Текст книги "Флаг на грот-мачте"

Автор книги: Николай Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава 23

ПРИ СВЕТЕ ЛАГЕРНЫХ КОСТРОВ

Переезд и устройство лагеря закончили в три дня. Труднее всего было провести по узкой речке катер с вещами и оборудованием. Местами берега сходились так близко, что приходилось убирать весла и тянуть бечевой.

А на следующий день «Берег спокойствия» было не узнать. Поднявшись по узкой тропинке, проложенной на скошенном лугу, и сделав несколько шагов между деревьев, вы оказывались на лагерной поляне.

Солнечные лучи пробиваются сквозь густую хвою и пестрой сеткой разукрашивают белые палатки. Из-под приподнятых парусиновых стен видны ровные ряды постелей с аккуратными пирожками подушек. Между палатками и внутри их – никого. Только на другой стороне поляны, у высокого флагштока с красным флагом, стоит часовой с посохом в руках.

За палатками поднимается прозрачная струйка дыма, и оттуда доносятся ребячьи голоса. Дежурное звено готовит обед.

Посредине штабной палатки на вбитых в землю столбиках сооружен дощатый стол. Вместо стульев расставлены сосновые сухие чурбаки. В одном углу в треножнике из жердей стоит знамя отряда в парусиновом чехле, и тут же на столбике барабан, сигнальный горн. И на ремешке карманные часы, которые выдали Володе в райкоме РКСМ для лагеря. В другом углу на таком же столбике сумка с красным крестом, а под ней ведро, прикрытое обрезком доски. На доске жестяная кружка вверх донышком.

На постелях, если откинуть одеяло, окажется матрац, набитый сушеной осокой, а под матрацем – пружинное приспособление из ивовых веток, косо воткнутых в землю.

Кухня – два больших котла, вмазанных в землю. Перед котлами вырыта прямоугольная яма, в стенке которой выложены из камней топочные отверстия, в них жарко пылают сухие еловые дрова. Дымоход прорыт в земле, выложен сверху дерном и заканчивается трубой, изготовленной из древесного ствола с выгнившей серединой. Туго натянутый брезент над котлами защищает кухню от дождей.

Чуть поодаль натянут еще один брезент, под ним самодельный дощатый стол со скамейками по обе стороны – столовая.

В десяти шагах от лагеря шумел лес.

Нет, недаром Володя в первый лагерный вечер, собрав в штабной палатке своих помощников – звеньевых, сказал им, постукивая кулаком по доскам самодельного стола:

– Топорам воли не давать! Ни одной разрытой поляны, ни одного сломанного куста! Костер не должен давать дыма, который за версту виден. Сжигать на костре живые ветки – варварство. Для топлива и других нужд использовать только сушняк: бурелом, хворост.

В тот же первый вечер договорились, где вырыть помойные ямы, как сплести из веток крышки для них, как устроить погреб, где вырыть ямы для уборных – в одной стороне для девочек, в другой для мальчиков.

– И нечего смеяться, – сказал Володя. – В нашем деле все должно быть продумано и учтено. Даже в какую сторону ветер чаще дует. И не забудьте у каждой ямы надежно закрепить горизонтальную палку на уровне головы сидящего на корточках человека, чтобы удобно было держаться руками. Помойные ямы и уборные будем закапывать и закладывать дерном, когда наполнятся. И рыть новые. Я это все, между прочим, в бойскаутской книжке вычитал с пользой для дела…

***

Как только звуки горна разрывали тишину над «Берегом спокойствия», оживал лагерь. Откидывались полы палаток, летели на мох подушки и одеяла. За ними следом выкатывалась пионерская братва.

Крики и визг девчонок глушили звуки голоса. Птицы умолкали. Испуганная белка стремглав взлетала по стволу сосны и пряталась в хвое.

– Приборочку, приборочку! – поторапливали звеньевые.

– Кто последний, тот без добавки. Каши не дадут! – кричал Карпа.

– Тебе не дашь, как же, все равно выклянчишь! – ворчал, пробегая, Ленька.

Горн звенел, весело выпевая песенку сбора:

– Становись! Становись! На линейку становись!..

Звеньевые дружно подхватывали знакомый сигнал:

– На зарядку становись!

Зарядка на лугу заканчивается построением гимнастической пирамиды. На плечах Никиты, на самой верхотуре, усаживалась маленькая Галинка с красными флажками в руках. Никиту поднимали на плечи четыре самых сильных пионера. Вокруг них звездой рассаживались пять девочек. Галинка немного трусила, но Никита держал крепко. Володя коротко свистит в свисток. Галинка разводит флажки в стороны и говорит:

Раз, два, три,

Пионеры мы!

Володя еще раз свистит, ребята внизу отставляют левые руки и кричат:

За свободу всех народов

Будем биться мы!

Еще один свисток. Ребята поднимают правые ноги, крепче держат Никиту, Галинка тянет флажки вверх, как можно выше, и все вместе заканчивают:

Выше мы поднимем знамя

Вольного труда!

Мы пойдем за комсомолом

Всюду и всегда!

По последнему свистку Володи пирамида распадалась. Никита осторожно подхватывал Галинку и спрыгивал на землю.

– Купаться марш!

Плеск и крики на реке.

Безымянная речка, что текла возле лагеря и метрах в двухстах впадала в Двину, была мелкая, опасности не представляла, но звеньевые всегда купались после всех остальных, такое было правило. На первом сборе отряда единогласно приняли решение: в Двине не купаться ни под каким видом. За нарушение – суровое наказание, вплоть до исключения из лагеря.

Снова горн. Строй перед палатками.

– Смирно! Флаг поднять!

Медленно ползет вверх свернутый флаг. Рывок, и красное полотнище расцветает на фоне зеленых вершин.

Начинается лагерный день. Он будет длиться долго, наполненный до предела множеством увлекательных забот и дел.

Дежурное звено поднимается раньше всех. Они заготавливают дрова, разжигают огонь в самодельной кухонной плите, три раза готовят еду, моют посуду. Но и у свободных звеньев дел достаточно. Одна группа идет в деревню косить и убирать сено. Володя договорился в сельсовете, что за помощь в полевых работах отряду будут давать молоко, вкусный крестьянский хлеб и картошку.

Другая группа отправляется вверх по безымянной речке ловить рыбу бреднем, который раздобыли для пионеров комсомольцы города в клубе водников.

А еще нужно провести занятия по ориентации на местности, обучить новичков разжигать с одной спички костер, ставить палатку, добывать огонь, провести репетицию концерта самодеятельности, который готовит неутомимый Карпа для крестьян соседних деревень.

Ну и конечно, спеть хором песню после ужина у общего лагерного костра под темным небом при треске горящего в вихре искр сушняка.

Комсомольцы из города привозили первые пионерские песни. Очень полюбили ребята бравую «Картошку».

Здравствуй милая картошка!

Тошка-тошка!

Пионеров идеал,

Ал-ал!

Тот не знает наслажденья,

Денья-денья,

Кто картошку не едал,

Ал-ал!

Потом появилась песня про часового. «Немного страшно, немного грустно стоять нам ночью на часах…»

В лесу совище кричит так грозно.

А тени все ползут кругом.

То подойдут к нам осторожно,

То обоймут своим кольцом…

И еще такую пели песню:

Ллойд Джордж треснул Фоша в морду один раз

И уехал в Вашингтон.

А потом снова:

Ллойд Джордж треснул Фоша в морду один раз

И уехал…

Вместо последнего слова нужно было в такт ритму песни дружно хлопать в ладоши. А потом вместо двух последних слов. Потом вместо трех. Кончалась песня при всеобщем молчании. Только звонко хлопали ладони.

