Текст книги "Хетты. Неизвестная империя Малой Азии"

Автор книги: Николай Непомнящий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Для решения этих проблем нужны новые экспедиции на Восток и дальнейшие археологические раскопки, которые дали бы новый материал. С 1905 года, когда мы вместе с профессором Селлином вели раскопки в Таанаке в Палестине, я мечтал, что когда-нибудь и чехи предпримут подобные раскопки на Востоке…»

17. Новое путешествие на Восток

Чтобы начать копать на Востоке, нужны, как минимум, два условия: деньги и разрешение, а уж потом вам позволят нарушить многовековой сон одного из сотен холмов, разбросанных по землям Месопотамии, Сирии или Турции… И перед вами, возможно, появятся развалины некогда цветущего города. Какого – древнего или раннехристианского – это другой вопрос.

Бедржих Грозный в 1915 г.

Грозный, разумеется, не собирался вести раскопки «абы где» и «абы как». «Я намерен способствовать выяснению некоторых проблем, возникших в результате решения хеттского вопроса или, по крайней мере, тесно связанных с ним». Своего давнего знакомого Халил-бея, который, несмотря на все совершившиеся в Турции перемены, остался директором Стамбульского музея, Грозный попросил выхлопотать для него разрешение на раскопки в Богазкее. Но в отве те говорилось, что ввиду особой научной важности этого объекта там, к сожалению, предполагает вести раскопки само турецкое правительство.

Охота на львов, IX – Х вв. до н.э.

«После этого я попросил правительство в Анкаре дать мне разрешение на раскопку двух холмов, расположенных неподалеку от современного города Кайсери в Малой Азии и явно таящих в себе развалины древних поселений». Уже с 80-х годов XIX столетия на кайсерийских базарах торговцы предлагали иностранцам клинописные таблички, относившиеся к III тысячелетию до нашей эры и найденные в местах, которые коренные жители хранили в строгой тайне. «Было важно с помощью систематических раскопок прежде всего установить местонахождение этих табличек. Речь идет о разгадке важной проблемы древнейшей истории Малой Азии».

«Второе ходатайство о разрешении раскопок я подал сирийско-французскому правительству в Бейруте. И здесь я тоже выбрал два холма. Первый из них находится за рекой Иордан, близ деревни Шех-Саад, к югу от Дамаска и к востоку от Тивериадского озера. Там уже давно нашли на поверхности статую в хеттском стиле и выветрившуюся египетскую надпись, в которой упоминался фараон Рамсес N… В той местности еще никогда не велись раскопки. Было важно установить, какая культура процветала в древности в этой плодородной стране?»

Ходатайства были удовлетворены. Теперь дело было в деньгах. Грозный обращается с просьбой о помощи прежде всего к господину министру финансов и Национальному собранию: «…какой-нибудь грош найдется и для столь, казалось бы, непрактичных вещей». Он пишет торговым, банковским и промышленным кругам. Ищет «карнеги и Рокфеллеров нашей науки» (совершенно забывая, каким образом подобные люди приобретают свои деньги, и наивно видя лишь их стипендиальные взносы и пожертвования). Прибегает к модным в ту пору аргументам («…даже культурно отсталая Австро-Венгрия вела раскопки на Востоке сразу в двух местах»). Результат действительно заслуживал удивления: «В течение полутора лет удалось собрать около 500 тысяч чехословацких крон, – пишет Грозный 6 апреля 1924 года в газете «Народни листы». – «Я счастлив, что могу сообщить о первой такого рода экспедиции, которая наконец будет предпринята под чехословацким флагом».

Упомянутую выше, на первый взгляд, крупную сумму он сравнивает с гораздо более внушительными средствами, отпущенными другим экспедициям, высчитывает расходы на снаряжение и оплату наемных рабочих и заверяет общественность в том, что проявит величайшую экономность, – члены экспедиции, вероятно, будут жить в палатках? И в заключение добавляет: «Кампания этого года может означать лишь начало. Если уж мы вправе претендовать на приоритет в археологическом исследовании бывших Хеттской и Митаннийской империй, необходимо создать условия для того, чтобы эти исследования продолжались несколько лет…»

18. Сандалии с железными гвоздями и обломки статуй

В дорогу отправились вдвоем – Бедржих Грозный и архитектор Ярослав Цукр, ассистент Чешского политехнического института, который должен был осуществлять техническое руководство раскопками, чертить ситуационные планы и по просьбе д-ра Обенбергера, директора Национального музея в Праге, собрать для энтомологического отделения музея новые виды жуков.

В Бейруте их встретил французский генерал Вейган, в свое время находившийся на военно-дипломатической службе в Праге, и в духе тогдашних чехословацко-французских отношений обещал оказать им всестороннюю помощь; как выяснилось позднее, они ни разу не испытали в ней нужды. После проверки багажа (все снаряжение, включая раскладные кровати и обеденные приборы, они везли из Праги) члены экспедиции надели красные фески и отправились в «ветхозаветную страну Бассан». На автомобиле, в радиаторе которого вода нагрелась до кипения, они перебрались через каменистую пустыню и «пристали к берегу» возле селения Шех-Саад. За ним возвышался холм с полуразрушенным храмом, посвященным Иову, которому по библейскому сказанию как раз в этих местах Господь послал невыносимые для человека испытания. Но это был всего-навсего раннехристианский храм, и Грозного он нисколько не интересовал. Зато его волновали слои более древних культур, скрытые под этим холмом. И он разбил здесь палатку.

В пору экспедиции Грозного существовал неписаный закон, по которому началом всех работ являлось посещение старосты ближайшей к месту раскопок деревни. Хотя маленькие подарки и не были обязательными, но и в этих широтах люди гораздо больше любят получить что-нибудь, чем не получить ничего; стеклянные украшения из Яблонца издавна пользовались здесь доброй славой, особенно у дам, господа отдавали предпочтение карманным фонарикам, вечным карандашам и револьверам (которые, однако, дарить не рекомендовалось). Другим параграфом этого закона было долготерпение; археолог должен был ждать, пока к делу перейдет сам хозяин. После этого, как правило, можно было надеяться на обещание, что необходимое количество рабочих будет в том месте и в то время, где и когда уважаемый франк пожелает. Тут наш археолог мог с выгодой для себя заметить, что он не француз, не англичанин, не американец, а приехал из страны, откуда привозят сюда фески и издания Корана. И поскольку он не дал старосте повода сомневаться относительно вознаграждения за посредничество, то мог быть уверен, что все будет в порядке.

Сами же работы начинались в те годы —также, впрочем, как и сейчас, – с инструктажа рабочих и сообщения о величине премии за каждую находку. Если Цукр и считал, что рабочий не должен получать премию за то, что входит в его прямые обязанности и за что, собственно, ему и платят, то лишь по неосведомленности в местных обычаях. Первоначально эти премии были вознаграждением, выдававшимся за каждую находку, чтобы землекопы не утаивали найденные мелкие предметы, и потому сумма вознаграждения примерно соответствовала цене древностей на черном рынке; позднее премии стали традицией, нарушать которую было нецелесообразно. Грозный знал все это еще из университетских лекций и из опыта предшествующих экспедиций.

«Мы начали раскопки 4 апреля этого года, – сообщает он в газете «Народни листы» 8 июня 1924 года, – как раз в том месте, где стоял хеттский лев (то есть «статуя в хеттском стиле», о которой он знал еще перед отъездом в Сирию). Не вызывает сомнений, что он стоял у входа в какое-то важное здание, может быть, резиденцию князя этого города… Здание это мы тоже нашли».

Кроме того, они нашли остатки зернового склада, три могилы (а в одной из них печать с изображением рыбы и кожаную подошву от сандалии с железными гвоздями), затем стены еще одного обширного здания. К этому зданию вела эстакада, около которой лежали обломки греческих статуй, среди них большой торс крылатой богини победы Ники.

«Важно, что неподалеку от места, где находился найденный нами хеттский лев, были обнаружены статуи, значительно более примитивные, чем упомянутые выше греческие скульптуры. Это прежде всего статуя ревущей львицы в хеттском стиле, рядом с ней на том же постаменте, вероятно, стояла статуя мужчины, от которой осталась только нижняя часть ног… Обе эти статуи, также как и лев из Шех-Саада, в общем выполнены в так называемом хеттском стиле, но тем не менее нельзя считать эти скульптуры творениями хеттских мастеров. В стране Бассан издавна обитали аммориты, народность семитского происхождения, родственная иудеям, финикийцам, маовитам и т.д. Аммориты, владевшие некогда всем палестино-сирийским побережьем, с древнейших времен находились под влиянием шумеро-вавилонской культуры, а с 2000 года до н.э. еще и под влиянием хеттской культуры… Неудивительно, что амморитское искусство второго тысячелетия до нашей эры носит явственные следы хеттского влияния…

Так в результате наших раскопок в Шех-Сааде были впервые найдены аутентичные памятники амморитской культуры».

Перечитаем эту последнюю фразу еще раз. Каждый археолог подтвердит, что полмиллиона крон, предоставленных ученому торговыми, банковскими и финансовыми кругами и позволивших ему написать эту фразу, в сущности до смешного маленькая сумма в сравнении с результатами этих раскопок.

После успешного завершения программы раскопок в Шех-Сааде Грозный с Цукром направились к холму Телль-Эрфад близ Алеппо (Халеба) в Северной Сирии. Возле селения с домиками из земли и необожженной глины, напоминающими перевернутые ласточкины гнезда, он откопал остатки греческих построек, не слишком его интересовавших, а под ними груды керамики и, главное, массу терракотовых статуэток, представляющих местные хурритско-хеттские божества, в том числе божественную троицу, относящуюся ко времени, когда до начала христианской эры оставалось еще не менее 20 столетий. Но это было только зондированием почвы. Основные раскопки должны были начаться в Турции, и целью их было ни много ни мало, как открытие местонахождения загадочных каппадокийских табличек. По многим признакам Грозный мог полагать, что оно находится в окрестностях Кайсери. «Мы отправились туда, исполненные надежды, что и здесь нам будет сопутствовать удача».

Эдикула с именем хеттского царяТудхалии IV, вторая половина XIII в. до н.э.

Из Бейрута они переправились морем в Мерсин, а потом поезд повез их по турецкой территории. За Аданой начинается взгорье, которое уже более двухтысячелетий считается самым негостеприимным уголком мира. Но Грозный любит Турцию и потому пишет: «Пейзаж в отрогах Тавра очень привлекателен: густые леса, то хвойные, то лиственные, перемежаются зелеными лугами, на которых пасутся стада. Но моя мысль занята историческими проблемами, связанными с этой местностью, прозванной греками Киликией Суровой, Kilikia Tracheia. Несколько лет назад на основе хеттских надписей я установил, что в Киликии Суровой нужно искать древневосточное государство Арцава, некогда покоренное хеттами. Однако, прежде всего надо найти столицу этого государства…»

19. Сквозь препоны бюрократов

Конечный пункт их путешествия – Кайсери – краевой центр с 60 тысячами жителей (сегодня там – 100 тысяч жителей) – находился тогда в 190 километрах от железной дороги. Добраться туда они могли пешком, на телеге или в машине. Пустимся в дорогу на автомобиле вместе с ними и мы.

