Текст книги "Кто оставил «варяжский след» в истории Руси? Разгадки вековых тайн"

Автор книги: Николай Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

1445 г. «Того же лета приидоша Свея Мурмане безвестно за Волок на Двину ратью… Услышавше то двиняне, придоша вборзе, иных иссекоша, а иных прислаша в Новгород… инеи же, мало вметавшеся в корабли, отбегоша»²⁷.

Из всего изложенного можно сделать следующие выводы: 1) мурмане, по мнению летописца, – это «Свей». Город Людовль – город шведский и находится он в «Мурьманской» земле. Это значит, мурмане никак не «норманны» и тем более не норвежцы; 2) на мурман ходил из Заволочья «посадник двинскыи». Значит, все-таки мурмане находились не в далекой Норвегии, а где-то рядом с Заволочьем и районом Северной Двины; 3) через восемь лет и мурмане им ответили тем же: напали и на «Заволочкои погосты» и на «погост Корильскыи». Значит, мурмане воевали и с карелами. Но если Заволочье находилось юго-восточнее Онежского озера, то карела западнее Онежского озера. Из этого может следовать только одно: мурмане жили где-то посередине, но не в Норвегии; 4) под последним годом говорится о Свел Мурманах. Здесь не совсем понятно, о каких мурманах идет речь, но точно не о шведских норвежцах и не о шведских норманнах; 5) и самое главное: нет никаких указаний на то, что под мурманами обязательно понимаются норвежцы. А такого слова, как «норманны», летописцы вообще не знают и потому не употребляют.

Посмотрим другие источники и сопоставим некоторые факты. Само слово «мурмане» не случайно появляется в обиходе с середины XIV в. Для этого были как минимум два повода. Первый – это нападение монгольской Орды, вызвавшее естественный отток населения в безопасные районы севера. И второй, не менее страшной причиной миграционных сдвигов стала моровая язва – чума. В памяти народной ни один завоеватель не вызывает такого массового страха, как чума. Ей чуждо милосердие. Она оставляет ничтожные шансы на выживание людям в зараженных местностях. Единственное спасение – бегство. Пик чумы пришелся тогда на 1350–1352 гг.

Теперь об одном любопытном факте. В 1352 г. грек по национальности Лазарь основывает монастырь в срединной восточной части Онежского озера. И называет его Муромский. Почему именно Муромский – объяснить никто не берется. Кроме того, название Муромский получают само селение, небольшое озеро и река, а вернее протока, соединяющая большое и малое озера. Названия сохранились до наших дней. Эта территория – близкая к Заволочью. Более того, хочется отметить еще одну деталь. В начале 40-х гг. XX в. в связи с известными событиями монастырь был разрушен. Тогда же обратили внимание на осколки керамической посуды, вымываемой на берег во время приливов. При внимательном осмотре находок был сделан вывод о том, что на этом месте находилась стоянка эпохи конца 3-го – начала 2-го тысячелетия до н. э. По характеру орнаментации глиняных сосудов, а также по технике обработки кремневых орудий труда археологи пришли к выводу об идентичности этих находок артефактам с Волосовской и Панфиловской стоянок, что находятся в окрестностях Мурома. Надо ли говорить о некоей генетической связи, существующей между Карелией и жителями Окско-Клязьминского междуречья? Отход населения к северу в критических случаях был естественным способом выживания.

Интересно еще одно сообщение финна Якоба Тейтта, составленного по поручению шведского короля Густава Васы. Называется оно: «Регистр жалоб против дворянства в Финляндии 1556 г.». Короля, судя по вопросам, задаваемым Якобу Тейтту, интересовали сведения, касающиеся сообщения между южными и северными землями Карелии. В ответах Тейтта, ссылаясь на некоего Ноусиа-русского (скорее всего пленного, которому допрос «прилежно учинял»), перечисляет населенные пункты, озера и реки, расстояния между ними. «Вначале от Кексхольма (Кореланьше Приозерск) по озеру Невайерви (Ладожское) – 4 мили, здесь они поднимаются и следуют по дороге через цепь песчаных холмов – 12 верст, (оттуда) 2½ мили до Пехейерви (оз. Пюхяярви). От Пехейерви они плывут 12 водных миль до Оривеси (древнерусские «Каневы воды»), у Оривеси имеется большой мыс, здесь русские обычно переволакивают свои ладьи через малый мыс и (прибывают) в Оривеси. Длинным (же) путем до Оривеси 18 водных миль; к югу от Оривеси живут крестьяне (финны), а к северу живут русские»²⁸.

Теперь зададимся вопросом: если русские жили в межозерье Ладоги и Онеги, где монастырь мог быть использован ими в качестве укрытия на другом берегу озера (70–80 километров), то не были ли они теми самыми мурманами, мигрировавшими с Оки, с которыми поочередно воевали карелы с запада и заволочская чудь с юга-востока? А если это так, значит, именно те мурмане и составляли пограничное население северным землям. Неудивительно, что и та земля могла называться Мурманской.

Больше всего о характере народа могут рассказать его обряды, традиции, фольклор. Переселенцы с Оки и Клязьмы из настрадавшихся от монгольского ига районов Залесской Руси переживали и тоску по родной стороне, и тяжесть иноземного гнета, и мечту о сказочном герое-освободителе. Не случайно самым популярным былинным героем в Карелии становится Илья Муромец: «Илья Муромец и Калин-царь» – былина об отражении татар от Киева, «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Сказание о Батыевом нашествии», былины о борьбе Ильи Муромца с Идолищем Поганым, Сокольником и др.

Сбором материалов народного творчества занялись энтузиасты еще в середине XIX в. Правомерно считалось, что именно в Карелии – в Онежье, – а не в центральной полосе России сохранились в первозданных образах богатства русской эпической поэзии. После революции эта работу продолжили специальные фольклорные экспедиции Государственной академии художественных наук.

В селениях у Онежского озера было собрано более тридцати – больше, чем где бы то ни было, – вариантов былин об Илье Муромце²⁹. Неужели сказание об Илье Муромце родилось под пером киевских средневековых писцов? Знать о Карачарове мог только выходец из муромских мест!

Таким образом, можно сделать вывод, что мурмане – собирательный образ о людях с Владимирщины и ближайших регионов, ассоциирующийся с Муромом и его былинным героем Ильей Муромцем. С течением времени этот образ сужается до местности, связанной только с названием Муромский, – Муромский поселок, речка Муромка, озеро Муромское. Признать в жителях какого-то одного поселка некогда, по слухам, консолидированную силу, летописец XV в. не мог. Поэтому для него мурмане – шведы. К его времени (на самом деле гораздо раньше) между норвежцами, англичанами и русскими в Карелии устанавливаются более-менее устойчивые торговые связи. Тогда могло казаться, что норманны заселили Кольский полуостров раньше русских и оттуда приезжали торговать на Северную Двину. Этим можно объяснить и его стремление «прописать» мурман-норманнов в библейской истории, внушить читателям мысль о их древнем происхождении по соседству с новгородцами. И в настоящее время эта идея сознательно или по незнанию, но активно поддерживается. В массовых средствах информации, особенно в Интернете, мурмане преподносятся обязательно как норманны. Незря говорят: память избирательна. Особенно прискорбно это осознавать по отношению к собственной истории, когда везде и во всем навязывается этот самый норманнский след.

Глава 5
Великий «варяжский» путь в греки через Оковский лес

Четвертый путь – самый «любимый» норманистами всех мастей. Считается, что путь «из варяг в греки» через Новгород и Киев скандинавы освоили еще чуть ли не с античных времен. Они исследовали все местные русские речушки и систему волоков Валдайской возвышенности, оставили по себе память в порожистых ухабах Днепровской излучины, археологических артефактах могильных комплексов, в номенклатуре ономастики киевской знати, так как сами являлись ее частью как родной по крови.

