Текст книги "Наука о войне (о социологическом изучении войны)"

Автор книги: Николай Головин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

11 – посвящены изобличению шовинизма и проповеди пацифизма; 6 – затрагивают роль войны в общем ходе социальной жизни; 4 – стремятся разрешить вопрос, как избежать войны. Одна только статья под заглавием «Ритм войн» пытается приступить к изучению самой войны; но эта статья занимает всего одну страницу из 315 страниц Сборника.

Вот почему, изучение рассматриваемого здесь Сборника приводит к следующим выводам: Ненаучное отношение к войне среди представителей социологической науки еще не изжито и продолжает мешать многим из них последовать примеру тружеников медицинской науки, которые не останавливаются на рассуждениях о вреде чумы или туберкулеза, а энергично изучают существо этих болезней. Какой степени достигает это ненаучное отношение, иллюстрируется заявлением члена конгресса г-ном Модюи при обсуждении оклада другого члена г-на Америго Намиаса. «Если война, – заявил г-н Модюи, – неразрывно связана с психикой народов и является фатальной неизбежностью, то нужно признать, что наши социологические собрания практически совершенно не нужны и нам остается одно: уехать с Конгресса, сохранив лишь приятное воспоминание об оказанном нам Женевой любезном гостеприимстве»[22]22
  «Sociologie de la guerre et de la paix». Les annales de l'lnstitut International de Sociologie.Tome XVI. Ed. Marcel Giard. Paris, 1932.
  , с. 143.


[Закрыть].

Характерна в рассматриваемом отношении и первая статья сборника, составленная вице-председателем Международного социологического института профессором Дюпра[23]23
  Заглавие этой статьи: «Les structures sociales et la guerre. Memoire introductif».


[Закрыть]. Эта статья являлась руководящей для всех работ Конгресса. На 72 страницах мелкого шрифта профессор Дюпра рассматривает степень шовинизма, присущую, по его мнению, различным социальным группировкам. Читая эту статью, невольно в голову приходит мысль о химике, пожелавшем узнать состав воды, который, вместо того чтобы прямо приступить к ее анализу, написал бы длинный трактат о мокрых и сухих предметах.

Второй вывод, который можно сделать из ознакомления с работами X Международного социологического конгресса, – это то, что те из социологов, которые стремятся к научному пониманию войны, направляют все свое внимание на изучение причин, вызывающих войны, и на той роли, которую эти последние играют в общем ходе социальной жизни; они не начинают с главного: с изучения самой войны как явления социальной жизни.

X Международный социологический конгресс наглядно показал, что даже пережитая в 1914–1918 гг. Мировая война хотя и возбудила более внимательное отношение социологов к войне, все-таки оказалась бессильной пробить брешь в сложившейся рутине. Для того же, чтобы увидеть, в чем заключается это рутинное отношение к войне, я отсылаю читателя к замечательному труду профессора Гарвардского университета П. Сорокина, напечатанному в 1928 г. и представляющему собой наиболее полный и яркий обзор социологических теорий. Я предлагаю взять главу озаглавленную «Социологическое объяснение борьбы за существование и социология войны»[24]24
  «Contemporary Sociological Theories» by Pitirim Sorokin. Publisher Harpers and Brothers. New-York and London, 1928.


[Закрыть]. Вот подзаголовки этой крайне обстоятельно составленной главы:

1. Общая характеристика этой отрасли социологии. 2. Неопределенность понятия «борьбы за существование» в биологической и социологической литературе. 3. Виды «борьбы за существование» и их эволюция в истории человечества. Критика. 4. Остальная роль и последствия войны и борьбы: а) социальный отбор, производимый войной; 6) воздействие войны в области физиологии населения; в) влияние войны в области демографии; г) влияние войны на экономическую жизнь; д) война как средство упрочения социальной солидарности и мира; е) моральные последствия войны; ж) влияние войны на политическую жизнь страны; з) война, революция и реформы; и) война и «внутренняя социальная подвижность» общества; к) война и изменения в общественных мнениях, настроениях и поведении; л) влияние войны на Науку и Искусство. 5. Факторы (вызывающие) войну. 6. Общее заключение о биологической социологии.

