355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Коняев » Романовы. Творцы великой смуты » Текст книги (страница 5)
Романовы. Творцы великой смуты
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:56

Текст книги "Романовы. Творцы великой смуты"


Автор книги: Николай Коняев


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Эти блуждания по провинциальным монастырям ничего загадочного не представляют, надо было укрыться от царского розыска. В Галиче и Суздале у Отрепьева сохранялись семейные связи, и он рассчитывал, что ему помогут.

Он не ошибся.

Летописцы сообщают, что Гришка Отрепьев жительствовал в галичском Железноборском монастыре, потом перешел в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Здесь, по преданию, его отдали под начало духовному старцу, но Отрепьев не задержался у него [16] …

Скоро богородицкий протопоп Евфимий «бил челом об нем в Чудове монастыре архимандриту Пафнутию [17] , чтоб его велел взяти в монастырь и велел бы ему жити в келье у деда у своего у Замятии (Замятня-Отрепьев), и архимандрит Пафнутий, для бедности и сиротства взяв его в Чудов монастырь».

«Летописная книга» С. Шаховского утверждает, что до водворения в столичном монастыре Григорий носил монашескую рясу очень недолго: «По мале же времени пострижения своего изыде той чернец во царствующий град Москву и тамо доиде пречистые обители архистратига Михаила».

Недолго жил Отрепьев и под надзором деда в Чудовом монастыре.

Архимандрит вскоре отличил его и перевел в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом, сложил похвалу московским чудотворцам Петру, Алексею и Ионе…

Очень скоро Пафнутий произвел его в дьяконы, а потом юный чернец переселился на патриарший двор.

«Патриарх-де, видя мое досужество, – хвастал он приятелям, – начал на царскую думу вверх с собою меня брать»…

Если это не просто хвастовство, а эти слова подтверждаются и другими свидетельствами, то приходится только дивиться проницательности Федора Никитича Романова, сумевшего угадать в своем холопе такие недюжинные способности.

«Но здесь речи молодого монаха о возможности быть ему царем на Москве навлекли на него новую беду: ростовский митрополит Иона донес об них сперва патриарху и, когда тот мало обратил на них внимания, – самому царю…» – говорит С.М. Соловьев.

Но, разумеется, и перевод Григория в Чудов монастырь, а главное – стремительную карьеру только что принявшего постриг монаха объяснить одними только способностями невозможно. Совершенно очевидно, что инок Григорий не пренебрегал и помощью своих могущественных земных покровителей…

2

Как и когда могла произойти метаморфоза дворового человека Романовых в царевича Димитрия?

Вглядимся в оставленный современниками портрет.

Самозванец был сокрушительно некрасив.

Рыжеволосый, низкорослый… Фигура по-мужицки кряжистая, без малейшего намека на талию. Одна рука заметно короче другой…

На лице красовались две огромные бородавки – одна на лбу, другая на носу, под правым глазом…

«Красивы, – пишет современник, – были только темно-голубые глаза. Они то горели мрачным огнем, то метали молнии, то искрились отвагой. В них отражалась смелая до дерзости душа и недюжинный ум».

Легко догадаться, что убогие радости, которые могла представить реальная жизнь бедному, незнатному и очень некрасивому юноше, не могли удовлетворить человека с его запросами.

Вероятно, как мы уже говорили, Юшка еще отроком попал в романовское Домнино, и если он в самом деле предназначался Федором Никитичем для плана дерзкого и необыкновенного, можно догадаться, какой дикий и нелепый сумбур царил в его голове.

Юшке рассказывали такие подробности царского быта и дворцовых отношений, знание которых никак не могло пригодиться простому холопу.

И наверняка ведь осторожный Федор Никитич таил, для чего он обучает холопа странным наукам, ради той же конспирации он не поднимал Отрепьева из холопского состояния, держал, как и остальную дворню…

Потом Юшка, уже не отрок, а юноша, был привезен в Москву.

Некрасивый, нескладный, юноша был невероятно самолюбив и весь жил мечтаниями, сладострастно погружаясь в выдумывание обстоятельств, биографии, положения, в которых он мог бы развернуться, чтобы всем стало видно его благородство и красота…

«II у а beaucoup du Henri IV dans Дмитрий, – писал A.C. Пушкин. – II est comme Lul indifferent a la religion – tout deux se donnant dans des projets chimerigues – tout deux en butte aux conspirations» [18] .

Сжигаемый изнутри яростным огнем честолюбия, Отрепьев и предстал перед Романовым. Попробуем представить эту встречу…

Федор Никитич Романов и Юшка Отрепьев.

Боярин и холоп…

Федор Никитич был недурно образован. Как утверждает в своих «Записках о Московии» Дж. Горсей, Федор Никитич хотел выучиться латыни и по его просьбе Горсей составил латинскую грамматику, написав в ней русскими литерами латинские слова. Но главное, Федор Никитич слыл первым московским щеголем и удальцом. Он великолепно ездил верхом, красиво одевался.

В Москве, когда хотели сделать комплимент чьему-либо кафтану или охабню, говорили: «Теперь ты совершенный Федор Никитич!»

Рядом с ним неказистый Юшка выглядел совсем убого.

Должно быть, Федор Никитич долго и пристально разглядывал стоящего перед ним холопа и дерзкая, необыкновенная мысль создать из него оружие против Годунова постепенно угасала в нем. То, что в деревенской глуши казалось трудно исполнимым, становилось совершенно невозможным в Москве.

То, что чувствовал, должно быть, тогда Федор Никитич Романов, очень верно определил Н.М. Карамзин, сказавший про первого самозванца, что «низость в государе противнее самой жестокости для народа»…

Неспешно текли эти мысли в боярской голове Федора Никитича.

Сожаления не было…

Искусством признавать свои ошибки Федор Никитич владел…

И совсем иначе, лихорадочно перескакивая с одной мысли на другую, думал застывший перед боярином холоп.

Сейчас ему объявят, сейчас он узнает, сейчас решится его судьба…

Душевные терзания усиливались, поскольку Федор Никитич Романов наверняка был не просто господином для Юшки, а кумиром. Наверняка Юшка был влюблен в него.

Федор Никитич представлял для Юшки тот идеал совершенства, о котором всегда мечтал он и достигнуть которого – он понимал это! – ему невозможно.

Обожание некрасивого, нескладного холопа, пригретого на его дворе, Федор Никитич не мог не заметить.

И только, чтобы посмеяться, ради шутки, задал вопрос.

Неважно, о чем был вопрос, но совершенно очевидно, что Отрепьев ответил толково, демонстрируя недюжинный ум и переимчивость, как он это делал уже будучи царем, разрешая в Боярской думе сложнейшие вопросы.

И тут Федор Никитич, уже почти решивший судьбу Отрепьева, заколебался.

Планы у боярина великие были, людишки могли сгодиться всякие. Не получилась замена царевичу Дмитрию, может, что-то другое выйдет? От отца научен был Федор Никитич не пренебрегать ничем.

А, кроме того, необычны были и образованность, и ум холопа. Как же было не показать такого раба родне, друзьям?

И предан, предан был, так и ел глазами, будто собака.

Но если беседа с Отрепьевым удивила Федора Никитича, то какую же бурю она подняла в сознании мечтательного и честолюбивого юноши!

Вглядываясь в портрет самозванца, легко представить, как переживал юный Григорий разговоры, в которые поначалу только ради веселья вовлекал его обожаемый патрон, как мечтательно и самозабвенно обдумывал их в душной людской.

Не так уж и важно, намек или оговорка послужили толчком к тому, чтобы связалось то особое (оно могло ему казаться таким) положение, которое Григорий занимал в боярском доме, и трагедия, разыгравшаяся в Угличе…

Отрепьев был ровесником царевича…

Он жил рядом, когда случилась трагедия в Угличе… Тогда отец его Богдан и перебрался в Коломенское…

Что-то неясное зашевелилось в памяти… Ну да… Тот разговор, который слышал он…

– Это – Дмитрий?

– Похож?

– Кажись, тот другой будет.

– Не этот…

– Не этот… Этот тут…

– А который настоящий?

Кто говорил? Не мог вспомнить Григорий… Откуда-то из темноты памяти звучали голоса.

Когда, заикаясь от страха, попытался рассказать Григорий Федору Никитичу о своей странной фантазии, тот не засмеялся. Выслушал и, ничего не сказав, ушел.

Потом Отрепьеву сказали, что боярин велел идти жить к Михаилу Никитичу Романову. Испугался Григорий, что прогневал боярина, раз гонит со двора, но у окольничего Михаила Никитича приняли, будто и не холоп он был…

Не в людской поселили, а отдельную хоромину выделили.

Странным стало отношение Романовых. Григорий был дворовым человеком, но с ним обращались как с хозяйским сыном, обучали его наукам, которые не надобны были холопу.

«Кто я?» – оставаясь один, думал Отрепьев.

Однажды он задал, осмелев, этот вопрос отличавшемуся дородством, ростом и необыкновенной силой Михаилу Никитичу.

– Аты разве не знаешь, ктоты? – спросил в ответ окольничий и ушел, и еще темнее, еще жарче в голове Григория сделалось. Так и не разобрать было, то ли укорил хозяин, что он, холоп, позабыл свое происхождение и место, то ли за другое укорил, за то, что в холопстве решил спрятаться от более высокого назначения…

Потом был неожиданный перевод в дом князя Бориса Черкасского, где тоже держали в великой чести, наконец – приказано было постричься в монахи.

Ничего не понимал Отрепьев. Не понимал, чем вызвано внимание патриарха Иова, поставившего его в писцы и посвятившего в сан иеродиакона.

Все окончательно смешалось в голове, когда обрушилась на Романовых опала.

Отрепьев ходил смотреть, как жарко и страшно горела 26 октября 1601 года подожженная стрельцами усадьба Федора Никитича…

Жарко и темно было в голове.

Как удары молота, отдавались скорбные вести о благодетелях.

Федора Никитича заключили в Антониево-Сийский монастырь и насильно постригли в монахи. Жену его «замчали» в Заонежский Толвуйский погост и тоже постригли.

Темный и неясный пронесся слух, будто Богородица не велела молиться за Годунова. Жарко стало тогда на осенних московских улицах, заходила, заколотила в жилах кровь…

В этой жаркой духоте очнулся монах Григорий. Жарко было в голове, стучала в висках кровь…

«Кто же я?» – думал он.3

В принципе, не так и важно, сам ли Григорий додумался, что он царевич Дмитрий, материализовав циркулирующие по Москве слухи, или был сделан намек от посланца Романовых.

Важно, что Григорий готов был поверить в это, ему казалось, что он всегда знал об этом… Федор Никитич подготовил, а дьявол подсказал – выдать себя за наследника престола…

Известно, что тогда и начал чернец Григорий намекать на свое царственное происхождение. Н.М. Карамзин пишет, что «юный диакон с прилежанием читал Российские летописи и не скромно, хотя и в шутку, говаривал иногда чудовским монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?»

Когда слух о непригожих речах Отрепьева дошел до ростовского митрополита Ионы, он немедленно доложил Годунову. Годунов приказал дьяку Смирному Васильеву схватить дерзкого инока и заточить в Кирилло-Белозерском монастыре.

И вот тут начинаются уже настоящие чудеса…

Дьяк, исполняя указание Годунова, вдруг занемог беспамятством, позабыл царский указ и дал Отрепьеву возможность убежать в Галич.

Из Галича Григорий перебрался в Муром, из Мурома [19] – в Борисоглебский монастырь. Там ему удалось раздобыть лошадь и вернуться назад в Москву. Из Москвы Григорий ушел уже под видом паломника…

«В 1601 или 1602 году, в понедельник второй недели Великого поста, в Москве Варварским крестцом шел монах Пафнутьева Боровского монастыря Варлаам; его нагнал другой монах, молодой, и вступил с ним в разговор, – пишет С.М. Соловьев. – После обыкновенных приветствий и вопросов: кто и откуда? – Варлаам спросил у своего нового знакомца, назвавшегося Григорьем Отрепьевым, какое ему до него дело? Григорий отвечал, что, живя в Чудовом монастыре, сложил он похвалу московским чудотворцам и патриарх, видя такое досужество, взял его к себе, а потом стал брать с собою и в царскую Думу, и оттого вошел он, Григорий, в великую славу. Но ему не хочется не только видеть, даже и слышать про земную славу и богатство, и потому он решился съехать с Москвы в дальний монастырь: слышал он, что есть монастырь в Чернигове, и туда-то он хочет звать с собою Варлаама. Тот отвечал Отрепьеву, что если он жил в Чудове у патриарха, то в Чернигове ему не привыкнуть: черниговский монастырь, по слухам, место неважное. На это Григорий отвечал: «Хочу в Киев, в Печерский монастырь, там старцы многие души свои спасли; а потом, поживя в Киеве, пойдем во святой город Иерусалим ко гробу Господню». Варлаам возразил, что Печерский монастырь за рубежом, в Литве, а за рубеж теперь идти трудно.

«Вовсе не трудно, – отвечал Григорий, – государь наш взял мир с королем на двадцать два года, и теперь везде просто, застав нет». Тогда Варлаам согласился идти вместе с Отрепьевым: оба монаха поклялись друг другу, что не обманут, и отложили путь до завтра, уговорившись сойтись в Иконном ряду. На другой день в условленном месте Варлаам нашел Отрепьева и с ним третьего спутника: то был чернец Мисаил, а в миру звали его Михайла Повадин, Варлаам знавал его у князя Иван Ивановича Шуйского» [20] .Легко и естественно пристраивается к этому рассказу С.М. Соловьева сцена в корчме на литовской границе из драмы A.C. Пушкина «Борис Годунов»…

Григорий (хозяйке).Куда ведет эта дорога?

Хозяйка. В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.

Григорий. А далече ли до Луевых гор?

Хозяйка. Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые приставы.

Григорий. Как заставы! что это значит?

Хозяйка. Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать, да осматривать.

Григорий (про себя).Вот тебе, бабушка, Юрьев день.

Варлаам. Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.

Мисаил. Складно сказано, отец Варлаам…

Григорий. Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?Хозяйка. А Господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче прохода нет – а что из того будет? ничего, ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякой мальчишка доведет до Луевых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих, да обирают нас бедных. (Слышен шум.)Что там еще? Ах, вот они, проклятые! дозором идут».

Но, увы, увы…

Это только драматургический прием, позволяющий

A.C. Пушкину глубже раскрыть характер героя, а на самом деле никакой погони за дерзким самозванцем выслано не было.

И это тоже удивительно, как и беспамятство, овладевшее дьяком Смирновым Васильевым. Все-таки Григорий Отрепьев был первым самозванцем на Руси… Ведь это потом уже самозванцы начнут расти, как грибы, а появление первого должно было бы вызвать интерес…

Н.М. Карамзин объясняет «чудо беспамятства» заступничеством дьяка Евфимия [21] , но навряд ли такое возможно. Попросить Евфимий, конечно, мог, только едва ли Смирнов Васильев послушал бы его. Тут требовалась просьба помощнее…

«Летописцу XVII века казалось, что сам дьявол замешался в это дело и заставил Смирного сперва тронуться просьбами другого дьяка Семена Ефимьева, а потом и совершенно забыть указ царский… – пишет и С.М. Соловьев… – Мы, разумеется, можем объяснить себе это дело не иначе, как тем, что промысл людей сильных бодрствовал над Григорьем и предохранял его от беды. Узнав об опасности, Отрепьев убежал из Чудова монастыря в Галич, оттуда – в Муром, в Борисоглебский монастырь, где настоятель дал ему лошадь для возвращения в Москву».

Бодрствовавший над самозванцем промысл людей сильных имеет вполне конкретный адрес. Вспомним, что поиски Отрепьева совпадают по времени с розыском, который велся по делу бояр Романовых.

Следствие было не закончено, и кому-то очень не хотелось, чтобы оно закончилось, чтобы поймали дерзкого чернеца, чтобы рассказал Григорий Отрепьев, чтоукрал он, а главное, ктонаучил его этому…4

История самозванца после бегства в Польшу известна гораздо лучше, нежели московский период его жизни…

«В Киеве, снискав милость знаменитого воеводы князя Василия Константиновича Острожского, Григорий жил в Печерском монастыре, а после в Никольском и в Дермане; везде священнодействовал, как диакон, но вел жизнь соблазнительную, презирая устав воздержания и целомудрия… – рассказывает Н.М. Карамзин. – Между тем безумная мысль не усыпала в голове пришлеца; он распустил темную молву о спасении и тайном убежище Дмитрия в Литве; свел знакомство с другим отчаянным бродягою, иноком Крыпецкого монастыря Леонидом, уговорил его назваться своим именем, то есть, Григорием Отрепьевым; а сам, скинув с себя одежду монашескую, явился мирянином, чтобы удобнее приобрести навыки и знания, нужные ему для ослепления людей»…

Карамзин рассказывает, что Отрепьев учился верховой езде и владению мечом в «шайке удалых запорожцев», которой предводительствовал Герасим Евангелик. Затем самозванца запомнили уже на Волынщине, где он изучает в школе латинскую и польскую грамоту. Затем – на службе у князя Адама Вишневецкого.

Здесь он, когда достаточно хорошо зарекомендовал себя, притворился больным и потребовал духовника.

– Умираю! – сказал он ему. – Предай мое тело земле с честию, как хоронят детей царских. Не объявлю своей тайны до гроба; когда же закрою глаза навеки, ты найдешь у меня под ложем свиток и все узнаешь; но другим не сказывай. Бог судил мне умереть в злосчастии.

Иезуит-духовник, разумеется, известил Вишневецкого о странной просьбе. Постель «умирающего» была обыскана, бумага, в которой повествовалось, что Отрепьев является царевичем Димитрием, прочитана.

Вишневецкий передал ее своему брату Константину, а тот своему тестю, сендомирскому воеводе Юрию Мнишеку.

Мало кто в Польше и в Риме действительно верил в подлинность Лжедмитрия.

– Вот и еще новый король португальский воскрес… – сказал римский папа Климент VIII, прочитав донесение нунция Рангони, извещавшее Ватикан об Отрепьеве.

Но на карьере самозванца это никак не отразилось…Хотя Романовы и готовили его как орудие борьбы с Борисом Годуновым, польские паны сообразили, что это орудие можно использовать и в борьбе с православной Россией.

В.О. Ключевский говорил, что Лжедмитрий был заквашен в Москве, а испечен в польской печке. Добавим, что пекли самозванца, не мудрствуя лукаво, по надежным, много раз проверенным рецептам…

Юрий Мнишек посулил самозванцу свою дочь Марину, а Лжедмитрий дал обязательство присоединиться к Римской Церкви.

В начале 1604 года в Кракове Лжедмитрий публично отрекся от православия, а папский нунций в Польше Клавдий Рангони представил его королю…

Сигизмунд признал самозванца истинным царевичем Димитрием и назначил 40 000 злотых ежегодного содержания, но тут же (деньги зазря он тратить не собирался) приказал Мнишку и Вишневецким, не мешкая, собрать для самозванца рать из вольницы, чтобы вторгнуться в пределы России.

Рать была собрана, и 25 мая 1604 года самозванец дал будущему тестю клятвенную запись, что, утвердившись на московском престоле, женится на панне Марине. А как только женится, так сразу уступит в полное владение Новгородскую и Псковскую области.

16 октября 1604 года Лжедмитрий вступил с ополчением в пределы России… И сразу же папа Павел V признал его государем всей России и напомнил об обещании распространить католичество в России. Он подчеркнул, что только так новый царь московитов сможет возблагодарить Бога за оказанные ему благодеяния.

Тут, как мы видим, все просто и конкретно. Военная и экономическая поддержка – в обмен на предательство. Признание – в обмен на обещание предательства.

Но так было всегда.

Во все эпохи подлое российское самозванство (неважно, лжецарями, революционерами или прогрессивными демократами нарекало оно себя) обращалось за помощью к Западу, и всегда Запад помогал им, чтобы с помощью этих выродков разрушить страну, одолеть которую в открытом противостоянии Западу не удавалось никогда…

И, конечно же, каждый раз поражаешься той готовности, с которой титулованная московская знать предает Россию во власть ее врагам.

Возвратившийся из ссылки Богдан Бельский, который, по мнению Филарета Романова, один-де у них разумен,торжественно поклялся, что царевич Димитрий был спасен и это сам Бельский укрывал его «на своей груди».

Но не один Бельский был так разумен.

18 июля привезли в Москву царицу Марфу (Нагую).

Самозванец встретил ее в селе Тайнинском, завел в шатер, раскинутый близ большой дороги, и о чем-то долго говорил наедине, а потом народ плакал, видя, как почтительный сын шагал рядом с материнской каретой. Марию поместили в Вознесенском монастыре, куда царь ездил к ней каждый день, рассказывая матушке о своих планах, о своих обязательствах перед Мариной Мнишек, перед ее отцом, перед польским королем и римским папой, и, конечно же, перед Романовыми.

По его указу в Москву были привезены все Романовы.

И мертвые, и живые… Мертвых с великими почестями похоронили в Новоспасском монастыре, а живые были облагодетельствованы…

Ивану Никитичу Романову даровали боярство, а Филарета Никитича возвели в сан ростовского митрополита.

«Его же тогда едва священным собором умолиша», – прибавляет хронограф.

Слово «умолиша» наполнено тут, как нам кажется, не только подобострастием по отношению к отцу царя, но и конкретным историческим содержанием.

Филарет Никитич, рассуждая в духе той табели о рангах, которую введет его правнук, Петр Первый, поведал царю-самозванцу, дескать, ему, смиренному иноку Сийского монастыря, в долгих молитвах открылось, что звание боярина соответствует митрополичьему. А поскольку бояришком он уже был, значит, как бы и митрополитом был. Теперь, коли самодержавный царь всея Руси Юшка явит великую милость и захочет его наградить, надобно накинуть званьишко… Надобно его, Филарета, патриархом поставить…5

Легко представить смущение, которое охватило первого царя со двора Романовых.

С одной стороны, Федор Никитич был его кумиром, без Федора Никитича не достиг бы он нынешнего величия, а с другой – он еще месяц назад, по указанию иезуитов, уже возвел в патриархи всея Руси рязанского архиепископа Игнатия.

Это был грек, занимавший архиепископскую кафедру на острове Кипре. Долгое время он провел в Риме и, как полагают, принял там унию, а в 1595 году по направлению римской курии был командирован в Москву и с 1603 года управлял Рязанской епархией.

Игнатий первым из православных архиереев признал самозванца Димитрием и с царскими почестями встретил еще в Туле…

Как же теперь увольнять Игнатия? Никак нельзя… Но и объяснять эти политические резоны было непросто.

Поэтому и велел Отрепьев всем Собором умолять Филарета Никитича погодить с патриаршеством и занять пока какую-либо митрополичью кафедру.

Филарет Никитич внял этой мольбе.

Подумавши, сказал, что берет Ростовскую кафедру. В этой епархии находились его вотчины.

Все облегченно вздохнули. Тут же Филарета Никитича Романова возвели в сан ростовского митрополита, вместо, как утверждают историки романовской школы, «удалившегося на покой митрополита Кирилла».

Насчет «удалившегося» – явное лукавство. Правильнее было сказать «удаленного»…

Для того чтобы освободить для обожаемого Никитича место, согнали с Ростовской кафедры достойнейшего иерарха Русской Церкви – святителя Кирилла (Завидова), который был хиротонисан в митрополита Ростовского всего несколько месяцев назад – 18 марта 1605 года.

Митрополит Кирилл был грешен перед Лжедмитрием тем, что присутствовал при кончине царя Бориса Годунова, тем, что присягал Федору Годунову, тем, что вместе с патриархом Иовом не признал самозванца… Но главная вина святителя заключалась в другом – он занимал епархию, которая приглянулась Филарету Никитичу.

Говорят, что первый самозванец был по-своему добрым и мягким человеком. И, наверное, по-своему, он жалел митрополита Кирилла.

Просто выхода у него не было.

Марине Мнишек самозванец отдавал Псковскую и Новгородские области… Как же было не отдать человеку, который сделал его царем, приглянувшуюся епархию?

Прощаясь с новым ростовским митрополитом, Отрепьев попросил Филарета принять в дар от него и монастырь Святого Ипатия.

Митрополит Филарет внимательно оглядел бывшего раба.

Рыжеволосый, с бородавками на лице, нескладный, он ничуть не изменился с тех пор, когда Федор Никитич чуть было не забраковал его, но вот – в это невозможно поверить! – он восседал на троне Иоанна Грозного, как хозяин, ходил по помещениям, в которые сам Филарет Никитич не мог войти без трепета…

Да что там помещения…

Филарет Никитич уже слышал о том, что Отрепьев изнасиловал красавицу, царевну Ксению Годунову…

Замышляя оружие против Бориса Годунова, об этом Филарет не думал…

Или думал?

Филарет не мог вспомнить…

– Будешь, Владыка, покоить там матушку свою и сына… – глядя на бывшего хозяина тусклыми голубыми глазами, проговорил новый государь.

Филарет поклонился в знак благодарности и не увидел, как исказились губы самозванца недоброй усмешкой, – в придачу к Ипатьевскому монастырю семейство Филарета получало и Ипатьевский дом…

Впрочем, может быть, этого не знал и сам Отрепьев.

Это знал только его настоящий хозяин…В монастыре Святого Ипатия Филарет «по-святительски» соединился с женой и сыном… Как мы говорили, он не знал, не мог знать, что к пожалованному самозванцем Лжедмитрием Ипатьевскому монастырю получили они и Ипатьевский дом…

Это знаем мы…

И очень трудно тут удержаться от сопоставления.

В Ипатьевском монастыре, основанном мурзою Четом – предком Бориса Годунова, с которым боролись Романовы, вырос первый царь романовской династии.

В Ипатьевском доме оборвется жизнь последнего русского государя – императора Николая II Романова.

Возле Ипатьевского дома витает тень Григория Распутина.

Возле Ипатьевского монастыря – тень Григория Отрепьева.

Такие странные и страшные совпадения… Могильной чернотой тянет от них.

Не тогда ли и были предопределены они, когда Филарет Никитич Романов принимал митрополичий сан из рук своего холопа?Неведомо…

Добавим тут, что митрополит Кирилл (Завидов) достойно, как и подобает истинному святителю, пережил несправедливость.

Он поселился в Троице-Сергиевой лавре, где прежде был архимандритом. В начале 1612 года, когда патриарх Филарет отбыл в Польшу, ярославцы пригласили своего святителя снова занять освобожденную епархию…

Он и управлял ею до своей кончины. Это он благословлял поход на Москву Нижегородского ополчения Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского.

«По благословению великого господина преосвященного Кирилла, митрополита ростовского и ярославского и всего освященного собора, по совету и приговору всей земли, пришли мы в Москву»… – писал тогда в своей грамоте князь Дмитрий Пожарский, стоя под стенами Китай-города.Дал бы благословение на такой поход Филарет Романов, если бы оставался ростовским митрополитом? Едва ли…

А митрополит Кирилл после мученической кончины патриарха Гермогена стал первым высшим духовным лицом России.

В этом качестве и довелось ему приглашать на царствие Михаила Федоровича – сына своего утеснителя, встречать его при въезде в Москву, участвовать в коронации…

Это тоже, конечно же, совпадение, но каким ясным и пронзительным светом смиренномудрия окрашено оно!6

Тяжело и беспощадно крутились запущенные Филаретом Никитичем жернова.

Царевич Дмитрий… Самозванец Дмитрий… Святой Дмитрий…

На этих жерновах смалывались не только честь и совесть тех, кто толпился у трона, но и сама православная мораль…

Самозванца признали многие…

Воспитатель детей Иоанна Грозного – Богдан Бельский, мать царевича Дмитрия – Марфа Нагая, прежний хозяин Отрепьева – Филарет Романов…

Можно понять, чем руководствовались эти люди.

Одни лжесвидетельствовали из страха, другими руководила ненависть к Годуновым, третьи рассчитывали на щедрую награду.

Однако чем бы ни руководствовались они, ложь не могла сделаться правдой, и, настаивая на своем, люди оказывались поражены духовной слепотой, уже не могли разобрать, в какую пропасть вели страну и вместе с нею и самих себя.Это и произошло с умным и дальновидным Филаретом Романовым.

Н.И. Костомаров посвятил целую монографию «Кто был первый Лжедмитрий» доказательству, что первый самозванец и Григорий Отрепьев – разные лица. Горячих слов в этой работе еще больше, чем в исследовании, посвященном следственному делу об убиении царевича Дмитрия, аргументов же практически нет.

Ну а о доказательствах идентичности первого самозванца и Григория Отрепьева Н.И. Костомаров старается не говорить или говорит вскользь, как о несущественном…

Среди несущественных доказательств – и свидетельство патриарха Иова…

Свидетельство это тем ценнее, что оно не выгодно было самому патриарху, и, значит, свидетельствуя так, он искал лишь истины, а не выгоды. Здесь же оказались и оплаченные жизнями свидетельства иноков Чудова монастыря…

В нашу задачу сейчас не входит опровержение горячих слов в защиту патриарха Филарета. Защитить его невозможно, даже если бы Лжедмитрий и не был его холопом, Григорием Отрепьевым.

В любом случае Филарет знал,что Лжедмитрий – самозванец и, принимая из его рук знаки митрополичьего достоинства, совершал клятвопреступление, более того, он знал,что совершает клятвопреступление…

Отметим сразу, что слово «знал»здесь включает в себя не только молчаливое согласие на обман, но и живейшее участие в этом обмане.

За спиною Григория Отрепьева стоял католический мир Запада. Страшная угроза нависла не только над престолом, но над самой православной сущностью нашей страны. И Филарету Романову не так-то просто было научиться не знать,не видеть, не замечать это…

Чтобы описать то, что чувствовал и думал митрополит Ростовский Филарет, надобен русский Шекспир. Тут можно отыскать материал и для «Макбета», и для «Короля Лира»…

Ну ведь надо же…

Создать из своего холопа оружие против Бориса Годунова и в результате самому стать холопом у своего холопа…

А холоп, пожаловав Ивана Никитича боярином, а Филарета Никитича – в митрополиты, считал, что вернул долг сполна. Если Филарет Романов еще чего-то хотел, ему надо было признать, как своего господина, не только бывшего холопа, но и новых хозяев самозванца – те римско-католические силы, что стояли за его спиной… Надобно было и самому тоже предать и Веру, и Отечество…Воистину, лучше было ослепнуть, чем пройти через такое…

Но не все русские были поражены слепотой.

Многие ясно различали надвигающуюся опасность и открыто встали на пути ее. Многие, кого захватывали жернова лжи и обмана, пытались вырваться из них, даже если и приходилось жертвовать для этого и богатствами, и покоем, и самой жизнью…

Мы уже говорили, как жестоко расправился самозванец с патриархом Иовом, обличившим его самозванство. В простой рясе чернеца на убогой телеге увезли избитого, истерзанного патриарха в Успенский Старицкий монастырь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю