Текст книги "Мандариновые острова"

Автор книги: Николай Назаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава восьмая
Чай «освего» и дичь

Пашка ушёл, индеец был скрыт с глаз моих в тумбочке, а в палату баба Зина привезла обед. Обед – это всегда хорошо. Обед я люблю. Конечно, обед тоже разный бывает. Когда нормальная котлета попадётся с картошкой жареной, а когда и макаронную запеканку могут дать. С киселём. Это понятно. Но всё-таки обед – это не завтрак. Каши тут не будет, это уж сто процентов!

Про полдник, допустим, вообще говорить не стоит. Кефир какой-нибудь с печеньицем одиноким. Или два яблока. Или ещё чего-то такое… Не еда, в общем. Приём пищи. Положено четыре раза в день принимать пищу – вот и придумали. Хоть бы булку давали, что ли! С изюмом. Или вот шоколадный кекс – неплохая штука для перекуса… Но нет, кто же тебе кекс в больнице даст! Только если из дома принесут, это да. Но домашнее лучше оставить на вечер – ужин-то в шесть часов, а потом чего, погибать?

Тем более, что ужин тоже хуже обеда. Не как завтрак, конечно, но всё-таки хуже. Нет, иногда очень даже ничего – картошка тушёная, например. А иногда какой-нибудь омлет. Или вообще салат с варёной рыбой. Как такое можно придумать вообще – варёная рыба?! И не суп рыбный – суп я понимаю и даже почти что люблю. А просто рыба, треска какая-нибудь или чего там ещё бывает, но варёная. С салатом. Витаминным. Капустно-морковным. Жуть. Хорошо, что хоть хлеба много всегда дают – не умрёшь совсем голодным.

На завтрак тоже только хлеб и спасает. С маслом. Ну, и к хлебу там: яйцо, или сыр, или даже сосиски. Продержаться до обеда можно. А вот обед! Во-первых, суп. Суп редко какой бывает совсем невкусным. Ну, вот, вспомнил – с перловкой картофельный суп терпеть не могу. Но с перловкой дают по четвергам, а к четвергу меня тут точно не будет! Сегодня же понедельник, сегодня никакой перловки. Нормальный суп с вермишелью. Морковка ещё плавает.

Иногда случаются, конечно, неприятные вещи – в тарелку попадает ужас. Варёный лук. Это… Это… Плавающая каша. Склизкая, волосато-тягучая, склеивающая нормальные вермишелины в вермишелевый клубок. Ужас, чего ещё говорить-то! А на вкус… А на вкус я даже и не знаю – я же не идиот такое пробовать!

Но нет, сегодня никаких ужасов. Суп. И даже вермишели прилично попало, не водичку по тарелке гонять. А на второе у нас сегодня макарошки такие мелкие, мама их называет «скорлупками». А Зинченко – «ракушками». Только пусть он сам свои ракушки и ест. Вместе с устрицами. Даже думать не хочу, что у меня в тарелке – ракушки. С живой кашей внутри. Нет уж, «скорлупки» – куда правильнее! И мама так говорит, так что я тоже так говорю.

К «скорлупкам» прилагалось мясное суфле. Это не котлета, конечно, но тоже ничего, есть вполне можно. Варёное мясо с яйцом и ещё чем-то там. На противне запечённое. Прилично вполне, особенно…

– Кашкин, ты куда это собрался?! – это баба Зина.

С ней объясняться – себе дороже. Всё равно не слушает. Так что я просто быстренько из палаты выкатился и к холодильнику рванул. Пока не остыло всё. На третьей скорости вхожу в поворот – колёса аж дымятся! Или это мои руки дымятся – так крутить. Но скорость – класс! И чем удобно в обед ездить – коридоры пустые, все сидят по палатам, суп хлебают. Вот и мне торопиться надо, а то остывшее-то есть не хочется. Но сначала – к холодильнику.

В холодильнике у меня хрен был. Первейшая вещь с котлетами или вот с суфле этим! Хрен я могу вообще просто с хлебом есть. А если он, хрен, не простой, а сливочный – то на картошечку его горячую. У-у-у! Красота! Но и так, с суфле, – хрен обязательно нужен.

Когда я в палату вернулся, баба Зина уже уехала. А компот мне совсем жидкий налила – не то что Дубцу! У того курага аж из стакана лезет, а у меня два сухофрукта друг за другом в компоте гоняются. Вредная она всё-таки, баба Зина, что тут говорить!

