Текст книги "Белый ночи. Гражданские песни"

Автор книги: Николай Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

«Кто б ни был ты, чей взор с участьем…»

Кто б ни был ты, чей взор с участьем

На грустные стихи мои падет,

Кто обо мне слезу тайком прольет,

Знай: не усталостью, не злобой иль несчастьем

Моя печаль зарождена.

Еще кипучих сил душа моя полна.

Но Совесть бледная, как строгая Сивилла,

В нее, как в темный храм, торжественно вошла,

И яркий факел в ней зажгла

И чувства все мои, и мысли осветила…

С тех пор не властны надо мной

Случайных слов и дел обманчивые чары,

С тех пор меня гнетут тяжелые кошмары,

И нет забвенья мне средь суеты земной.

И я взываю к вам, небесные пустыни,

К тебе, земля – моих страданий колыбель:

Откройте сердцу жизни цель,

И, если где-нибудь мерцает луч святыни, —

О, дайте этот луч увидеть мне хоть раз!

Я сохраню его! Как в золото алмаз,

Я в гимны светлые его с восторгом вправлю

И людям подарю, и души их избавлю

От ужаса пред бездной бытия,

Которым все они истомлены, как я.

«Напрасно над собой я делаю усилья…»

Напрасно над собой я делаю усилья,

Чтобы с души стряхнуть печали тяжкий гнет.

Нет, не проходят дни унынья и бессилья,

Прилив отчаянья растет.

Без образов, как дым, плывут мои страданья,

Беззвучно, как туман, гнетет меня тоска.

Не стало слез в глазах, в груди – негодованья.

Как смерть, печаль моя тяжка.

И сам я не пойму, зачем, для чьей забавы

Ряжу ее теперь в цветной убор стихов.

Ужель страданьями гордиться я готов?

Ужель взамен я жажду славы?

Как радости людей, и скорби их смешны.

Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..

АГАСФЕР

Знаком ли вам рассказ о гордом Агасфере?

Родился с Господом в один он день и час,

И, полюбив людей любовью, чуждой вере,

Хотел спасти их и не спас.

И проклял в нем Господь неверье и гордыню,

Пройдя пред ним с венцом терновым на челе:

«За то, что ты отверг небесную святыню,

Ищи святыню на земле».

С тех пор он странствует. Людской души тревога

Близка его душе. Земные все пути

Скорбя, он истоптал. Он в людях ищет Бога

И не надеется найти.

Изведал в мире все и был обманут всем он.

Надежду и тоску влача из века в век.

Он все отверг, любя. Он – человеко-демон,

Как Тот был Богочеловек.

«Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких…»

Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких,

Обветренных дыханием веков?

Ты хочешь знать, давно ль я стал таков

И от каких невзгод жестоких?

Поймешь ли их? Тебе, случайностей рабу,

Довольно быть на миг обласканным Фортуной:

Глоток вина, объятье девы юной —

И прославлять готов ты Бога и судьбу,

И прошлое светло, грядущее в сияньи,

И на душе весна, и праздник в мирозданьи.

Но первый грянет гром: тщеславию удар,

Успех соперника, или измена милой —

И отцвела весна, и мир скучней могилы,

И жалок человек, и жизнь – бесцельный дар.

Не так рождается печаль души могучей,

Но в ней с младенчества, как плод в утробе, спит,

Как молнии таятся в туче:

Не солнце их зажгло, не вихорь погасит.

Случайное не властно надо мною.

Будь мой отец рабом, будь трон удел его —

Я б той же, как теперь, дорогой шел земною,

Я сам – своя судьба и вечен оттого.

«Я тот, кто осужден без отдыха идти…»

Я тот, кто осужден без отдыха идти

Без отклика взывать, изнемогать без славы,

Я тот, кто истоптал все трудные пути,

Везде на терниях оставив след кровавый.

Я тот, кто на глухом распутии времен

Стоял, измученный надеждой и тоскою,

Меж колыбелию пустою

И гробом, ждущим похорон.

Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века

Искал богов, но идолы обрел.

Я тот, кто, полюбив людей и человека,

В сердечных тайниках прочел,

Что лживы все мечты, желанья, помышленья

Все, кроме смутной жажды обновленья.

Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг,

Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья,

Кто водрузил сомнений черный стяг

На всех вершинах мысли и познанья.

