Текст книги "Белый ночи. Гражданские песни"

Автор книги: Николай Минский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ДОМА

Умиленный и скорбящий,

В час безмолвный, час ночной,

Обходил я город спящий,

Мирный город свой родной.

Отыскал я дом родимый

И окно увидел я,

За которым шла незримо

Юность бедная моя.

Отыскал я сад заветный…

О, как сердце сжалось вдруг!

Спит в могиле безответной,

Спит в могиле детства друг.

В сад стезей полузабытой

Я вошел теперь один.

Ветер листья рвал сердито

С тяжко стонущих вершин.

Липы черные в два ряда

На пути моем сплелись,

Со всего как будто сада

К другу старому сошлись.

И шепталися в смятеньи,

И вздыхали меж собой.

А за ними чьи-то тени

Шли воздушною толпой.

Шли – и плакали, участья,

Или горечи полны, —

Тени детства, грезы счастья,

Сны, несбывшиеся сны…

«Насытил я свой жадный взор…»

Насытил я свой жадный взор

Всем тем, что взор считает чудом:

Песком пустынь, венцами гор,

Морей кипящим изумрудом.

Я пламя вечное видал,

Блуждая степью каменистой.

Передо мной Казбек блистал

Своею митрой серебристой.

Насытил я свой жадный слух

Потоков бурных клокотаньем

И гроз полночных завываньем,

Когда им вторит горный дух.

Но шумом вод и льдом Казбека.

Насытить душу я не мог.

Не отыскал я человека

И не открылся сердцу Бог.

«Прекрасный гений с белыми крылами…»

Прекрасный гений с белыми крылами,

Ты, детства друг, что в храм моей души

Входил, грустя, и там, склонясь в тиши,

Шептал молитвы бледными устами, —

Ты, в чьих глазах, как в книге неземной,

Предвечных тайн читал я отраженье, —

Скажи, кто был ты: правда иль виденье,

Небесный луч иль огонек степной?..

Кто б ни был ты, – увы – ты удалился,

И если б вновь сошел, какой испуг

В твоих чертах изобразился б вдруг!

О, как темно в душе, где ты молился!

Ты ль сердцу лгал, я ль сердцем очерствел,

Но нет любви, нет истины, нет веры, —

И жизнь скучна, как в осень вечер серый,

И храм надежд замолк и опустел…

ВИДЕНИЕ АГАСФЕРА

В напрасных поисках отчизны,

Изнеможенный, он прилег

На перепутии дорог,

Забытый смертью, чуждый жизни.

И вот, во сне, пред ним в сиянье

Спустилась книга с высоты,

И голос – вечности дыханье —

Встревожил ветхие листы:

– Се – в странствиях и на привале

Твоя отчизна, твой приют.

Ту книгу Книгою зовут.

В начале там прочтешь: «В начале».

НАД МОГИЛОЙ К. Д. КАВЕЛИНА
(7 мая 1885 г.)

Еще один светоч погас

Средь сумерек скорбного мира…

Увы! Как огни после пира,

Мудрейшие, лучшие, гаснут меж нас,

И ночь все темнеет над родиной бедной.

Да, пир миновал, пир восторженных слов,

Великих надежд, бескорыстных трудов,

Как сон миновал – и бесследно;

Напрасно горел ослепительный свет,

Бесплодно мы рвались куда-то;

Как прежде, нет правды – и счастия нет!

Россия могилами только богата!

И тот, кто устал наболевшей душой

Скорбеть о невзгодах отчизны,

Отраду ищи не в столице большой,

Не в сонном иль суетном омуте жизни!

Сюда приходи! Здесь душой отдыхай!

Есть время, когда утешают могилы:

Ужели бессилен тот край,

Где выросли эти могучие силы?

Верь мертвым! Верь тем, кто, надеждой горя,

Средь нас возвышался вершиной блестящей,

И к смутной толпе, у подошвы стоящей,

Взывал с возвышенья: «заря!»

Быть может, от нас не навек отлетели

Былые надежды, былая весна:

В могиле того, над кем плачет страна,

Грядущее спит, как дитя в колыбели…

НАД МОГИЛОЙ В. ГАРШИНА

Ты грустно прожил жизнь. Больная совесть века

Тебя отметила глашатаем своим;

В дни злобы ты любил людей и человека

И жаждал веровать, безверием томим.