Но я не дал испортить себе настроение. Обед же! Сначала суп похлебал, с хлебом. Хлеба на обед всегда два чёрных дают и один белый, так суп лучше всего с чёрным. Но суп – это всё-таки не еда. Я к супу нормально отношусь, но водой наесться невозможно. Такое моё мнение. Вот второе – другое дело!

Так, сначала – суфле. Я быстренько разрезал его вдоль, так что у меня получилось сразу два суфле.

Верхнюю половинку, красивую, с запечённой коричневой корочкой, я пока отложил. Это на хлеб. А с нижней половинкой стал есть «скорлупки». И салат редьковый. Компот я пока тоже не трогал. Для бутерброда берёг.

Ну вот, «скорлупки» кончились. Половинка суфле ещё раньше кончилась, вместе с салатом. Теперь самое время и понаслаждаться. Я намазал кусок белого хреном хорошенько, чтобы пропитался, и суфле положил сверху. Пашка или Толик, кстати, всегда бутерброд мажут сверху. Хреном, или майонезом, или горчицей ещё. Чего они понимают, так же весь вид портится!

Откинулся в кресле и откусил от своего бутера. О! То, что надо!

Потом подумал и к окну подкатил, насколько смог. Бутерброд положил на подоконник и вернулся за компотом. Вот тут пришлось постараться! Одной рукой-то колёса не покрутишь. То есть покрутишь, конечно… и сам на месте покрутишься. Двумя руками надо. А компот куда? Стакан сам себя не держит. Придумать бы держалку какую, чтобы на коляску цеплялась! Для стакана.

Минут пять, наверное, до подоконника добирался. Ёлочкой. То есть так: возьму компот в левую руку, а правой колесо поверну. Немножко. Коляску в сторону, конечно, поведёт, но не сильно. Теперь перекладываю стакан в правую и кручу уже левое колесо. Коляска в другую сторону поворачивается, но и вперёд едет. Так и доехал.

– Силён! – это Валька, понятно, сказал.

– Ерунда, – отмахнулся я. – Делов-то!

И компота отхлебнул. Заслуженного. Глядя уже не на стену палаты, а туда, наружу.

Снаружи, конечно, ничего особенного не было – больничный двор там был. Трубы теплоцентрали проходили по длинному газончику в середине двора, а с двух сторон – широкая дорога. На газончике – скамейки стоят, потом ещё сеткой баллоны огорожены кислородные у стены. А на дороге машины паркуются, которым временно надо в больницу. Грузовики с продуктами, например. Там как раз грузовой выход. Ну, это я так называю, потому что как он правильно-официально называется – я не знаю. И спросить всё время забываю: не такая уж нужная в жизни вещь – название выхода знать. Вот отличать пекари от дикой свиньи полезнее будет – хоть будешь понимать, чего ешь, если на необитаемый остров попадёшь!

Но это всё летом. Сейчас от всего этого только дорога осталась да сугробы. Сугробы повыше – ящики, пониже и подлиннее – лавочки, а самый длинный и высокий сугроб – труба, конечно. Ещё два дерева стоят, чёрные и замёрзшие, ну – и окна корпуса напротив. Окна светятся и притягивают взгляд, но я туда смотреть не хочу. Там же тоже больница. А вот грузовик, который разгружается как раз у грузового входа – вот это дело! Он только-только с воли приехал – может быть, даже с другого конца города.

Водитель стоит курит у открытой дверцы, и дым поднимается белыми завитушками. Глядя на дым, я и откусил ещё раз бутерброд. Можно представить, что это поднимаются пары сернистого источника из долины, а я перекусываю сэндвичем и отдыхаю, размышляя о способах добычи серной кислоты. Эх, жаль, второго куска хлеба нету, чтоб настоящий был сэндвич!

Сэндвичи делать научила меня сестрица Александра. Самый классный – с маринованными огурчиками и котлетой. Ух, вкуснота!

– Кашкин, ты всё жуешь? – это замечтался я и даже не заметил, как зашла в палату Катя Васильевна. Чуть не подавился от испуга!

– Смотри, Кашкин, – продолжала она. – В коляску не поместишься – так растолстеешь!

Это она шутит так. Ничего я не толстый. Так – не худенький, нормального телосложения.

– Заканчивай питаться, Кашкин, и иди сюда, – опять заговорила Катя Васильевна. – В кровать тебя уложу, у тебя капельница по расписанию.

– Долго? – заволновался я.

– До свадьбы прокапает, – засмеялась Катя Васильевна. – Давай, давай, ложись!

Когда я уже лежал, а Катя Васильевна воткнула иглу мне в руку и приклеила её двумя полосками пластыря, чтобы игла не «убежала» из вены, я опять уточнил:

– Надолго, а?

Катя Васильевна поправила зажим и постучала ногтем по колбочке фильтра.

– Часа на три, – сказала она уже нормальным голосом. И тут же грозно нахмурилась. – Но смотри, Кашкин! Вздумаешь опять зажим на полную открывать, чтоб быстрее прокапало, – лучше сразу признайся, я тебе вторую руку к попе привяжу!

– Да не буду я! – буркнул я досадливо.

Эх, лежи теперь ещё три часа!

Но всё когда-нибудь кончается. Жалко только, что поспать нормально не удалось – с иглой шевелиться особо нельзя, а я как засыпаю, так сразу начинаю бояться, что крутиться буду. И ведь знаю, что с ногой моей костяной на «горке» не покрутишься, мог бы спать… Но не могу!

Тут как раз полдник привезли, мандарины. Новый год же! Я сразу четыре штуки выпросил – мандаринов опять оказалось больше, чем людей. Разъезжается народ по домам, понятное дело. Ничего, завтра на консилиуме Андрей Юрьич меня отпустит!

Сложив из кусочков мандариновых шкурок высокую горку, я задумался. Что делать? Рисовать не хотелось, читать… Я оглянулся на свою тумбочку, словно там новые книжки могли вырасти. Как грибы. Но нет, книжки были всё старые. Хотя и толстые. Про Шерлока Холмса, про рыцарей и крестоносцев, про капитана Блада, ну и «Таинственный остров», конечно. Всё уже мильон раз перечитано.

Так что читать тоже было нечего. Может, телевизор глянуть в холле? Сейчас как раз после тихого часа и перед ужином его включают. Так что я развернулся и поехал. Но мне не повезло – по телевизору шёл какой-то дурацкий фильм, драма какая-то. Кому интересны драмы перед Новым годом?!

Зато у телевизора меня Пашка нашёл.

– В шашки будешь? – предложил он.

– Давай, – сказал я.

И мы резались до самого ужина в шашки.

А когда я вернулся в свою палату, то Вальки Дубца там уже не было. Его кровать стояла заправленной, а вещи были аккуратно убраны в тумбочку.

– За ним дед приезжал, – пояснила тётя Маша, которая привезла ужин. – Ох, и солидный дед! Генерал!

– Да прям уж! – засомневался я.

Чтобы у какого-то там Дубца – и дед-генерал?!

– Точно генерал! – сказала тётя Маша. – Самый настоящий! С орденами. Папаха – во!

И она показала размер папахи.

– Под расписку забрал, – продолжила тётя Маша. – До после праздников. Потом долечиваться будет.

Понятно, да. Наших так иногда родители забирают. Расписку оставляют, что в случае чего – сразу обратно. А пока – на праздники там, или если бабушка из Хабаровска приехала – берут домой. Эх, скорей бы завтра и консилиум уже!

А совсем вечером, часов в девять, в мою одиночную палату зашёл Пашка.

– Пошли, – сказал он. – Зинченко зовёт. К нему приезжали сегодня, зовёт чай пить.

Чай у Зинченко действительно был. Я же говорю – его все любят. И чай всегда дадут. Но что там чай! У Зинченко ещё жареная курочка была, в фольге! Фольга была раскрыта, как серебряный саркофаг, и оттуда пахло на всю палату. И картошка стояла на столе. Варёная, холодненькая, в эмалированной коробке. Белая, масляная, вся пересыпана укропом и чесноком! И колбаса ещё! И винегрет ещё, в литровой банке!

– Налетай, Кашкин! – пригласил Зинченко и взмахнул рукой, в которой была зажата куриная нога.

Прямо как вождь дружественного аборигенского племени куроедов.

– О-о-о! – сказал я. – О-го-го! Вот это я понимаю!

Потом вспомнил ещё кое-что и предложил:

– У меня в холодильнике помидорки маринованные остались. Тащить?

– Всё тащи! – скомандовал Зинченко.

Я и притащил. Помидорчики – там ещё пять штук оставалось – и хрен тоже. Всё, что было. Ну вот, теперь всё честно, теперь никто не скажет, что я на готовенькое приехал. Можно и на курочку навалиться всей душой.