Я тот, кто, шествуя пустыней, изнемог.

Но яркая звезда шла в небе предо мною

И голос мне звучал: пустынею земною

Ступай, пока зовет и гонит грозный Бог.

И я вставал и шел, покорный грозной силе,

И приходил опять иль к бездне, иль к могиле.

СОН АГАСФЕРА

Он шел, усталый, как всегда,

И, как всегда, неутомимый.

Кругом кипел толпы поток неудержимый.

Был вечер. В этот час большие города

Клокочут, как вулкан, наружу извергая

Пороки жгучие и дымный чад страстей, —

Все, что скопилось днем, таясь в сердцах людей.

Вдоль пыльных улиц гром гудел, не умолкая,

От говора толпы и грохота карет.

Сверкали мишурой наряды, как и лица,

В огонь зари и в пыль оделася столица,

Блестящая, как сон, мятежная, как бред.

Он шел, потупя взор, десницей вечной мести

Опять куда-то вдаль гоним.

И вот поднялся он к воротам городским

По сонным улицам предместий

И, тяжкой поступью взойдя на гладкий вал,

Застыл в лучах зари, высокий и согбенный.

Вечерний ветерок играл

Его одеждою нетленной.

Увы, на всей земле лишь ветер с ним знаком,

Лишь ветер иногда с ним шепчется тайком

И несекущиеся пряди

Его отверженных седин

Ласкать решается один.

Но странник не был рад ласкающей прохладе.

На город он глядел, что перед ним теперь

Лежал, взметая пыль, рыча, как сытый зверь,

Блестя вдали верхами башен.

И был скитальца взор загадочен и страшен.

Меж тем закат разлил потоки из огня

И солнце затопил. Покров блестящий дня

Природа сбросила и дрогнула в волнистой

Тунике сумерек. Вот робкая звезда

Чуть обозначилась под тканью золотистой

И тучки вкруг зари, как будто вкруг гнезда

На крыльях огненных порхающие птицы,

Парили в небесах недвижной вереницей.

Дыханием полей был воздух напоен

И где-то замирал протяжный, тихий звон.

И вот подкралась ночь – и трепетной рукою

Тунику легкую с природы совлекла,

И небо вспыхнуло звездами без числа,

Чаруя смуглой наготою.

Спустился сон и мир забвением кропил

И ночи на ухо о чем-то говорил.

И странник задремал и видел сон печальный.

Ему приснилась ночь, и вал, и город дальний,

Но как тревожней все казалося во сне.

Ручьи кровавых звезд струились в вышине,

А в нем, в его груди, в мозгу текли потоки

Зловещих дум и слов, страданий неземных.

Он руки вверх простер. Как стаи птиц ночных

Слетали с уст его проклятья и упреки.

Молчанья долгие века,

Скитаний тщетных труд кровавый,

Надежд поруганных тоска, —

Все рвалось из души потоком жгучей лавы.

И этот стон души перед лицом небес

Ему напомнил день, навеки незабвенный.

Вновь в памяти его тот страшный час воскрес,

Когда перед его порогом шел смиренный

Друг страждущих, с венцом терновым на челе

И был отвергнут им и проклял в нем гордыню:

– «За то что ты отверг небесную святыню

Броди, пока найдешь святыню на земле».

Тысячелетие одно промчалось мимо,

Другое близится к концу, но древних лет

Проклятье божие горит неугасимо,

И нет раскаянья, и милосердья нет.

И Агасфер стонал:

– «Зачем на шумный торг

Явился я опять? Какое утешенье,

Что ум людей окреп, что, хитрый, он исторг

У мира мертвого немногих тайн решенье?

Что молнии теперь им светят по ночам?

Что облака они впрягают в колесницы?

В сердцах их – вот где тьма гробницы!

И этот пышный век похож на древний храм

Египетских жрецов: снаружи блеск чертога,

Внутри – торжественно моления звучат.

Но там, в святилище, но там на месте Бога,

Но там под алтарем сидит священный гад.

Земной неправдою измучен, я тоскую

Я смерть зову, но смерть, являясь, говорит:

„Нашел ли правду ты земную?“

И снова от меня со смехом прочь бежит.

А я, чтобы обресть желанный сон могилы,

Я снова в поиски за правдою иду.

Я, как больной, что мечется в бреду,

В болезни почерпаю силы.

Мое бессмертие растет

С моим отчаянием вместе.

Он распят был лишь раз. Меня ж голгофа ждет

Во всякий час, на всяком месте».

Так Агасфер стонал, кляня судьбу и мир.

Он призывал хаос, он вопиял о мщеньи

За долгие века скитаний и мучений.

И звезды меркли и эфир

От слов безумных содрогался,

И мрак на землю надвигался,

И, наконец, умолк старик.

Но лишь в немую ночь последний канул крик,

Вдруг свет иль света отблеск рдяный

Зажег полночные туманы,

И крыльев слышен стал полет.

Кто этот демон? Он растет,

Окутан облаком багровым,

Он каждый миг со взмахом новым

Глазам все кажется страшней.

В руках два факела дымятся.

Извивы пламенных кудрей

Вкруг головы его змеятся.

Он весь в огне. Лишь мрачный взор

Сверкает молниею черной.

Откуда мчится он тлетворный?

Кому несет он приговор?

– Кто ты? – спросил старик.

Голос

Я – гений разрушенья.

Агасфер

О сладкие слова! О, голос утешенья!

Голос

Все то, что жизнь чертит заботливым перстом,

Стираю в миг один я пламенным крылом.

Я по вселенной мчусь, в огонь и дым одетый.

Агасфер

Твои слова душе отрадней пенья сфер.

Голос

Мне покоряются стихии и планеты

Все, кроме лишь тебя, бессмертный Агасфер,

О, правды ищущий!

Агасфер

За то что, дух суровый,

Ты пожалел меня, о будь благословен!

Разрушь мою тюрьму, разбей мои оковы, —

И пусть окончится тысячелетний плен.

Устал скитаться я в пустыню из пустыни,

Устал то проклинать, что проклято давно.

Сотри наш праздный мир, как грязное пятно.

Нет правды, нет любви, нет цели, нет святыни.

Довольно. Разомкни бесцельный этот круг.

Как язва, страждет ум и сердце наболело.

Мне каждый запах, луч и звук

Червями кажутся, вползающими в тело.

Вот город. Сколько раз я подходил к нему,

Надеясь, веруя, мечтая.

Клянусь, отрадней мне встречать безлюдье, тьму,

Пускай зверей свирепых стая

В открытой ярости дерутся меж собой

На улицах немых, вдоль площадей пустынных,

Чем снова видеть ложь, в роскошных ризах длинных,

Идущую по ним уверенной стопой,

Ложь, окруженную толпой седых преданий,

Защитницу искусств, хранительницу знаний,

Ложь, умертвившую сестру,

Чтобы украсть ее одежды,

Ложь, храм воздвигшую добру

И кротким гениям надежды,

Ложь, возмущенную неправдою земной,

Грехи карающую строго,

Ложь, громко ищущую Бога.

О, сжалься, сжалься надо мной!

Голос

Смотри: я факел свой на землю опрокину.

Земля зажжется, как костер.

И Агасфер кругом обводит жадный взор

И видит гибели отрадную картину…

Пахнул невыносимый зной.

Все почернело, задымилось.

Волнистой рдяной пеленой

На землю небо опустилось.

Зловещий вид! Вся даль полна

Огня и мглы, освещена

Дрожащим заревом пожара.

Вода, что кровь, кипит в реке.

Встают вблизи и вдалеке

Туманы рдеющего пара,

И пламя вьется от холмов,

Как от бесчисленных костров.

Он видит город – пасть геенны.

Там тени красные, смятенны,

По красным улицам бегут,

Там крики тщетные растут.

И вдруг весь воздух содрогнулся

И вспыхнул надо всей землей,

Как лен, пропитанный смолой…

И с воплем Агасфер проснулся.

ПЕРЕД СФИНКСОМ

Ночь. Агасфер, усталый, проходит через большой город и останавливается перед одним из украшающих его сфинксов.

Агасфер

А, старый друг! Как я, бессмертный и единый,

Кто старше здесь, чем я! Привет тебе, привет.

Меня узнал ли ты? На лбу моем морщины

Все глубже, что ни век. Тебя ж суровый след

Столетий пощадил. Как средь пустыни знойной,

Где создала тебя загадка мудрецов,

Так здесь, в чужом краю, в столице беспокойной,

Служа тщеславию глупцов,

Безмолвно ты глядишь, объятый думой вещей,

Пугая дух и взор улыбкою зловещей.

О, брат мой по судъбе! Неумолимый рок

Обоих в судьи нас избрал своих деяний.

Вкруг нас волнуется истории поток

И люди, опьянев от счастья иль страданий,

Бегут, как призраки. Лишь только мы с тобой

Глядим, как две скалы, на трепет влаги зыбкой,

Ты с отрезвляющей улыбкой,

Я – с отрезвляющей тоской.

О сфинкс насмешливый! Свидетель безучастный

Столь многих жребиев. Скиталец страстный

Завидует тебе. Еще не ощутил

Ты в каменной груди ни жалости, ни мщенья,

И все, что ни видал, задумчиво казнил

Улыбкой тихого презренья.

Смеялся ты над всем: над играми детей,

Над юношей в бреду страстей,

Над старцем мудрым и бессильным,

Над тем, кто завещал земле безвестный прах

И тем, кто, подходя к дверям могильным,

Готовил для себя бессмертие в веках:

Над фараоном, воздвигавшим

Для памяти своей гранитную тюрьму,

Над воином, других без счета убивавшим,

Чтоб стать бессмертным самому,

Над чернью, плакавшей перед священным гадом,

Над угождавшим ей обманщиком жрецом, —

И над отшельником с глубокодумным взглядом, —

Тебя создавшим мудрецом.

Над всем смеялся ты – и годы проходили.

Увы, всегда был прав твой смех!

Старели юноши и юношей бранили

За то, что в жизни ждут утех.

Своих творцов забыли пирамиды.

Державу, что создал прославленный герой,

Разрушил и, как он, прославился другой, —

Но и его рука постигла Немезиды.

Над родиной твоей, как ураган,

Промчалась смерть, стерев следы безумий

И мудрости следы. Забвенье, как туман,

Заволокло весь край. Ряды забытых мумий

Вторично умерли в покинутых скалах,

И тайна надписей, как их судьба, забыта.

Бессильно низвергались в прах

Дворцы из яшмы и гранита.

Во храме ползал змей по мудрым письменам,

Любуясь в темноте своим изображеньем.

Ленивый крокодил глядел на спящий храм,

Давно постигнутый забвеньем.

Злорадный вихорь налетал

На беззащитные руины

И рать кочующих песков на них бросал.

Царила смерть. Лишь ты, былого страж единый,

Спокойно высился над грудами песков.

День умирал и день рождался.

Бесшумно пред тобой шли призраки веков

А ты, загадочный, глядел и улыбался…

Ты помнишь ли ту ночь, когда к тебе пришли

Жена и муж с младенцем чудным?

Их звезды яркие вели

Путем далеким и безлюдным.

В ту ночь прохладой тихих крыл

Пустыни зной обвеян был.

На небе метеор все ярче разгорался.

У ног твоих лежал младенец весь в лучах.

Жена и муж над ним молилися в слезах.

А ты, загадочный, глядел и улыбался…

Ты был забыт людьми – и вдруг тебя нашли.

И вот игрушкой стал ты средь чужой земли.

Опять у ног твоих толпа в чаду движенья.

Как прежде жизни шум и суетен и пуст,

И мудрость древняя с твоих недвижных уст

Глядит на юный век с усмешкою презренья.

О, смейся, древний сфинкс. Клянусь, в ряду веков

Не повторился век подобный,

Столь много о любви кричавший и столь злобный,

Век одряхлевших душ и низменных умов,

Век мишуры и славы ложной,

Век гордой пошлости, ликующих невежд,

Век без преданий и надежд,

Бесчеловечный век, безбожный.

О, смейся, древний сфинкс, и тайну мне открой

Своей безжалостной улыбки.

Как ты, земных судеб я понял лживый строй,

Как ты, постиг людей паденья и ошибки.

Но отчего ж, как ты, смеяться не могу

Над этим племенем злосчастным

И – вечный Агасфер, из края в край бегу,

Терзаем жалостью, тоской и гневом страстным?

Мне не смешно глядеть на важного глупца,

Который сам в себе приветствует пророка,

Мне не смешно глядеть, как в дряхлые сердца

Все глубже с каждым днем сочится яд порока,

Как гибнет красота, как разум, даже он, —

Залог бессмертия, во мраке луч святыни,

И для людей стал тем, чем солнце для пустыни:

Бичом бесплодия, пожаром похорон.

Все для меня родник иль гнева, иль тревоги.

Земля мне ноги жжет, как уголья костра:

О, сколько раз ее касалися с утра

От горя и нужды сгибавшиеся ноги.

Мне воздух давит грудь: о, сколько ныне в нем

Стенаний замерло, то кротких, то грозящих.

Мне страшен свод небес: о, сколько рук молящих

Простерлось за день к ним в отчаяньи немом.

Как мрачный каземат на каждом камне голом,

Хранит сердечных мук глубокие следы,

Так мне страданий и нужды

Все в мире кажется символом.

И я, измученный, кляну

Минувший день и день грядущий,

И этой ночи тишину,

И свод небес, меня гнетущий

Сияньем чуждой красоты,

И сердца жгучие мечты,

И правды рай недостижимый,

И скорбь свою, но больше всех

Тебя, о древний сфинкс и твой жестокий смех,

Твой справедливый смех, как смерть, неотвратимый.

ВЕЧЕРНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ АГАСФЕРА

День прошел… Вновь стрела в мое сердце впилась.

Вечность новым кольцом вкруг души обвилась.

Я искал – с нетерпеньем, с проклятьями, с мукой:

Всюду ложь… Я спускался на дно всех сердец:

Всюду скорбь… Я беседовал с верой, с наукой:

Всюду мрак… Что же дальше, бессмертный глупец?..

О, как в сердце клокочет и мечется злоба!

Я постиг, отчего я живу. Для тебя,

Отвращенья и ярости злая змея,

Во вселенной не сыщется гроба.

Но кто знает, что я не в гробу? Что живьем

Не положен я в гроб? Эта бездна немая,

Где блуждают светила, – вот гроб мой, и в нем

Одиноко душа моя бьется живая.

Я родился в гробу. Чуть познавши себя,

В бледном ужасе встал я, простер свои руки, —

Мрак и холод вокруг. И стонал я от муки.

В крышку гроба стучал, звал на помощь, скорбя:

Тщетный труд… Крышка гроба все вдаль уплывала

Под моею рукой. Напрягал я свой взор,

Напрягал свою мысль… Без конца, без начала,

Вырастал перед взором и мыслью простор.

Все мой гроб становился и глубже и шире

И с безбрежной вселенной слился наконец,

И один очутился я в мире…

Все мертво… Где ж могильщик? Могилы творец?

О, когда в этот мир, полный трупов и смрадный,

Ты, толкнувши меня, сам укрылся, злорадный,

За покровом вещей, моим стонам чтоб внять,

(Хоть причин такой злобы нельзя мне понять), —

Так услышь же ты стон мой: Мучитель, мучитель!

Ненавистен мне мир, твоей злобы обитель!

Ты – палач, я – твой узник, застенок – земля

И орудие пытки – вся цепь бытия.

Ненавистен мне дух, ненавистно мне тело,

Ненавистно мне все, что есть рук твоих дело,

Но всего ненавистней я сам —

Стон земли и укор небесам.

Да, я понял… Ты – дух, ненавидящий верно

Самого же себя, и создал меня с тем,

Чтоб, сперва насладившись хулою безмерной,

Изрыгаемой мною в твой образ, затем

Раздавить меня в бешенстве тяжкой пятою…

Но увы! но увы! Ты не слышишь меня,

И стучась о свой гроб, или гнев твой кляня,

Я беседую с собственной лживой мечтою

И бужу своей цепью безмолвье тюрьмы…

О, Забвенья! Хаоса! Ничтожества! Тьмы!..

СКОРБЬ

Надо мной заря зарю сменяет,

Небеса темнеют и горят.

Мир кругом цветет и отцветает,

Жизнь и смерть чредою в нем царят.

А в душе свинцовою волною

Скорбь растет, растет, не зная сна.

Шумом дня и ночи тишиною —

Жадно всем питается она.

Притаясь у родников желаний,

Их кристалл мутит она в тиши,

И толпу несмелых упований

Сторожит на всех путях души.

К небесам ли звездным я взираю,

В ясный день гляжу ль в немую даль, —

На земле я грусть свою встречаю,

Из небес я пью свою печаль.

И когда, волнуемый любовью,

Я к груди прижмуся дорогой, —

Тут же Скорбь, приникнув к изголовью,

Мне, как друг, кивает головой.

О, когда окончатся мученья?

О, кому поведать сердца гнет?

Где найти для тайны выраженья?

Кто мой зов услышит и поймет?

Есть Один – природы скрытый гений,

Мощный дух, что совместил в себе

Жизнь и смерть и вечный круг явлений

И слепой не подчинен судьбе…

Лишь Тебе, спокойному, я б вверил

Пестрый шум душевной суеты.

Ты б один, кто скорби чужд, измерил

Скорбь мою, великую, как Ты.

Но вдали – уж слышу – кто-то реет…

На меня полет он устремил.

Все сильней могильный холод веет

От его неотвратимых крыл.

И опять заря зарю сменяет,

Небеса темнеют и горят.

Мир кругом цветет и отцветает,

Жизнь и смерть чредою в нем царят.

НОКТЮРН

Полночь бьет… Заснуть пора…

Отчего-то страшно спать.

С другом, что ли, до утра

Вслух теперь бы помечтать.

Вспомнить счастье детских лет,

Детства ясную печаль…

Ах, на свете друга нет,

И что нет его, не жаль!

Если души всех людей

Таковы, как и моя,

Не хочу иметь друзей,

Не могу быть другом я.

Никого я не люблю,

Все мне чужды, чужд я всем,

Ни о ком я не скорблю

И не радуюсь ни с кем.

Есть слова… Я все их знал.

От высоких слов не раз

Я скорбел и ликовал,

Даже слезы лил подчас.

Но устал я лепетать

Звучный лепет детских дней.

Полночь бьет… Мне страшно спать,

А не спать еще страшней…

КОШМАР

В детстве часто злой кошмар

Отягчал мой сон глубокий.

То блуждал я, одинокий,

В месте, полном тайных чар;

То лежал я, недвижимый,

И во мраке враг незримый

Надвигался на меня,

Настигал в злорадстве диком,

Налегал на грудь – и я

Просыпался с громким криком.

А теперь кошмар иной

Давит грудь тоской безумной,

Не во сне, не в час ночной —

Наяву и в полдень шумный.

Эти недруги-друзья,

Ряд случайный встреч докучных,

Эта мутная струя

Праздных дел, досугов скучных,

Сонных ласк притворный жар,

Равнодушные измены, —

Вы страшнее, чем кошмар,

Будни вечные без смены.

Средь кошмара дни влачу,

Рвусь очнуться, задыхаюсь,

Но теперь я не кричу

И – увы – не просыпаюсь…

ДУМА

Отрады нет ни в чем. Стрелою мчатся годы,

Толпою медленной мгновения текут.

Как прежде, в рай земной нас больше не влекут

Ни солнце знания, ни зарево свободы.

О, кто поймет болезнь, сразившую наш век?

Та связь незримая, которой человек

Был связан с вечностью и связан со вселенной,

Увы, порвалась вдруг! Тот светоч сокровенный,

Что глубоко в душе мерцал на самом дне —

Как называть его: неведеньем иль верой? —

Померк, и мечемся мы все, как в тяжком сне,

И стала жизнь обманчивой химерой.

Отрады нет ни в чем – ни в грезах детских лет,

Ни в скорби призрачной, ни в мимолетном счастьи.

Дает ли юноша в любви святой обет,

Не верь: как зимний вихрь, бесплодны наши страсти.

Твердит ли гражданин о жертвах и борьбе,

Не верь – и знай, что он не верит сам себе!

……………………

……………………

Бороться – для чего? Чтоб труженик злосчастный

По терниям прошел к вершине наших благ

И водрузил на ней печали нашей стяг,

Иль знамя ненависти страстной!

Любиты людей – за что? Любить слепцов, как я,

Случайных узников в случайном этом мире,

Попутчиков за цепью бытия,

Соперников на ненавистном пире…

И стоит ли любить, и можно ли скорбеть,

Когда любовь и скорбь и все – лишь сон бесцельный?

О, страсти низкие! Сомнений яд смертелъный!

Вопросы горькие! Противоречий сеть

Хаос вокруг меня! Над бездною глубокой

Последний гаснет луч. Плывет, густеет мрак.

Нет, не поток любви или добра иссяк, —

Иссякли родники, питавшие потоки!

Добро и зло слились. Опять хаос царит,

Но божий дух над ним, как прежде, не парит…