Трещал сушняк. Улетали и гасли во тьме искры. На лицах шевелились розовые тени. Сосны вокруг едва слышно шумели под порывами ветра, да с невидимой Двины доносился далекий гудок парохода.

Часть III

ЗАГАДКА «СВЯТИТЕЛЯ МИХАИЛА»

Глава 24

ОГОНЬ НА БОРТУ

Хлопотной оказалась для трех звеньевых лагерная жизнь. Весь день в трудах и заботах. Даже поговорить друг с другом и то некогда.

Только после костра, когда утихала лагерная суета, Никита, Карпа и Ленька могли иногда на полчасика собраться вместе. Так уж повелось, что сходились они на высоком двинском берегу.

Ближе к ночи стихал ветер, умолкал шум древесных вершин, и в воздухе растворялась тишина. Далеко за широким речным простором чернела неровная полоса лесистого берега. Солнце опускалось в сосны за их спинами. Длинные тени деревьев ложились на неподвижную воду – с высоты откоса не видно было течения – и сливались с ней. Солнце добавляло багровой краски к синему цвету леса на том берегу, бросало розовый отблеск на высокие облака. Внизу, под обрывом, быстро становилось совсем темно. Только мрачный силуэт затонувшего парохода долго отпечатывался на темнеющем серебре воды.

Снизу со стороны Архангельска громко шлепал плицами колес рейсовый пароходик «макарка», плавно заворачивал, обходя черный корпус «Святителя Михаила», швартовался к узким доскам причала, выплескивал на берег нескольких пассажиров и, заворачивая на быстрину корму, уходил обратно.

– От ведь! – сказал Карпа. – Когда-нибудь обязательно зацепится за этого утопленника.

– Не зацепится, – сказал Никита. – На Двине капитаны опытные…

– Ребята, вы вчера не заметили, – продолжал Карпа, – а на этом «Святителе» вот в это же время свет горел. Вас еще не было. Я первый пришел и видел. Маленький такой огонек. Мигнет, и нет его.

– То потухнет, то погаснет, – сказал Никита.

– Ладно, не ври, – сказал Ленька.

– А чего мне врать-то, – сказал Карпа. – Сам увидишь. Смотри давай в обе гляделки! Может, он сегодня тоже мигнет.

Все трое уставились в темноту. Тишина была такой, что слышно стало неторопливое журчание воды вдоль борта затонувшего судна. Прошло несколько минут.

– Тьфу ты! – сказал наконец Ленька. – Всегда ты, Карпа, выдумываешь чего-нибудь! Нет там никакого огня. И не было вовсе.

– Был, был! Говорю вам, вчера был, – зашептал Карпа. – Это они нас заметили, потому и не пришли. Боятся, жулики!

– Да кто боится-то? Ты про кого мелешь? – заволновался Ленька.

– Кладоискатели, вот кто! – сказал Карпа. – Они на этом утопленнике золото ищут. Ночью приплывают с фонарем и шуруют там по пустым каютам.

– Да ну тебя! – разозлился Ленька. – Я думал, ты всерьез!

– А я и есть всерьез, – не унимался Карпа. – Надо нам осторожненько понаблюдать. Тут мы их и застукаем. Все клады полагается отдавать государству. Нам валюта во как нужна!

– Тоже мне, Пинкертон, – безнадежно махнул рукой Ленька.

– А может, братцы, это привидения? Души утонувших матросов там бродят? – страшным шепотом процедил Карпа.

– Тьфу! Пионер называется, – разозлился Ленька.

– Но-но! Нельзя ли полегче! Шуток не понимаешь, – обиделся Карпа.

– Да ладно вам, – сказал Никита. – Пора по палаткам.