Вот это я понимаю! Йо-хо! Я отпил чаю и закусил курицей. Чай уже остыл в кружке, пока я за помидорками мотался, чуть тёплый был. Но это ничего. Освежающий. Чай «освего», точно! Как инженер Смит пил с остальными колонистами. «Освего» – это же потому, что освежает! И курица ещё. С хрустящей корочкой. Можно легко себе представить, что это никакая не курица, а дичь! Этот… А! Якамар, например. А что, тоже из семейства куриных!

– Эх! – вздохнул Зинченко. – Сейчас бы ещё пивка бутылочку!

– Какого ещё пивка?! – это Светка зашла как раз, медсестра новая. – Я вам покажу – пивка! Вмиг сейчас по палатам разгоню!

Мы с Пашкой притихли, а Зинченко даже не испугался.

– Светочка! – пропел он умильным голосом и сложил руки, как будто молиться собрался. – Радость моя! Не ругайся, а принеси нам лучше хлебушка с кухни, а?

– Совсем ты, Зинченко, совесть потерял! – фыркнула Светка и ушла.

Только хвост её рыжих волос в дверях мелькнул, как лисий прямо.

– Счас разгонят, – вздохнул Пашка, весь перемазанный винегретом.

– Не боись! – подмигнул Зинченко. – Со мной не разгонят!

Тут я прямо раздвоился в желаниях. С одной стороны – всё было так классно и так вкусно, а с другой – прямо захотелось, чтоб вошёл Давид Игоревич или даже Андрей Юрьич и Зинченко бы прилетело по первое число. А то чего он!

Но Давид Игоревич с Андрей Юрьичем у себя дома спали, наверное, уже. А пришла опять Светка. С хлебом. Мы её угостили курицей и помидорчиками, и она ела, смешно выпячивая губы, чтобы на халат не накапать. Хорошо всё-таки, когда медсёстры ведут себя как люди, а не как медсёстры!

За добрым ужином в славной компании наши колонисты засиделись допоздна.

Глава девятая
Про баранов и муфлонов

Вторник. А вторник – это у нас что? Вторник – это «профессорский обход»! Так что я рад был, что консилиум тоже попал на вторник. Вот сейчас Андрей Юрьич сам палаты обойдёт, на нас всех посмотрит и, разумеется, решит меня выписать. Не может же он не видеть, что у меня всё хорошо!

«Профессорский обход» – штука ответственная. По вторникам даже тележка с завтраком ездит быстро и старается особенно не дребезжать в коридоре. Потому как мы, больные, к обходу должны быть сыты, умыты и прилично выглядеть тоже должны. Так что сёстры бегают и кричат: «Кашкин, горе ты моё, где твоя расчёска?! Что у тебя на голове, черти свадьбу играли?!» Это я так, вообще, пример привожу. Потому что сейчас у меня на голове никаких чертей нету, я подстригался только недавно, перед самой больницей. Не для больницы, конечно, но просто так получилось.

Завтрак я съел быстро и молча. Хлеб, масло, сыр, чай. Кашу тётя Маша даже предлагать не стала, чтобы не затягивать развоз свой. Всё-таки иногда люди поступают разумно.

После завтрака съездил умылся ещё раз – вдруг масло на подбородке осталось! – и опять на кровать пересел. Обхода ждать. Трудное это дело в пустой палате! Даже поболтать не с кем. И читать – ничего не читается. Потому что если читать – то будет же книжное настроение, будешь думать как Шерлок Холмс или там капитан Блад… Им бы наши проблемы! Пусть бы кто из них попробовал убедить Андрей Юрьича, что практически здоров. Ну ладно, почти здоров. Другие у них были проблемы – и ещё неизвестно, кому труднее. Капитан Блад вот, допустим, вообще сам себе врач был – захочет и сам себя выпишет, когда надо. Вот бы мне так! Но пока – чтение отставить. Не всегда оно к месту. Нет уж, тут лучше своим умом соображать.

Я пока сидел – весь изнервничался. Ну долго же ждать! Всё слушал, как обход продвигался по отделению. Вот они во вторую палату зашли, вот в третью… Но наконец шум в коридоре приблизился – Андрей Юрьич дошёл и до меня.

– Николай! – громогласно обратился он ко мне прямо с порога. – Утро доброе! Ты не будешь возражать послужить науке? Нет? Ну, вот и прекрасно, я тебя студентам покажу. Им же тоже интересно, как человек может умудриться двойное смещение получить на ровном месте! Интересно?!

Вошедшая за Андрей Юрьичем целая толпа в халатах не по размеру – студенты, конечно! – тихо забормотала, что «да, профессор, конечно, очень интересно!» Но профессор их уже не слушал. Рассказывал про мой случай. Как я заболел, ну, и прочую историю. Ну, а я чего, я не против! Если для науки.