Одного только чтения вышеприведенного оглавления достаточно, чтобы убедиться в том, что поле социологического исследования ограничивалось изучением: а) роли, которую играет война в жизни человечества, б) влияния, которое она оказывает на различные стороны этой жизни, в) причин, которые вызывают войну, и г) последствий, которые она вызывает.

Чтение самих социологических трактатов может лишь подтвердить сделанные только что нами выводы – социологи подходят со всех сторон к войне, стремятся изучить все явления, которые ей предшествуют, ее окружают и за ней следуют, но не изучают только одного – самое войну. А между тем без изучения процессов, составляющих самую войну, нельзя объективно понять те явления, которые происходят на ее периферии.

Несомненно, что в подобном печальном, с научной точки зрения, явлении сказалась взаимная отчужденность науки общей и науки военной. Как я говорил уже выше, эта отчужденность толкала военных ученых всецело в область изучения «способов ведения войны»; в области Общей науки, это сказалось в ее отрыве от реальностей жизни, вследствие чего до сей поры самая война остается для социологии «La Grande Inconnue»^{3}.

6. Предел возможности развития социологии войны

Признав возможность и необходимость существования социологии войны, уясним теперь те рамки, в которых возможно ее существование; сложность исследуемого объекта не может на этом не отразиться. Ясное понимание того, что может дать такая наука, позволит откинуть сразу излишние или скороспелые требования.

Всякая наука переживает три фазиса развития:

1. Сбор материалов.

2. Систематизация, выработка методов и исследование.

3. Предсказания.

Понятно, что последней стадии наука достигает только при самом полном развитии. Степень возможности достигнуть последней стадии в разных науках различна. Тем сложнее и многочисленнее элементы, составляющие исследуемые явления, тем более привходящих данных нужно знать для того, чтобы построить точное предсказание. Наука о войне, как и все науки общественные, имеет дело с явлениями бесконечно сложными, как по количеству входящих элементов, так и по качеству их. В силу этого все общественные науки сильно отстали в своем развитии сравнительно с прочими областями человеческого знания и в этом отношении занимают среди наук последнее место. Уже это одно показывает, что наука о войне на многие предъявляемые вопросы не будет еще в состоянии ответить. Но, кроме того, сложность исследуемого объекта вынуждает признать еще одно ограничение. Наука об обществе (и о войне) никогда не достигнет той же степени развития и точности, как науки более простые, например математика. Сложность изучаемых явлений столь велика, что никогда не будет возможности разложить данное явление на все составляющие его элементы, что необходимо для безусловно точного предсказания, дабы осталось неизвестным только искомое следствие; вследствие сложности явлений неизвестное останется и в причинах, а в таком случае даже математика дает целый ряд решений (неопределенное уравнение). Поэтому даже при совершенном своем развитии наука, изучающая войну, достигнет последней стадии только условно и более чем какая другая наука останется по преимуществу в области исследования.

«Нет надежды на то, – пишет Д.С. Милль[25]25
  Логика, с. 708 и 709.


[Закрыть], – чтобы законы общественных явлений (хотя бы мы знали их столь же достоверно и полно, как законы астрономии) позволили нам за тысячи лет вперед предсказывать истории общества, как мы предсказываем истории небесных явлений. Но эта разница в достоверности обуславливается не самими законами, а теми данными, к которым приходится их прилагать. Причины астрономических явлений немногочисленны и изменяются мало, да и то по известным нам законам; мы можем установить, каковы они теперь, а отсюда определить и то, каковы они будут в любую эпоху отдаленного будущего. Таким образом, в астрономии данные столь же достоверны, как и сами законы. Напротив, условия, влияющие на состояние и развитие общества, бесчисленны и непрерывно изменяются, так что, хотя все они изменяются под влиянием причин, а следовательно и законов, однако, количество этих причин настолько велико, что не поддается нашим ограниченным средствам вычисления. Не говорю уже о том, что непреоборимую преграду для предварительного их вычисления создала бы неприложимость к фактам этого рода точных чисел – даже в том случае, если бы силы человеческого ума в остальных отношениях соответствовали такой задаче».

Рамки, в которых может происходить развитие науки о войне, не могут быть шире тех, которые поставил социологии итальянский социолог Вильфредо Парето[26]26
  «The Mind and Society», перевод на английский язык с итальянского. Изд. Haricourt.Brace and Co. New-York, 1935.


[Закрыть]. Согласно последнему, социология есть наука «логическо-экспериментальная»: она может основываться лишь на наблюдении переживаемых или описании уже пережитых событий. Она не может допустить общих спекулятивных построений, моральных поучений и вообще всего того, что выходит из рамок изучения реальных фактов. Другими словами социология не может быть построена на основании принципов или общих идей, выведенных «а приори»^{4}.

В таких ограниченных рамках социология является, согласно Парето, лишь констатированием однообразностей и взаимной зависимости фактов. Вследствие крайней сложности явлений социальной жизни и в то же время чрезвычайной многочисленности и изменчивости составляющих их элементов, социология никогда не сможет вывести абсолютно верных для всех частных случаев общих положений. Выводам социологии всегда будет присущ характер лишь большей или меньшей вероятности.

Признание этого ограничения рамок и для предлагаемой мною социологии войны ни в коем случае не противоречит законности и необходимости ее скорейшего создания. Вышеприведенная мысль Парето о «констатировании однообразностей и взаимной зависимости фактов» может быть сформулирована в более старых словах, а именно: «констатирование существования, сосуществования, последовательности и сходства явлений». Последнее же является задачей всякой науки, и потому ограничения, указанные Парето, должны быть приняты лишь как указания на предел развития Социологии войны, а не как указания на ненужность ее возникновения.

7. Необходимость для создания социологии войны громадной коллективной работы

Эта чрезвычайная сложность явления войны заставляет произвести особенно большую работу по подготовке материалов для социологии войны. Отсутствовавшее до сих пор осознание в широких научных кругах необходимости существования такой особой отрасли исследования привело к такому плачевному положению, при котором в мире не имеется ни одного ученого учреждения, где была бы собрана вся литература, касающаяся этого предмета. Приведу пример: в Парижской национальной библиотеке не имеется полного числа томов классической работы профессора Берлинского университета Дельбрюка[27]27
  Delbriick Hans. Geschichte der Kriegskunst in Rahmen der politischen Geschichte.


[Закрыть].

Если так обстоит дело с одним из классических трудов, которые в области социологии войны не многочисленны, то насколько плачевнее та же картина в отношении тех трудов меньшего научного значения, в которых социология войны тоже может почерпнуть нужные ей сведения.

Я берусь доказать, что из десяти печатных трудов, которые должны быть положены в основание социологического изучения войны, по крайней мере три не будут находиться в таких мировых культурных центрах, как Британская библиотека в Лондоне и «Конгресс Лайбрери»^{5} в Вашингтоне. В таких же условиях окажется исследователь, пожелавший получить эти десять трудов из библиотеки любого военно-ученого учреждения.

Здесь нужно обратить внимание на то, что социология войны более, чем какая-либо другая наука, требует использования работ всех национальностей. Только в рамках интернационального исследования она сможет освободиться от тех легенд и искажений, которые неизменно сопутствуют всякому узконациональному подходу к изучению войны. Вот почему я полагаю, что первым шагом к созданию социологии войны, является сбор специальной библиотеки хотя бы при одном из научных учреждений мира, в которой были бы собраны с исчерпывающей полнотой все труды, заключающие в себе сведения, нужные для разработки предлагаемой мною новой науки.

Такая библиотека будет заключать в себе большое количестве томов, ибо, как я уже говорил выше, данные, необходимые для социологического исследования, разбросаны по многочисленным трудам теории военного искусства (науки о ведении войны).

Разбросанность этих данных подсказывает и первый этап работы. Данные, вкрапленные в различные труды по науке о ведении войны, по истории военной и общей, по социологии и наукам, изучающим различные отрасли социальной жизни, должны быть зарегистрированы и оценены с точки зрения их значения для социологии войны. Эта классификация и подбор необходимого специального материала вызовет широкое применение картотек.

Предлагаемая мною систематизация данных, нужных для социологии войны, особенно необходима по той причине, что новая наука требует использования источников на всех языках.

Нельзя думать, что ученый, пожелавший приступить к социологическому исследованию войны, окажется в состоянии одними своими усилиями разобраться в том первичном хаосе, в котором находятся сейчас нужные ему данные. Необходимо, чтобы другие подготовили ему материал. Каменщик берет для постройки камни, подготовленные для него другими. Он не смог бы возвести здание, если б ему пришлось самому идти в горы чтобы наколоть камни, перевезти их, рассортировать и сложить в отдельные кучи – плиты, бутовый камень, облицовку, щебень и тому подобное. Вот та предварительная работа, которая должна быть сделана, а каменщик – строитель должен иметь весь нужный ему материал уже находящимся под рукой.

С целью обратить внимание ученого мира на необходимость подобной громадной подготовительной работы, без которой война как явление социальной жизни будет по прежнему пребывать социологически не изученной, я и выступил со специальным докладом на XII Международном конгрессе по социологии, собравшемся в августе 1935 г. в Брюсселе[28]28
  Сам доклад состоялся 26-го августа. Полностью этот доклад напечатан в периодическом военно-научном журнале «Осведомитель». № 4, с. 1–13. Издание «Русского военно-научного института» в Белграде. 1937 г.


[Закрыть].

Указав на то, что такая работа непосильна для частной инициативы отдельных лиц, я настаивал на том, что она может быть поднята лишь усилиями организованного ученого коллектива. Свой доклад я кончил следующими словами:

«Вся эта громадная подготовительная работа требует больших усилий и средств. Она требует полной независимости, дабы быть свободной от воздействия не только шовинизма, но даже национализма. Вот почему полный успех предлагаемого мной социологического изучения войны будет наиболее обеспечен учреждением особого для такого исследования интернационального института».

«Я вполне сознаю, какие трудности сопряжены с учреждением специального научного института для социологического научного изучения войны, однако верю, что человечество рано или поздно придет к этому. Пока же я позволю себе высказать более скромное пожелание – учреждение кафедры по «социологии войны».

«Только с учреждением этой кафедры, хотя бы в одном из университетов, имеющих в своем составе социологический факультет, можно считать, что будет произведен реальный почин научного изучения войны как явления социальной жизни человечества. Я не сомневаюсь, что такой почин быстро найдет подражателей, и тогда война не будет оставаться «La Grande Inctonnue^{6}.

Как и можно было ожидать, мое выступление осталось «гласом вопиющего в пустыне»^{7}.

Глава II
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ

1. Обвинение рядовых участников Мировой войны, предъявленное к Военной Истории

«Человек всегда гордился войной, – пишет Жан Нортон-Крю[29]29
  Жан Нортон Крю – француз, бывший до Мировой войны профессором в одном из американских университетов (Виллиамс Колледж в Массачусетсе). С объявлением войны стал солдатом французской пехоты, в рядах которой сражался до начала 1917 года, после чего был назначен французским переводчиком в Британскую армию. Ему принадлежит замечательный труд под заглавием: «Temoins. – Essajs d'analyse et de critique des souvenirs de combattante edites en francais de 1915 a 1928». Ed. Etincelles. Париж, 1929 год, с. 1–3.


[Закрыть]. – Он приукрашивал самый акт сражений. Красивыми красками он рисовал кавалерийские штыки и штыковые атаки. Он наделял бойца сверхчеловеческими чувствами: непобедимой храбростью, горячим желанием 6ор>6ы – нетерпением скорее дойти до рукопашной схватки, пренебрежение к ранам и к смерти, радостью жертвовать своей жизнью, любовью к славе Тысячелетиями подобные представления укреплялись в сознании люде£, которым не пришлось еще сражаться. Кто посмеет сомневаться в столь издавна установившемся представлении, подтверждаемом рассказами, начиная с самой зари Истории человечества. Вольтер усомнился, Руссо энергично восстал, но XIX век как будто бы опроверг этих двух скептиков. В итоге, несмотря на сомнения, которые уже возникали в XVIII веке, мы могли убедиться в августе 1914 года, что указанное выше, традиционное представление о бое, оказалось еще более прочно внедренным в некоторые умы, нежели раньше, и это, благодаря эпохе революционных и наполеоновских войн у нас, благодаря эпопеям Кениггреца и Седана^{8}– у немцев»…

Нам придется очень часто пользоваться этой книгой. Имеется очень сокращенное издание того же труда в виде брошюры под заглавием: «Du temoignage». Ed. N.R.F. 1930.

«Тогда думали и теперь еще думают, что знали, что такое война. Верили, что явления войны изображены в описаниях общей и военной Истории, а также в стратегических исследованиях войн древности, средневековья, новых времен и современной эпохи, столь же верно, как это сделано для прочих явлений социальной, политической и экономической жизни. Это – иллюзия, устойчивая и при этом опасная. Военная история не достигла еще того научного уровня, на котором уже находятся другие отрасли исторической науки. Происходит это оттого, что материал, с которым ей приходилось до сих пор иметь дело, заключает в себе слишком много отклонений от действительности, сделанных составителями во имя патриотизма, славы, традиции»[30]30
  «Любопытно читать описания боевых столкновений… Трудно даже представить себе до какой степени и с какой самоуверенностью искажается истина – я не говорю уже о тех искажениях, которые производятся в целях поддержания дисциплины, духа и потребностей политики». Ардан дю Пик, с. 37.


[Закрыть].

«Несомненно, что описания участников всякого политического события также неточны, но при современных научных исторических методах можно в широкой мере выправить их отклонение от действительности. Такое исправление возможно потому, что искажение лишь частичное, и потому, что современный ученый стоит вне предрассудков, под властью которых находился составитель документа. В военной истории положение иное. Искажение реальности в документах – полное, и это по традиции, восходящей до истоков социальной жизни, традиции, которая продолжает предъявлять еще теперь свои требования историку в ту самую минуту, когда он садится за выправление искажений в документах. Да и как может он произвести исправления документов, если искажение полное и если он сам в той же мере склонен к искажению. В течение последней сотни лет гражданская история много выиграла в точности, благодаря применению новых методов с одной стороны и благодаря руководящей идее, которую она кладет в основу своих исследований. Новая историческая наука не довольствуется изучением одних только официальных документов и воспоминаний лиц, стоявших на верхах социальной лестницы; она приступила к розыску возможно большего количества таких документов, в которых излагаются мелкие подробности провинциальной жизни, а также таких, которые исходят от свидетелей, находящихся на низших ступенях служебной или социальной лестницы. Руководящая идея состоит в строжайшей научной незаинтересованности, которая сформулирована в девизе «Исторического журнала» (Revue Historique) в словах: «Ne quid falsi audeant, ne quid veri non audeant historia»[31]31
  Ciceron. De oratore, II, 15.


[Закрыть] (история никогда не должна говорить неправды, она не должна также и замалчивать правду). Военная история, которая не приняла еще ни этих методов, ни этой основной идеи, не может, по существу говоря, носить наименование Истории в том смысле, как мы понимаем эту науку в XX веке.

«Наше столетие гордится своим научным духом; оно хвалится тем, что не принимает ничего на веру; оно требует для подтверждена установленных положений обширных и тщательно проведенных опытов. Не нужно в этом отношении делать исключение для некоторых явлений человеческой жизни, принимая только такие объяснения, которые установлены по традиции и вопреки тому, что эти явления подвержены наблюдению и поверке. Спрашивал ли кто-нибудь себя о том, насколько традиционнее представления о сражении соответствуют материальным и психическим явлениям, наблюдавшимся непосредственными участниками боя? Да и вообще, существуют ли свидетельства этих участников? Каковы они? Авторы этих показаний могут ли быть квалифицированы как действительные участники боя? Каковы доказательства этому? Эти вопросы я начал задавать себе подобно, я думаю, многим другим солдатам, с того дня 1914 года, когда грубое столкновение с действительностью разбило вдребезги мои «книжные» представления о поступках и чувствах солдата в бою, представление, созданное изучением «военной истории», и которое я наивно до той поры считал научным. Я понял тогда, что я ничего не знал о войне, мое невежество было полным, ибо оно касалось того, что было самым существенным, вечно истинным, неизменным во все войны; и это полное невежество неизбежно влекло крушение всех мыслей, которые из него проистекали».

Вот каково то обвинение, которое предъявлено Военной Истории одним из представителей, если можно так выразиться, гражданской науки. Это обвинение заслуживает тем большего внимания, что оно не одиночное. Его можно найти в воспоминаниях и многих других; при этом,»то особенно важно, все эти обвинители, так же как и цитированный Ж. Н. Крю, проделали минувшую войну в качестве простых солдат или в роли младших офицеров и могли наблюдать явления боя в непосредственной близости. Вследствие этого их свидетельства о «реальном облике войны» имеют большую ценность, нежели описания боевых действий, составленные лицами, находившимися в отдаленных от боевой линии штабах. То, что эти критики не принадлежат к военным профессионалам, тоже ценно, ибо, если им и свойственны ошибки, вытекающие из их дилетантизма, то с другой стороны, они не связаны с теми традиционными предрассудками, которые особенно сильны в среде военных профессионалов.

2. Справедливость обвинения в недостаточной научной объективности существующей Военной Истории

Прислушаемся к их голосу, и тогда мы увидим, что они не так уже неправы. Как часто Военная История, обслуживая исключительно практическую задачу подготовки данного народа, отказывалась от полого восстановления истинной картины войны из опасения повредить ведению будущей войны. Классическим примером в этом отношении может служить указание, данное знаменитым Мольтке, для составления в подведомственном ему германском большом Генеральном штабе истории войны 1866 г. Это научное исследование должно было служить для подготовки прусской армии в предвидении ожидаемой войны с французами. Ввиду того, что многих из высших военачальников, наделавших ошибки в 1866 г. (например, кронпринц), сменить не представлялось возможным, Мольтке, в целях не подрывать доверия войск к распоряжениям этих начальников в будущей войне, приказал опустить некоторые места описания. «Пишите правду, только правду, но не всю правду», так формулировал он свою директиву составителям этой Истории Войны.

Можно не оспаривать практическую правильность решения Мольтке, принимая во внимание цель, которую он преследовал, и те привходящие условия, с которыми он должен был считаться; но нельзя не считать, что умолчание хотя бы части истины уклоняет военную историю с того пути настоящей науки, на который, как упоминалось выше, вступила уже общая историческая наука.

Только что приведенный пример интересен тем, что показывает, как был разрешен конфликт, возникший в военной истории между требованиями чистой науки и требованиями ближайшей практической пользы, одним из величайших полководцев, бывшим в то же время одним из величайших военных ученых.

Посмотрим теперь, как разрешали такого же рода конфликт деятели и ученые меньшего калибра. В этом отношении можно произвести одно крайне показательное сравнение. Падение форта Во (у Вердена)^{9} запечатлено в книге Дельвера[32]32
  «Histoire d'une compagnie». Ed. Berger Levrault. 1918.


[Закрыть].

Charles Delvert до войны был профессором истории; первые 20 месяцев войны провел в боевых линиях в качестве младшего офицера пехоты. Оценку этой книги см. у Ж.Н. Крю «Temoins» на с. 123–125.

Приведенное в ней факсимиле одной из страниц подлинной записи Дельвера показывает, что книга представляет собой походный дневник, написанный на месте и во время самого хода событий. Этот дневник, до его появления в печати, был использован французским литератором и академиком Анри Бордо для его книги о последних днях форта Во[33]33
  «Les derniers jours du fort Vatix». Editions Plon. Paris, 1936.


[Закрыть].

Анри Бордо был прикомандирован во время войны к одному из высших штабов для составления военно-исторических описаний. Сравнивая страницы книги Дельвера (стр. 206–225 и 249–269) с соответствующими страницами книги А. Бордо (стр. 147–155 и 182–296), мы увидим, как много заимствовано последним у первого. Естественно, что А. Бордо, сидевший в тылу, использовал для описания события записи непосредственного участника последнего. Интересно другое, интересно – как использовал А. Бордо эти записи; и вот, сравнивая приведенное в книге Дельвера факсимиле с соответствующим местом книги А. Бордо, мы можем сделать показательные наблюдения. В конечной части этого факсимиле одно слово записи прервано – и сейчас вслед за тем автор дневника поясняет, что обрыв его записи произошел из-за разрыва снаряда: «…он влетел через входное отверстие с той стороны, где спал унтер-офицер, мой унтер-офицер, moi бедный маленький Косее. Все зашаталось. Я был покрыть грязью – но нетронут. Ни одной царапины. Если судить по направлению, это 75-миллиметровая пушка[34]34
  То есть своя, французская. – Примеч. Н.Н.Г.


[Закрыть]. По-видимому, орудие с расстрелянным стволом…» Призодящий эту запись А. Бордо обрывает ее после слова «царапины»; он не считает возможным повторить указания Дельвера, что это был «свой» снаряд. На 27 страницах, в которых А. Бордо использует 41 страницу Дельвера, можно найти много подобных же выправлений. На странице 192 А. Бордо пишет: «Бомбардировка опять началась» и не приводит то, что дальше написано у Дельвера (стр. 264): «…на этот раз стреляют наши и по нашим же окопам». А на странице 186, когда Бордо пишет: «Солдаты с криком выскакивают», он умалчивает, что они кричали «спасайся, кто может». Только что приведенный пример может служить образчиком различия: между отношением к бою непосредственного участника его, видящего его повседневно снизу и не боящегося правды, и отношением к войне человека, наблюдающего ее только сверху и считающего опасным говорить «всю» правду. Этот пример тем более показателен, что на обеих сторонах мы имеем не военных профессионалов, а высококвалифицированных представителей гражданской интеллигенции. Различие в их точках зрения создалось в течение самой войны.

3. «Патриотические легенды» отклоняют военную историю от истины

От сокрытия части правды всего несколько шагов до созидания неправды. В военной истории это выражается в склонности к легендам. Если современная общеисторическая наука без колебания откидывает таковые, хотя бы и в высшей степени благородные и патриотические, то военная история еще не доросла до этого.

Приведу два примера легенд, создавшихся во французской литературе и разоблаченных уже цитированным мною Ж. Нортоном Крю.

Первая из этих легенд под именем «Встаньте мертвые» выросла из случая, рассказанного журналистом Перикаром[35]35
  Pericard.


[Закрыть], будто бы произошедшим с ним во время его пребывания на фронте в качестве унтер-офицера одного из французских пехотных полков. В первоначальной версии его рассказ был напечатан в одной из газет 1915 г.[36]36
  См. прибавление к «Larous.se Mensuel» от мая 1915 г., № 99; полный текст повторен в книге Ж. Нортона Крю «Du Temoignage», 59, 60.


[Закрыть]

Суть этого рассказа заключается в том, что во время немецкой атаки на одну из французских траншей, когда немцы уже вскочили в эту траншею, унтер-офицер Перикар крикнул: «Встаньте мертвые». Под воздействием такого крика защитники траншеи воспрянули духом и выкинули немцев из окопа.

«Анекдот Перикара, – пишет Ж.Н. Крю[37]37
  «Du Temoignage», pp. 61, 62.


[Закрыть] – не менее чудесный и героический, нежели другие, привел в восторг Бареса». Барес, пламенный патриот, увидел в этом рассказе проявление чуда; крик – «встаньте мертвые», по его убеждению, действительно призвал на помощь мертвых. Только Барес, по-видимому, не знал истинного происхождения этого призыва. Ему не было известно, что – «встаньте, мертвые» было прежде всего шансонеткой, распевавшейся в 1873 г. в кабачках и которую современники квалифицировали «шовинистической» и «смесью квасного патриотизма со слащавым сентиментализмом»[38]38
  Fervacque: «Nouveaux memoires d'tin decave». Paris. Dentin, 1876, p. 153–154.


[Закрыть]. Не бывший на военной службе Барес не знал также, что горестное слово «мертвый» вошло в лексикон казарменного языка французского солдата. «Мертвые молодые», кричит дежурный унтер-офицер, вызывая больных новобранцев. «Я зачисляюсь в мертвые», – заявляет солдат, желающий уклониться от похода. «Встаньте мертвые», – кричит дневальный, поднимая спящих солдат. Это восклицание удержалось во время войны, и его можно было постоянно слышать на биваках.

«Барес свиделся с Перикаром и убедил его в чрезвычайной важности иного толкования рассказа последнего для создания великой патриотической легенды. Перикар согласился уклониться от первоначальной версии своего рассказа, приняв ту, которую создал Барес. В своей книге «Восстаньте Мертвые»[39]39
  «Debout les morts», Ed. Payot, Paria, 1918.


[Закрыть] он уже не упоминает своей первоначальной версии. Он подробно цитирует версии Бареса, как будто бы основа рассказа не принадлежит самому Перикару… Версия Бареса основана на чуде. Согласно ей, Перикар появился в окоп, защитники которого убиты. К ним он и обращает свой клич: Восстаньте Мертвые! «Что это было? Акт безумия? – пишет в своей книге Перикар. – Нет, потому что мертвые мне ответили. Они мне сказали: «мы с тобою». Мой клич поднял их; их души слились со мной, и они залили подступы к окопу широкой рекой расплавленного металла… что произошло затем?.. Я должен чистосердечно признаться, что не знаю. В моих воспоминаниях зияет дыра… нас было самое большее двое, трое, четверо против бесчисленного множества… Два раза не хватало ручных гранат, и оба раза мы вдруг находили у наших ног среди мешков земли корзины наполненные этими снарядами… Это были мертвые, которые поставили их туда»[40]40
  «Debout les morts», с 168, 172, 175.


[Закрыть].

Несмотря на всю нелепость этой легенды, находились люди, верившие в нее, так как она рисовала сверхчеловеческую силу французского духа.

А вот другая легенда – это легенда об «окопе штыков»[41]41
  La Tranchee des baionnettes.


[Закрыть]. «Эта легенда, – пишет Ж.Н. Крю[42]42
  «Du Temoigriage», с 63–65.


[Закрыть], —…создана первыми туристами, посетившими боевой фронт. Увидав ряд штыков, выходящих из земли, и не поняв в чем дело, они сфантазировали объяснение, вполне отвечавшее абсурдному представлению о бое. Находка костей в засыпанном окопе как бы подтвердила их чудесную выдумку. Они не знали, что по всему фронту на участках наиболее кровавой борьбы имелись такие засыпанные могилы французов и немцев. Хоронить мертвых друзей и врагов требовал не только долг чести, но и практическая необходимость. Ненужный окоп наилучше отвечает этой задаче. Для того чтобы отметить такую могилу, брошенные ружья являлись предметом, всегда находящимся под рукой».

«Вот исторический факт, из которого выросла эта послевоенная легенда. 12-го июня 1916 г. 3-я и 4-я роты 137-го пехотного полка из Фэнтеней-ле-Конт (21-я дивизия, II-го корпуса) заняли позицию на склоне к юго-востоку от Дуомон. Они подверглись сильной атаке; окопы захвачены врагом. Защитники убиты, взяты в плен или спасаются бегством. Немцы, захватившие этот участок позиции, собирают разбросанные по всему склону тела убитых и хоронят их в части окопа, оказавшейся им ненужной. Они обмечают эту могилу, воткнув негодные французские ружья. Вот и все. Остальное – сплошная легенда, не выдерживающая критики. В самом деле, снаряды не могут засыпать окоп так, как засыпают могилу; они разрывают землю постольку же, поскольку ее засыпают, а закон рассеивания попадания не позволяет им вырыть ров, землей которого засыпан рядом лежащий ров. Легенда основана на чуде. Она требует, чтобы снаряды, нарушив в этом случае закон физики, падали бы аккуратно в одном метре от окопа, для того чтобы своей землей засыпать последний. Но одного этого нарушения закона физики недостаточно, так как остается непонятным, почему французские солдаты, находившиеся в окопе, оставались бы там, пока их постепенно не засыпала земля. Солдат под огнем не прикреплен к месту, как часовой к будке. Он свободен в перемещении. На сильно пораженных участках эта свобода стеснена чувством принадлежности к своему отделению, которое и сохраняет лишь некоторую группировку. Один солдат предпочитает укрыться в наскоро вырытой неглубокой лунке, другой залегает в яму, образовавшуюся разорвавшейся неприятельской бомбой. Когда огонь по окопу становится всеразрушающим, все защитники его выбираются оттуда и заполняют такие ямы, вырытые вражескими снарядами. Что станется в таком случае с героической картиной, нарисованной легендой? Как можно допустить, чтобы люди остались стоять в строю с примкнутыми к ружью штыками, ожидая пока земля не будет засыпать их, сначала по щиколотку, потом по колено, потом по пояс, потом до рта?»