Но слишком был глубок родник твоей печали:

Ты изнемог душой, правдивейший из нас, —

И струны порвались, рыданья отзвучали…

В безвременье ты жил, безвременно угас!

Я ничего не знал прекрасней и печальней

Лучистых глаз твоих и бледного чела,

Как будто для тебя земная жизнь была

Тоской по родине недостижимо-дальней.

И творчество твое, и красота лица

В одну гармонию слились с твоей судьбою,

И жребий твой похож, до страшного конца,

На грустный вымысел, разсказанный тобою.

И ты ушел от нас, как тот певец больной,

У славы отнятый могилы дуновеньем;

Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,

Вершины все скосив завистливой рукой.

Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,

Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,

А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…

Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

РУБИНШТЕЙНУ

Когда перед столичною толпою

Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,

И твой небудничный, величья полный вид

Приветствует она восторга громким гулом,

Мне кажется: опять Давид

Играть явился пред Саулом.

Явился в этот век безумный и больной,

Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,

Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,

Чтоб озарить сердца надеждой неземной.

И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись.

И полились, журча, хрустальные ключи.

От мощных рук твоих горячие лучи

Ко всем сердцам незримо протянулись,

И растопили в них забот упорный лед.

Средь моря бурного столицы мутнопенной

Ты остров голубой, как Бог, создал мгновенно.

Ты крылья дал мечтам – и молодость вперед

На этих крыльях полетела,

Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,

Измены нет в любви и счастью нет предела,

А старость грустная умчалася назад,

В заглохший край воспоминаний,

Невинных слез и трепетных признаний.

И высоко над бездной суеты,

Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,

Туда, перед лицо бессмертной красоты,

В эдем негаснущего света.

Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,

Ты воскресил все то, что правда умерщвляет,

И молится толпа, и плачет, как Саул,

И гений твой благославляет.

ПЕВИЦЕ

Ты пела песню о весне,

И мы, счастливые, молчали…

Нас в лучший мир, как бы во сне,

Те звуки светлые умчали.

И в этом мире все кругом

Цвело, сияло и любило.

Твое лицо там солнцем было,

Твой голос нежный – соловьем.

НА КЛАДБИЩЕ

Я только что вернулся с похорон

Безвременно усопшего поэта.

Он завещал друзьям свой кроткий образ,

Отчизне – песни, всем – свою печаль.

За гробом шла немалая толпа

Поклонников, друзей и любопытных.

Был мутный и холодный зимний полдень.

Глубокий снег кладбище покрывал,

Дремали мирно голые березы.

И шествие, вступивши за ограду,

Казалось, вдруг исчезло меж крестов.

Но вот кругом зияющей могилы

Сплотились все опять, держа венки.

С протяжным, грустным пеньем белый гроб

Спустили в ночь могильную – и речи

Обычные чредою потекли.

Какой-то журналист над свежим прахом

С врагом давнишним счеты свел. Другой

Покойника хвалил, не забывая

Хвалить себя. Неведомый поэт

Прочел стихи, где посулил бессмертье

Умершему. Стихи казались гладки

И счастие доставили творцу

На целый день, быть может, на неделю.

Уж речи все окончились. Вдруг кто-то

Протискался и нервно зарыдал,

И всех потряс, и всем глаза увлажил.

И вот конец. Раздвинувши толпу,

Поденщики, уставши ждать, поспешно

Поэта прах засыпали землей,

Насущный хлеб свой этим добывая.

Как гулко в гроб ударил первый ком!

Он верно труп в гробу заставил вздрогнуть.

Но глуше все становятся удары,

Стихают и затихли. Ни один

Отныне звук из нашей шумной жизни

Туда, в сырую келью, не домчится:

Ни сладкий шум весны, ни пенье птиц,

Ни грома гул, ни бури завыванье.

Растет могильный холм. Когда ж он вырос,

Крест белый водрузив, к другой могиле

Усталые могильщики ушли.

И страшный холм, итог зловещий жизни,

Остался перед нами. Вот в обмен

За милый прах земля что возвратила!

Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,

Но миг – один, – и люди догадались

Утешиться: – могильный холм и крест

Личиной из венков одели ярко,

Вздохнули с облегченьем, и цветы

На память рвали и плели букеты.

Припомнили умершего стихи

И громко над могилой их читали,

Одушевляясь ритмом их живым,

И мыслью яркой, и порывом страстным.

И вдруг толпа забыла ужас смерти,

И жажда жить в сердцах проснулась юных,

В глазах отвага смутная зажглась.

И с грустью за толпою наблюдал я.

Слова, эмблемы, внешние покровы

Бессильны над душой моей давно.

И, стоя близ украшенной могилы,

Я в мыслях созерцал лишь то, что есть.

Я видел под землей твой гроб, товарищ,

И в гробе – обезличенный твой прах,

Холодный, влажный, чувствам нестерпимый.

Но на него глядел я неотвратно,

Скорбя, что сам таким же стану прахом.

Я видел, как, почуяв новый труп,

Спешили черви из могил соседних,

Пришли – и гроб осадой обложили.

Защиты нет от полчищ их немых…

Я видел над твоей могилой странной

Цветник – полуживой, полуподдельный,

Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.

Железный лавр давил на ветви пальмы;

Их темную, блестящую листву

Пестрили звезды ярких иммортелей.

И незабудки, помня сонность вод,

Взирали с удивлением невинным

На жесткие, пушистые цветы,

Еще при жизни высохшие сердцем

От распаленных ласк нагорных ветров.

А меж цветов, твою вещая славу,

Белел атлас широких, пышных лент.

И видел я толпу передо мною.

Сердца, как лица, были все открыты —

Себялюбиво робкие сердца.

Промчится час – и все уйдут беспечно

К своим трудам бесцельным и досугам,

И образ твой в их памяти мелькнет

Одной из волн житейского потока.

И видел я великую природу,

Объявшую нас всех своею тайной.

Стволы берез внимали нам. Внимал

Зеленоватый ствол осины юной.

Казалось, в ней уже дрожали соки

Весны. Недолго ждать – твою могилу,

Забытую людьми – ее сережки,

Как гусеницы нежные, устелют.

Сквозным шатром над головой моею

Чернели ветви тонкие вершин.

Над ними галки в воздухе кричали,

О чем, – как знать? Быть может, и они

Товарища тем криком хоронили.

Над ними тучи серые дремали

И чуть заметно глазу волновались.

А выше туч вселенная блистала, —

Для взора – явь, для мысли – дивный сон, —

Немое зеркало, где отразилось

Ничтожество земное и величье, —

Нетленный храм, и вместе божество,

И вместе жрец коленопреклоненный, —

Нетленный храм бессмертья и любви,

Которого порог мы видим всюду,

А скинию заветную – нигде…

У ПОРОГА СНА

На ложе одинокое я лег,

Задул свечу и, с головой закрывшись,

Предался чувствам и мечтам предсонным.

Так засыпать привык я каждой ночью.

Пред тем как погрузиться в чуждый мрак,

Душа, смыкая вежды, в этот миг

Опасный и безмолвный, озирает

Минувший день и прожитую жизнь,

И, будто стражу против грозной тьмы,

Из глубины заветной вызывает

Все лучшие мечты свои о Боге,

О вечности, об истинной любви.

А утром нет следа в воспоминаньях

От этих нежных чувств. Но нынче утром

Я вдруг припомнил их. И вот о чем

Душа вчера мечтала, засыпая:

– Свобода! О, блаженство! Я свободна

От ужасов и призраков, от чар,

Завещанных столетьями былыми.

Я не боюсь ни тишины, ни мрака,

Ни неба – дальней бездны недоступной,

Ни гроба – близкой бездны неминучей,

Ни укоризны иль суда умерших,

Ни над собой, умершею, суда.

Все то, что есть таинственного в мире

И вне его, во мне самой сокрыто,

В моей вседневной радости и грусти,

В минувшем дне, в словах, что я шепчу.

Собой, как высшей силой, победила

Я демонов и ангелов, признавши

Детей природы равными себе.

И вот теперь с доверчивой улыбкой

Я отдаюсь влечению миров;

Покуда я живу, они мне служат

Возвышенным подножием, откуда

Я созерцаю вечный подвиг Бога.

Когда ж умру, сама я стану частью

Подножия для родственной души,

Свободной и таинственной, как я.

Так размышляя, мирно я заснул.

И ночь-сестра меня к груди прижала.

CUM GRANO VENENI

ПОЭТУ

Не до песен, поэт, не до нежных певцов!

Ныне нужно отважных и грубых бойцов.

Род людской пополам разделился.

Закипела борьба, – всякий стройся в ряды,

В ком не умерло чувство священной вражды.

Слишком рано, поэт, ты родился!

Подожди, – и рассеется сумрак веков,

И не будет господ, и не будет рабов, —

Стихнет бой, что столетия длился.

Род людской возмужает и станет умен,

И спокоен, и честен, и сыт, и учен…

Слишком поздно, поэт ты родился!

МОЯ ВЕРА

Был я набожным ребенком,

Верил в Господа, как надо,

Что Господь – небесный пастырь

И что мы – земное стадо.

Ах, о пастыре небесном

Я забыл в земной гордыне,

Но тому, что люди – стадо,

Верю набожно и ныне.

ВСЯКОМУ

В поединке с судьбой, на житейской арене,

Не забудь, что стоишь на виду у друзей.

Это – зрители битвы твоей,

Ты для них – гладиатор на сцене.

И поэтому, раненый в грудь,

Обнаружить не смей свою боль и тревогу.

А смертелен удар, – не забудь

Завернуться красивее в тогу!

«Мне рок нанес удар тяжелый…»

Мне рок нанес удар тяжелый…

Я платье лучшее надел

И, вид придав себе веселый,

К друзьям ближайшим полетел.

Любя друзей, свой жребий тяжкий

От них спешил я утаить:

Они так рады потужить,

Так сострадательны, бедняжки!..

ЗАЧЕМ?

Мне снилось: в папахах из белых снегов

Касалися горы седых облаков.

Мне снилось: пришел великан; как лучины,

Он начал ломать вековые вершины.

И робко спросил я: «зачем, великан,

Все рушишь и губишь, как злой ураган?»

Он злобно вскричал: «мне болтать недосужно.

Чтоб вырастить лес, это место мне нужно».

Мне снилось: шумел на горах черный лес,

Косматою гривой касаясь небес.

Мне снилось: пришел великан; как лучины,

Он дубы и ели ломал, и осины.

И робко спросил я: «зачем, великан

Все рушишь и губишь, как злой ураган?»

Он злобно вскричал: «мне болтать недосужно.

Чтоб выстроить замок, мне лес иметь нужно».

Мне снилось: там замок стоял высоко,

И бездны чернели кругом глубоко.

Мне снилось: пришел великан; как лучины,

Он башни ломал и швырял со стремнины.

И робко спросил я: «зачем, великан,

Все рушишь и губишь, как злой ураган?»

Он крикнул мне: «брось свои глупые речи.

Мне надо ж размять богатырския плечи!»

БЕССМЕРТИЕ

Вода и прах, эфир и звезды —

Все, кроме духа человека, —

Все в мире целым сохранится

До окончанья века.

Бессильна смерть перед пылинкой,

Властна над гордыми мечтами…

Завидно, сердце? Ах, мы скоро

Бессмертны станем сами…

«В толпе людской ожесточенной…»

В толпе людской ожесточенной

Мне снятся мирные луга,

Цветы и небо голубое

И тихий ропот ручейка.

Так отчего ж под небом ясным

Томится грудь моя тоской,

И сердце просится и рвется

Туда, туда, к толпе людской?..

ИСТОРИКУ

Государства изучая,

Все ты принял во вниманье:

Почву, климат и науки

Благотворное влиянье.

Лишь одна тобой забыта

Всех держав и стран основа, —

И о глупости народов

В книге нет твоей ни слова.

«Гений требует слова, не просит…»

Гений требует слова, не просит,

И в толпу, мимо дряхлой истории,

Он скрижали свободы проносит

Под широким плащем аллегории.

САМОМУ СЕБЕ ОТ САМОГО СЕБЯ

Не верь, о сердце, счастью – счастье быстротечно,

Не верь, о сердце, горю – и оно не вечно.

Лишь верь страстям кипучим – всемогущи страсти.

Небытию верь также – нет сильнее власти.

И лучше самовольно скройся в мрак могильный,

Чем ждать, чтобы смерть толкнула в этот мрак насильно.

ПОЕЗД ЖИЗНИ

Резкий свист – и поезд тронулся и мчится

Средь холмов цветущих, к далям без границ.

Вешний день с улыбкой в гладь озер глядится,

На деревьях почки – в небе пенье птиц.

Словно в это утро кончил Бог творенье

И впервые прелесть отдыха постиг.

Первых роз дыханье, первых сил броженье…

Станция «Надежда». Остановка – миг.

Звон и свист – и дальше. Солнце у зенита,

Вся земля одета колосом – травой.

Лязг косы над степью, блеск серпа средь жита,

В воздухе – обрывки песни трудовой.

Тяжкий зной струится и дрожит над лугом,

Липнут рои мошек, ослепляет свет.

А промчится тучка – все глядят с испугом.

Станция «Забота». Остановки нет.

Пролетел и дальше. Но скучней дорога,

К чахлому закату близок трудный день.

Урожай весь убран. Осень у порога,

Зябнет у порога бедных деревень.

Тучи плачут в небе, гонит их неволя.

Льет холодный дождик. Лес объемлет дрожь.

Поезд чуть плетется. Вдруг он стал средь поля.

Станции не видно. Жди, пока втерпеж.

Порча ли в машине? Топлива ль не стало?

Горе ли пророчит жалобный свисток?

Поезд вновь в дороге, вверх ползет устало,

Дребезжит, качает, как в волнах челнок.

Тьма, куда не взглянешь. Ночи бесконечность.

Стены и обрывы. Пропасти без дна.

Вдруг толчек. Смятенье. Вопли. Тишина.

Станция – «Могила». Остановка – вечность.

НА КЛАДБИЩЕ

Сын

Посмотри: на каждом камне

Что ни надпись, похвала.

Тот супругом был примерным,

Та женой средь жен была.

Все-то добрые, святые,

Слуги церкви, мудрецы.

А куда ж девались злые,

Нечестивцы и глупцы?

Или нет таких на свете,

Или камни эти лгут?

Отец

Нет, мой друг. На свете, правда,

Злые и глупцы живут.

Но молчат недаром камни

Здесь о глупости и зле.

Знай: глупцы не умирают,

Зло бессмертно на земле.

«Мне кажется порой, что жизни драма…»

Мне кажется порой, что жизни драма

Длиннотами страдает, и что в ней

Движенья мало по расчету дней:

С картиною несоразмерна рама.

Чтоб семьдесят наполнить долгих лет,

Где новых чувств и мыслей взять? Их нет.

Для тонко эстетической натуры

Самоубийство только род купюры.

СРЕДИ МРАКА

ОДИНОЧЕСТВО

Que fera une âme isolée même dans de ciel?

St. Pierre

I

В те дни, когда в душе, умолкнув, совесть спит

Под искушающий напев пороков льстивых,

Когда язык мой лжет, и кровь моя горит

Притворным пламенем желаний нечестивых, —

Как много в эти дни сочувственных друзей

Я нахожу в толпе! Слова пустых речей

Какой в сердцах пустых встречает отклик внятный,

Как чувства низкие их разуму понятны!

II

Но в дни суровые, когда в душе больной

Укоры совести гремят и, страха полный,

Мой ум, раскаявшись, трепещет под грозой,

И к небесам душа свои вздымает волны, —

Как мало в эти дни друзей я нахожу!

Среди толпы один, потерянный, брожу,

Никто мольбам моим и стонам не внимает,

И песен горестных никто не понимает!

III

Один, чужой толпе… Но и толпу люблю,

Слепую, глупую, с тоскою безысходной.

Лишь о толпе молюсь, лишь за нее скорблю.

Один… Но без нее я – труженик бесплодный.

IV

Насмешлива судьба. В мечтаньях детских дней

Как страстно я желал жить в мире невидимкой,

Все слышать, видеть все, знать тайны всех людей,

И скрытым быть для всех под чародейной дымкой!