Студенты на меня смотрят, а я на них смотрю. Удивительно, как это из них потом врачи получаются! Вот Давид Игоревич, например. Просто не верится, что он когда-то студентом был тоже. Или Елена Николавна. Или Андрей Юрьич даже! А студенты…

Пока Андрей Юрьич про меня рассказывал, я всё время на студентов смотрел. Знаете, что их больше всего от врачей настоящих отличает? Руки! Я только сейчас это понял. У врачей руки спокойные такие, не дёргаются никуда. А если ногу мою или руку там врач обследует, то всегда в нужное место нажмёт. В самое больное. А у студентов этих руки не знают, куда деваться. И в карманы халата, и на груди скрестятся, и нос почешут… Суетливые какие-то.

Я это всё думал, а сам, конечно, про главное не забывал. Показать Андрей Юрьичу, что почти совсем здоров. Почти – гипс-то, конечно, пока не снять… Но что я – дома не смогу в коляске сидеть?! Там только на кухню трудно заехать – дверь узкая. Но, может, как-нибудь подпилим или ещё чего. Придумаем, в общем. Лишь бы отпустили!

– Андрей Юрьевич, – решился я спросить, когда они уже уходили почти. – А…

– Ничего не могу сейчас сказать, Николай! – рявкнул Андрей Юрьич, как будто я за сто километров был от него. Но он всегда такой. – Сегодня твой лечащий доложит на консилиуме, там и будем решать.

– А… – опять начал я.

– В два, – коротко бросил Андрей Юрьич. – В два часа. Всё? Пошли, пошли, коллеги!

И они пошли.

В два часа! Эх, времени ещё столько! Что же делать-то пока? Я взял в руки книжку, потом положил и взял другую. Опять положил. Альбом перелистал. По тубусу ногой здоровой постучал. Что делать?!

Выкатился в коридор и тут увидел. Родителей увидел кого-то из наших. Ну, то есть я их не знал вообще, людей этих, но чего тут знать-то? Понятно, что если люди с пальто в руках стоят у ординаторской – наверняка родители! Забирать приехали, а теперь ждут конца «профессорского обхода». Вот оно! Вот чего мне спокойно жить мешало! Надо маме и сестрице Александре позвонить – пусть тоже приедут и подождут! Чтобы сразу и домой! А то пока туда, пока сюда – так вообще до завтра не уеду!

И тут как раз на счастье Елена Николавна вышла из ординаторской. Я у неё прямо тут же спросил и позвонил. В три минуты всё успел! А до двух часов ещё времени – вагон. И маленькая тележка…

– Коль! – это Пашка тоже из своей палаты вышел и меня обнаружил, как я в коридоре на одном месте кручусь. – Ну мы чего, вообще, остров-то будем рисовать или нет уже?!

Да, Пашка прав! Остров! А то я сейчас тут просто умру от нетерпения.

– На миллиметровке? – уточнил Пашка.

Видно было, как ему охота на миллиметровке рисовать. Но я строго сказал:

– Нет. Всему своё время. На миллиметровке мы будем размещать окончательный вариант. А мы ещё даже не решили, чего на острове будет!

– Да, точно, – сказал Пашка и почесал голову. – А чего там будет-то? Ну, в смысле – чего там должно-то быть?

– Пошли сядем, – предложил я. – Чего посреди коридора-то торчать?

И мы пошли к окну, где стоял диванчик. Только на диванчик, конечно, не сели – я-то всё равно на коляске, а Пашка устроился на подоконнике.

За окном всё было зимним и серым, и ещё не скоро серость дневная перейдёт в серость вечернюю. Скорей бы уж: днём зимой как-то глупо себя ощущаешь. Солнца нету, света мало… Вечером хоть фонари горят – иллюминация опять же. Особенно сейчас, перед самым Новым годом. Любой огонёк таким ярким кажется, праздничным. Даже красные стоп-сигналы у машин – и то как лампочки на ёлке.

Но фонари ещё не зажглись, конечно. Ну да, какие фонари, если до обеда ещё уйма времени. А до двух часов – так вообще…

– Ну? – сказал Пашка, едва усевшись на подоконник.

– Баранки гну! – буркнул я. – Чего ты нукаешь? У самого, что ли, воображения нет?

Пашка опять почесал голову.

– Есть, – сказал он. – Воображение есть. Только я не знаю, чего на острове-то нужно.

– Ну как чего? – спросил я. – Чего было у инженера Смита с товарищами?

– Ну-у-у… – протянул Пашка, и видно было, как он пытается вспомнить. – Охотничьи угодья у них были!

– Это да, – согласился я. – Леса нам нужны там, точно. И реки! И ручьи!

– Точно, – сказал Пашка. – А ещё чего?

Я задумался.

– Так чего? – опять спросил Пашка.

– Кораль нам нужен! – сказал я наконец.

– Какой король? – не понял Пашка.

– Кораль, а не король, балда! – сказал я. – Для содержания муфлонов!

Пашка почесал нос, и я понял, что он пытается вспомнить, кто такие муфлоны. Балда он всё-таки, «Таинственный остров» только один раз и прочитал, а потом всё про рыцарей этих своих доисторических!

– Муфлонов, – повторил я. – Баранов горных.

– Да ну! – вдруг возмутился Пашка. – Не буду я баранов содержать! Я летом у дяди Славы в Караганде был, а там баранов много. Знаешь, как они воняют!

Я сам тут от возмущения чуть не подпрыгнул. Как это – без муфлонов! А откуда брать шерсть, жизненно необходимую маленькой колонии для производства тёплой верхней одежды?!

А Пашка упёрся – и ни в какую. Много он о себе воображает, вообще. Пятый класс всего-навсего, а туда же! Хорошо, хоть про азотистые месторождения спорить не стал и про залежи калийной соли. А то бы я его в блин там раскатал.

– Кашкин, Шосс, вам что – персональное приглашение нужно?! – это Лина Петровна. – На обед по палатам, быстро!

И мы разошлись на обед.

Я так волновался, что даже почти не заметил, чего ел. Борщ и котлету с пюре. И огурец ещё к пюре. А какой компот – не помню. Так волновался. Потому что время-то уже было – почти два!

А тут как раз мама приехала и сестрица Александра. Я их увидел в коридоре. И сразу, конечно, к ним подъехал, чтобы ждать. Когда там закончится этот консилиум?!

А потом к нам вышла Елена Николавна, и я сразу понял, что всё плохо.

Я даже не слушал её особенно, я уже знал. «Сложное двойное смещение», «риск, что могут быть задеты крупные сосуды», «минимум две недели до снятия гипса»… Что говорить, если понятно, что всё плохо!

У меня оставалась последняя надежда, и я дёрнул Александру за рукав. Она сразу всё поняла.

– А если мы его возьмём под расписку? – прямо спросила сестрица Александра.

Елена Николавна и так-то была грустная, а теперь я прямо видел, как ей хочется спрятаться в ординаторской.

– Вы понимаете, – осторожно сказала она. – Николаю крайне не рекомендуется изменять положение ноги. Крайне! Это грозит осложнениями. А с коляской…

Она развела руками. Я своим ушам не поверил!

– А если в такси? – спросила мама.

Елена Николавна только вздохнула.

Тут её Андрей Юрьич позвал, и она убежала поскорее, чтобы на меня не смотреть, наверное. А я сидел и всё поверить не мог.

Когда тебя не выписывают – это можно понять. И даже решить, что врачам виднее всё-таки. Но когда нельзя домой на Новый год, потому что гипс, гипс дурацкий в машину не влезет!

Я, наверное, слегка без сознания был тогда. Мама и сестрица Александра ещё суетились вокруг меня, мама мне пакет совала с пирожками. Она пирожки в дорогу привезла, а оказалось, что никакой дороги-то не будет. Не будет!

Я так и сидел, пока Александра вдруг не дёрнулась, словно что-то вспомнила, и маму почти силой не увела. Когда они скрылись, я и очнулся. Почти. Пакет в холодильник убрал, автоматически. Чтобы не мешал.

И к Пашке поехал. Куда-то ведь надо было ехать.

Пашка надевал свитер.

– О, кораль приехал! – заорал он радостно. – Привет муфлонам! А за мной сейчас дядя Гоша приедет, меня на праздники отпускают!

Я так разозлился, что даже кричать не стал. Чего с предателей взять?!

– Сам ты, – холодно бросил я, – баран карагандинский!

И в коридор выкатился. Под раскатистый ржач Лёвы Зинченко. Этому лишь бы поржать…

За окном зажглись фонари. Красные фары какой-то машины подмигнули мне и скрылись за углом дома. Вот и вечер. Вот и Новый год…

Неожиданная беда обрушилась на затерянную в просторах океана колонию подобно молнии.