«Малоазиатские автомобили – не совсем то, что мы представляем себе, когда слышим это слово; это обыкновенные деревянные повозки, брички или арбы с крытым верхом, к которым приделан автомотор, чаще всего от американского «форда» или итальянского «фиата», – писал Грозный. – В этих автомобилях нет сидений, садятся здесь, так же как в арбах, прямо на деревянное днище. Таким образом, в них нет ни малейшего комфорта… Даже лучшие дороги в Малой Азии редко имеют каменное основание. Столь же редко встретишь канавы вдоль дорог. А так как в горных районах Малой Азии часто и весьма основательно идут дожди, то дороги эти размыты, полны выбоин и луж. Их пересекают стремительные потоки, а порой даже перегораживают валуны. Через все эти препятствия несется наш автомобиль, подбрасывая нас до самой своей деревянной крыши. То и дело нам приходится сожалеть, что она не обита чем-нибудь мягким…»

Веселое настроение не покидало ученых и после приезда в Кайсери. «Мы поселились в караван-сарае «Захер», «первоклассном» заведении на главной улице, в убого обставленной комнатушке, полной всевозможных насекомых. На единственный, совершенно разломанный стул нельзя было сесть. Только вентиляция была на высоте: в окнах попросту отсутствовало несколько стекол».

Утром они пошли отметиться в полицию. Чтобы немного подкрепиться перед совершением этого обряда, заглянули в кофейню неподалеку от кайсерийского «Захера», которого с венским роднило лишь название. Но делать этого не следовало.

Кайсерийский губернатор и начальник полиции не был бюрократом, который сидит в канцелярии, зарывшись в бумаги; по большей части он непосредственно общался с вверенным ему населением, преимущественно в этой кофейне. (Другим его излюбленным местопребыванием были приемные анкарских министерств, но об этом позднее.) И едва Грозный с Цукром вошли, он благодаря своему полицейскому нюху мигом распознал в них чужеземцев. И тут же на месте, не колеблясь, арестовал. На их протесты он отвечал им, что перед ними сам Али Вефа-бей.

Позднее в префектуре Грозный и Цукр узнали, сколь высокие должности связаны с этим именем. Создавалось впечатление, что кайсерийские раскопки начинаются не слишком-то счастливо…

Они предъявили свои документы. Паспорта были в порядке, но Али Вефа-бей без труда обнаружил несоответствия в турецких ферманах. Последовала длинная речь, которую Грозный охарактеризовал как «весьма недружелюбную» и смысл которой сформулировал так: «Хотя вы и имеете разрешение на раскопки от Комиссариата народного образования, но у вас нет разрешения Комиссариата внутренних дел на пребывание в Кайсери, и если в кратчайший срок вы не получите его, вам будет очень плохо».

Но как «в кратчайший срок» заполучить разрешение из министерства в Анкаре, если Кайсери не связан с внешним миром ни телефоном, ни телеграфом? К счастью, в Турции под «кратчайшим сроком» подразумевают два-три месяца.

Однако начать раскопки они не могли. Разрешение в порядке, в полном порядке, но по турецким законам при любых раскопках, которые ведут иностранцы, должен присутствовать правительственный комиссар. Придется подождать, пока его назначат и он доберется сюда.

Грозный вооружился терпением и делал, что мог: исследовал местность. «Анкарское правительство разрешило мне вести раскопки на двух холмах близ Кайсери: на Хююктепе, находившемся у деревни Карахююк к западу от Кайсери, и на Кюльтепе, находившемся у другой деревни с тем же названием (Карахююк) к северо-западу от Кайсери». Ученый был убежден, что загадочные клинописные таблички, относящиеся к III тысячелетию до нашей эры, таятся в одном из этих мест. «Мне хотелось установить их местонахождение и начать там раскопки».

Расспросы населения не дали никаких результатов; впрочем, Грозный ожидал этого – ведь речь шла о торговой тайне. Чего он, однако, не ожидал, так это «весьма неприветливого» отношения со стороны местных жителей. Все попытки сближения оказались безуспешными. Не было заметно ни малейшего следа турецкой услужливости и гостеприимства, с которыми путешественник встречается особенно в деревне (и с которыми не может сравниться даже славянское гостеприимство); зато явственно проявлялся преувеличенный национализм в неприятной комбинации с религиозным фанатизмом. «Хотя мы, естественно, ни в коей мере не вели себя вызывающе, мы очень часто слышали за своей спиной слово «гяур» («неверный»), а иногда нам вслед летели камни. Поначалу мы не обращали внимания на эти проявления неприязни, не придавая им большого значения, пока одно более резкое проявление этой вражды к иностранцам не заставило нас подумать о том, что было бы непростительным легкомыслием ее недооценивать».

Как оказалось, археология еще в 20-х годах нашего столетия была наукой, отнюдь не заставлявшей тех, кто ею занимался, испытывать недостаток в сильных ощущениях. Точно так же как во времена Кольдевея, который при раскопках основания Вавилонской башни жаловался на вечную стрельбу – бедствие этих мест, или во времена Лэйярда, который в Ниневии всегда спал с ружьем в руке и не попал в турецкую тюрьму только благодаря тому счастливому обстоятельству, что паша, который хотел его посадить, угодил туда несколько раньше. По правде говоря, Грозный вовсе не мечтал развлечь читателя своих дневников рассказами о подобных приключениях. Он ищет не встряску нервов, а неизвестные до сих пор факты. Приключение для него – это лишь ошибка в расчете, которую выявило столкновение с действительностью. Или же печальное доказательство того, что никто не может заранее учесть все возможности.

Копия надписи с алтаря в Эмиргази

В полдень 21 июня архитектор Цукр возвращался по главной улице Кайсери к себе домой. Он шел один. Грозный в это время был на холме Гюменд, под которым, как он предполагал, находится столица древнего государства Киццуватна (его властителю царю Испу-тахсу принадлежала одна из старейших печатей, выполненных одновременно и иероглифическим хеттским письмом и клинописью). На привычные проявления неприязни Цукр не реагировал. Когда он подходил к губернаторской резиденции, от толпы фанатиков, выкрикивавших слово «гяур», отделился молодой турок, направил на Цук-ра револьвер и выстрелил с расстояния трех шагов. Пуля просвистела около уха. Молодой турок выругался и прицелился снова.

Но до второго выстрела дело не дошло. Цукр увидел открытую дверь мечети – и одним прыжком был в укрытии. «Тут покушавшийся на жизнь Цукра уже не осмелился осуществить свое намерение».

Грозный попросил у губернатора аудиенции. Тот принял его только на четвертый день. «Когда мы стали жаловаться, что в Кайсери не можем быть спокойными за собственную жизнь, Али Вефа-бей закричал, что мы, наверное, политические агенты и враги Турции, которые хотят ее дискредитировать, и если мы заявим, будто в Кайсери беспорядки, он предаст нас суду…

Наша научная любознательность не заходила, естественно, так далеко, чтобы нам захотелось познакомиться с турецкой тюрьмой, полной тифозных и иных бактерий, и позволить осудить себя как «врагов Турции» на смерть или многолетнее заключение. Видя, что мы не можем положиться даже на местные турецкие власти, призванные охранять нас, мы на другой же день после этого, утром 26 июня, покинули Кайсери».

Хеттское бронзовое оружие, найденное в различных районах Турции. Вторая половина II тыс. до н.э.

Должна ли была эта история, только благодаря находчивости Цукра не кончившаяся трагически, означать конец чехословацких археологических исследований на Востоке? «Весной 1925 года я решил вновь попытаться вести раскопки на Кюльтепе». Разумеется, Грозный не надеялся на то, что за полгода положение в Кайсери изменится к лучшему, но проблема клинописных табличек, относящихся к III тысячелетию до нашего летоисчисления, не давала ему спать. 50 лет билась над ней наука, и пора было ее разрешить.

«Русский Голенищев был первым, кто опубликовал эти таблички, которые позднее наука назвала каппадокийскими. Следующие каппадокийские надписи из Кюльтепе опубликовали французы Тюро-Данжен и Контено, англичане Сэйс и Смит, немец Леви. Европейские ученые часто посещали Кюльтепе и Карахююк. Дважды – и не без успеха – археологи вели там раскопки: француз Шантр в течение двух сезонов в 1893 и 1894 годах и немец Винклер в 1906 году. Но обнаружить в этих местах клинописные таблички до сих пор никому не удалось».

Поскольку срок прошлогоднего разрешения на раскопки истек, Грозный подал новое ходатайство и отправился в Анкару, чтобы просить министра народного образования Хамдуллаха Субхи-бея, профессора эстетики в Стамбульском университете, ускорить дело. Министр сообщил ему, что его ходатайство удовлетворено и ожидает только подписи президента республики, а затем пригласил на чашку кофе.

Когда они вставали из-за стола, постучал секретарь и подал министру листок бумаги.

– Вот это счастливый случай!– воскликнул Субхи-бей.– Пусть войдет!

Действительно, это был счастливый случай. Одна из тех удивительных случайностей, какие встречаются только в плохих романах. В дверях появился… Али Вефа-бей. Грозный «ощетинился как кошка». Турция была страной неожиданностей, и он испугался за судьбу своего ходатайства. Но совсем как настоящая кошка повел себя кайсерийский губернатор: вобрал коготки, выгнул спину – по правде сказать, такое животное можно видеть не только в турецком административном аппарате. Вефа-бей вошел с глубоким поклоном, повторил его перед министром, повторил перед Грозным, повторил перед секретарем, повторил перед лакеем во фраке и на всякий случай поклонился в пустой угол. Министр представил ему «своего уважаемого друга и коллегу» и просил оказать ученому гостю всевозможную поддержку. Али Вефа-бей «со своей стороны» выразил «величайшее удовольствие» по поводу столь приятного знакомства и не находил слов, чтобы заверить его превосходительство господина министра в том, что это само собой разумеется, что это же его служебная обязанность, что более того – для него будет великой честью и счастьем, если такому ничтожному червю, как он, удастся в чем-либо помочь его превосходительству господину профессору и т.д. О прошлогодних событиях не было сказано ни слова.

«На следующее утро, после отвратительной ночи, в течение которой я из-за живого интереса к моей особе со стороны многочисленных насекомых почти не спал, я отправился обратно в Стамбул, где уже через несколько дней получил постановление турецкого правительства, разрешающее мне вести раскопки на Кюльтепе.

Хеттские печати, найденные в различных районах Турции

В Стамбуле меня ожидал также архитектор В. Петраш, который должен был стать моим техническим ассистентом. Уже во время своего пребывания в Кайсери в 1924 году я увидел, что там мне не удастся раздобыть необходимый для раскопок инструмент. Поэтому всем нужным мы запаслись еще в Стамбуле». Археологической экспедиции пришлось везти с собой через море, горы, степи и болота 50 тачек, 50 кирок, 50 лопат, 1 железный лом, 12 ящиков с ремесленным инструментом, мясными консервами, сухарями, мармеладом и другими продуктами.

Везти это на пароходе и в поезде еще можно, трудности начались за Улыкышлой, железнодорожной станцией для города Кайсери, находящегося, как мы помним, примерно в 190 километрах от нее. В этой части земного шара был один-единственный автомобиль, но зато настоящий автомобиль с шинами на колесах, хотя и несколько ветхими. С помощью его владельца и шофера Сабри Эфенди (Грозный уже раньше имел с ним дело, правда, с незавидными результатами) они погрузили свои тачки, лопаты и ящики и в благодушном настроении людей, которым предстоит ехать в автомобиле, вскарабкались наверх, чтобы было ясно, – на все эти тачки, лопаты и ящики.

То, что последовало, вовсе не эпизод из комедийного фильма. Сабри Эфенди был опытным шофером, и меньше чем за час ему удалось завести мотор. Пока продолжались неудачные попытки, несколько тачек упало, но многочисленные зрители, которые не могли упустить такое событие, как старт автомобиля, охотно погрузили их снова. Позднее благодаря выбоинам на дороге весь багаж от тряски сбился в такое компактное целое, что при разгрузке некоторые предметы с трудом можно было расцепить. Пилюли от морской болезни, которые захватил с собой архитектор Петраш, оказались как нельзя кстати. Автомобиль Сабри уже целых 20 минут «мчался» по степи со скоростью не менее 20 километров в час, как вдруг раздался оглушительный выстрел…

Выстрел? Пираты пустыни? Нет, просто лопнула шина. Запасной шины у Сабри Эфенди, естественно, нет, и не остается ничего иного, как по возможности заклеить дыру. Путешественников обгоняет караван, и погонщики верблюдов утверждаются в своем недоверии к техническому прогрессу. Однако фыркающий и громыхающий автомобиль вскоре их настигает и опережает. Сабри торжествует и… еще один выстрел. Починка и аварии регулярно чередуются, то караван, то автомобиль обгоняют друг друга, и, прежде чем участники экспедиции добрались до города Нигде (он в самом деле так назывался), шины и камеры автомобиля начали выходить из строя с такой поразительной частотой, что стало ясно: к вечеру этого дня до Кайсери не доехать. «Чтобы не оставаться на всю ночь посреди степи, Сабри Эфенди решил, что мы заночуем в караван-сарае «Хан Андавал»…

Ночь эта была весьма неприятной. Мы опасались, как бы кое-что из нашего инструмента за ночь не исчезло; поэтому до двух часов я нес вахту в автомобиле, пока меня не сменил архитектор Петраш; остаток ночи мы провели в сарае, завернувшись в грязное одеяло, на досках, прикрытых соломенным матрасом. Утром я вспомнил, что мы обещали д-ру Обенбергеру, директору нашего Национального музея, ловить жуков. Мы вынули из багажа сеть и отправились к ближнему болоту за жуками…»

Но 300 андавалских жучков, и среди них несколько совершенно еще не известных и не описанных, не были единственной пользой от этого путешествия по степи. К югу от Нигде археологи остановились в городишке Тираун, не обозначенном ни на одной карте, и на его мусульманском кладбище обнаружили прекрасную мраморную статую греческого происхождения, изображавшую орла. Но то было только начало поисков.

20. Здесь даже турки считали себя в ссылке

По сравнению с Карахююном даже Кайсери показался ученым крупным городом.

В 1893—1894 годах французский археолог Э. Шантр, производивший раскопки на Кюльтепе, писал: «У северного подножия холма возникла недавно убогая деревенька, в которой свирепствует жесточайшая болотная лихорадка. Пребывание на холме Кюльтепе невыносимо утомительно. Полное отсутствие деревьев, тропическая жара, воздух, отравленный малярией, абсолютный недостаток питьевой воды и каких бы то ни было продуктов, быстро сломили бы силу и энергию самого закаленного человека, если бы он целиком зависел от помощи близлежащего мусульманского селеньица».

В 1925 году Грозному остается прибавить: «Малопривлекательное, но тем не менее – как мы в этом убедились сами – вполне достоверное изображение Карахююка!»

Грозный приехал сюда 20 июня и поселился с архитектором Петрашем сначала в самом солидном, двухэтажном доме Карахююка, но, хотя их хозяйка была женщиной весьма преклонного возраста, сын ее запретил им пользоваться дверями, ведущими в комнату из коридора, «чтобы мы не могли увидеть ее даже издали. И мы каждый раз лезли к себе прямо с улицы по приставной лестнице». Потом они нашли себе другое обиталище, «еще более примитивное», без окон и стульев, под которым находился большой хлев, куда на ночь загоняли 50—60 буйволов; «легко догадаться, что испарения, поднимавшиеся из этого хлева, не делали более приятным пребывание в наших комнатах, хотя и к этому мы вскоре привыкли».

«Рабочих– от 75 до 150 человек– мы частью нашли в собственной деревне, частью– и в значительно большей мере– в окрестных деревнях и окружном городке Мунджусун, находившемся в полутора часах пути от нас… Обычно это были люди невероятно нищие, без всякого имущества, без работы и в своих потребностях чрезвычайно непритязательные; десять турецких фунтов, то есть наших 200 крон, означали для них огромный капитал, с которым можно было жить полгода… В Турции нет промышленности, а с полевыми работами каждый турецкий крестьянин старается по возможности управиться сам, в крайнем случае – с помощью своих родичей; тот, у кого нет участка земли или собственного торгового дела, почти не имеет перспективы на заработок.

Хеттские сановники. С рельефа из Каркемиша

Поэтому к нам за работой обращались очень многие; тем более что платили мы по местным масштабам весьма неплохо, примерно 90 пиастров, то есть около 18 крон в день. К нам приходили просить работу люди из мест, которые находились от нас в нескольких днях пути».

Эти несколько фраз прекрасно иллюстрируют не только условия, в которых работал Грозный, но и положение в турецкой деревне, мало изменившееся в этих глухих краях и до нашего времени. Обращая внимание на жизненный уровень своих рабочих, Грозный представляет собой исключение среди западных археологов. Но следующие ниже слова прекрасно мог бы написать Кольдевей или Лэйярд.

«Однако едва эти рабочие были наняты, их требования начинали возрастать до бесконечности. Причем иметь с ними дело как с массой было весьма нелегко. Почти ежедневные забастовки и волнения, особенно вначале, были в порядке вещей. Порой была необходима весьма утонченная дипломатия, порой же большая твердость, чтобы держать в подчинении эти чрезвычайно недисциплинированные, часто балансирующие на самой грани преступности элементы».

Тут уже Грозный не касается причин, даже самых непосредственных; но мы хорошо понимаем психологию рабочего, живущего в постоянной нужде и страхе перед безработицей и старающегося воспользоваться редкой возможностью, которая ему представилась. Нужно добавить, что рабочие эти, по большей части сезонные батраки в хозяйствах богатых крестьян, не привыкли работать в коллективе с почти военной дисциплиной, которую ввел назначенный Грозным главный надзиратель, «некий Гриммек, по профессии строительный десятник, затем унтер-офицер в Германской Восточной Африке, загадочным стечением обстоятельств заброшенный в Кайсери, где он оказался без работы и в страшной нужде, как раз когда мы туда приехали». Кроме того, кайсерийские торговцы древностями, стремясь помешать раскопкам, подослали сюда своих агентов.

Но главной и непосредственной причиной недовольства рабочих были нетерпимые, даже по тогдашним турецким понятиям, медицинско-гигиенические и бытовые условия их жизни.

Хотя вся местность была заражена малярией, здесь не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало медицинскую помощь. Рабочие не были обеспечены жильем и чистой питьевой водой.

Хеттские воины. С рельефа из Каркемиша

«Наши рабочие ночевали на лугах вокруг Кюльтепе… Они лежали под открытым небом недалеко от воды, и нет ничего удивительного, что со временем почти все они заболели малярией. Из-за этой болезни каждый день двое или трое рабочих возвращались домой».

Естественно, рабочие требовали, чтобы им выдавали хотя бы хинин. «Мы роздали около 600 порошков хинина и роздали бы его в несколько раз больше, если бы он у нас был». Но ведь о малярии на Кюльтепе Грозный знал заранее. И если в конце концов у него не осталось порошков хинина даже для самого себя, это, разумеется, яркий пример самоотверженности и благородства, но одновременно и свидетельство ошибки в расчете.