницу ненадолго – последняя погибла в Гамбургском зоопарке в 1911 году, за год до того ее не стало в природе.

Как часто бывает в подобных случаях, люди начали прикидывать, какую пользу могло принести им то или иное животное, останься оно в живых. Было так и с кваггами. Вспомнили, что еще Кювье в 1821 году предлагал одомашнить зебр и, в частности, квагг. Тогда ни он, ни любой другой исследователь не могли знать всех преимуществ одомашнивания диких полосатых лошадей. Одомашнить их следовало не для того, чтобы по улицам резво разъезжали повозки, запряженные зебрами, как это было в Кейптауне в конце XVIII века. И совсем даже не затем, чтобы между Трансваалем и Солсбери существовала почтовая служба на зебрах. Это были единичные попытки использовать этих животных и не нашедшие последователей.

Причина была в другом. Квагга была невосприимчива к болезням, которые тысячами косили скот, ввозимый переселенцами из Европы. Переносчик этих заболеваний – муха цеце – стал синонимом зла для целых африканских областей, хуже колорадского жука, проникшего на картофельные поля Европы из Нового Света.

А теперь порассуждаем немного. Правда, это не пустые мечты, для их осуществления появляются кое-какие факты. В 1917 году некий майор Мэннинг, вернувшись из пустынных районов Каоковельда в Намибии, рассказывал, что видел целое стадо квагг. Ему, естественно, не поверили. Прошло несколько лет, и из Каоковельда вновь появились сообщения о кваггах. Обман зрения? Еще позднее один французский журналист, возвратившийся из Намибии, утверждал, что местные жители племени топнар уверяли его, будто квагга выжила в их краях.

Были ли такие случаи в истории естествознания, когда исчезнувшие, казалось бы, навсегда животные «возрождались»? Были. Видели сумчатого волка, поймали бермудского буревестника, попала в сети кистеперая целакантовая рыба латимерия, нашли загадочную нелетающую птицу такахе в Новой Зеландии, наконец. Огромные пространства Южной и Юго-Западной Африки еще неисследованы. В знойные полупустыни не заходят даже местные племена. Может быть, квагга жива?

ОХОТА НА ДОДО

Давным-давно жила-была на острове Маврикий птица по имени додо.

Нет, если хорошенько подумать, так начинать нельзя. История додо вовсе не сказка, а быль, даже, можно сказать, суровая действительность. Попытаемся сделать вступление более точным.

В период, точка отсчета которого не может быть определена со всей достоверностью, но которая могла быть приблизительно отнесена к началу ледниковой эпохи, а сам период длился примерно года до 1680-го, крупная и нелетающая птица, представитель отряда голубиных, жила на Маврикии, или Зваанейланде, или Иль де Франс, и называлась додо, или додоерс, или дронт, или несколькими другими именами.

Но если кому-то из читателей уже известны все эти факты, можно начать иначе еще раз.

К востоку от Мадагаскара, протянувшись вдоль 20-й параллели к югу от экватора, расположены три довольно крупных острова. Сейчас они называются Реюньон, Маврикий и Родригес. Трудно сказать, кто именно открыл эти острова. Существует по меньшей мере одна старая карта, где этим трем островам даны арабские имена. Совершенно очевидно, что арабские торговцы сюда заплывали, но не обратили особого внимания на свое открытие, поскольку острова были необитаемыми, а торговать на необитаемых островах чрезвычайно трудно.

Европейскими первооткрывателями были португальцы, но, как ни странно, лишь со второго захода португальский первооткрыватель дал островам свое имя.

Этим человеком был Диого Фернанду Перейра, который плавал в этих водах в 1507 году. 9 февраля он обнаружил остров, расположенный в 400 милях к востоку от Мадагаскара, и назвал его Санта-Аполлония. Должно быть, это современный Реюньон. Вскоре корабль Перейры наткнулся на нынешний Маврикий. Моряки высадились на берег и назвали остров по имени своего корабля – Илья ду Серне.

Перейра двигался по направлению к Индии и в том же году чуть позже открыл остров Родригес.

Недостаток места не позволяет рассказать об истории Маскаренских островов, полной бесчисленных загадок и неясностей. Поэтому обратимся к дронту. Первыми об их существовании сообщили голландцы, они же первыми привезли живых птиц в Европу. Здесь их запечатлели художники, по большей части голландские, но, к сожалению, не очень точно.

Однако самую грубую ошибку совершили англичане. Около 1637 года живой маврикийский додо был доставлен в Англию. Он прожил здесь некоторое время, а после его смерти было сделано чучело, которое поместили в 1656 году в музей Трэйдескант в Лондоне. Несколько десятилетий спустя чучело додо перевели в музей Ашмолин в Оксфорде. Это произошло в 1683 году – как мы теперь знаем, через два года после того, как последний живущий додо был зарисован на Маврикии неким Бенджамином Гарри.

В 1755 году куратор музея Ашмолин решил, что изъеденное молью чучело наносит урон его прекрасной коллекции, и распорядился выбросить додо на помойку. В последний момент кто-то оторвал голову (частично разрушившуюся) и одну ногу (в прекрасном состоянии). И сейчас это, пожалуй, редчайшие из зафиксированных образцов.

Но даже эта краткая история содержит один поразительный факт. Первым ученым, включившим додо в 1605 году в число экзотических птиц в книгу по естественной истории, был Карл Клузиус. Позже Карл Линней дал птице научное название, и совершенно естественно додо вошел в зоологические труды Бюффона во Франции и Блюменбаха в Германии.

Но к 1800 году никто уже не видел додо. Доступные рисунки не казались убедительными. Мало того что они выглядели карикатурно, они еще и не совпадали друг с другом.

Некоторые ученые, пытаясь навести порядок и вымести мусор из научной литературы, начали сомневаться, а была ли вообще когда-нибудь такая птица?

Но давайте обратимся к первоисточникам. Первым, кто написал о додо, был голландский адмирал Якоб Корнелисзоон ван Нек, который прибыл на Маврикии во главе эскадры из восьми кораблей. Четыре из них вернулись в Голландию в 1599 году, остальные четыре– в 1601-м. Описание, сделанное ван Неком на голландском языке, появилось в 1601 году, в том же году оно было переведено на английский, французский и латынь, а годом позже – на немецкий языки.

Отрывок из дневника адмирала, в котором содержится первое упоминание о додо, гласит:

«Голубые попугаи весьма многочисленные здесь (имеется в виду Маврикий. – Ред.}, как и другие птицы; среди них есть одна, весьма приметная по размерам, ибо больше наших лебедей, с огромной головой, до половины покрытой перьями, как бы капюшоном. У этих птиц нет крыльев, вместо которых три или четыре черноватых выдающихся пера. Хвост состоит из нескольких мягких, загнутых внутрь перьев пепельного цвета. Этих птиц мы называли „валгфогель“, потому что чем больше и дольше их варишь, тем тверже и безвкуснее они становились. Тем не менее их брюшко и грудка приятны на вкус и легко перевариваются».

Голландское слово «валгфогель» в буквальном переводе означает «тошнотворная птица», но это ведет к одной из многочисленных ошибок, которые сопровождают историю додо.

В одной из последних очень подробных работ о додо – автором ее является маркиз Масауйи Хашисука – было зафиксировано не более не менее, как 79 разных наименований додо.

Голландский зоолог А. С. Оудеманс указывал в своей книге, посвященной додо, что в средне-голландском языке существовал глагол «дронтен» – нынче это слово считается неприличным. Но тогда оно имело значение «обрюзгший» или «раздутый», «надменный», «чванный», и это предположение звучит куда правдоподобнее. Профессор Оудеманс считает, что название «дронт» было образовано именно от этого слова.

Опираясь, с одной стороны, на подобные сообщения и, с другой – на зарисовки или сообщения о существовавших рисунках, сделанных с натуры, доктор Хашисука насчитал 12 особей додо, доставленных с Маврикия в Европу: одна попала в Италию, две – в Англию и девять – пять мужских особей и четыре женских – в Голландию.

Маврикийский додо исчез между 1681 (в тот год прозвучало последнее упоминание о живом додо) и 1693 годами, когда впервые додо не был упомянут в сделанном на месте списке животных острова. К 1750 году люди, жившие на острове, даже и не знали, что на Маврикии была когда-то такая птица.

Спустя столетие жил на Маврикии человек, который был очень усердным натуралистом. Этот человек, Джордж Кларк, не только знал о додо, но твердо решил найти его останки. Но только где искать?

На первый взгляд картина выглядела отнюдь не многообещающей.

«Фактически, – писал Кларк, – на Маврикии нет места, где бы почва носила такой характер, чтобы сохранить случайные захоронения, попавшие в нее. Кроме того, тропические дожди, сила которых хорошо известна, в некоторых местах настолько размывают поверхность и достигают такой мощи, что сдвигают с мест камни весом в сотни фунтов».

Написав это, Кларк внезапно пришел к новой идее. Если эти тропические дожди смывают с поверхности все, куда попадает то, что они смыли?

Что, если кости додо были смыты в одну из рек? Он начал раскопки около 1863 года и нашел на дне одного из болот большое количество костей додо, к огромному удивлению местных жителей – креолов, которые стояли вокруг и с раздражением взирали, как на поверхность их собственного острова извлекается то, о чем не было известно даже старикам. Теперь в результате успешных раскопок Джорджа Кларка стало ясно, что представлял собой скелет додо.

А другие острова? Другие додо? Острова Маврикий и Реюньон разделяют около 130 миль открытого морского пространства. Это не слишком большое расстояние для птиц с достаточной силой крыльев, и нет ничего удивительного в том, что одни и те же редкие виды встречаются на обоих островах и даже на Мадагаскаре. Но для нелетающей птицы 130 миль открытого морского пространства – все равно что три тысячи миль: она не может покрыть ни то ни другое расстояние. И совершенно очевидно, что маврикийский додо не мог добраться до Реюньона. Так же как и нелетающая птица Реюньона не могла попасть на Маврикий.

Тогда, логически рассуждая, следовало признать: если на Реюньоне существовал додо, он должен был отличаться от птицы с Маврикия.

Да, на Реюньоне был додо и он отличался от додо с Маврикия, но в течение более чем ста лет натуралисты изо всех сил старались не замечать этих отличий.

Возможно, потому, что поверхность Реюньона более гористая, чем поверхность Маврикия, белый додо (а там водился именно такой) просуществовал дольше, чем додо с Маврикия.

Впервые додо с Реюньона перестали упоминать в обзорах начиная с 1801 года. Возможно, птицы стали жертвами собак, крыс и свиней во второй половине XVIII столетия.

Теперь отправимся на третий из Маскаренских островов, Родригес. Здесь селились, когда не было лучшего выбора. Сначала это были французские гугеноты – маленькая группа, состоявшая всего лишь из 11 мужчин. В руководители они избрали человека, которому в то время было слегка за пятьдесят, по имени Франсуа Лега.

И другие путешественники, побывавшие на Родригесе до Лега, говорили, что здесь есть додо, но Лега был первым, кто прожил на острове достаточно длительное время. К тому же Лега умел рисовать. Он снабдил свою книгу иллюстрациями, и нет никаких сомнений, что зарисовки были сделаны на острове, поскольку среди них оказались достаточно сложные карты и планы.

«Среди всех птиц на острове, – говорится в английском издании книги Лега, – самый замечательной является додо, названная „отшельник“, и которые тем не менее здесь в изобилии. Перья самцов коричневато-серого цвета, ноги и клюв, как у индюка, но клюв несколько более загнутый. У них едва ли есть хвост, но их задняя часть покрыта перьями и круглая, как круп лошади; они выше индюков… Кость крыла становится к концу крупнее и образует небольшую круглую массу под перьями величиной с мушкетную пулю. Это, а также клюв являются главными орудиями защиты птицы. Ее трудно поймать в лесу, но легко на открытом пространстве, поскольку мы бегаем быстрее, чем они. Некоторые из самцов весят сорок пять фунтов». Лега сообщал, что самцы имеют коричневую окраску, а самки либо коричневые, либо «светлее, цвета волос блондинов»; скорее всего, более темный окрас принадлежит самкам постарше.

Других изображений «отшельника», кроме рисунков Лега, не существует.

У нашей истории, рассказанной, к сожалению, лишь конспективно, есть постскриптум, который можно назвать «додо из Назарета» м отнести в область современной криптозоологии.

Случай этот был великолепно прояснен Иосифом Христиановичем Хамелем из российской императорской Санкт-Петербургекой Академии наук, который опубликовал довольно подробное исследование в бюллетене физико-математической секции в 1848 году.

Как мы помним, голландцы назвали додо «валгфогель», то есть «тошнотворная птица», поскольку на вкус она была весьма неприятна. Французы перевели это название правильно, но некий Франсуа Коше, который провел две недели на Маврикии в 1638 году, писал о додо как о птицах Назарета. Он подумал, наверное, что слово nausee (тошнота) на самом деле означает слово Nazaret, сходное по звучанию на французском. А раньше на морских картах было место под названием Назарет, причем оно было расположено недалеко. Оно существует и по сей день, только теперь так называется отмель, хотя на ранних картах так назывался остров. Профессор Хамель полагал, что это была обыкновенная ошибка.

Возможно, он был прав. Но когда голландский профессор Оудеманс проверил старые карты, то обнаружил, что место под названием Назарет располагалось не рядом с островом, о котором мы теперь знаем, что это никакой не остров, а рядом и с ныне существующим крохотным островком, который на современных картах носит название Тромлен.

Об острове Тромлен известно немногое. Похоже, что он не имеет никакого значения, поскольку в последнем издании адмиралтейских карт говорится, что он может быть расположен и в пяти милях от отмеченного на карте места. Возможно, создатели старых карт, которые просматривал профессор Оудеманс, попросту написали рядом с ним «Назарет», поскольку знали, что где-то там находится место с таким названием.

Но Оудеманс заявил, что додо не может быть вычеркнут навсегда из списка живых птиц, пока не будет тщательно исследован островок Тромлен.

В принципе Оудеманс прав: пока есть неисследованные пути, охоту на додо нельзя считать законченной.