355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Коняев » Дальний приход (сборник) » Текст книги (страница 3)
Дальний приход (сборник)
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:53

Текст книги "Дальний приход (сборник)"


Автор книги: Николай Коняев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Толстовец

Петр Андреевич Степанов очень любил книжки Льва Толстого читать. Читал, конечно, только романы, но почему-то думал о себе, что он – толстовец. Впрочем, не почему-то, а именно потому, что только романы читал. И романы эти ему нравились. Поэтому и решил про себя Петр Андреевич, что толстовец он. И линию Льва Николаевича насчет церкви Петр Андреевич тоже выдерживал. Сурово и непреклонно.

Раз в год это происходило, когда Петр Андреевич ходил по весне в соседнее село проверять перед Пасхой тамошнюю церковь на предмет соблюдения правил пожарной безопасности. Осмотрев все, как положено, Петр Андреевич составлял соответствующий акт.

– Креститься-то не надумали еще? – подписывая бумагу, обыкновенно спрашивал у него батюшка.

И тут-то и начиналось главное, чего весь год ждал Петр Андреевич.

– А зачем, батюшка? – пряча бумагу в потертый портфельчик, говорил он. – Вот Лев Николаевич Толстой, например, утверждал, что в Бога можно и так, без Церкви, верить.

– Ox-xo-xo… – вздыхал батюшка. – Сколько ведь годов после смерти графа прошло, а люди все едино – путаются. Вот ведь как грешный человек запутать всех сумел…

– Отчего же? – возражал на это Петр Андреевич. – У Льва Николаевича от Бога талантище был. Вы вот, к примеру, его «Войну и мир» не читали-с?

В обыденной жизни, разумеется, Петр Андреевич разговаривал проще, и если не хватало слов, то и непечатное слово умел вставить для прояснения или углубления мысли. Во всяком случае, без книжных, изысканных интонаций обходился. Но это в обыденной жизни, где и без Толстого забот хватало. Здесь же, раз в году, никаких вольностей себе Петр Андреевич не позволял. Поэтому и говорил медленно, обдуманно подбирая слова, и сам себе со стороны казался таким же значительным, как какой-нибудь толстовский герой. Ну, не князем Андреем Болконским, конечно, а так… каким-нибудь, к примеру, Пьером Безуховым… И главное, что и ощущал себя в эти мгновения Петр Андреевич примерно так же.

– Нет-нет! – говорил он. – Позвольте-с не согласиться с вами… Откуда же, позвольте спросить вас, такая глубина в этом произведении-с? Откуда такая красота и неземное совершенство-с?

А батюшке, похоже, занятно было поучаствовать в столь необычном разговоре, он присаживался рядом, и обычно долго они сидели так с Петром Андреевичем среди распускающих листья березок, разговаривали о Пьере Безухове, об Андрее Болконском, обязательно и чарочку пропускали за разных хороших людей: всегда на этот инструктаж Петр Андреевич с собою бутылку захватывал… И уже в сумерках расставались, весьма довольные друг другом.

– Хороший ты человек, Андреевич… – говорил батюшка, прощаясь. – А только все равно, скажу тебе, креститься надо. Подумай об этом.

– Подумаю… Подумаю, батюшка… – обещал Петр Андреевич. – А вы Льва Николаевича обязательно перечитайте. Очень-с глубокий писатель…

– Ступай… – отвечал священник. – Ступай с Богом.

И тогда Петр Андреевич уходил и всю дорогу до дома, а идти было километров восемь, с умилением думал, какие они все-таки, почти как в романах Толстого, умные люди с батюшкой. Как они мирно разговаривают, хотя батюшка – батюшка и есть, а он – толстовец.

И как прекрасна, как нежна и светла была весенняя ночь! Петр Андреевич неторопливо, иногда задерживаясь у какого-нибудь бегущего ручья, шагал по лесу, по пружинящей под сапогами влажной, просыпающейся земле, дышал чистым весенним воздухом, и голова кружилась уже не от выпивки, а от весенних шорохов и запахов, кружилась так, что порою Петр Андреевич вынужден был останавливаться. Обхватив руками березку или осинку, застывал так на несколько мгновений, и по лицу его гуляла бессмысленная улыбка, а из глаз катились чистые слезы…

Утром же, как обычно, Петр Андреевич шел на службу, занимался текущими пожарными делами, и, глядя на него, облаченного в пожарный мундирчик, кто бы решился предположить, что этот серенький, скучный инспектор, требующий дотошного исполнения инструкций, мог прошлою ночью плакать от полноты охвативших его чувств в весеннем лесу… Никто и предположить такого не мог.

