355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Назаркин » Изумрудная рыбка: палатные рассказы » Текст книги (страница 1)
Изумрудная рыбка: палатные рассказы
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 03:35

Текст книги "Изумрудная рыбка: палатные рассказы"


Автор книги: Николай Назаркин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Изумрудная рыбка: палатные рассказы

Предисловие
Вот что я хочу сказать читателям…

Многие любят, чтобы в книжках или в кино были всякие увлекательные приключения, волшебные превращения, драконы и маги, принцессы и чудеса…

А в нашей обыкновенной жизни нет никаких чудес и приключений. У родителей – работа, у детей – школа, вот и все события.

Хорошо это или не очень?

Сами подумайте. Если приключение – значит, надо кого-то спасать. Значит – страдает кто-то: плохо ему, больно или обидно.

А если никто в спасении не нуждается – значит, все в порядке.

Это с одной стороны.

А с другой – иногда нам очень, очень нужны чудеса.

Потому что часто с человеком происходят разные неприятности: то он заболеет, то с другом поссорится, то в девчонку влюбится – а ребята дразнятся, и родители туда же: рано еще – говорят.

И ничего не поделаешь: приходится решать свои проблемы без магического оружия, без колдовства и без волшебного эликсира…

Из-за этого слабый человек не любит обыкновенную жизнь и даже боится ее. Случится что-нибудь – он опускает руки и страдает: ах, какой я несчастный! И ему тоскливо, и другим тоже.

А бывает ли по-другому?

В этой книжке говорится о ребятах, которые тяжело больны. Можно сказать – неизлечимо.

И жить им трудно. Гораздо труднее, чем многим из нас.

Вместо увлекательных приключений у них больничный режим, уколы, капельницы и прочие, сами понимаете, «удовольствия». Вместо дракона – болезнь. И никакое волшебство им не поможет, потому что не в сказке живем, не в кино.

А в остальном они такие же, как мы. Играют, выдумывают что-нибудь, влюбляются, спорят, читают и фантазируют. Только не дома, а в больнице.

Если дома болеть, то это еще ничего! Тут родители все-таки, и друзья могут зайти, и книжек много, и других развлечений. А в больничной палате – там совсем особая жизнь…

Но вы не бойтесь, что сейчас начнете читать про больницу – и все будет грустно. Наоборот: иногда будет весело и даже смешно. А иногда… в общем, сами увидите.

Читайте, пожалуйста.

Мария Порядина

Про рыбалку

Однажды в пятницу мы с Серым решили пойти на рыбалку. Ну, то есть решили мы еще в среду, но до пятницы все откладывали. В пятницу отделение сам Андрей Юрьич обходит, а Серый Андрей Юрьича опасается. Он никого не боится, но Андрей Юрьича опасается.

А в пятницу мы уж твердо решили, что завтра с утра – все. Тем более что Юрка из восьмой палаты сказал, что здесь до прудов – раз плюнуть. И на костылях можно, если захотеть. А мы без костылей были, мы были выздоравливающие.

К тому же, в пятницу вечером был родительский день. И хоть все гостинцы сразу сдавали в холодильник, чтобы старшая сестра не ругалась, но немного конфет вполне можно было припрятать и обойтись без хлеба с яйцом на завтрак.

Какао и кашу ела только малышня всякая.

– А давай Пашку возьмем! – сказал Серый в пятницу вечером.

– Ну, ты придумал! – сказал я. – Завтра утром не мог еще придумать? Чего ж нам, все планы менять?

– Не будем менять, – сказал Серый. – Пашка – понимающий человек!

– Понимающий-то он, конечно, понимающий, – уже не так уверенно сказал я. Мне стало стыдно, что я против Пашки, хотя он и правда был понимающим человеком. И не жмотился книжками, как некоторые. – Но он же на коляске. Куда он на коляске?

– Ерунда, – сказал Серый. – Юрка сказал, что на костылях можно, а на коляске быстрее, чем на костылях!

– А дырка? – сказал я.

Серый задумался.

Дырка была самым главным местом нашего плана. Она была в заборе. Потому что никто из ворот нас не выпустит, будь мы хоть сто тыщ раз выздоравливающие. А потом Розалия Михайловна на занятиях восстановительной гимнастикой рассказывает нам о пользе свежего воздуха. Ха!

Но была дырка. На стыке бетонных заборных плит. Юрка сказал, что когда он лежал в марте, сюда врезался грузовик МАЗ. Мы не очень верили Юрке про МАЗ, потому что он никак не мог запомнить отличие «ястребка» от «чайки». Вот уж элементарное дело! У «ястребка» нос курносый, а у…

– Может, пролезет? – сказал Серый.

– Ну, может… – я засомневался.

Я помнил, что дырка узкая. Мы пролезали свободно, но коляска – это коляска. Однако мне подумалось, что если повернуть коляску как-нибудь углом, то, может, и пролезет.

– Точно пролезет! – убежденно сказал Серый.

Ему очень хотелось, чтоб Пашкина коляска пролезла.

– Померить нужно, – сказал я.

Мы задумались. Было уже полдесятого, в десять – отбой. А сегодня Лина Петровна дежурит, она вредная, вечно норовить проверить. «Ты из какой палаты, мальчик?» – таким сладким голосом спрашивает, как будто не знает, что я из второй. Как будто она мне не делала полтора месяца уколы трижды в сутки. И что сюда, в девятую, я прихожу дружить, а не нарушать их дурацкие распорядки.

Если мы хотим проверить, то надо торопиться.

И тут зазвонил телефон. Баба Настя – она бабушка Шурика из четвертой палаты и лежит тут с ним, потому что Шурик еще совсем маленький, а еще она помогает нянечкам мыть полы и окна и ворчать на нас, если мы немножко забываем, что мы в больнице и поэтому должны вести себя тихо и скучно, – взяла трубку и потом позвала Серого.

Это звонила его мама.

И они разговаривали целых полчаса, потому что даже если отвечать просто «да», «хорошо» и «нет, не болит», то все равно разговор с мамой никак не заканчивается. Мамы вечно хотят знать много всяких дурацких неважных вещей: что мы ели на завтрак и не испачкал ли я ту клетчатую рубашку – «…а если испачкаешь, то возьми ту синенькую, помнишь? Она в тумбочке на второй полке. А грязную положи в пакет. Только пакет бери не из-под персиков! А то я тебя знаю, ты ведь…» – и так дальше.

Так что до отбоя мы не успели.

А потом, когда я лежал в темноте и думал про рыбалку, дырку и коляску, я понял, что никак не усну, если не узнаю точно. И я встал, и надел свои «тренировочные» штаны, и пошел в коридор. Лина Петровна сидела сейчас наверняка в «сестринской» и смотрела кино после программы «Время». Так что я не очень осторожничал.

И в коридоре я увидел Серого. Он стоял с веревкой и мерил коляску.

– Здорово! – тихим ночным голосом сказал Серый. – Выходит вот столько, я тут узел завязал.

– А дырка? – спросил я.

– Не знаю, – сказал Серый. – Вроде, больше…

– Надо идти проверять, – сказал я.

– Надо, – сказал Серый.

И мы еще немного постояли в коридоре, потому что коридор после отбоя – это совсем не то, что до. Это понимать надо.

А потом мы пошли. Из корпуса мы выбрались легко – мы знали, что на первом этаже дверь черного хода закрыта так, «от честных людей», как говорит баба Настя. На улице было совсем светло, потому что лето почти.

Но свет был не такой, как днем. Наверное, из-за него мы и заблудились. Дошли до забора, а куда дальше – не знаем.

– Налево! – говорит Серый.

– Куда же налево! – говорю я. – Там же ящики еще лежали. Где ты видишь ящики?

– А направо где? – говорит Серый.

И точно. Направо ящиков тоже нет. Но идти же куда-то надо!

И мы пошли налево. Наверное, потому, что Серый более решительно сказал. И точно, дырку мы нашли. И веревка, которая коляска, в нее изумительно прошла! Правда, не совсем ровно, но мы решили, что можно чуть-чуть настоящую коляску развернуть – и готово.