Сны детские сбылись. Открыты мне сердца,

Знакомы тайны мне и хаты и дворца,

Познал я века скорбь и века ликованья,

А сам для всех незрим… Сбылись мои мечтанья!

«Наставники мои! О, Пушкин величавый…»

Наставники мои! О, Пушкин величавый,

Мятежный Лермонтов! Давно ль вас гений славы

Бессмертьем увенчал, а между тем вы мне

Певцами кажетесь счастливейших столетий,

Простыми, страстными, беспечными, как дети.

С какой отрадою люблю наедине

Раскрыть истертый том – и вот, как с веток птицы,

Вдруг рифмы звонкие вспорхнут со всех стихов,

И потечет, блестя, ручей правдивых слов,

И чувства стройные, как древние царицы,

Нисходят к зеркалу его прозрачных вод,

И образов толпа за ними вслед идет,

Готовясь их облечь в роскошные одежды…

Как сказка, стих ваш прост, горяч, как сердца кровь.

Мудрец упьется им, его поймут невежды.

Певцы прекрасного, влюбленные в любовь!

Вы даже демона, могучего враждою,

Признанья кроткие заставили шептать,

Изгнанника небес сроднили вы с толпою,

И стали девушки о демоне мечтать!

Увы, мне чужд язык поэзии привольной,

Мой демон нежных слов не шепчет никогда.

Мой демон слез не льет, когда слезой невольной

Туманит мне глаза любовь иль красота.

Его не ослепит Тамары взор горящий,

Алмазный снег вершин, певучий вал морей.

Мой демон шепчет мне, что этот мир блестящий

Похож на древний храм египетских царей.

Порфир и хризолит… Сияние чертога…

Молящихся толпа… Жрецов поющих ряд…

Но там, в святилшце, но там, на месте бога,

Стоит священный бык и спит священный гад…

В душе, в людской душе, в прекрасном храме мира,

Нет болыые божества – и даже нет кумира!..

ПРОРОК

Пред алтарем я слезы лил,

И страстно Господа молил:

– Зачем, о Боже, в людях стану

Я совесть спящую будить?

Ты знаешь, Боже: эту рану

Мы можем только бередить.

Ты знаешь, Боже: нет спасенья

От себялюбия, вражды,

От яда зависти и мщенья

И от соблазнов суеты.

Кому же, Господи, он нужны —

Меч отрезвляющих речей?

Как тот, кто, язвою недужен,

Изведав множество врачей,

Не ждет уж больше исцеленья,

Клянет пытливый перст врача

И, без надежды жизнь влача,

Лишь просит болей облегченья, —

Так род людской стал глух и нем

На голос истины казнящей,

И язвы совести болящей

Не обнажает ни пред кем.

К чему? Кого спасли пророки?

Иль мир, как прежде, не грешит?

Он знает сам свои пороки,

Но позабыть о них спешит…

Пред алтарем я трепетал,

И в слух Предвечного шептал:

– Увы! В юдоли мира грустной,

Где Жизнь нас ловит в сеть искусно,

А Смерть поспешно тянет сеть

На отмель темную забвенья, —

Блажен, кто может опьянеть

От ласки иль грозы мгновенья!

Благословен, кто чем-нибудь —

Затейной сказкой, песней звучной —

На миг волнует нашу грудь,

Кто создает в пустыне скучной

Мираж обманной красоты,

Кто смерти грозное виденье

От глаз скрывает на мгновенье

Под дымкой лживою мечты.

Паяц беспечный, гаер гибкий,

Согревший раз лучом улыбки

Лицо усталое одно,

Стократ желаннее пророка,

Чей взор глядит, как божье око,

Кто зла и скорби видит дно,

Кто бесполезно устрашает,

Кто остов смерти обнажает.

Спаси же, Господи, спаси

От бесполезного томленья,

И мимо, мимо пронеси

Напиток горький отрезвленья!..

Так я молил, – но вот мне длань

Простер Господь и молвил: встань!

И чашу совести немолчной

И отрезвляющей тоски

Мне подал из Своей руки.

И принял я напиток желчный,

И чаша им была полна,

И я испил ее до дна…