А, возвращаясь домой, Петр Андреевич первым делом доставал «Войну и мир» и после ужина начинал ее читать с первой страницы…

Так повторялось из года в год, и Петр Андреевич спокойно, не торопясь, ждал очередной весенней пожарной инспекции церкви…

Казалось, что так будет всегда, но минувшей осенью прежний батюшка помер, и на замену прислали в церковь нового, молодого священника.

В то утро Петр Андреевич одевался необычно долго. Натянул новое форменное галифе, пиджак, почистил сапоги, водрузил на голову фуражку. Потом критически оглянул себя в зеркале и видом своим остался доволен. Взял в руку потрепанный портфельчик, в котором лежали нужные бумаги, а также заранее припасенная бутылка настоящей заводской водки, и вышел из дома. Нужно было спешить на автобус.

И пока ехал, все прикидывал Петр Андреевич, как у него сложится разговор с батюшкой. Хмурился… Про нового батюшку разное рассказывали. Говорили, что еще молодой он, служит хорошо, но теплоты и душевности пока не имеет. Поговорить с ним можно только в церкви, в гости ни к кому не ходит… Много говорили зимой и о краже икон из церкви. Иконы потом как-то сами по себе возвратились в церковь, и местные старушки толковали об этом чуде до сих пор.

Петр Андреевич чуть привстал, чтобы заглянуть в зеркальце, висевшее в кабине водителя. В зеркальце отразилась фуражка, строгое, нахмуренное лицо. Ничего… Подходяще он выглядит. Строго и официально. Так, как и нужно. Потому что таким строгим и официальным и хотелось Петру Андреевичу появиться перед новым священником. Все осмотрит, как положено, проведет инструктаж, возьмет расписку, а когда поинтересуется священник, почему он, Петр Андреевич, в церковь не ходит, объяснит, кто он такой. Ну а дальше… Дальше, как Бог даст… Новый священник Петру Андреевичу сразу не понравился. Был он очень уж молод, не по-деревенски тонковат, хлипок. Говорил вежливо, но с какой-то твердостью и непреклонностью, которая отбивала всякое желание вести с ним задушевную беседу.

– Звать-то вас как? – поинтересовался Петр Андреевич, когда приступили к осмотру церкви на предмет ее противопожарного состояния.

– Игнатий… – ответил священник.

– А по батюшке как?

– Зовите просто – отец Игнатий… – твердо сказал священник.

– Ну да, да… Понимаю… – проговорил Петр Андреевич и вздохнул. Называть батюшкой этого тоненького, раза в два моложе его священника не поворачивался язык.

Осмотр прошел как обычно. Изнутри церковь была строгая, сумрачная. Всюду чернели накидки. Во время инструктажа священник слушал Петра Андреевича внимательно, расписался в положенном месте и застыл. Глаза его ласково смотрели на Петра Андреевича, но весь вид был отрешенный и выжидательный. А Петр Андреевич складывал в это время бумаги в портфель и почему-то очень волновался. Он все ждал, когда спросит этот… тьфу… батюшка, почему он, Петр Андреевич, не ходит в церковь. Ожидание это так волновало его, что руки тряслись, и бумаги никак не складывались в портфель.

«Господи… – подумал Петр Андреевич. – Еще подумает ведь, что я алкоголик какой».

От испуга он смял листки и так и застегнул портфель, поставив его на скамеечку под березой, что росла в церковной ограде. Потом быстро и испытующе взглянул на священника. Тот по-прежнему ласково смотрел на него и по-прежнему отрешенно, выжидательно.

Похоже – это Петра Андреевича испугало сильнее всего, – он и не собирался ничего больше спрашивать.

– А я… – неожиданно, удивляясь самому себе, буркнул Петр Андреевич, – я ведь, между прочим, толстовец буду…

– Вот как? – вежливо удивился священник.

– Да… Именно так… – подтвердил Петр Андреевич и, заметив, что это его признание не заинтересовало священника, добавил обиженно: – А прежний-то батюшка всегда спрашивал, скоро ли буду креститься?

– И что же? – улыбнулся отец Игнатий. – Будете?

– Зачем? – расцветая ответной улыбкой, воскликнул Петр Андреевич. – В Бога и так можно верить – вот такие у меня убеждения.

– Неверные это убеждения… – сказал отец Игнатий и, не давая Петру Андреевичу времени на ответную реплику, добавил: – Ну да Бог милостив, может, еще вразумит вас…

– Бог? – растерянно переспросил Петр Андреевич. – Почему Бог?

– Вы же сами сказали, что вы – толстовец. Значит, вы верите в Бога, только по-своему, неправильно. И может быть, Бог и смилостивится, откроет вам глаза…

– А вы?

– А что я? – Отец Игнатий пожал плечами. – Если вы – толстовец, значит, меня для вас как бы и нет…

– Почему же нет, если вот вы – стоите?..

– Так ведь, по Толстому, кто тут стоит? Человек, который народ дурачит, а не священнослужитель…

– Да?!

– Да… По Толстому, именно так получается, – сказал отец Игнатий.

Петр Андреевич вздохнул тяжело.

– Нескладный какой-то у нас разговор получается… Вот с прежним батюшкой мы любили, любили потолковать о философии. Жалко его, очень душевный человек был…

– Царствие ему Небесное… – перекрестился отец Игнатий.

– Да… – вздохнув, продолжал Петр Андреевич. – Душевный. А знаете, я вообще-то помянуть его хотел… Можно?

И Петр Андреевич вытащил из портфеля бутылку настоящей заводской водки. Отец Игнатий пожал плечами.

– Не положено, конечно, Великим постом это дело. Но вы ведь толстовец. Помяните… Что ж… Дело такое.

– А вы со мной не помянете?

– А я, извините, не употребляю… – ответил священник. – Я помолюсь за него лучше…

Петр Андреевич недоверчиво посмотрел на него, но настаивать не стал. Вытащил из портфеля стопочки и наполнил их. Потом посмотрел на церковь и перекрестился. Взял стопку и выпил. И хоть заводская была водка, не подпольная, не поддельная – точно знал Петр Андреевич, – но показалось, будто бензин выпил.

Сморщился. Вытащил папиросы из кармана, закурил.

– Прежний-то батюшка тоже Толстого не жаловал… Поругивал его.

– Правильно делал… – похвалил своего предшественника отец Игнатий. – Гордый очень человек Толстой был. В дерзости ума своего на само Евангелие руку поднял. Переписать его дерзнул.

– А разве Евангелие тоже Толстой написал?

– Евангелие евангелисты писали. А Толстой хулу на Евангелие составил.

– Не знаю… – задумчиво сказал Петр Андреевич. – Не читал. А вот вы «Войну и мир» читали?

– Приходилось, – улыбнулся священник.

– Ну и как? Пьер Безухов вам, к примеру, разве не понравился?

– А почему он мне должен нравиться? – удивился священник. – Масонством баловался. А в конце так и вообще – вроде как в декабристы подался. Очень запутавшийся человек…

– Зря вы так… – огорченно сказал Петр Андреевич. Он посмотрел на наполненную, не тронутую священником стопку и выпил ее: – Зря… Пьер Безухов, по-моему, как раз настоящий христианин и был. Помните, как говорит про него Толстой? Что, дескать, Пьер принадлежал к тому типу русских людей, для которых обладать богатством хочется для того, чтобы когда-нибудь можно было бросить все эти богатства. Разве это неправильно, по-вашему? Разве можно сказать, что Пьер нехороший человек был?

– А я разве сказал – не хороший?– удивился священник. – Я сказал – запутавшийся.Хорошие люди тоже, бывает, запутываются и творят сами, не ведая что…

– Ага… – обиженно проговорил Петр Андреевич. – Конечно. Вы уж извините меня, отец Игнатий, но, по-моему, для вас все мы, толстовцы, не хороши.

– А как же иначе? – терпеливо улыбнувшись, ответил священник. – Как мне могут нравиться люди, которые из-за гордыни своей, из-за упрямства от самой Церкви отошли? Только к Безухову это не относится. Он-то как раз и не был толстовцем. Просто заблудился, и все.

– Не понял! – сказал Петр Андреевич. – Почему же это Пьер Безухов не толстовец, если у Толстого про него в книге написано?

– Не знаю… – пожал плечами отец Игнатий. – Может, потому, что сам Толстой, когда «Войну и мир» писал, еще не успел придумать своего толстовства.

Петр Андреевич растерянно оглянулся вокруг. Тепло пригревало землю солнце. Лучи его сверкали на золоте крестов над маковками храма. Белое облачко проплывало в высоком небе. Легкий ветерок чуть покачивал подернутые маслянистым дымом распустившихся почек ветки берез. Все было как год, как два, как три назад, но только разговор почему-то не получался.

– Извините… – сказал он вслух. – Все равно не могу понять. Получается, что Лев Николаевич писал про одно, а проповедовал потом другое?

– Получается так… – сказал священник.

– Как же так? Нет… Это обдумать надо.

– Вы бы не о Толстом, а о своей душе подумали…

– О себе? – Петр Андреевич покачал головой. – Не… Не хочу о себе думать. О Толстом – интереснее.

– Ну, как знаете… – сказал священник. – Очень мне жалко вас.

– Жалко?

Петр Андреевич хотел было засмеяться, но не засмеялся, вместо этого вдруг нестерпимо захотелось признаться, что ему самому иногда тоже бывает нестерпимо жалко себя; рассказать о том, как плачет он раз в год ночью в весеннем лесу. И Петр Андреевич очень испугался, когда увидел, что священник собирается уходить.

– Подождите! – сказал он. – Подождите… Я еще об одном деле хотел поговорить. Вот сейчас старушки многие толкуют, как иконы у вас украли и как сами они потом в храм возвратились… Ведь было такое?

– Не совсем так, но примерно…

– Вот-вот… Некоторые не верят в это, а я – верю. Понимаете? И знаете почему?

– Почему?

– Места здесь такие, что все время чудеса происходят…

– Вот как?

– Да-да… Именно так. Тут, знаете, недалеко одно село есть, так там каждый год по пять-шесть домов горит. И каждый раз, что характерно, пожары от входной двери начинаются. Понимаете?

– Не очень… – подумав, признался священник. – Что же, получается, что специально поджигают?

– Вот! Вот именно. Специально. Или еще хуже…

– А что же еще хуже может быть?

– А кто его знает… Только вы сами посудите… Если бы из народа кто поджигал – обязательно бы заметили. Ведь село-то небольшое. Я там, например, всех знаю. Конечно, есть там семья одна. У меня даже подозрение на них было, что это они жгут. Я тогда, простите уж, письмо им анонимное написал. Дескать, если будете и дальше жечь, то сами сгорите…

– И что, прекратились пожары?

– Да, одно время не было их, а теперь снова дома начали гореть…

– А что это за семья такая?

– О! Интересная очень семья. Я давно ее изучаю. И знаете, что интересно ведь? И старший брат там дома жег, и отец, и дед… А прапрадед один – это я у Толстого в «Войне и мире» вычитал, – похоже, это он и поджег Москву в 1812 годе. Участь у них такая, что же сделаешь… А вот вы, как священнослужитель, чего бы посоветовали? Дело против их возбуждать? А доказать тогда как? Доказательств-то нет, одни подозрения и убеждения…

– Я бы посоветовал молебен отслужить в этом селе и крестным ходом по всем домам пройти…

– Да… Правильно… Прежний батюшка тоже такой совет давал. Царствие ему Небесное… А вы что, уходите?

– Да… – кротко ответил священник. – Извините, конечно. Но, знаете ли, дела…

– Не уходите… – попросил Петр Андреевич. – Я же еще не все рассказал… Хотите, я вам родники наши покажу?

– Родники? – Отец Игнатий остановился. – Здесь родники есть?

– И какие еще! – похвастал Петр Андреевич. – Между прочим, мне бабушка рассказывала, раньше там часовня стояла.

– И далеко это?

– Да нет, нет… – заволновался Петр Андреевич. – Близко совсем. Рядышком.

– Ну хорошо… – поколебавшись, согласился священник. – Подождите… Я оденусь только сейчас…

И он ушел к дому, где всегда жили священники. Сейчас на одной половине жила семья прежнего батюшки, а вторую выделили новому.

Со спины он казался еще тоньше. В черной, перевязанной в поясе рясе, в черной шапочке, натянутой на длинные, рассыпающиеся по плечам волосы, он казался еще моложе, и был чем-то очень похож на монашка с картинки, которую Петр Андреевич видел в журнале. Только на картинке рядом с монашком стоял еще и медведь, а тут… Петр Андреевич, вздохнув, налил себе еще одну стопочку и выпил, а оставшуюся в бутылке водку заткнул бумажной пробкой и убрал вместе со стопками в портфельчик.

Когда же управился с этим делом, вышел и отец Игнатий из дома.

– Пойдем? – спросил он.

– Пойдем… – вставая, сказал Петр Андреевич.

Ему понравилось, как оделся священник: накинул на плечи черное пальтишко, в руках держал посох. Так он еще больше походил на монашка с журнальной картинки.

Когда же вошли в лес, здесь, среди окутанных нежно-зеленой дымкой лопнувших почек березок, сходство с картинкой сделалось столь разительным, что только, пожалуй, медведя не хватало для полноты картины. Пройти к родникам напрямик из-за талой, затопившей лощинку воды не удалось, и пришлось обходить кругом, по высокому месту – там было посуше.

Шагая впереди, Петр Андреевич иногда оглядывался. Похожий на монашка с картинки отец Игнатий шагал следом за ним, не отставая.

Поднялись еще выше, и стала видна церковь. Сверкая на солнце позолоченными крестами, она словно бы парила над землей, плыла, как белое облачко…

– Видите, красота какая у нас… – горделиво сказал Петр Андреевич.

– Да… Красиво… – согласился отец Игнатий, останавливаясь и оглядываясь назад. – А еще далеко идти?

– Пришли уже…

Родники пузырились в почерневшем невысоком срубе на речном берегу. Из-за черных, осевших на дно листьев вода внутри сруба казалась темной, но, переливаясь через желобок, становилась прозрачной – сверкающим на солнце ручейком бежала вниз, к реке…

Петр Андреевич остановился. Сколько раз уже приходил он сюда, но всегда в первое мгновение терялся. В памяти почему-то эти родники выглядели более значительными, более грандиозными, что ли. И поэтому в первое мгновение, видя их наяву, Петр Андреевич всегда испытывал легкое смущение и разочарование от их неприметности, обыденности… Сейчас это разочарование было особенно острым.

Петр Андреевич попытался представить, какими глазами смотрит отец Игнатий на эти неказистые, ничего особенного из себя не представляющие родники, попытался вообразить разочарование, которое, небось, испытывает сейчас священник, и ему стало обидно и за родники, и за самого себя. Он не стал ничего говорить, прошел к обрыву на краю. Далеко внизу, извиваясь, синела река. Разбухшая от талой воды, она была сейчас полноводной и могучей, и трудно было представить, что через пару месяцев она сожмется, ссохнется, сделается такой же неприметной, как и эти родники.

От этих мыслей невеселых отвлек Петра Андреевича голос отца Игнатия. Встав возле потемневшего сруба, он пел:

– Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы православным христианам на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство…

Потом опустился на колени и, перекрестив воду, зачерпнул ее ладонями из сруба, попил. Потом так же неторопливо умыл лицо.

У Петра Андреевича даже дыхание перехватило от высокой целомудренной красоты происходящего. Тоненькие, полуголые березки, потемневшие бревна сруба, весь в черном священник – все это было так неотделимо друг от друга, что щемило сердце.

Когда священник поднялся и, отойдя чуть в сторону от родника, присел на повалившейся сосне, Петр Андреевич тоже подошел к роднику. Перекрестился и, нагнувшись, зачерпнул ладонями пригоршню ломяще-холодной воды. Попил. Потом снова нагнулся, чтобы умыться. Дно родника было темным от опавшего и утонувшего лесного мусора. Но вода была такой прозрачной, что видно было, как шевелится там, на дне, темнота клубящихся родниковых струй.

– Вот ведь как… – присаживаясь рядом с отцом Игнатием на поваленной сосне, сказал он. – Сколько времени не чистили родник, а вода все равно чистая… Чище, наверно, и не бывает. Удивительная все-таки штука…

– Бывает, что и мутятся родники… – тихо проговорил отец Игнатий, глядя вдаль, где за деревьями, внизу, синела на солнце разлившаяся река.

– Это когда, наверно, землей завалят или еще что… – сказал Петр Андреевич.

– Нет… – сказал священник. – У преподобного Серафима Саровского иначе было. Пришел к нему офицер благословения попросить, а источник, возле которого преподобный стоял, вдруг мутным в это время стал. Прогнал святой старец офицера, так и не дав благословения.

– Так это из-за офицера, что ли, источник замутился?

– Из-за него… Такой, видно, уж это человек был.

Петр Андреевич покрутил головой, но спорить не стал, не хотелось почему-то, спросил только:

– А когда это было?

– Святой Серафим Саровский в прошлом веке жил. Как раз когда и Пьер Безухов ваш любимый. Вполне по времени и Пьер Безухов мог бы за благословением к Серафиму Саровскому прийти.

– И что же? Ему бы тоже он благословения не дал?

– Откуда же я знаю… Это только самому батюшке Серафиму ведомо было, какой человек приходит к нему. Если злоумышление какое таит в душе или злобу к России – все насквозь видел преподобный. А Пьер масон был, декабрист опять же… Может, и его прогнал бы Серафимушка. Великий молитвенник за Россию был…

Отец Игнатий замолчал. Молчал и Петр Андреевич. Тихо было. Только журчал сбегающий от родника к реке ручеек да еще тихо шуршал, покачивая ветки, гуляющий здесь, наверху, ветерок.

– Спаси, Господи, люди Твоя… – задумчиво проговорил Петр Андреевич. – А что, это молитва такая?

– Да… Молитва за Отечество… Тропарь Кресту… – сказал отец Игнатий, вставая. – Спасибо вам, что родники показали.

– А вы дорогу-то назад найдете? – Петр Андреевич тоже встал. – Мы ведь далеко зашли…

– Найду… Я запомнил… – улыбнулся отец Игнатий. – Да и храм видно, так что не заблужусь. А вы еще здесь посидите?

– Ага… Да мне вообще напрямик можно к себе пройти. Тут, если через лес, не так уж и долго до нашего поселка.

– Ну, хорошо тогда… С Богом…

– До свидания… – сказал Петр Андреевич, глядя вслед уходящему священнику.

Он уже отошел на несколько шагов, когда Петр Андреевич окликнул его:

– Отец Игнатий!

– Да? – Священник обернулся к нему.

– Понимаете… – смутился Петр Андреевич. – Ну, в общем, я чего хотел сказать… Ну, значит, прежний-то батюшка каждый раз спрашивал, когда я креститься буду… Вот… А вы почему-то даже и не поинтересовались.

– Но вы же сами говорите, что вы – толстовец…

– Ну и что, что говорю? Вы же тоже мне объяснили, что, может, и не толстовец я совсем. Может, я только думаю, что я толстовец?

– Хорошо… – сказал священник. – Если вы надумаете все-таки креститься, приходите. Храни вас Бог…

И он ушел, скрылся в нежно-зеленых березках. А Петр Андреевич снова опустился на поваленную сосну, вытащил из кармана сигарету.

«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…» – вспомнил он и почувствовал, что ему хочется заплакать, так хорошо, так покойно сейчас было душе.

Клонилось за верхушки деревьев уходящее солнце. Вытягивались тени, и все журчал и журчал негромко бегущий от родников к реке ручеек…

Да еще «Спаси, Господи, люди Твоя…» время от времени едва слышно повторял Петр Андреевич, и чистые слезы сами бежали по лицу.

Петр Андреевич не вытирал их…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю