Текст книги "Романовы. Творцы великой смуты"

Автор книги: Николай Коняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Есть известия, что царевичем Дмитрием объявил себя Богданко – крещеный еврей из Шклова [26] . «И вот снова в той же упомянутой уже Черниговской стороне явился новый злобесный и кровь лакающий пес… – говорит Хронограф 1617 года. – Простых людей устрашил, а змиеобразных, коварных и злых – тех привлек…»

И пошла, разрастаясь и захватывая все новые и новые территории, новая беда. Одни называют ее крестьянской войной Ивана Болотникова, другие движением самозванца Лжедмитрия II, третьи – польской агрессией.

Историки пытаются вычленить подходящие события, развести их по отдельным темам, но события путаются между собой, переплетаются и во времени, и по месту действия, и составом действующих лиц… Это не было ни крестьянское восстание, ни война самозванца, ни польская агрессия… Это была Смута, и произрастала она не из Варшавы или Кракова, не из Путивля или Чернигова, а из боярской Москвы…

И воистину Божий Промысл видится в том, что рядом со «слабым» царем – Василию Шуйскому не хватало силы разорвать боярскую удавку! – встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.

Трудно было найти более подходящего человека, который способен был бы вести корабль Русской Православной Церкви через бури вновь приближающейся Смуты…

В свидетельствах современников можно найти жалобы на жесткость нрава патриарха Гермогена, непривлекательность в обращении, неумеренную строгость…

Учитывая, что жалобы исходят, как правило, из шляхетско-вольнолюбивых кругов московского боярства, понятно, что неумеренной строгостью называется тут обличение святителем пороков, поразивших русское общество, а непривлекательностью в обращении – всегдашнее следование святителя правде…

Опять-таки и жесткость нрава тут – тоже синоним…

Видимо, так называли бояре-клятвопреступники огонь православной Веры, что ослепительно ярко вспыхнул в Гермогене, когда – первым! – осеняя народ, поднял он над головою чудотворный образ Казанской Божией Матери…

В одном только не ошибались современники…

Гермоген не был похож на них.Он, кажется, и не жил, вступив на святительский путь. Все его житие было только исполнением своего предназначения…

В октябре, когда войска Ивана Болотникова окружили Москву, Гермоген установил с 14 по 19 октября пост и благословил петь просительные молебны, чтобы отвратил Господь гнев от православных христиан и укротил междоусобную брань.

– Не за царевича Дмитрия умираете вы! – увещевал Гермоген мятежников. – Но Божиим наказанием, за предательство веры!

И случилось чудо по молитвам святителя…По ярославской дороге двигались к Москве двести стрельцов из Смоленска, Двины и Холмогор. Этот небольшой отряд повстанцы приняли за великое войско и, дрогнув, отступили от Москвы.

Призывая русский народ к единению, Гермоген понимал, что нельзя объединиться, пока тяготит народную совесть клятвопреступление. Чтобы разрешить народную совесть от этого греха, он вызвал из Старицы престарелого патриарха Иова…

Успенский собор был переполнен народом, когда 20 февраля сюда вошли оба патриарха. Гермоген, совершив молебное пение, встал на патриаршем месте.

Собравшиеся в храме подали Иову челобитье.

В нем рассказывалось, что клялись православные служить верой и правдою царю Борису Годунову, что обещали не принимать назвавшегося Дмитрием вора, но изменили присяге… А потом клялись Федору – сыну Бориса, и снова преступили крестное целование, не послушали патриарха Иова и присягнули самозванцу…

– Прости нам, первосвятителе, и разреши нам все эти измены и преступления… – читал с амвона архидьякон. – И не только одним жителям Москвы, но и жителям всей Руси, и тем, которые уже скончались!

– А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Федору и крестное целование преступили, в тех всех и нынешних клятвах я, Гермоген, и я, смиренный Иов, по данной нам благодати вас прощаем и разрешаем, а вы нас Бога ради также простите в нашем заклинании к вам, и если кому какую-нибудь грубость показали, – прозвучали в ответ слова разрешительной грамоты.

Многие плакали тогда в Успенском соборе.

Слезы стояли и в глазах престарелого патриарха Иова. Облаченный в простую ризу инока, он благословлял народ.

– Чада мои духовныя! Впредь молю вас… такова… не творите… крестное целование… не преступайте… – с трудом выговаривая слова, заклинал он.

Через четыре месяца святейший патриарх Иов преставился, но дело, которое совершил он с патриархом Гермогеном, дало добрые всходы.

Нашлись у страны силы, чтобы унять мятеж…

Десятого октября Василий Шуйский овладел Тулой.

Злого бунтовщика Болотникова сослали в Каргаполь и утопили в проруби.4

После взятия Тулы Гермоген уговаривал Шуйского не медлить с подавлением мятежа в «украйных городках», но бояре не позволили царю Василию последовать мудрому совету. Не нужно было боярам спокойствие в государстве, настояли они, чтобы Шуйский распустил войско на отдых…

И случилось то, что и должно было случиться…

Вбирая рассеявшиеся после разгрома Ивана Болотникова казачьи шайки, усиливаясь польскими отрядами Яна Сапеги и Александра Лисовского, войско самозванца нанесло поражение Василию Шуйскому и встало на подступах к Москве в Тушине.

Не только в князьях и боярах появилась тогда расшатанность, но и в простых людях.«И разделились, как чернь, так и знать… – свидетельствует летописец. – Один брат в Москве с царем Василием в осаде, а другой – в Тушине с вором. Отец – в Москве, сын – в Тушине. И сходились ежедневно они на битву, сын против отца и брат против брата».

Вскоре в Тушине объявилась Марина Мнишек.

«Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычайный характер, – отмечает A.C. Пушкин. – У Карамзина он лишь бегло очерчен, но конечно, это была странная красавица; у нее была одна только страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешенное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей хотя бы слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она переносит войну, нищету позор и в то же время сносится с польским королем, как коронованное лицо с равным себе, и жалко кончает свое бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну из сцен, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь. Она волнует меня, как страсть. Она – ужас что за полька, как говорила (кузина г-жи Любомирской)».

Ужас что за полькабыстро сговорилась с тушинским вором о вознаграждении (300 000 рублей и Северское княжество с четырнадцатью городами – ее папаше) и 5 сентября тайно обвенчалась с царьком, публично признав в шкловском еврее Богданко спасшегося супруга – царевича Дмитрия.

Тогда же в Тушине была образована и своя Боярская дума. В нее вошли князья Д.Т. Трубецкой, Д.М. Черкасский, А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, Г.П. Шаховский.

Почти все они были родственниками Романовых, и теперь в Тушине не хватало для комплекта только самого Филарета.

За ним и отправился в Ростов польский отряд Яна Сапеги.

По дороге к полякам присоединились переяславцы, которые не желали упустить случай поквитаться с ростовчанами.

Историки эпизод пленения ростовского митрополита описывают, не жалея героических красок:

«Ростовский митрополит Филарет Никитич с немногими усердными воинами и гражданами заключился в соборной церкви, и, готовясь к смерти, причастился сам Святых Тайн, и велел священникам исповедать и причастить всех прочих. Двери церковные не выдержали напора врагов, началась резня; Филарет хотел было уговаривать переяславцев от Божественных Писаний, но его схватили, сняли с него святительские одежды и босого, в одной свитке, повели в Тушино, подвергая его на пути разным поруганиям» (Митрополит Макарий (Булгаков).

«Ростовцы… хотели бежать далее на север всем городом, но были остановлены митрополитом своим Филаретом Никитичем Романовым и воеводою Третьяком Сеитовым, который собрал несколько тысяч войска, напал с ним на Сапегиных козаков и переяславцев, но был разбит, бежал в Ростов и там упорно защищался еще три часа. Одолев, наконец, воеводу, казаки и переяспавцы ворвались в соборную церковь, где заперся Филарет с толпами народа, и, несмотря на увещевания митрополита, вышедшего с хлебом и солью, выбили двери, перебили множество людей, поругали святыню»… (С.М. Соловьев)

Обращает внимание, как однообразно, почти без комментариев воспроизводятся летописные сюжеты…

Разве только Н.М. Карамзин отметил, что везли Филарета в Тушино в литовском платье и татарской шапке, а С.М. Соловьев подчеркнул тот прискорбный факт, что громили соборный храм в Ростове не ляхи, а свои, переяспавцы.

Но это, кажется, и все вариации…

Между тем, хотя и скупы сообщения летописи, поразмышлять там есть над чем…

Нам представляются важными два момента.

Филарет стремился остаться в незащищенном Ростове, где горожане жили просто, совету и обереганьяне имея. Почему он поступил так? Ради того, чтобы поддержать свою паству? Это как-то не похоже на Филарета, да и не мог он не понимать, что, представляя для самозванца интерес, он не оберегает своим присутствием паству, а лишь подвергает ее опасности.

Сюжет летописи тут явно перекликается с рассказом о пленении Марины Мнишек. По дороге из Ярославля она прикинулась больной, чтобы задержаться, пока ее не «захватил» Тушинский вор…

Второй момент, на котором стоило бы остановиться, это хлеб и соль, которыми пытается встретить митрополит Филарет ломящихся в церковь грабителей.

Н.М. Карамзин и митрополит Макарий стыдливо упускают эту подробность, а менее осторожные апологеты Романовых пускаются в объяснения, дескать, митрополит Филарет желал защитить Ростов от набега польской шайки и, привечая посланцев самозванца хлебом-солью, хотел утихомирить грабителей смирением своим…

Мы видели, как умел смиряться Филарет, когда избивал в Сийском монастыре прислуживавших ему чернецов. Опять-таки и в детской наивности, встречающейся порою у глубоко православных людей, Филарета заподозрить трудно.

Увы…Лукавят тут наши уважаемые историки. Поднося тушинцам хлеб-соль, Филарет не о спасении Ростова думал. Подобно своим давним знакомцам Мнишекам, радовался он, что, наконец-то попадет к Тушинскому вору…

Версии добровольного перехода Филарета (Романова) на сторону Тушинского вора несколько противоречит рассказ об унижениях, которым подвергался митрополит по дороге в Тушино… Однако тут мы должны вспомнить о «исторической», как выразился С.М. Соловьев, вражде Переяславля к Ростову. Возможно, что эту «историческую» вражду и пришлось испытать Филарету на себе… Да и едва ли простодушные переяславцы могли испытывать уважение к архиерею, переметнувшемуся к тушинскому царьку… Чему тут удивляться. За все надобно платить.

Но не долго мучился Филарет…

В Тушине судьба его сразу переменилась. С распростертыми объятиями встретила Филарета тушинская родня.

Царек Богданко тоже проявил к Филарету Никитичу милость. Он провозгласил его патриархом.

Хотя, по другим источникам, патриарший сан у Шкловского еврея Филарету Никитичу пришлось покупать. Он отдал Богданко за патриаршество яхонт, который был вправлен в его митрополичий жезл. Этот яхонт, как уточняет Буссов, равнялся «ценою с полубочкой золота».Так это или иначе, но Романовы сделали следующий шаг на пути к трону…

Возведение Филарета (Романова) в патриархи и дальнейшая служба его у шкловского царька – самая позорная страница в истории династии Романовых.

Скрыть этот факт невозможно, но в дворянской историографии делалось все, чтобы загипнотизировать читателя и представить посредством псевдонаучных пасов черное белым.

Говорится, например, что грамоты, данные «нареченным» патриархом Филаретом, не могут быть доказательством, что Филарет действительно согласился взять на себя роль, назначенную царьком…

Ссылаются на Авраамия Палицына, который говорил, что Филарет пребывал у самозванца под строгим присмотром…

Говорят, что законный патриарх – святитель Гермоген не считал Филарета врагом, а называл жертвой, пленником «вора»…Эти доказательства варьируются у разных историков так же сходно, как и обстоятельства ростовского пленения Филарета, и точно так же разваливаются, едва только начнешь присматриваться к ним…

Ну вот, например, грамоты, подписанные Филаретом в Тушине…

Сохранилась, кажется, единственная грамота Филарета, которую он дал в Тушине, и из нее видно, что Филарет называл себя и Ростовским митрополитом, и патриархом Московским и всея России и считал – это принципиально важно! – что его власть распространяется на все захваченные евреем Богданко области…

Какое же тут несогласие?

Точно так же и со свидетельством Авраамия Палицына…

Конечно, заслуги келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына особенно в возведении Романовых на престол безусловны, но не будем забывать, что сам Палицын в Тушине при Филарете не бывал… О притеснениях, которым подвергался Филарет, Авраамий Палицын пишет со слов самого Филарета…

И тут мы, пожалуй, и спорить не будем…

Мы согласны, что Филарет имел все основания считать, будто его притесняют в Тушине…

Дело в том, что хотя в воровской думе и заседали настоящие московские бояре, нравы царили тут местечковые.И далеко не всегда умел Филарет Никитич сориентироваться… Оно, конечно, вроде и не дорого – яхонт за патриарший сан… Ну а если поторговаться? Может быть, и дешевле согласился бы царек уступить патриаршество? Но уже поздно… Назад, как говорили в Тушине, не кушают…

Еще более бессмысленно ссылаться для реабилитации Филарета на святителя Гермогена, говорившего в 1609 году: «А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие не своею волею, но принуждением и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога, сколько есть сил, чтобы Господь от них и от нас отвратил праведный Свой гнев и полезная бы подал им и нам…»

Если мы сопоставим эти слова с началом грамоты:

«Аз, смиренный Гермоген, Божиею милостию Патриарх Богом спасаемого града Москвы и всея Руси, напоминаю вам, прежде бывшим господам и братиям, – ныне же, грех ради наших, сопротивными обретенным, не ведаем, как вас и назвать: ибо оставивши свет, – во тьму отошли, отступив от Бога, – к сатане прилепились, возненавидев правду, – ложь возлюбили»… – то увидим, что патриарх Гермоген не дает никакой оценки поступку Филарета, а лишь указывал ему на выход из трясины, в которую тот забрел…

Указывает на путь из лжи к Правде… Из тьмы – к Свету. От сатаны – к Богу…

И, конечно же, говоря о необыкновенной снисходительности, проявленной святителем Гермогеном к воровскому патриарху Филарету, не будем забывать о том прозаическом обстоятельстве, что не было тогда, в 1609 году, у патриарха возможности заниматься разбирательством.

Не было и срочной нужды в этом.

Филарет Никитич, прикупив у Богданко сан патриарха, слава Богу, только изображал патриарха, а конкретных действий для реализации новых полномочий не предпринимал.

С.Ф. Платонов справедливо отмечает, что поведение Филарета в Тушине «скорее всего, заслуживает название оппортунизма и политики результатов».

Он действовал, как и вся Боярская дума в Тушине, которая только изображала власть, поскольку все практические решения принимались поляками…

Забегая вперед, скажем, что в 1613 году, посадив на трон Романовых, тушинцам удалось, как говорят сейчас, легитимировать все пожалования еврея Богданко. Это касалось и земельных наделов, полученных за службу в Тушине, и званий. За Филаретом было сохранено звание патриарха. Хотя несколько лет, пока Филарет находился в польском плену, и пустовал патриарший престол, никто не занимал его после кончины замученного родственниками Филарета святителя Гермогена.

Завершая разговор о нравственной оценке тушинского периода деятельности Филарета (Романова), добавим, что все оправдания, которые приводятся в его защиту, свидетельствуют лишь, что он не оказался достойным святительского сана, в который возвел его первый самозванец.

И в этом обличают Филарета (Романова) все святители того времени…

Вспомним их…

Суздальский архиепископ Галактион был в 1608 году изгнан тушинцами из своего города и скончался в изгнании…

Коломенского епископа Иосифа литовские люди под предводительством пана Лисовского взяли в 1608 году в плен и привязывали к пушке, когда осаждали какой-либо город, чтобы устрашать других, но эта жестокость не устрашила самого епископа. Когда царские воеводы отбили его, он возвратился в свою епархию, где по-прежнему ревностно обличал изменников.

Тверского архиепископа Феоктиста долго мучили в Тушине – травили собаками и кололи пиками, но архиепископ не сдался. В марте 1610 года при попытке побега из Тушина, его поймали и убили… Израненное, искусанное собаками тело его было найдено вблизи от дороги.

У Филарета все время сохранялась возможность совершить то, что ежедневно, ежечасно совершали в те страшные месяцы иерархи Русской Православной Церкви, то, что и он должен был совершить в соответствии со своим саном…

И в каком-то смысле ему было проще пойти по пути мученического подвига. В отличие от многих, он знал и своего холопа Отрепьева, выдававшего себя за царевича Дмитрия, и святого царевича тоже знал. Ему легко было определиться в борьбе святости и самозванства, правды и лжи, добра и зла, поскольку он совершенно точно знал, где Правда, а где ложь.

И, значит, сторону лжи он выбрал тоже вполне сознательно.5

Когда мы говорим о сдержанности оценок, данных святителем Гермогеном поведению Филарета, не будем забывать, как стремительно развивались тогда события и какие немыслимые комбинации порождала игра самолюбий и своеволий…

Очевидно, что патриарху Гермогену просто и недосуг было заниматься Филаретом – более важные и насущные для России и для православия проблемы занимали его…

Войска самозванца перекрыли в конце года подвоз хлеба, и в Москве начался голод.

Торговцы взвинтили цены.

Печалуясь о бедных, святитель Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр и заклинал не наживаться на народной беде. Но знать оказалась глуха к призыву о милосердии. Другие планы вынашивала она в злых сердцах.

И голод сделал свое дело.

25 февраля 1609 года в Москве вспыхнул мятеж.

– Царь Василий – незаконный государь! – кричали подосланные из Тушина заводилы. – Его избирала одна Москва! Иные города не ведают царя Василия! Не люб он нам! Хотим другого царя выбирать!

На этот раз патриарху Гермогену удалось образумить мятежников.

– До сих пор ни Новгород, ни Псков, ни Казань не указывали Москве… – сказал он. – Москва указывала всем городам! Царь Василий Шуйский избран и поставлен Богом! Вся земля целовала крест государю, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить! А вы, отступники, забыли крестное целование! Немногими людьми восстали вы на законного царя, хотите его с царства без вины свести… Мир этого не хочет и не ведает, да и мы в ваш совет не пристаем… И напрасно вы клевещете, будто через царя кровь льется и земля не умиряется. Делается это не царевым хотением, а по воле Божией, нашего ради народного нестроения и междоусобия…

Увещевания святителя подействовали на народ.

Заводчики мятежа, видя, что народное возмущение может повернуться против них, поспешили убежать в Тушино к своему царику.

– Они ударились, как волны о камень, и рассыпались… – скажет потом сам патриарх Гермоген. – Как бурею, Господь рассеял их гневом Своим!

Не только в Москве звучал решительный голос Святителя…

– Не достает слов, болит душа, болит сердце, все внутренности мои расторгаются… – писал патриарх Гермоген к мятежникам, сидящим в Тушине. – Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, жен, чад, сродников – восстаньте, вразумитесь и возвратитесь! Вспомните, на кого воздвигли оружие? Не на Бога ли и святых Его? Не на свое ли отечество, ныне вами попираемое?.. Вы оставили веру, в которой родились, воспитывались, крестились, в которой были крепче всех народов, а ныне явились безумнее всех! Вы разоряете церкви, ругаетесь над святыми иконами, проливаете родную кровь, землю обращаете в пустыню! Бога ради осознайте свои вины и обратитесь! Вспомните отцов своих…

Слова патриарха достигали своей цели, пробуждая стыд и раскаяние в ожесточившихся сердцах.

Это не значило, что мятеж и смута прекращались после получения посланий патриарха, но, как свидетельствуют современники, влияние увещеваний святителя было чрезвычайно велико…

Отчасти это подтверждается и успехом предпринятого в 1609 году наступления русско-шведского войска под командованием Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Это был молодой, талантливый и решительный полководец.

Большие надежды возлагал на него патриарх Гермоген…

В сражениях под Торжком и Тверью Скопин-Щуйский разгромил тушинцев, освободил Александровскую слободу и снял осаду с Троице-Сергиевой лавры.

В первых числах марта 1610 года была снята осада и с Москвы.12 марта Москва торжественно встречала своего 24-летнего освободителя.

Среди тушинцев началась паника…

Еврей Богданко бежал. Бежала и Марина Мнишек.

Михаил Ружинский поджег стан и двинулся к Иосифо-Волоколамскому монастырю.

Вместе с ним пытался уйти к новым господам и тушинский патриарх, но по дороге поляки столкнулись с отрядом Григория Волуева, и в результате Филарет Никитич оказался пленен…

Плененного изменника привезли в Москву, но опасаться здесь ему было некого. Те же бояре, что и в Тушине, держали верх в Москве, и никто не попрекнул Филарета совершенным воровством.

Никаких свидетельств, что Филарет снял с себя патриарший сан, купленный у еврея Богданко, нет. Сведений о церковном покаянии, принесенном Филаретом за тушинское «воровство», тоже нет.

Недосуг было каяться.Когда приехал Филарет в Москву, златоглавая чествовала своего освободителя – Михаила Васильевича Скопина-Шуйского…

Великим и светлым было народное торжество в Москве.

Велика и черна была зависть в боярских сердцах к удачливому и отважному полководцу.

23 апреля он занемог «кровотечением из носа» и через две недели, на день памяти великомученика Георгия, умер.

Считается, что чашу с отравой юному герою подала жена

Дмитрия, дочь знаменитого Мал юты, и случилось это на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.

В принципе эта история может служить примером блистательнейшего черного пиара.

Необъяснимо, почему окруженные со всех сторон лютыми врагами Шуйские начинают разборку в собственной семье? Почему Дмитрию Шуйскому потребовалось уничтожать Скопина-Шуйского именно сейчас, когда не миновала еще опасность?

Что двигало ими, зависть?

Непроходимая глупость?

Но создатели компромата на Шуйских и не ищут ответов на эти вопросы. Самое замечательное изобретение тут – дочь Мал юты Скуратова. Назови другую московскую боярыню, и возникли бы сомнения, как это, на глазах у всех – совершались ритуальные крестильные действия – сумела кума приготовить «питье лютое, питье смертное» для кума?

Но если кума – дочь кровавого Малюты, вопросов не возникает. Дочь Малюты может все, она априори готова к совершению любого преступления и способна совершить его…

Н.М. Карамзин говорит, что «болезнь» приключилась с юным героем на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.

Поскольку он сам приводит в примечаниях цитату из «Рукописи Филарета», где говорится, что освободитель Москвы разболелся «на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего князя Алексея [27] , и та ко едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и пребысть похищение смертное», на первый взгляд не очень-то понятно, из какого источника почерпнуты сведения о пире Дмитрия Шуйского…

Схожую с карамзинской версию мы находим в памятнике XVII века, «Писании о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», но и там, как и в «Рукописи Филарета», говорится, что отравление произошло на крестильном пиру у Воротынского.

Неувязка получается…

И так-то непросто было куме приготовить отраву, а как сделать это, находясь в чужом дому? Очевидно, эта несуразность и смутила Н.М. Карамзина и заставила его перенести пир в дом самой кумы, в хоромы князя Дмитрия Ивановича Шуйского…

Но если дочь Мал юты Скуратова едва ли могла совершить подобное злодеяние на крестильном пиру в чужом доме, а с этим согласны и «Рукописи Филарета», и «Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», то кто же тогда совершил его у князя Ивана Михайловича Воротынского?

Боярин Иван Михайлович Воротынский – старый знакомец тушинского патриарха Филарета Никитича. С Воротынским ездил Филарет Никитич в Углич за мощами царевича Дмитрия… У Воротынских был он накануне скорбных для России крестин…

Мы далеки от мысли обвинять Филарета Никитича в организации отравления освободителя Москвы, но так получается, что там, где оказывается тушинский патриарх, тотчас начинают множиться измены, предательства, убийства самых выдающихся русских героев…И никуда нам не уйти от той простой и непреложной истины, что сквозь этих богатырей и прорубалась дорога Романовых к трону…

«Михаил выпил чашу… и был принесен в дом, исходя крови ю, безпрестанно льющеюся из носа; успел только исполнить долг Христианина и предал свою душу Богу, вместе с судьбою Отечества!… Москва в ужасе оцепенела».

Умирал князь Михаил Скопин-Шуйский две недели…

Незадолго до его кончины пришел инок из Борисоглебского монастыря под Ростовом.

– Вороти крест, княже… – передал он просьбу затворника Иринарха. – Другому этот крест потребен будет.

Князь Михаил вернул поклонный крест и просил отвезти отшельнику Иринарху даров от него…

Считается, что этим крестом преподобный Иринарх и благословил князя Дмитрия Пожарского, когда нижегородское ополчение шло к Москве в 1612 году…6

Польские источники называют Филарета одним из главных предателей Московского государства в руки Сигизмунда…

Это действительно так.

24 июля гетман Станислав Жолкевский разгромил войска Шуйского при Клушино и подошел к Москве.

С другой стороны к городу подступили войска Лжедмитрия.

Совещание русских изменников, выступающих на стороне поляков, и русских сподвижников еврея Богданко, с двух сторон осаждавших Москву, в осажденной Москве и проходило.

Тушинский патриарх Филарет Романов, Василий Голицын и продолжающий служить Тушинскому вору боярин Дмитрий Трубецкой сговорились, что москвичи «ссадят» несчастливого царя Василия, а тушинцы зарежут еврея Богданко и после этого можно будет избрать нового царя.

К заговору был привлечен Захар Ляпунов.17 июля он поднял мятеж…

Дворяне и дети боярские заполнили Кремль.

– Да сведен будет с царства Василий! – кричали они.

Патриарх Гермоген пытался остановить смутьянов, но мятежники заглушали слова святителя своими криками.

Царя Василия Шуйского вывели из дворца и насильно постригли в монахи. Иноческие обеты за него давал князь Тюфякин.

Со скорбью взирал на это безумие святой Гермоген.

– Ты говорил обеты иноческие! – сказал он Тюфякину. – Тебя и признаю монахом, а не царя Василия!

Потом добавил:

– Аще Владыка мой Христос на престоле владычества моего укрепит мя, совлеку царя Василия от риз и освобожу его!Мятежники увезли превращенного в инока Варлаама царя Василия Шуйского в Чудов монастырь и заточили там.

Трагична судьба этого царя, трагична судьба всего древнего рода князей Шуйских…

Такой мощный, такой многочисленный род! Он прорастает в шестнадцатом веке к верховной власти и за несколько десятилетий, одну за другой, теряет все свои могучие ветви….

Жутковато читать скорбный мартиролог.

Убит… Утоплен… Затравлен… Задушен… Отравлен… Убит…

Теперь пришла очередь последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия…«Так Москва поступила с венценосцем, который хотел снискать ея и России любовь подчинением своей воли закону, – писал Н.М. Карамзин, – бережливостию государственною, безпристрастием в наградах, умеренностью в наказаниях, терпимостию общественной свободы, ревностию к гражданскому образованию – который не изумлялся в самых чрезвычайных бедствиях, оказывал неустрашимость в бунтах, готовность умереть верным достоинству монаршему, и не был никогда столь знаменит, столь достоин престола, как свергаемый с онаго изменою: влекомый в келлию толпою злодеев, несчастный Шуйский являлся один истинно великодушным в мятежной столице»…

Власть перешла в руки Семибоярщины – отравителя Скопина-Шуйского князя И.М. Воротынского; брата тушинского патриарха Филарета – И.Н. Романова; Ф.И. Мстиславского; A.B. Трубецкого; A.B. Голицына; Б.М. Лыкова; Ф.И. Шереметева.

Первым делом московско-тушинские бояре выдали полякам последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия.

29 октября 1611 года, подобно римскому триумфатору, сидя в богатой коляске, в которую впряжена была шестерка белых лошадей, окруженный пышной свитой, въехал в Варшаву коронный гетман Жолкевский. За ним влачился пленный русский царь Василий Шуйский и его брат – Дмитрий.

Поставив пленников перед троном Сигизмунда, Жолкевский сказал: «Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне… Вот брат его Дмитрий… Ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии!».

О том, что привел он в Варшаву не русского царя, а монаха, гетман упомянуть позабыл…Жестокое унижение пришлось пережить несчастным пленникам, которые еще не знали, что в плену и предстоит им закончить свои дни. Но это было унижение не только Шуйских, это было жестокое унижение всей Руси, на которое обрекла ее заворовавшаяся знать…

Теперь разгорелась борьба между главарем повстанцев Захарием Ляпуновым, ратовавшим за избрание на царство Василия Голицына, и партией Федора Ивановича Мстиславского, стоявшей за избрание царем королевича Владислава.

Тогда же воровской патриарх предложил избрать царем его четырнадцатилетнего сына Михаила…

Впрочем, ни Василию Голицыну, ни Филарету (Романову) не удалось противостоять партии Ф.И. Мстиславского, требовавшей избрания Владислава и соединения с Польшей.7

Страшная слепота поразила московских бояр.

Видели глаза, кого выбирают в цари, но не разбирали бояре, чтоделают, не ведали, чтотворят.

– Что всуе мететесь и вверяете души свои поганым полякам? – заклинал этих слепцов патриарх Гермоген. – Разве не знаете, что издавна наша христианская греческая вера ненавидима в странах иноплеменных?

Но не слышали его потерявшие от страха и жадности разум московские бояре. Сигизмунд обещал им шляхетские вольности, и, теряя последний стыд, верховники соглашались на все.