Наиболее полно подобную версию изложил Н.М. Карамзин в своей «Истории…». Схематично она выглядит следующим образом. Призвание новгородцами варягов послужило основанием первого устава государственного, то есть монархического в России. Вместе с князьями варяжскими пришло много независимых варягов. Они не признавали славянских князей государями, считая себе равными, товарищами. Ибо они шли в Россию властвовать, а не подчиняться. Сии варяги стали первыми чиновниками, знаменитейшими воинами и гражданами, составили отборную дружину и верховный совет. С ними государь делился властью.

Варягам Рюрик раздавал города и волости, коими они владели на условиях поместной системы. И те же уделы переходили их детям. Варяги российские уже в IX–X вв. могли иметь законы писаные, какие варяги имели в своем древнем отечестве, Скандинавии, употребляя рунические письма.

Варяги были наставниками наших предков в искусстве войны. Славяне стали ходить строем, заимели собственную конницу, сторожевые отряды, стали носить тяжелые латы, обручи, высокие шлемы.

Славяне, мужественные на суше, заимствовали от варягов искусство мореплавания и торговли. Первые сведения о древнем купечестве относятся ко времени варяжских князей и их договоров с греками. Сосредоточием торговли был Новгород. Со времен Рюриковых здесь поселилось много варягов, деятельных в морском грабеже и купечестве. В Новгороде собирались норвежские и другие купцы, где они закупали завезенные из Царьграда товары. Вероятно, великие князья и сами, следуя примеру скандинавских владетелей, участвовали в выгодах народной торговли: плавали в те же северные страны к скандинавам, но чаще всего по весне в Царьград³⁰.

Для кого-то эти положения Карамзина о варягах могут показаться устаревшими, давно раскритикованными. Но это только так кажется. В разных вариациях они повторяются современными норманистами и сегодня. Главным источником для всех остается все та же начальная часть Лаврентьевской летописи. Ее правильное толкование дает пищу к размышлениям о начале государственности на Руси, а еще точнее, представление летописца о святости Русской земли, полученной от «апостолов греческих».

Еще раз вернемся к летописи. В процитированном выше отрывке были опущены несколько предложений. После слов «святой Андрей, брат Петра» следует: «Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, он узнал, что недалеко от Корсуни устье Днепра, и захотел отправиться в Рим и проплыл в устье Днепровское и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: “Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать божия, будет великий город и воздвигнет Бог много церквей”. И взошел на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев…»³¹

Вчитаемся еще в эти строки: «Говорит Георгий (Амартол) в своем летописании: “Каждый народ имеет либо письменный закон, либо обычай, который люди, не знающие закона, принимают как предание отцов”». Далее автор летописного свода перечисляет обычаи сирийцев, бактриан, индийцев, гилий, амазонок и прочих народов. Одни, пишет он, не занимаются ни любодеянием, ни прелюбодеянием, не крадут и не клевещут. Другие не едят мяса, не пьют вина и не творят блуда. Третьи – «убийцы, сквернотворцы и гневливы сверх всякой меры». Еще есть народы, где жены пашут и созидают храмы, «мужские деяния совершают, но и любви предаются, сколько хотят». Амазонки не имеют мужей, но, как бессловесный скот, однажды в году сочетаются с окрестными мужчинами. Мальчиков при рождении убивают. А половцы «…кровь проливают и даже хвалятся этим, едят мертвечину и всякую нечистоту – хомяков и сусликов, и берут своих мачех и ятровей…».

После этих слов наш летописец делает заключение: «Мы же христиане всех стран, где веруют во святую Троицу и в единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа и во Христа облеклись»³². То есть подразумевается вывод: каждый народ имеет свой закон. Но их законы и обычаи неправильные, тогда как христиане имеют единый и правильный для всех закон. Почему? Потому, что «крестились во Христа». А мы, славяне, – христиане – тоже имеем один и единый для всех закон. Потому, что святой Андрей благословил славян. Он по дороге из Синопа в Рим остановился в Корсуни и узнал, «что недалеко от Корсуни есть устье Днепра». И самое главное: «И случилось так»!.. Как бы нечаянно, непроизвольно святой Андрей пришел, увидел горы и благословил их. И сказал: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать божия, будет великий город и воздвигнет Бог много церквей».

Получается, все, ради чего затевалось описание пути «из варяг в греки» и других маршрутов, показывающих связь славян со странами внешнего мира, прослеживается в логической цепочке размышлений монаха Киево-Печерского монастыря с одной целью: доказать, что народ русский имеет правильные законы, ибо народ русский получил благословение от самого святого апостола Андрея.

Но и это еще не все. Проследим дальше за рассуждениями древнего автора. Путь «из варяг в греки» существовал, «когда же поляне жили отдельно по горам этим…», то есть в какие-то далекие времена, когда поляне «жили отдельно». Тогда, собственно, когда они жили отдельно, и существовала необходимость в этом пути: «в греки» и «в варяги». А вот когда поляне стали жить с другими единоплеменными народами в единстве и по законам Христа, тогда отпала и сама потребность в «транзитном общении».

Если принять во внимание время написания начальной летописи, а ее последняя запись заканчивается 1037 г., то получается, за минусом возраста летописца, к началу XI в. водного пути из Балтики в Черное море уже не было. А весь смысл его существования заключался в том, чтобы доказать одну единственную истину: путь «из варяг в греки» был необходим для пришествия святого Андрея на горы киевские и благословения им Руси.

На этом можно было бы и остановиться, так как все уже сказано. Но многим видится здесь варяжский торговый и политический след, оказавший влияние на сложение русской государственности. Поэтому обойти вниманием «варяжский» путь в греки никак нельзя. Так что же он представлял собой в действительности с учетом особенностей ландшафта местности, гидрологических особенностей водных маршрутов, естественных условий для волоков, а также закрепленных в сознании людей, связанных с этим процессом, верований и традиций? Могли ли им пользоваться варяги на момент появления Рюрика в русской летописи? Последнее замечание крайне важно. Не потом, в XI в., а именно в IX. Попробуем разобраться. Для этого не обязательно дотошно описывать весь маршрут от Скандинавии до Черного моря. Ключевым и самым сложным участком на всем пути являлась Валдайская возвышенность. Ее характеристика заслуживает особого внимания. На этом мы остановимся подробнее. Также приведем этимологическое обоснование некоторым понятиям.

Валдайская возвышенность представляет собой наклонную чашу неправильной формы, вытянутую с северо-востока на юго-запад и спадающую от северо-запада на юго-восток. Рельеф ее местности формировался под воздействием движения ледников в различные периоды геологической истории Земли. Последний штрих рельефу возвышенности на Восточно-Русской равнине сделал ледник Валдайский. Свое название он получил из-за того, что его движение остановилось в районе Валдая. Словно огромный бульдозер, соскребая с твердых пород побережья Балтики песчаники, глинты, сланцевые смеси и прочие мягкие поверхностные слои глубиной до 80 метров, ледник вытащил их на возвышенности, вывалил разом, – и стал таять, и отступать. В результате круто вздыбленная с северо-запада поверхность в противоположном направлении образовала пологие наклонные гряды. Потому современная автомобильная дорога Москва-Санкт-Петербург часто чередуется затяжными подъемами и спусками.

Главная особенность Валдая – способность аккумулировать в теле земли грунтовые и подземные воды. Песчаники, глинты вперемежку с вытаявшими валунными камнями, занесенными теми же ледниками со Скандинавских гор, создают хороший дренаж для образования подземных озер. До половины весенних талых вод уходит на глубины, чтобы потом в течение последующего периода года выдавать малыми порциями эту воду в родники и низовые долины. Благодаря этому природному эффекту с Валдая берет начало огромное количество больших и малых рек. От направления спуска водного потока зависит скорость течения. По отношению к Балтике реки имеют множество порогов и перекатов. На Западной Двине насчитывалось более 60 порогов, меньше на Ловати. Самый высокий десятиметровый на Волхове – Гостинопольский. Сегодня на нем построена Волховская ГЭС. Судоходство на этих реках вне зависимости от габаритов «однодеревок» или многовесельных судов легким не назовешь. Не случайно в районе Волховского порога стояли славянские, так называемые застрежи. Гостей встречали в поле на берегу (порог-то Гостинопольский). На этом месте была своего рода средневековая таможня. Здесь дожидались разрешения князя на проезд в Новгород.

Большего внимания заслуживает Оковский лес. В научной литературе этимология словосочетания «Оковский лес» сколько-нибудь серьезно не рассматривалась, за исключением статьи Л.В. Алексеева «“Оковский лес”³³ Повести Временных лет». В ней автор больше рассказывает о волоках, о лесах Валдая, но нисколько о происхождении самого названия лесного массива Оковский.

В своей статье Алексеев ссылается на мнение заезжего австрийского дипломата в Московию Сигизмунда Герберштейна как на свидетеля и авторитета в последней инстанции. Дважды побывавший в России (1517 и 1526 гг.) С. Герберштейн, по его мнению, лично ездил через Вязьму и Гжатск и убедился в его точном местном названии – Волконский. Более того, по мнению Алексеева, С. Герберштейн пересказывает Воскресенскую летопись, где Оковский лес называется так же – Волконским. Таким образом, Л.В. Алексеев сумел выразить общее мнение всех финно-угристов³⁴ о том, что наш первый летописец ошибался, называя лесной массив Оковским. На самом деле, по их глубокому убеждению, тот лес носит название Волоковского потому, что по нему осуществляли волоки из одной реки в другую. В чем здесь закавыка? И что за всем этим стоит? Почему на фоне разговора о варягах всплывают опять финноугристы?

Начнем с уточнения. В той же Воскресенской летописи Оковский лес называется не Волконским, как пишет Л.В. Алексеев, а «Влъковским»³⁵, что можно понять как «Волоковским», но никак не «Волконским». Неизвестно, с каким из пяти списков Воскресенской летописи был знаком С. Герберштейн и на какой из них ссылается Л.В. Алексеев, но если смотреть «Записки о Московии», то нетрудно заметить, что об Оковском лесе там говорится дважды. На странице 145 он пишет: «От Ржевы Димитриевой на несколько миль к западу расположен лес, именуемый Волконским; из него начинаются четыре реки». А немного ранее на странице 138: «Знаменитейшая река Танаис, отделяющая Европу от Азии, начинается приблизительно в восьми милях к югу от Тулы, с незначительным отклонением на восток, но не в Рифейских горах, как писали некоторые древние, а в громадном Иванове озере, то есть озере Иоанна, которое простирается в длину и в ширину приблизительно на тысячу пятьсот верст и начинается в лесу, который одни называют Оконицким, а другие Епифановым»³⁶.

«Рифеевскими» (Алаунскими) горами называли Валдайскую возвышенность. Если озеро простиралось так далеко на север, по С. Герберштейну, то речь может идти как раз об Оковском («Оконицком») лесе. Относиться к названию «Епифанов» можно так же, как к названию «Волконский». Это, в конце концов, не суть важно. Важно другое: почему с таким упорством твердится одно и то же: Оковский – значит Волоковский и никак по-другому. Здесь напрашивается вопрос: а нет ли связи между названием леса Оковский и реки Ока? А ведь если думать, что такая связь есть, то можно поставить под сомнение этимологию слова «ока» из финского языка. Напомню, финно-угры исходят из утверждения о «безусловном» финноугорском происхождении всех племен с Оки и, следовательно, о заимствовании названия реки Ока из финского языка. Но Оковский лес на Валдайской возвышенности находился в зоне расселения славян. Поэтому с их точки зрения признавать в топонимике Валдайского края название чего-либо и в том числе лесного массива Оковским ну никак нельзя. По этой причине этимология словосочетания «Оковский лес» сводится и к слову «волоковский». Но так ли уж ошибался наш летописец или его опять неправильно поняли?

На самом деле слово «оковский» происходит не от слова «волочить», а от слова «оковать». Родственные слова – «оковывать», «подковывать», «подковать», «подкова». «Оковавше лоб его» – говорится в летописи³⁷. И в этом же ряду стоят слова со смысловым значением «около» – «околица», «окаемка» – то, что рядом или вокруг чего-то, но не обязательно замкнутый круг. В этой связи существует выражение: «пойти окольным путем», то есть вокруг чего-то. Когда в основе слова несколько значений, оно приобретает определенный сакральный смысл, входит в поговорки, присказки и прочие народные «сказительные мудрости». Мы говорим: «Видит око, да зуб ней-мет» – и понимаем, что хочется что-то сделать или что-то получить, но не все в наших силах. Сакраль-ность в том, что приходится додумывать, дообъяснять смысл, который сразу-то и не определить. Мы не говорим «видит глаз», а говорим «видит око». Одним глазом смотреть не принято. Но когда мы употребляем слово «око», то как будто подозреваем ситуацию: в щель забора всю околицу не разглядишь. А почему принято считать: подкова в подарок – на счастье? А потому, что подкова в психологии человека вызывает определенные ассоциативные чувства. Подкова – незамкнутый круг! Но если этот круг замкнуть, то это уже не подкова. Так и счастье: оно никогда не должно быть полным, иначе теряется всякий смысл к чему-то стремиться.

На краю северо-восточной части Оковского леса находится деревня Оковцы. Свое название она получила от родника. В этом месте речка Порышня делает замысловатую петлю вокруг родника в виде подковы, за что его и прозвали Оковец, но не Волоковец. Если мы посмотрим на карту массива Оковского леса, составленную тем же Л.В. Алексеевым, то увидим, что почти все волоки находятся по периметру леса. В центре только один волок между Волгой и речкой Межа, впадающей в Западную Двину. То есть все волоки располагаются практически по границе лесного массива, как бы окружая, «оковывая» его. Оттого-то и лес-то в народной молве принимает значение Оковского. И лодки волокут не через лесную чащу, а повдоль леса, около леса. Смысл самого процесса перемещения лодок заключается в волочении не «через» лес, а «рядом» с лесом, в «рядом» находящийся водоем. Археологи обратили внимание на одну особенность местных жителей. Если в Псковской области урны с прахом закапывали на вершинах могильных курганов, то в Смоленской области в междуречье Западной Двины и Волги в местах волоков урны с прахом зарывали внизу по периметру курганов, как бы по-оковски³⁸.

Теперь уместно задаться вопросом: а имеют ли отношение славяне к названию реки Ока? Конечно же, имеют, но только опосредованное. Славяне – не единственный народ, живущий на Оке. Но, в отличие, например, от Волги, мы знаем только одно название этой реки. Поэтому следует исходить из положения: а) о признании какими-то племенами чуждого им гидронима; б) либо в их языках есть что-то общее, указывающее в созвучии слов на схожие их значения.

Для славян река Ока – восточный край славянского мира. Вятичи и радимичи жили в верховьях Оки, не восточнее истока Дона. Все остальное славянство Залесья занимало левую сторону Оки до ее впадения в Волгу. Таким образом, река Ока, как бы окаймляя славянство, олицетворяла защитный край территориального его влияния. Потому славяне приняли ее название. Не имеют непосредственного отношения к названию Оки и финны. «Joka» в финском языке является определительным местоимением – каждый, всякий. Слово «joki» – река, точно так же как озеро – «ярви», болото – «суо», – всегда имеет конкретное значение. Называя то или иное водное пространство, давая ему какую-либо характеристику, финн обязательно добавляет: там вода течет (река), там вода не течет (озеро), там вода стоит (болото) – Кемийоки, Оулуйоки, Нясиярви, Вирмаярви, Суоденюурви и проч. Этимологию слова «Ока» надо искать в языках народов, ее населяющих и действительно когда-то населявших. Это отдельная большая тема, так как с этимологией этого слова связан обширный пласт проблем, выходящих за рамки настоящего повествования.

Теперь же посмотрим, как выглядел маршрут от Новгорода до Днепра по описаниям в летописи. Новгород расположен на северной оконечности озера Ильмень, а в его южную часть впадает река Ловать. Это та река, о которой говорится в летописи. Далее можно подняться вверх по течению реки Ловать до городка под названием Холм. От него вверх по речке Кунья до двух небольших притоков к ней: Сережи и Смяты. На первой расположена деревня с характерным названием Волок, а на речке второй – Волоковое. Похоже, что именно в этом месте осуществлялся первый волок по суше до притока реки Западная Двина речки Торопа. В зависимости от времени года и условиях разлива мелких речушек волок мог начинаться как с Сережи, так и со Смяты. От этих деревень до места, где, возможно, речные суда вновь сплавлялись на воду на речке Торопа в районе города Торопец, расстояние составляет примерно 50 километров. В весеннее время за счет подъема вод можно было по Смяте проплыть дальше и сократить расстояние, необходимое для волочения плавучих средств по суше, до 10 километров. Далее надо было плыть уже вниз по течению до впадения в Западную Двину около 50 километров. Далее по Западной Двине до города Сураж. Это место, где с левой стороны по течению Западной Двины в нее впадает речка Каспля. В верхнем ее течении в пределах небольших притоков Клец и Удра расположена деревня Волоковая. От нее до озера близ деревни Тишино имеется проток в районе печально известной деревни Катынь в Днепр, что находится ниже по течению от современного Смоленска на 20 километров. Расстояние от старого Смоленска составляет 10 километров. Катынь, возможно, от глагола «катать» или «перекатывать». Здесь волок мог составлять также в пределах 10 километров. И далее по Днепру – «в греки». Всего не менее трех волоков.

Второй путь, о котором мы узнаем из летописи, был короче и с одним волоком. Надо полагать, с устья Западной Двины из Рижского залива вверх по течению до Витебска в устье Л учесы, истоки которой начинаются с северной стороны возвышенности. С южной части той же возвышенности берет начало правый приток Днепра – Орша. В топонимике не сохранилось и намека на волок в этом месте, хотя вероятность его можно допустить. В районе города Орша Днепр опускается в низину и, как бы прорезая Смоленско-Московскую гряду поперек, образует цепь Осиновских болот.

Таким образом, наличие волоков в строгой последовательности по линии север-юг можно было бы принять за действительное существование торгового пути. Однако, кроме уже названных волоков, существовало еще множество разнонаправленных. Например, с речки Межа левого притока Западной Двины в районе Нелидово существует деревня с характерным названием Перевоз, которая географически ориентирована на речку Тодовка правого притока Волги в районе селения Молодой Туд. На возможные места перемещений из одного водоема в другой указывают названия местной гидронимики. Озеро Охват при разливе в верховьях Западной Двины могло доходить до озера Пено, что находится всего в 14 километрах и является частью Верхне-Волжского водохранилища. Речка под названием Обща (левый проток реки Межа, левого притока Западной Двины) берет начало за несколько километров от истока Днепра. Для Западной Двины и Днепра это как бы общая река, связывающая их.

Волок, Перевоз, Охват, Обща – не весь перечень названий, смысл которых сегодня однозначно связан с перемещением грузов в пределах водных артерий. В восточной части Смоленской возвышенности «вязали» между собой волоки верховья волжской Вазузы, окской Угры и стекающей в Днепр Вязьмы. А с притока Москвы-реки, Рузы, шел волок на Ламу. От этого волока получил название город Волоколамск. О чем говорит такое многообразие волоков в пределах огромной территории, связывающей реки разных направлений? Прежде всего о том, что местные славянские племена вполне самостоятельно могли освоить все водные маршруты по периметру водного бассейна Днепр-Волга-Балтика без участия варягов, без заимствования их навыков в мореходстве – и при этом свободно торговать с соседями.