Уф! Красота! Мы еще посидели у дырки на ящиках и помечтали, как будет хорошо утром пойти к прудам. Удочек у нас, конечно, не было, но Серый считал, что если попросить, то кто-нибудь из тамошних рыбаков обязательно даст свою запасную удочку. Я был с ним согласен – не может же рыбак другого рыбака не понять, если тот оказался временно в затруднительном положении! Значит, завтра…

А завтра мы проспали.

Свадебный автобус

Наш корпус – пятиэтажный. Потому что он старый. Еще до войны построен. Тут даже бомбоубежище есть, но нас туда не пускают. Юрка говорит, что там хранят трупы, которым не хватило места в морге. Они там лежат прям так, и никто их не хоронит, потому что это секретные трупы. У нас больница секретная. Но мы немножко сомневаемся: откуда бы Юрке знать про трупы, если они секретные, а он из Новоклязьминска?

Но дверь там все равно всегда закрыта, так что спускаться вниз неинтересно. Тем более что там всегда воняет пол-литровая банка из-под огурцов, полная окурками. И никто не видел, чтоб там хоть кто-нибудь курил.

Баба Настя другим нянечкам рассказывала, когда они завтрак развозили, что Андрей Юрьич даже налеты делал, чтоб курильщиков захватить. Я представил себе, как Андрей Юрьич делает налет – он толстый, высокий и говорит громким голосом. Я бы на месте курильщиков спрятался хоть среди трупов в бомбоубежище.

Но самое интересное – наверху. То есть не на самом верху – туда тоже не пускают, там бухгалтерия и прочие неинтересные вещи, – а на четвертом этаже. Потому что там есть дверь, за ней такая смешная лестница в три ступеньки, а дальше переход в новый корпус.

Вот в этот-то переход нас и тянуло как магнитом.

Потому что все окна нашего корпуса выходят во двор. А что может быть интересного в больничном дворе? «Скорая» приедет – уже событие, а если баллоны с кислородом грузят – вся палата на подоконнике висит. Потому что, если баллон уронить, он ка-а-а-ак!.. Интересно же.

Но это все утром и днем. А утром и днем у нас дел нет, только если ничего интересного не происходит. А если показывают «Приключения Маши и Вити» по телевизору или Толик вот-вот поставит Серому мат – так нас тут же начинают лечить. Перевязки, капельницы… Другого времени нельзя найти, что ли!

А окна в переходе выходят на улицу. На настоящую улицу по ту строну забора. По ней ездят машины, и если стоять, прижавшись лбом к холодному стеклу, и пристально смотреть на машины, то можно немножко забыть, что ты в больнице.

И представить, что если папа с мамой решат купить не эту дурацкую стенку, а настоящий «запорожец», то будущим летом – кто знает! – может быть, мы поедем к бабушке под Ярославль. Или даже в Крым – на машине это раз-два и там, не то что в поезде!

Но долго так не простоишь – стекло холоднющее, а Лина Петровна или Катя Васильевна вмиг все узнают: положат руку на лоб – и готово: «Опять по корпусу бегал? Ну сколько раз повторять, что…»

Чего бы они понимали! Они же каждый день на метро ездят и на автобусах ездят, а Катя Васильевна – еще и на электричке ездит в свой Подольск…

Поэтому в переход лучше хоть с кем-нибудь. Но просто так с кем-нибудь не пойдешь, нужен кто-нибудь понимающий. Я люблю с Серым ходить. Или с Толиком. Пашка не может пока, хоть он тоже понимающий, – у нас сил не хватает коляску на ступеньки затащить.

Но Андрей Юрьич обещал, что еще две недельки – и «будем бегать, молодой человек. Как джигит, скакать будем. Любишь скакать, а? Любишь, знаю, сейчас мы еще вот здесь подправим…»

Но это потом. А пока мы ходим с Серым. Или с Толиком. И когда лоб совсем замерзает, мы начинаем играть в «угадай машины». Не в смысле марки угадывать – это для первоклашек, а в смысле – кто, куда и зачем едет.