Словно в ответ, со стороны лагеря Петькин горн пропел отбой. Друзья поднялись, последний раз бросили взгляд на темную пучину, где все еще угадывалась черная тень корпуса, и заспешили в лагерь. Когда они подошли к палаткам, вокруг уже было пусто. Только одинокий часовой медленно вышагивал у флагштока взад-вперед, положив на плечо посох. Из палатки девочек слышалась возня и приглушенное хихиканье.

Еще один лагерный день кончился.

***

Утром Никита проснулся рано, задолго до подъема – пришла очередь дежурить «чайкам». На траве лежала седая роса. Стенки палаток от нее казались серебряными.

Быстро развели огонь под кухонными котлами, сушняк был заготовлен накануне дежурными. Девочки из звена имени Розы Люксембург ловко варили кашу, расставляли миски и кружки вдоль длинного стола. Так было заведено, что вместе с дежурным звеном дежурили по четыре девочки. С «чайками» всегда дежурила Маша Уткина. С ней было легко. В ее руках все кипело.

Когда в одном из котлов вкусно забулькала и запахла пшенная каша, а в другом чай, Володя позвал звеньевых в штабную палатку.

– Вот что, орлы, – сказал он, – мне в город нужно мотнуться. Кое-какие дела накопились. Вы уж тут похозяйничайте как следует. Вместо себя оставляю Леню. Вернусь вечером или завтра утром.

Весь день крутился Никита, выполняя многочисленные обязанности дежурного. Только вечером Карпа разыскал его на речке, где «чайки» последний раз домывали посуду после ужина.

– Кончай быстрее, – сказал Карпа. – Опаздываем!

– Куда это? – удивился Никита.

– Как куда? – закричал Карпа. – Вчера же договорились. Кладоискатели! Ты что, забыл?

– Да брось ты, – сказал Никита. – Ерунда все это.

Карпа совсем расстроился.

– Ладно, – сказал Никита, ему стало жалко друга. – Пойдем, чего там. Я сейчас заканчиваю.

«Чайки» быстро нарубили дров – заготовили на следующее утро, сложили их у плиты. И все дежурные дела были закончены.

– Пошли, – заторопился Карпа. – К обрыву подойдем незаметно, а там ляжем в траву, чтобы нас с реки было не видать.

Когда взобрались на косогор, начало смеркаться. Залегли возле большего камня. Отсюда хорошо просматривалась река и оба ее берега. Черный покореженный корпус «Святителя Михаила» был прямо перед ними метрах в трехстах от обрыва.

Точно по расписанию появился «макарка». Долго причаливал к ветхой пристани, пуская из-под лопастей колес маленькие водовороты. Карпа нервничал.

– Вот погоди, – говорил он. – Надо, чтобы «макарка» ушел. Чтобы опустело. Они только тогда появятся. И чего он там возится, «макарка» этот? Причалить не может как следует!

На берег сошел всего один пассажир. Он закинул мешок за спину и торопливо начал взбираться по косогору.

– Да это же Володя! – закричал Никита.

И оба они, забыв о конспирации, вскочили и замахали руками.

– Володя! Володя! К нам!

Володя увидел их фигуры на крутом косогоре, помахал рукой и вскарабкался к ним по песчаному откосу.

– Что, отдыхаем? – сказал он, присаживаясь рядом, и поставил между ног тяжелый солдатский мешок. – А я вот еще лекарства раздобыл. Конфеты-подушечки от комсомольцев чай пить. Какие новости?

– «Красный моряк» занял первое место по разжиганию костра, – похвастался Карпа. – А больше никаких.

Посидели, помолчали. «Макарка» изо всех сил шлепал колесами, отворачивая от острого носа «Святителя Михаила».

– Вот интересно, – сказал Карпа, – куда это шел «Святитель Михаил», когда его потопили? И что на нем везли?

– А вы что, разве не знаете истории этого парохода? – удивился Володя. – Ее здесь все местные знают.

– Расскажи, а, – попросил Карпа.

– История простая, но героическая. Когда Архангельск был занят англичанами и образовалось контрреволюционное правительство, коммунисты ушли в подполье. Здесь и дальше в лесах начал действовать рабочий партизанский отряд. К нему присоединились местные крестьяне. Сильный был отряд. Трепал беляков почем зря. Тогда генерал Миллер дал команду уничтожить его во что бы то ни стало. На «Святителя Михаила» загрузили не меньше батальона карателей и юнкеров и повезли. Вот здесь, напротив Черного яра…

Глава 25

ЛЕГЕНДА О ЗАТОНУВШЕЙ КАНОНЕРКЕ

Это красивое железное чудовище сделали специально, чтобы убивать.

Оно долго рождалось в грохоте клепальных молотков и белых огнях сварки. Когда на палубе установили орудийные башни и мачты, пришел священник в блестящей ризе, окропил железную громадину святой водой и осенил крестным знамением. Потом разбили о борт бутылку шампанского, на мгновение окрасив свежую серую краску белой пеной, и хор бородатых мужиков спел «Боже, царя храни». Под это пение чудовище медленно съехало в воду.

Потом на него посадили сорок восемь рабов, которые трудились днем и ночью, чистили палубы и трюмы, смазывали машины, кормили прожорливые пасти котлов черной каменной пищей. И если рабы плохо служили ему, их жестоко наказывали другие рабы, надсмотрщики за теми.

В темном и смрадном его чреве было всегда жарко. Черные от угольной пыли, блестящие от пота, голые по пояс кочегары, не останавливаясь, бросали в открытые дверцы топок тяжелые лопаты каменного угля. В топках гудело синее пламя.

Кочегары, умаявшись, смахивали марлевыми сетками с лиц грязный пот и по очереди прикладывались к носу медного чайника, что висел на веревке, пили подсоленную теплую воду. Потом снова брались за лопаты.

Слабым желтым светом горели под потолком электрические лампы, забранные металлическими решетками. Качались, блестя смазкой, шатуны, тяжело вращали мотыли коленчатого вала, разбрызгивая горячее масло, ритмично щелкал насос.

Изредка звенел машинный телеграф, передавая команду с мостика. Механик совмещал стрелки на круглом циферблате телеграфа, посылая команду машине. При этом менялся ритм работы шатунов и коленчатого вала, то замедляя, то ускоряя их монотонное движение.

У машинной команды всегда была одна и та же изнуряющая работа в жаркой коксовой вони, при тусклом свете ламп. Ритм не менялся от того, шел ли корабль в бой или вез его превосходительство генерал-губернатора в Мезень на освящение нового храма. Только в бою корпус сотрясали гулкие артиллерийские залпы да на лицах замирала напряженная тревога. Потому что каждый знал: если корабль начнет тонуть, машинной команде погибать первой…

С августа тысяча девятьсот четырнадцатого, с начала мировой войны, канонерская лодка «Святитель Михаил» курсировала по Белому и Баренцеву морям, охраняла берега от немецких рейдеров, сражалась с подводными лодками. В начале восемнадцатого, когда в Архангельск пришла Советская власть, канонерка подняла красный флаг. Когда город захватила Антанта, почти всю команду арестовали и отправили на остров смерти Мудьюг. А на канонерку спешно набрали новых матросов из белогвардейцев, бежавших из красного Питера, да из местных мобилизованных поморов и моряков рыбачьих шхун. Возили снаряжение французским и английским отрядам на побережье, ходили дозором по Белому морю, а больше стояли у стенки, грозно направив на рабочие кварталы стволы корабельных орудий.

В городе было неспокойно. По ночам стреляли. К утру в тяжелых крытых американских грузовиках увозили куда-то арестованных. До машинной команды канонерки доходили тревожные слухи, что в городе действует подпольный большевистский комитет, готовит восстание, что в лесах выше по Двине бунтуют мужики.

Вся машинная команда подобралась местная. И даже старший механик Федоров был не из кадровых, свой архангелогородец. Его мобилизовали беляки, взяли прямо из цеха лесопильного завода бывших купцов Ремизовых, где он работал инженером.

Василий Степанович Федоров был тихим, вежливым человеком, совсем непохожим на офицера. Он так и не научился командовать.

– Голубчик, Ваня, пора в средней топке колосники чистить, – бывало, приказывал он двухметровому кочегару Вавуле.

– В один момент, Степанович, не сумлевайся! – отвечал Вавула и, как игрушку, подхватывал пудовый лом «понедельник».

Машинная команда любила своего стармеха.

Однажды летним днем девятнадцатого года в машину по крутому трапу скатился моторист Прошка. Возбужденно блестя глазами, он закричал:

– Ой, братцы, наверху-то что деится? По всему причалу солдаты в англицкой одеже, орудиев полевых полно. Сходни ладят широкие. К нам грузить, не иначе… Видать, пойдем куда-то. Видел, Степаныча нашего к капитану повели…

– Куды-то, куды-то! – сказал хмуро кочегар Вавула. – Известно куды. Кровь пущать нашему брату мужику в Усть-Пинежские леса. Люди бают, там народ за Советскую власть налаживается.

– Что же это, братцы? – сказал тихо пожилой кочегар Митрий. – У меня же в Усть-Пинеге семеро по лавкам. Батяня больной… Как же это?

– Слышь? – сказал Прошка, поворачивая голову.

По корпусу пошел монотонный тяжелый гул и дрожанье, словно от многих ступающих ног.

– Видать, начали погрузку. Пойду гляну еще, – сказал Прошка и взлетел по трапу.

В машинном отделении нависло угрюмое молчание.

Наверху открылась узкая дверь, и на мгновение слышнее стал топот ног и металлический лязг. Медленно спустился механик Федоров. Ни ни кого не глядя, он сказал:

– Готовь машину. Пар на марку, через полчаса отход…

И пошел на свое место к машинному телеграфу.

– Беда! Ой, беда, – вздохнул Митрий и встал к топкам.

– Что же это, вашбродь, неуж своих бить пойдем? – спросил Вавула, распрямляясь во весь рост и едва не цепляя головой паропровод, идущий в машину.

Федоров помолчал, потом сказал хмуро:

– Приказ был: пар на марку!

Вавула со злостью откинул дверь топки так, что она гулко зазвенела, ударившись о котел, и начал с яростью метать туда уголь лопату за лопатой. Через минуту сверху ссыпался Прошка.

– Кондухтор, жаба, прогнал, – зачастил он, не переводя дух. – Не менее батальона будет. Все юнкера. Рожи-то барские кривят… Велено быть при машине… Штабс-капитан ихний неотлучно на мостике. Часовых везде понатыкали. Слух такой, что и верно, в Усть-Пинегу идем. Орудия-то расчехлили уже… Полевые пушки на ют закатили…

– Ой беда, братцы, – застонал кочегар Митрий. – Юнкера ведь! Не пожалеют, побьют усех. И баб, и малых детушек…

Над колосниками уже бушевало злое пламя. Кочегары работали у открытых топок, озаряемые его неверным светом. Указатели манометров медленно сдвинулись и поползли по циферблатам.

Зазвенел машинный телеграф. Стрелка его качнулась и встала на отметке: «Вперед. Самый малый». В раструбе переговорного устройства раздался голос капитана:

– Вы готовы, Василий Степанович? Отходим. Вперед помалу…

Федоров нагнулся к трубе и ответил:

– Есть самый малый!

Федоров повернул ручку телеграфа, включил движение. Двинулись тяжелые шатуны, медленно тронулся коленчатый вал, и пошла чавкать машина. Дрогнул тяжелый корпус. Через толстые борта слышно было, как плеснула снаружи вода.

– Пошли! Мать честная! – выдохнул Прошка. Вавула вдруг с грохотом бросил лопату на стальной настил палубы.

– Нет, не могу я, братцы! – закричал он. – Что хотите делайте, не могу! Ведь своим погибель несем…

И он ничком бросился на черную кучу угля посреди кочегарки.

– Да что же это? Господи! – запричитал Митрий. – Матерь пресвятая богородица, спаси и помилуй!

– Прекратить! – вдруг раздался рядом твердый голос. – Сейчас же прекратите истерику! Как вам не стыдно?

Вавула поднял голову и стал угрожающе подниматься. Рядом с ним стоял Федоров. Даже в тусклом свете электрических ламп было видно, что он неестественно бледен.

– Встать! – крикнул Федоров. – По местам стоять! Слушать мою команду!

Вся машинная команда стояла «во фрунт» и ела глазами своего командира. На лицах у них ясно читалась надежда.

– Через полтора часа, когда войдем в узкость, мы должны взорвать котлы… Другого выхода нет, – сказал Федоров. – А сейчас выполнять каждую мою команду!

И все пошло своим чередом. Лязгали, время от времени открываясь, дверцы топок, с шуршанием слетал с лопат уголь. Едва слышно булькала волна за бортами, да чуть покачивалась вода в водомерных стеклах котла.

Через час Федоров вынул из кармана часы, щелкнул крышкой и сказал:

– Пора! Иван, возьми разводной ключ…

В это мгновение моторист Прошка вдруг замер, уставившись на трап, и предупреждающе прошептал:

– Офицер!

На нижней ступеньке трапа стоял щеголеватый лейтенант в черном кителе с золотыми пуговицами. В руке у него тускло блестела вороненая сталь револьвера.

– Спокойно, ребята, – сказал лейтенант и угрожающе повел стволом. – Делайте свое дело.

Вавула вроде бы нехотя потянулся за ломом, Прошка не торопясь начал обходить трап, подбираясь лейтенанту за спину.

– Отставить! – сказал лейтенант. – Стреляю без предупреждения!

Вавула выпрямился, оставив лом лежать на угольной куче. Прошка вернулся на место. Офицер внимательно смотрел на них, молчал и не двигался. Потом он вдруг сказал:

– Товарищи! Я здесь по заданию подпольного комитета большевиков… Нельзя мне раскрываться, но выхода нет… Отход назначили неожиданно, и я не успел никого предупредить… Вы знаете, куда и зачем мы идем. Нельзя допустить, чтобы пролилась кровь мирных людей. Нельзя, чтобы английские пушки расстреливали женщин и детей! Помогите мне, товарищи! Корабль нужно взорвать. Красная Армия близко! Вы только помогите мне. Здесь до берега рукой подать… А я сделаю что надо…

– Мил человек! – сказал Вавула, шумно вздохнув, – а мы тут было сами наладились котлы рвать. Вон наш Степанович уже распорядился…

И все зашевелились, задвигались, по очереди подходили к лейтенанту. Кто руку жал, кто хлопал по плечу.

– Иван, бери ключ, лезь наверх, затягивай до упора, – сказал снова Федоров.

Через десять минут предохранительные клапаны были поджаты. Вавула и Митрич закидывали в топки последние лопаты угля.

– Теперь надо незаметно выбраться на палубу и прыгать в воду. Если задержат, говорите, что я послал брашпиль ремонтировать… – сказал механик.

– А ты, Степаныч? – спросил Вавула.

– А мы с товарищем большевиком дождемся, пока вы уйдете, перекроем стопорный клапан донки и тоже… Давай прощаться, братцы! Мало ли что. Не поминайте лихом.

– Выбирайтесь через угольный трюм, там часовых нет, – сказал офицер.

Все по очереди подходили к Федорову, обнимали его и молча исчезали за низкой дверью угольного трюма, кивнув лейтенанту.

Лейтенант и механик остались одни. Лейтенант поднялся по трапу и слушал, что делается на палубе, прислонив к двери ухо. Прошло несколько томительных минут. Лейтенант спустился в машину.

– Тихо, – сказал он. – Похоже, все благополучно.

Федоров поколдовал с круглыми баранками вентилей.

– Вот и все, – сказал он тихо. – Минут через десять будет взрыв. Идите и вы, лейтенант.

– Я с вами, – сказал офицер.

– Мне еще одно дело непременно нужно сделать, – сказал Федоров. – Я должен предупредить команду. На палубе сотни людей, многие могут погибнуть…

И он подошел к переговорной трубке.

– Что вы делаете? – закричал лейтенант. – Разве это люди? Это же каратели. Враги народные… Вы же все испортите! Остановитесь!

– Для вас они враги, а для меня люди… А сорок матросов? Идите. Я должен это… – сказал Федоров. – Идите, я подожду… Торопитесь, время уходит.

– А если они ворвутся в машину? – спросил лейтенант.

– Не успеют, – сказал механик. – На всякий случай нужно задраить двери. Идите, я успею это сделать.

– Эти спасенные вами юнкера вернутся в город, пересядут на другой корабль и снова отправятся убивать…

– Я иначе не могу, – упрямо ответил механик. – Идите же!

– А, черт с вами! – крикнул лейтенант и бросился по трапу задраивать дверь.

Федоров на минуту исчез в грузовом трюме, повозился там с люком.

– Готово, – сказал он, возвращаясь. Потом остановил машину. Наступила непривычная тишина. Федоров вынул свисток из переговорной трубки и сказал:

– Виктор Аркадьевич, дайте команду всем покинуть судно. Через пять минут взорвутся котлы. Машинная команда заклепала предохранительные клапана. И не нужно рваться в машину. Мы задраили дверь. Все равно не успеть. Три минуты! Дайте команду, Виктор Аркадьевич…

– Вы с ума сошли! – раздалось в трубке. – Что вы наделали?! Под расстрел захотели?!

– Виктор Аркадьевич, я сам распоряжусь собой. Дайте команду, времени нет, – сказал Федоров.

Лейтенант напряженно слушал булькающие звуки из трубки. Слышно было, как кричал кто-то рядом, как резко возражал капитан. Потом вразнобой засвистели дудки боцманов, и глухо прозвучал искаженный рупором голос капитана:

– Внимание! Тревога! Шлюпки на воду! Всем покинуть судно! В машине авария, возможен взрыв котлов! Всем покинуть судно!

Снаружи раздался топот множества ног, крики и плеск воды. Кто-то несколько раз дернул дверь наверху. Федоров смотрел на часы.

– Еще минуты три у нас есть, не больше, – сказал он.

Топот наверху постепенно замолк, и стало совсем тихо.

– Пошли, – сказал механик. Они поднялись по трапу, и лейтенант отпер дверь. Осторожно выглянул, махнул рукой. Один за другим они выбрались на воздух.

Корабль был пуст. На палубе тут и там валялись брошенные подсумки, винтовки, фуражки. Качались тали на шлюпбалках, развернутых к воде. Лейтенант с пистолетом в руке тянул механика к борту.

– Быстрее, быстрее! Надо прыгать, – говорил он.

– Стойте, мерзавцы! – вдруг прозвучал в тишине хриплый голос.

Перекинув ногу через фальшборт, Федоров оглянулся. У кормового орудия стоял пехотный штабс-капитан в желто-зеленом английском френче и поднимал руку с пистолетом.

– Прыгай! – крикнул лейтенант, падая за колесо полевой пушки, и на лету выстрелил. Почти одновременно прозвучал выстрел штабс-капитана.

Федоров уже не слышал второго выстрела. Пуля попала ему в сердце, и он умер в тот самый момент, когда взорвались котлы и белое облако пара поднялось над тонущим судном.