Вон проехал ЗИЛ с песком. На стройку, понятное дело. А вон в той новенькой красной «копейке» наверняка сидит какой-нибудь спекулянт и мошенник. И мы считаем секунды, ожидая, пока проедет милиция и, еще лучше, черная «Волга». В черных «Волгах» ездят самые лучшие милиционеры из МУРа, это мы знаем. И мы ждем, когда же они сядут негодяю на хвост…

Но была у нас и особая загадка.

Автобус.

Это был очень красивый новенький «Икарус», весь украшенный огоньками и с зашторенными окнами. Он проезжал каждый вечер – сначала туда, а потом обратно – и всегда только один раз.

Первым его увидел Толик.

– Ух ты! – сказал он.

– Ух ты! – сказал я.

Мы посмотрели, как автобус пронесся по улице и скрылся за домами.

– Ничего себе! – сказал Толик.

– Да уж! – сказал я.

Мы еще постояли, и автобус проехал обратно. Огоньки теперь были потушены, кроме одной гирлянды по краю крыши.

– Интересно, чего это за автобус? – сказал Толик.

Но мы не знали. Потом и Серый автобус видел. И он тоже не знал.

И мы так ходили, смотрели и не знали. А потом Толик сказал:

– Я догадался! Это свадебный автобус!

Я был поражен. Как я мог не догадаться! Это же так просто – свадебный автобус! Когда хоронили бабу Веру, мамину тетю, я ездил на похоронительном автобусе. Он был маленький и весь украшен черными ленточками. На свадебном автобусе я не ездил ни разу, но он должен быть, по всем представлениям, как раз большим и с огоньками. Потому что на свадьбу приходит, конечно, больше людей, чем на похороны.

Так мы стали смотреть на свадебный автобус. Он нас ни разу не подвел. Он ездил в понедельник, вторник, среду, четверг и пятницу, а в субботу он ездил целых четыре раза – два раза туда и два раза обратно. Только в воскресенье он не ездил.

Мы смотрели, но не угадывали, кто там поехал. И так понятно – жених и невеста, родственники, мамы, папы… Гораздо веселее было угадывать, чего они там сейчас делают. Серый уже был на свадьбе у своей старшей сестры, а Толик – даже на двух свадьбах у своих теток, так что они знали, что на свадьбах все поют. И мы угадывали, что поют сейчас в нашем свадебном автобусе. Толик всегда стоял за «Хазбулата», а мне представлялось, что иногда там поют что-нибудь более интересное – песню про мгновения из Штирлица, например…

А потом я выписался, и мама сказала, что у нас теперь живет моя двоюродная сестра Людка из Минска, которая поет в хоре. И мы пошли ее встречать у метро из хора. И тогда приехал большой новый «Икарус», весь украшенный разноцветными огоньками, с плотно зашторенными окнами, а оттуда высыпали эти хорские девчонки.

Из нашего свадебного автобуса!

Я был раздавлен.

Когда мы ехали на метро обратно, я тихонько спросил у Людки, чего они там делали в автобусе. И она сказала, что они просто ехали. А я спросил, может, они чего-нибудь еще пели, если они из хора? А она сказала, что они пели там песни из Штирлица.

Так что я все-таки немножко победил.

Изумрудная рыбка

Пропала зеленка. И во всем виноват Серый. То есть он, конечно, не виноват. Но все равно. Кто дал зеленку Юрке? Серый и дал.

И сказать ему ничего нельзя. Потому что он посмотрит только – а как не дать, если человек серьезно просит? – и все. Я бы сам дал, и это самое обидное.

И Юрке тоже вмазать нельзя. Потому что он тоже не виноват. Он дурак просто. Оставил зеленку на тумбочке, прямо так, на виду, а Лине Петровне как раз приспичило зайти спросить про эту дурацкую температуру. Кто в больнице температуру меряет, я вас спрашиваю? Только тот, кому от градусника не уйти. Вон Шурик из четвертой палаты меряет, потому что бабушка рядом. А так – все равно ведь в больнице лежишь, вылечат, если надо. Еще им температуру мерить!

Вот так оно и случилось. Лина Петровна зеленку увидела – цап! – и в карман. Потому что медикамент. Не положено.

А нам что делать? Без зеленки – все, капец. Без зеленки над нами весь пятый этаж ржать будет. Потому что бесцветная рыбка – это позор. Это даже хуже, чем вообще не красить. Лучше бы, как малыши какие, сплели из «сырой» капельницы…

Рыбок из капельниц плетут, чтоб вы знали. Длинные, тонкие, желтые, почти прозрачные трубочки – давай, плети, если фантазия есть. А если еще уговорить новенькую процедурную сестру дать всю «системку»: с надутыми баллончиками фильтров, с манжетами-«резинками», с толстыми тупыми иглами-«воздушками»…

Только учтите, что если плести просто так, как первоклашка какой, то раздует вашу рыбку и перекосит – жуть. Тут подготовка нужна.

Ну вот, доподготавливались. Зря мы с Толиком эту дурацкую капельницу на спинку кровати натягивали, чтоб растянулась, просохла и побелела. Зря мы ходили на пятый тащить недостающее прям из-под носа у «пятачков»…

– Может, рыцаря сплетем? – говорит Толик.

– Рыцаря… На рыцаря три фильтра нужны, а мы все фильтры уже променяли. Кто ж знал-то?

– А может… – говорит Серый и замолкает.

Кроме рыцаря и рыбки, мы умеем плести только чертиков. Но чертик – это даже не плетение, баловство одно: чурбачок – туловище, кубик – голова, подрежь торчащие концы до нужной длины – вот тебе и руки, и ноги, и рога с ушами. А уж вставить глаза да хвост и скрепить все это вместе толстой «воздушкой» – даже уметь не надо…

Поэтому Серый и замолкает. Ему нечего предложить, потому что предлагать нечего. А не предложить он не мог, потому что чувствует себя виноватым. И за зеленку, и за то, что нам не помогал. Хотя тут он ну совсем не виноват: у него левая рука в корсете, а с одной рукой – какой из него помощник?..

Мы сидим в коридоре, в тупичке за ординаторской. Здесь стоит какая-то пальма, а за пальмой – подоконник. Толик все время дергается – у него почки. И если Лина Петровна заметит, что мы тут на подоконнике сидим, сразу начнется: «Да ты простынешь, да тебя продует, да о чем ты только думаешь!..»

О рыбке он думает. С этими почками он уже почти двенадцать лет живет, потерпят они как-нибудь пять минут.

Но зеленки нет. А значит, покрасить капельницу нельзя. И вместо воображаемой нами в мечтах роскошной изумрудной рыбки – чешуя внахлест, глаза кругами, а плавники и хвост накрутить на карандаш! – получим мы дурацкого бесцветного карася. А тут какие-то почки да температуры…

Надо что-то решать.

– Кажется, я в поликлинике зеленку видел, – говорит Толик.

Поликлиника – это первый этаж нового корпуса. Но днем нам туда нельзя: приспичит этим докторам, а нас на месте нету, – а вечером она закрыта.

– Давайте бабу Настю попросим? – в отчаянии предлагает Серый.

– Она скажет, что мы замажем этой зеленкой весь пол, а ей – оттирай, – говорю я.

Мрачно говорю, потому что положение наше ужасное. А в ужасном положении нужно решаться на крайние меры.

– Вот что, – говорю я. – Делать нечего. Надо добыть зеленку. Зеленка есть у той рыжей из двенадцатой палаты…

Все молчат. Потому, что двенадцатая палата – это пятый этаж. Идти в логово «пятачков» – даже в девчачью палату – не хочется.

– Я пойду, – говорит Серый.

Ему ужасно хочется что-нибудь сделать.

А мы молчим. Потому что нам не хочется идти к «пятачкам».

– Я пошел, – говорит Серый.

…Зеленку он приносит через полчаса. Хмурый.

– Вот, – говорит Серый. – Саша ее зовут. Красьте давайте и режьте…

И мы стали красить и резать. Красить – ничего трудного: налей зеленку в капельницу, зажми концы да покрути, чтоб размазалось хорошенько. Ну, и лишнее слить и просушить.

Сушили мы тут же, за батареей. Тут никто не найдет и тепло.

Резать – хуже. Резать надо по длине, чтоб сделать из трубки ленту – длинную, гибкую ленту.

Изумрудную ленту.

Серый только смотрел и хмурился. Он все переживал, что из-за него чуть все не сорвалось.

– Не переживай, – сказал Толик. – Все равно это наша рыбка.

Серый промолчал.

– А чего ты той рыжей наврал, чтоб она тебе зеленку дала? – говорю я.

– Что живот расцарапал, – говорит Серый.

И лицо у него такое грустное, словно у него и впрямь живот болит.

Я молчу. В больнице нет хуже, чем про болезнь для выгоды соврать. Но ведь он для нас соврал! Без зеленки нам все! Капец!

Пока сплели – семь потов сошло, как говорит баба Настя. Не знаю, с меня, по-моему, вдвое больше. Но сплели.

Подвесили на ту же пальму – полюбоваться. Рыбка висит, покачивается, свет на боках играет…

А веселья нет. Не изумрудная рыбка у нас получилась. Так, зеленая просто…

А Серый вообще не смотрит.

– Нет, – говорит Толик. – Дурацкая какая-то рыбка эта…

И мы разошлись. Серый ушел последним. Он сжимал эту дурацкую рыбку в кулаке, и я знал, о чем он думает: отнести ее той глупой рыжей Саше из двенадцатой палаты или просто поскорее выбросить…

Завтрашние сосиски

Сегодня у нас вторник. Значит, завтра у нас среда. По средам на завтрак дают не сыр, не яйцо и не эту дурацкую молочную вермишель – по средам дают сосиски. Две.

Сосиски – это очень неплохо. Хотя я сосиски, в общем, не очень люблю. Я котлеты люблю и копченую колбасу. Но сосиски – это лучше, чем яйцо, или сыр, или, тем более, дурацкая молочная вермишель.

Да, сосиски – это хорошо. Но это если лежать в третьей палате, в пятой палате, в девятой палате… Да где угодно, хоть у «пятачков», только не у нас, не во второй.

Потому что у нас лежит Додик.

Додик – новенький, я с ним еще ни разу не лежал. Он с Урала откуда-то. И еще он обожает сосиски. Прямо трясется, как их видит.

Додик уже выяснил, что по средам дают сосиски. И что двух сосисок ему никак не хватает. Поэтому все начинается во вторник.

Я лежу на кровати, задрав ноги на спинку, и думаю про Айвенго. Мне мама книжку в прошлое посещение принесла, в пятницу то есть. Я хотел ее до следующей пятницы растянуть, но не выдержал – прочитал все сегодня. Эх, нет у меня никакого характера…

А краем глаза я вижу, как Додик начинает нервничать. Он сидит на кровати и как-то мнется.

Я знаю, чего он мнется. Он рассчитывает: идти выпрашивать у нас наши завтрашние сосиски сейчас или еще подождать? Если просить сейчас, то до завтрашнего утра еще долго. А вдруг мы забудем, что обещали отдать ему сосиски? Но с другой стороны – мы только что поужинали. После еды человек добреет, и ему уже не так хочется завтрашних сосисок.

Я думаю про Айвенго и Додика одновременно. Они друг другу не мешают в моей голове.

Я думаю: нарисовать мне Айвенго на коне или нет? С одной стороны, он мне нравится. С другой – почему он женился на этой дурацкой Ровене, а не на Ребекке?.. Ребекка классная.

Додик встает с кровати и начинает гулять по палате. На полу близнецы Ивановы ссорятся из-за конструктора. Это старый конструктор, в котором давно потеряны все важные детали и из которого нельзя собрать ничего хорошего. Но Ивановым по семь лет, чего они понимают в конструкторах!

Додику приходится обходить их по широкой дуге или перешагивать. Ивановы не поделили длинную деревяшку с дырками и теперь сопят друг на друга, готовясь к схватке. Я подумал: как было бы здорово вооружить их этими длинными деревяшками, щитами из подносов столовских и устроить турнир. На одном подносе нарисовать орла, а на другом – льва. Или нет, просто покрасить в черный цвет и написать…

Додик решился. Он останавливается у моей кровати и заглядывает в глаза. В нашей палате шесть кроватей. Но две сейчас свободны. Остаюсь я и близнецы Ивановы. Но Ивановы на турнире – значит, я первая жертва.

– Коля, я вот подумал… – говорит Додик.

Нет, никогда я не отдам свои сосиски человеку, который никак не может запомнить, что девчачье-собачье «Коля» я могу стерпеть только от мамы и старшей сестры!

Я храню гордое молчание. Я встаю, надеваю тапки и выхожу.

– Ну Коля! – тянет вслед Додик.

Если бы я был Черным Рыцарем, я бы тут же призвал подлого сосисочного хапугу к ответу именем старой доброй Англии. Но откуда Додику знать про старую добрую Англию! Его волнуют только завтрашние сосиски…

Я иду в наш тупичок у ординаторской. Там уже сидит Толик. Серый сейчас на юге, в Анапе. Хорошо ему.

– Привет, – говорю я.

– Здорово, – говорит Толик.

– Как оно? – говорю я.

– Ничего, – говорит Толик.

Мы немножко молчим. Я думаю про Додика, и про сосиски, и про Черного Рыцаря… Почему бы Ребекке, кстати, не пожениться на Черном Рыцаре? Вполне нормально…

– В четвертую палату Пашку положили, – говорит Толик.

– Да ну! – говорю я. – Чего с ним?

– Бедро опять, – говорит Толик.

– Не везет ему с этим бедром дурацким, – говорю я.

– Не везет, – говорит Толик.

И мы опять немножко молчим. Я хочу опять думать про Черного Рыцаря, но думаю про Пашку. Значит, он в четвертой. А в пятой – Ромка с Днепропетровска. А в шестой – Армен и Гурген из Дагестана. А в седьмой…

– Придумал! – говорю я.

И Толик сразу понимает, что я придумал что-то значительное.

– Я знаю, как заставить этого низкого сосисочного жадину Додика навсегда отказаться от его подлого дела!

– Как? – говорит Толик.

– Пошли! – говорю я.

И мы пошли по палатам. В каждой лежал хоть кто-то из «наших», давно знакомых. Мы заходили, степенно пожимали друг другу руки и вели беседу, как благородные рыцари.

У меня был план. Я собирал сосиски.

Завтрашние сосиски.

Я придумал, что если набрать штук сто… Ну, не сто, штук пятьдесят сосисок – то Додик, конечно, обожрется и лопнет. И поделом его черной сосисочной душе!

Если кто-то не знает Додика – то он знает меня и Толика. Он знает, что для неблагородного дела мы бы не стали просить их кровные сосиски.

Толика я посылаю за столовским подносом к бабе Нюре, сегодняшней нянечке. Она Толика знает и считает приличным мальчиком, в отличие от меня. Что ж, рыцарь не должен стесняться своей славы…

Завтра с утра, во время завтрака, мы обойдем всё отделение и соберем наши, то есть Додиковы, сосиски. Эх, скорей бы уже утро…

А утром Толика на месте не оказалось. Малыш Владик, из одной палаты с Толиком, сказал, что ночью Толику стало плохо и его увезли. Я не стал паниковать, а сразу пошел к дверям кухни – Катя Васильевна должна скоро смену сдавать, значит, сейчас наверняка чай пьет.

Я сунул голову в кухню и спросил, чего там с Толиком.

– На седьмой его перевели, в новый корпус, – сказала Катя Васильевна. – Сильное кровоизлияние в правую почку.

Я кивнул. Седьмой этаж – это реанимация.

– Ох ты, господи! – всполошилась баба Нюра, которая пила чай с Катей Васильевной. – Он же только вечером тут скакал, поднос какой-то спрашивал!..

Странные эти взрослые иногда бывают. Вчера скакал, а сегодня лежит. Чего тут такого-то? Мы все здесь такие. Ничего, все на седьмом побывали и пока вот скачем. Рыцарь должен уметь смотреть в глаза своей судьбе.

Нормальная жизнь.

А сосисок Додику сегодня вообще не досталось – его перевели на пятую, молочную диету.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю