Текст книги "Между молотом и наковальней"

Автор книги: Николай Лузан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Время подошло к девяти, закончился второй тайм. Атаки накатывались то на одни, то на другие ворота. Очередной гол в ворота команды заводного Батала Табагуа, безнадежно проигрывавшего ребятам Ахры Голандзии, ослабил накал игры. Виталий не удержался и подлил масла в огонь:

– Батал, это тебе не мячик над волейбольной сеткой подбрасывать!

В ответ лучший связующий сухумской волейбольной команды хитрым ударом подкрутил мяч в левый от вратаря угол ворот и с вызовом ответил:

– Завтра мы им покажем!

Последние его фразы резанули по сердцу Виталия. Полные сил, здоровья и веры в то, что еще не отлита их пуля, они не подозревали, что на рассвете их ждет жестокий бой. Виталий с болью наблюдал за своими «дельфинятами» и не решался остановить игру, а для кого-то – последние часы земной жизни.

Солнце спряталось за пологими, обросшими соснами холмами. Колючие тени поползли по поляне, и игра угасла. Потом все вместе – победители и побежденные – собрались во дворе тетушки Торчуа. Иссеченная осколками южная стена дома и пацха говорили сами за себя. Она и ее шестеро сыновей за все время войны не отступили ни на шаг.

Виталий вяло жевал лепешку и не решался объявить приказ. Тетушка Торчуа чутким женским сердцем будто почувствовала, что эта ночь может стать последней для них, и пыталась, как могла, сохранить и удержать такие хрупкие на войне минуты покоя. «Непьющему воробью», сладкоежке Баталу, достала из запасов баночку с вареньем из инжира; Бате – шестидесятилетнему Андрею Киркинадзе налила стопку чачи; Гуму, начавшему познавать особенности абхазской кухни, – вареную фасоль лобио; а Элгудже зашила порванную футболку.

А они, еще не остывшие после игры, забыв на время о войне и сне, с жаром продолжали обсуждать забитые и пропущенные голы, несправедливые штрафные и пенальти. Стрелки подкрались к одиннадцати, а споры все не затихали. Виталий решился положить им конец и распорядился:

– Все, ребята, пора спать!

– Рано, командир! Детский час еще не кончился! – возразил Астик Садза.

– Все-все! Заканчиваем разговорчики! – был неумолим он.

Прошло несколько минут, и измотанные игрой «дельфинята» спали без задних ног. Лишь часовые продолжали исправно нести службу и внимательно прислушивались к коварной ночной тишине. Сам Виталий ворочался с боку на бок и поглядывал на часы. Стрелки стремительно бежали вперед, отсчитывая последние минуты безмятежного сна. И когда большая застыла на двенадцати, а малая на трех, он разбудил «дядю Андрея», Гума, Бурдика, Гиви Агрбу и Коду Чагаву.

– Что случилось, командир?! – насторожились они.

– Поднимайте ребят! Пришло время гнать эту нечисть!

– Наступление, командир?! – догадался Коду, и его голос дрогнул.

– Пора уж. А то думал – не доживу, – пошутил Андрей Киркинадзе.

– Дядя Андрей, ты это брось! Мы еще на твоей бриллиантовой свадьбе погуляем! – предостерег Виталий и коротко объявил: – Задача – любой ценой сбить их с дороги!

– Все понятно, командир! – дружно ответили разведчики.

– Раз понятно, поднимайте остальных!

Не прошло и пяти минут, как бойцы группы «Дельфин» заняли места в боевом строю. Приказ о наступлении будоражил кровь и лихорадочным блеском отражался в их глазах. Целых одиннадцать месяцев они ждали его.

– Идем в наступление! Задача – захватить опорный пункт «Тамыш», а затем взять под контроль дорогу Зугдиди – Сухум. При хорошем раскладе войти в Тамыш и там закрепиться. Вопросы есть? – объяснил задачу Виталий.

– Будем задавать грузинам, – отшутился кто-то из разведчиков.

– Я тоже так думаю, – хмыкнул Виталий и детализировал задание: – Действуем тремя группами. Твоя, Адгур, заходит в тыл и отсекает им отход. Ты, Гиви, со своими идешь с правого фланга и первым начинаешь атаку. Мы сразу после тебя бьем в лоб. Трогаемся в четыре. Сверим часы! – и здесь голос Виталия предательски дрогнул: – Ребята, только зря не лезьте под пули! Хватит смертей! Хватит!

– Все будет нормально, командир! Мы к этой, с косой, не торопимся, – нестройно ответили бойцы.

– Тогда вперед! За Абхазию! – призвал их Виталий.

Робкий рассвет нежным цветом окрасил снежные вершины гор. Трепетно мигнули и поблекли звезды. Ночной мрак рассеялся, и в утреннем тумане проступили зыбкие силуэты, напоминающие то вздыбившегося медведя, то несущийся в галопе табун лошадей. Пач Чагава, Батал Табагуа, Пантик Торчуа, Ахра Голандзия, Беслан Осия, Андрей Киркинадзе и Гум где короткими перебежками, где ползком просочились через линию фронта и заняли исходные позиции.

На фоне посветлевшего неба зловеще прорезался неправдоподобно громадный силуэт танка. Его ствол черным хоботом хищно вытянулся в сторону Кутола. В его металлическом чреве что-то угрожающе погромыхивало. В десятке шагов от «дельфинят» за одичавшим кустом роз послышалась неясная возня, это грузинские часовые боролись со сном. Они не подозревали, что рядом затаилась их смерть.

– Ребята, приготовились! Дядя Андрей, прикрываешь тыл! – распорядился Адгур.

Разведчики вплотную подобрались к врагу и теперь ждали сигнала от группы Гиви. Тот не заставил себя ждать. Его бойцы, продравшись через розарий, зашли во фланг и с ходу ударили по опорному пункту. Утреннюю тишину взорвали разрывы гранат. В ответ тяжело ухнул миномет и тут же захлебнулся. Автоматная и пистолетная трескотня потонула в реве двигателя танка. Его экипаж, не сделав ни одного выстрела, уносил ноги с позиции. За ним бросилась спасаться пехота.

– Они драпают! Драпают! – ликовал Ахра и посылал вслед очередь за очередью.

Бойцы его группы старались не отстать от гвардейцев, чтобы на их плечах ворваться в Тамыш. На подходах к селу их встретил нестройный огонь. Из развалин бывшего ремонтного цеха яростными вспышками огрызнулся пулемет. Справа, из коровника, короткими очередями отстреливался автоматчик. Шесть пуль впились в тело Андрея Киркинадзе, но он продолжал давить на спусковой крючок, пока не потерял сознание. Шальной осколок скосил Бесика Осию.

Смерть витала над головами «дельфинят», но они не могли и не имели права останавливаться. Они рвались на юг. Оттуда доносились звуки яростной перестрелки, тонувшие в грохоте артиллерийских разрывов. Это сквозь стену огня навстречу им прорывались десантники Заура Зарандиа. Их присутствие придало новые силы бойцам Виталия Осии, и они ринулись в битком набитый гвардейцами Тамыш.

Те, ошалев от страха, беспорядочно отстреливались и все дальше откатывались к восточной окраине села. Подавив очередную огневую точку, Гум, Беслан, Батал, Ахра и Гиви, прячась за бетонным забором, короткими перебежками продвигались к центру и там напоролись на танк. Его ствол суматошно мотался по сторонам. Броня судорожно подрагивала от работавшего с перебоями двигателя.

– О, красавчик, попался?! От нас не уйдешь! – радостно воскликнул Беслан и, подкатившись к танку, громыхнул прикладом автомата по броне.

В ответ в его чреве заворочались, затем звякнула крышка люка, из него показалась чумазая физиономия и пролепетала:

– Там… Там абхазы! Абхазы!

– Не там, а здесь! – рявкнул Беслан и сдернул танкиста на землю…

Отряд Зарандиа и передовые группы Восточного фронта, несмотря на тяжелые потери, упорно пробивались навстречу друг другу, чтобы наконец перерезать «грузинскую удавку», душившую столицу Сухум, и облегчить наступление частям Гумистинского фронта.

Неожиданное появление более чем полутысячного отряда абхазских ополченцев, казаков и добровольцев из республик Северного Кавказа в тылу грузинских войск и фронтальное наступление частей Восточного фронта вызвало у них настоящий шок. У страха глаза оказались настолько велики, что, когда сообщение о нем дошло до штаба в Сухуме, эта цифра возросла втрое. Но десантникам некогда было заниматься арифметикой, они вели свой счет – подбитым танкам, бэтээрам и уничтоженным пулеметным гнездам. Он был в их пользу, к исходу дня передовым группам удалось пробиться к стратегически важной дороге Сухум – Тбилиси и там соединиться с частями Восточного фронта.

Впервые за время войны над группировкой грузинских войск в Абхазии нависла угроза окружения. Среди оккупантов сначала в Сухуме, а затем по цепной реакции и в Тбилиси началась паника. Шеварднадзе, «вальсировавший» в то время с генералами в штаб-квартире НАТО в Брюсселе, почувствовал, что его «хваленая гвардия», привыкшая больше «шманать» беззащитных сухумчан, готова была вот-вот дать деру, бросил «бал» и к вечеру 2 июля прилетел в столицу Абхазии. Наспех сколотив несколько ударных отрядов, бросил их против десантников и ополченцев Восточного фронта. Но генералы Сосналиев и Дбар не дали ему возможности перевести дыхание и нанесли очередной отвлекающий удар.

Четвертого июля, едва забрезжил рассвет, как сотни бойцов, прячась в молочном тумане, клубившемся над Гумистой, атаковали позиции противника в районе села Нижняя Эшера. Это была лихая атака. Помня прошлое мартовское наступление абхазской армии, когда ей удалось пробиться в район маяка, грузинское командование дополнительно усилило оборону минометными батареями и дзотами. Но ни это усиление, ни шквальный автоматный и пулеметный огонь не могли остановить ополченцев. Они, вложив в этот удар всю свою ненависть к врагу, ворвались на передовые позиции и после яростной рукопашной завладели ими.

В результате этого маневра Шеварднадзе и его генералы оказались между двух огней, полыхавших в районе села Тамыш и на берегах Гумисты. Пытаясь остановить, как им казалось, наступление абхазской армии, они бросили в бой последние резервы и подняли в воздух всю авиацию, не подозревая о главном направлении удара. В их головах не укладывалось то, что высоты над Сухумом, одетые в бетон и опоясанные минными полями, являлись основной целью стратегического плана, разработанного Султаном Сосналиевым и Сергеем Дбаром.

Глава 7

Напоминая тяжелораненого, фрегат «Османия» с остатками команды и теми, кто выжил из махаджиров, оставив позади парусник, на котором умирали зараженные холерой, и вихляя из стороны в сторону, вполз в бухту Самсуна. Капитан Сулейман, еще во время шторма сорвавший голос, сипел на матросов, пытаясь лохмотьями парусов поймать ветер и держать строгий курс. Они, цепляясь за обрывки канатов и рискуя сорваться вниз, старались, как могли, чтобы только поскорее причалить к берегу и забыть о том кошмаре, что преследовал их последние сутки. Несмотря на жалкий вид судна и самой команды, Сулейман пытался сохранить достоинство и морскую честь. Когда фрегат поравнялся с кораблями эскадры Омерпаши, по его команде аскеры и моряки выстроились на носу во фронт и, вскинув вверх сабли с ятаганами, воскликнули:

– Слава великому султану и его флоту!

В ответ мощным эхом прозвучало:

– Слава великому султану! Слава флоту! Слава капитану Сулейману!

Не успело приветствие затихнуть, как на флагмане громыхнуло орудие. Сам неустрашимый Омер-паша салютовал ему – капитану Сулейману. И на его посеревшем от усталости лице появилась горделивая улыбка, а глаза повлажнели. В эти минуты для него, отдавшего двадцать с лишним лет службе султану и флоту, не было ничего дороже, чем честь и уважение самого Омер-паши. Они стоили больше, чем все золото и серебро, что утащило к себе море, чем красавица-горянка, захлебнувшаяся в трюме, чем сотни душ махаджиров, пошедших ко дну.

И когда раскаты салюта растворились в шуме волн и ветра, сигнальщик с флагмана протелеграфировал: «Доблестного капитана Сулеймана ждет у себя на ужин гроза гяуров адмирал Омер-паша».

Это видела вся эскадра, это видели на берегу. Сулейман не мог сдержать душивших его чувств и, поклонившись команде, прочувственно воскликнул:

– Слава вам, доблестные воины Аллаха и великого султана!

– Мы с тобой, капитан! Слава тебе и Аллаху! – охваченные одним порывом кричали они и потрясали оружием.

– Аллах вам в помощь! Теперь все позади! Мы дома! Приготовиться к швартовке! – распорядился он.

Команда дружно бросилась выполнять команду. Вместе с ней оживились и горцы. Гедлач, Амра, Астамур-кузнец, Шезина Атыршба, Джамал Бутба, Шмаф Квадзба и те, кто еще мог двигаться, перебрались на правый борт и жадно вглядывались в берег, который для них должен был стать своим. Лес мачт купеческих кораблей закрывал город, а те убогие глинобитные домишки, хаотично разбросанные по склонам пологих, покрытых скудной растительностью холмов вгоняли их в еще большую тоску по оставленной родине.

Перед глазами возникали совершенно другие видения. Просторные, плодородные долины, в которых хватало пашни и пастбищ всем – как князьям, так простолюдинам. Привольно раскинувшиеся по склонам гор густые буковые и дубовые леса, где для охотника было настоящее раздолье. Хрустально-чистые реки, в водах которых в изобилии водилась золотистая форель. Луга, где бродили тучные стада, а воздух, напоенный ароматом цветов, напоминал один огромный пчелиный улей. И конечно, величественные горы. На протяжении веков они хранили память о великих предках, сумевших выстоять и победить самых могущественных врагов.

Гедлач потухшим взором смотрел на лысые холмы, скалистые берега и в его сердце, израненном последними утратами – смертями Даура и Алхаза, – была абсолютная пустота. Он дышал и не чувствовал могучего зова проснувшейся после затяжной зимы земли, сладких дымов, в которых смешались запахи домашнего очага и свежеиспеченного хлеба. Воздух Самсуна стеснял дыхание и драл горло. Это не был воздух гор – воздух свободы! Безбрежная громада моря навсегда отрезала его и семью от родины и могил предков.

– Как тут жить?! Как? – воскликнул Джамал, пораженный убогостью земли.

– И где тот турецкий рай?! Где? – растерялся Астамур.

– Это мы жили в раю! – с горечью произнес Шмаф.

– Бежавших из рая может ожидать только ад, – мрачно обронил Джамал.

– Ради чего все муки?! За что нам такое наказание? Апсар, прости, если бы я только знала… – причитала Шезина, и рыдания сотрясли ее.

– Мертвых уже не воскресить, надо думать о живых и детях. Ничего, как-нибудь обживемся, – пыталась утешить подругу и себя Амра.

– Перестаньте душу мотать! На Самсуне свет клином не сошелся! Живут же наши в Стамбуле, – оборвал ее Гедлач.

– В Стамбуле? А кто нас там ждет? – уныло заметил Джамал.

– Вы еще вспомните про обещанного султаном буйвола и мешки с кукурузой, – с сарказмом заметил Астамур.

– У-у Дзаган, – прорычал Шмаф, и его руки схватили пояс там, где когда-то висел кинжал.

– У-у Сулейман, – процедил сквозь зубы Джамал и бросил ненавидящий взгляд на капитанский мостик.

– Теперь поздно локти кусать! – глухо обронил Астамур и, вцепившись руками в борт, всматривался в приближающийся берег.

Фрегат протащился мимо торгового причала, рыбацких шхун, сбившихся в кучу, мимо галдящих торговых рядов, разбитых у кромки моря и, оставив позади порт, стал на якорь у развалин старой крепости. Прошел час, и на берегу появился отряд аскеров. Вскоре к ним присоединились четыре чиновника, они сели в шлюпки, подплыли к фрегату и поднялись на борт.

Комендант Озал Челер, начальник береговой охраны, судовой врач и переводчик, не удостоив взглядом разбившихся на кучки махаджиров, были встречены Сулейманом и вместе с ним спустились в каюту. Пока шло совещание, команда фрегата паковала сундуки и с нетерпением поглядывала в сторону порта. Оттуда, погоняемая попутным ветром, резво спешила к фрегату фелюга. Не успела она пришвартоваться, как в нее полетели узлы и сундуки команды. Затем подплыл военный катер, и на смену аскерам на борт поднялась мрачная береговая охрана.

Весть о возвращении экспедиции капитана Сулеймана с быстротой молнии облетела город, и на берегу быстро выросла толпа. Изредка в ней мелькали черкески, это первые переселенцы-махаджиры пришли встретить своих земляков и узнать последние новости из Абхазии. Вид фрегата говорил сам за себя, и тревожные крики поплыли над морем. Радостные возгласы сменялись стенаниями, счастливый смех – душераздирающими воплями. Как на берегу, так и на борту фрегата сгорали от нетерпения перед предстоящей встречей. Но без приказа Сулеймана никто не решался первым покинуть фрегат и перебраться на борт фелюги.

Он не заставил себя ждать и в окружении свиты появился на палубе. Впереди шел комендант Челер, позади трусил переводчик, судя по чертам лица – выходец с Кавказа. За несколько шагов до надвинувшейся на них толпы махаджиров они остановились, и тут же между ними стеной стала береговая охрана.

Геч, Барак, Гедлач, Астамур, Шмаф и сгрудившиеся за их спинами односельчане угрюмо смотрели на коменданта и ждали, что он скажет. На его надменном и холодном лице невозможно было прочесть ни чувств, ни эмоций. Холеная рука крепко сжимала тяжелую трость, толстые пальцы были унизаны массивными перстнями, сверкающими на солнце драгоценными камнями. Челер цепким взглядом прошелся по лицам махаджиров и кивнул переводчику. Тот вышел вперед и, как хорошо заученный урок, отбарабанил:

– Великий султан – наследник Аллаха на земле и повелитель половины мира оказывает вам великую милость стать его подданными. Сейчас…

– Сейчас нам нужна вода! Наши старики и дети умирают! – оборвал его князь Барак.

– Дайте поесть! Помогите раненым и больным! – потребовал Астамур.

– Знаем мы про его милость! Наелись досыта! – не сдержался Шмаф.

– Мы люди! А не скот!

– Вы хуже гяуров!

– Дайте воды! Дайте хлеба!

– Пустите нас на берег! – наливалась гневом толпа.

Береговая охрана грозно забряцала оружием, переводчик попятился назад. Сулейман махнул рукой – и в воздухе блеснули клинки. Челер продолжал сохранять спокойствие. За время службы в порту Самсуна ему пришлось принимать десятки таких экспедиций. Эта была не самая худшая. Предыдущая до сих пор болталась на рейде, и там пришлось стрелять. Взбунтовавшиеся горцы, которых косила холера, бросались в море и вплавь пытались добраться до берега. Тех, у кого хватило сил доплыть, поджидала пуля или штык береговой охраны, потом в развалинах старой крепости долго пылали костры, а в воздухе стоял невыносимый смрад. Вторую неделю корабль-призрак стоял на рейде, напоминая о трагедии горцев, и своим зловещим видом отпугивал не только мародеров, но и птиц – они стороной облетали его.

Челер снова прошелся надменным взглядом по негодующей толпе и поморщился. Он не опасался ее гнева, штыков, и ружей береговой охраны вполне хватало, чтобы подавить бунт истощенных жаждой и голодом горцев. Холера и чума среди махаджиров – вот что представляло большую опасность, и это могло стоить ему головы. В памяти была жива позапрошлогодняя вспышка холеры в Самсуне, которую завезли убыхи и проморгала комендатура. В тот раз гнев Омер-паши обошел стороной коменданта, его отправили в забытый аллахом гарнизон, а заместитель поплатился своей жизнью. Повторять их ошибок Челер не собирался, но и проливать кровь лишний раз не горел желанием. Империя нуждалась в воинах, чтобы воевать с гяурами, а горцы сражались, как никто другой.

Он широко расставил ноги-тумбы и, казалось, врос в палубу. Поднятая над головой пятерня погасила волну гнева, и, когда наступила тишина, могучий бас Челера безраздельно властвовал на фрегате. Первые его фразы породили в душах горцев надежду.

– Судьба жестоко обошлась с вами…

– Нами… – горестно выдохнула толпа.

– Теперь все позади…

– Позади… – печальное эхо сотен голосов поплыло над морем.

– Великий султан милостив, он дарует вам жизнь…

– Жизнь?! – прошелестело в ответ.

– Это называется жизнь?! Половина из нас лежит на дне! – кто-то не выдержал и сорвался на крик.

– Сулейман хуже гяура! Кто вернет мне сына и мужа? Кто?! – вторил женский голос.

И в лицо Челеру, Сулейману, охране полетело:

– Шайтаны!

– Проклятые собаки!

– Аллах вам этого не простит!

– Вы за все заплатите!

Толпа, наливаясь гневом, готова была обрушиться на турок. Сулейман махнул рукой аскерам, и они взялись за оружие. Береговая охрана теснее сомкнула свои ряды вокруг Челера и ощетинилась штыками. Горцы – мужчины и женщины, – доведенные до предела, уже готовы были броситься с голыми руками на них. Врач и переводчик попятились, Сулейман схватился за пистолет. Еще мгновение – и могла начаться резня, но Челер снова сумел взять ситуацию в свои руки.

– Стойте! Хватит крови! – воскликнул он.

– Лучше смерть, чем такая жизнь!

– Паршивый шакал и тот живет лучше! – ревела толпа.

– Все уже позади. Я здесь, чтобы помочь вам! – кричал Челер.

– Мы это уже слышали!

– Подавитесь своими баранами и ослами!

– Кто нам вернет детей?

– Братья, погодите! Стойте! – пытался остановить готовую вот-вот начаться резню князь Геч, вышел вперед и потребовал: – Нам нужна вода и помощь врача!

– Пусть заберут раненых и стариков! Сколько им можно мучиться? – выкрикнул Шмаф.

– Врач здесь, а воду сейчас подвезут, – заверил Челер, и это смягчило гнев горцев.

Они отступили. Охрана и аскеры опустили сабли и штыки. Но в задних рядах еще продолжали бушевать и из них неслись крики:

– Верните нашим старикам оружие!

– Дайте хлеба!

– Накажите Сулеймана!

– Хлеб вам будет! Оружие – нет! Его носят воины! – оставался непреклонен Челер.

– А мы кто?! – возмутился Джамал Бутба.

– Вы беженцы и по законам нашей страны не имеете права носить оружие.

– А убивать безоружных – это тоже по закону вашей страны?! Накажите Сулеймана! Его надо повесить! – негодовал Шмаф.

– Он слуга султана, – отрезал Челер и заявил: – Лучше подумайте о себе.

– Уже думали. Будь проклят тот день и час, когда моя нога ступила на борт этого гроба, и ваш султан с его обещаниями! – не мог остановиться Шмаф.

Переводчик съежился и не решался перевести. По лицу и горящим глазам Шмафа Челер догадался, что тот сказал, и потребовал перевода. А когда услышал, то его холеная физиономия пошла бурыми пятнами. Сулейман яростно сверкнул глазами и махнул рукой матросам, те схватились за ятаганы. Геч поспешил смягчить выпад Шмафа, затолкнул его в толпу, смирив гордость, склонился и смиренно произнес:

– Прошу простить нас, господин комендант. Мы измучены всеми теми несчастьями, что…

– Отдайте мне собаку, которая посмела лаять на самого султана! – прорычал Челер.

– Пусть попробует взять! – огрызнулся Шмаф.

– Тише! Тише! Подумай о нас! – зашикали на него и из толпы.

Геч, став заложником ситуации, лихорадочно соображая, как из нее выпутаться, объявил Шмафа сумасшедшим.

В ответ Челер отрезал:

– Теперь потеряет голову!

– Аллах его уже наказал, забрав семью, – использовал последний аргумент Геч.

Ярость коменданта погасили не столько эти слова, сколько вид присмиревших горцев. Его рука отпустила рукоять ятагана, и он объявил:

– Запомните, теперь вы подданные великого султана и наследника Аллаха на земле! Его слово – закон для всех смертных. Непокорных ждет смерть!

– Запомним, – процедил сквозь зубы Геч и затем спросил: – Когда мы сойдем на берег?

– После карантина!

– Какого?!

– Видишь на рейде парусник?

– Да, – подтвердил Геч.

– Там холера.

– Но у нас ее нет! А есть больные и раненые.

– Поэтому здесь врач.

– Тогда пожалейте наших стариков и детей. Их убивает солнце! – взмолился Геч.

Но Челер остался непреклонен, и, оставив без ответа эту последнюю просьбу, спустился к шлюпке. Вместе с ним фрегат покинул капитан Сулейман. Вслед за ними на фелюгу перебралась команда, и на борту фрегата воцарилось напряженное ожидание. Горцы бросали тоскливые взгляды на берег, слабая надежда на лучшую долю, жившая в их сердцах, в Самсуне умерла навсегда. Обещанный Дзаганом и другими посланцами султана «рай» на деле обернулся земным адом. Впереди несчастных ждали жалкое существование и жестокая борьба за выживание.

Несчастья и безысходность, которым, казалось, не будет конца, подобно ржавчине, точащей закаленный булат, разъедали души и совесть горцев. Голод и от камня откусит, а нужда съест и честь. Теперь, когда умерла надежда на помощь султана, кто как мог устраивал свою жизнь. В очередь больных, выстроившуюся к врачу, становились и те, кто твердо стоял на ногах. Не закрывалась дверь и в каюту начальника береговой охраны. С ними шел торг за крышу над головой и за клочок земли, который можно было бы распахать, засеять и потом прокормить семью.

К вечеру на причале собралась бедно одетая толпа, в ней все чаще мелькали черкески. Слухи о беженцах из Абхазии всколыхнули убыхов и абхазов, осевших в Самсуне и его окрестностях. Здесь, на чужбине, тоска о покинутой родине изводила вдвойне, и они были рады услышать хоть что-то, что могло бы ее смягчить.

– Цабал? Дал? Псху?

– Как в Абхазии?

– Я Батал Камшиш!

– Есть кто из рода Чамба? – неслось над морем.

Шмаф, Гедлач, Астамур, свесившись над бортом, кричали в ответ:

– Абхазии больше нет!

– Нет… – горестно раздавалось в ответ.

– Гяуры захватили Псху! Цабала больше нет!

«Нет!.. Нет!» – это короткое, но убийственное как для тех, так и других слово еще долго носилось над морем и берегом. А затем на разные голоса зазвучало:

– Воды! Воды!

– Хлеба! Хлеба!

На эту мольбу на берегу тут же откликнулись, и несколько утлых лодок отчалили к фрегату. Береговая охрана угрожающе повела стволами ружей, когда они приблизились к борту и на палубу начали шлепаться баклажки с водой, головки сыра, лепешки, но не стреляла. Эта маленькая помощь земляков стоила больше, чем все обещания Челера, и давала надежду несчастным на то, что им удастся выжить. Последующие шесть дней карантина земляки не оставляли их в беде, а когда он закончился, две фелюги оттащили фрегат к крайнему причалу торгового порта, и измученные люди наконец смогли сойти на берег.

Там их окружила разношерстная толпа, в которой не было чиновников. Щедрые обещания посланцев султана так и остались обещаниями. Махаджирам была дарована лишь одна милость – устраивать свою жизнь самим. Как стаи перелетных птиц, застигнутые ненастьем, горцы рассыпались по берегу, и над ними, подобно стервятникам, закружили нахальные торговцы и немногословные смотрители гаремов. Они, не стесняясь отцов и братьев, бесцеремонно разглядывали молодых девушек, выбирая из них будущих наложниц, нахально заглядывали в сундуки и корзины, рассчитывая за бесценок поживиться тем, что в каждой семье хранили на черный день.

Давно потерявшие жалость и сострадание к человеческим бедам и несчастьям, алчные торговцы хорошо знали, как выманить то последнее, чем больше всего дорожили горцы. На разбитой дороге показались арбы, скрип колес и крики возниц внесли оживление в тягостную, полную безысходности атмосферу, царившую в этом разбитом под открытым небом временном лагере для беженцев. Самые нетерпеливые и наивные бросились навстречу, все еще веря, что пришла долгожданная помощь от султана. И когда облако пыли рассеялось, а с повозок слетели накидки, то перед изголодавшимися глазами предстало настоящее изобилие.

Горки румяных кукурузных лепешек, еще отдающие теплом печи; котлы, доверху заполненные только что сваренным мясом; запотевшие на жаре огромные амфоры с родниковой водой казались несчастным горцам каким-то волшебным сном. Перед этим фантастическим искушением невозможно было устоять, оно плавило самые твердые сердца. На обмен шло то, что еще не успели выманить торговцы перед посадкой на корабль, а затем забрать аскеры и команда Сулеймана в обмен на глоток воды, кусок лепешки и саму жизнь. Из потаенных мест доставался последний перстень, последний золотой, а жены и дочери снимали с себя оставшиеся украшения.

Те же, у кого не оставалось ни золота, ни серебра, проклиная тот день и час, когда покинули Абхазию, вынуждены были продавать смотрителям из гаремов и наставникам будущих янычар живой товар – старших сыновей и дочерей. Голодные, молящие о куске хлеба и глотке воды глаза младших детей не оставляли родителям иного выбора. Плач, стоны, ругань и шум драк на несколько часов превратили лагерь беженцев в один огромный невольничий рынок. И когда кошельки торговцев потяжелели, а арбы опустели, в них заняли места будущие наложницы в гаремах и будущие свирепые янычары, которым своей кровью предстояло укреплять могущество Османской империи, печальный караван под проклятия горцев стенающим ручьем стек в город.

Гедлач возвратился к семье и стыдился смотреть в глаза Амре и детям. В его руках был жалкий узелок, в него был завернут десяток лепешек и головка твердого, как камень, сыра.

– Ничего, как-нибудь проживем, – поддержала жена.

– Настоящий сыр! – обрадовалась Апра.

– На неделю хватит! – присоединился к ней Аляс, но голодный блеск глаз выдал его с головой.

– Давайте кушать! – торопила Амра.

– Завтра у нас будет мясо. Я найду работу! – глухо ответил Гедлач, и его сердце защемило от жалости к ним.

– Дядя, я тоже пойду с тобой! – живо откликнулся Аляс.

– Куда тебе! Отлежись, а потом видно будет, – всполошилась Амра.

– Мне уже лучше. Я же мужчина! – храбрился он.

– Мужчина, мужчина! – поддержал Гедлач, погладил по его вихрастой голове и сказал: – Пора поесть.

На этот раз он не стал делить еду на скупые кучки и щедрой рукой большими кусками ломал лепешки и кромсал ножом сыр. Впервые за последнее время они ели и не задумывались о завтрашнем дне, а потом погрузились в полудрему.

Прошел час, слабая тень от кустарника уже не защищала от набиравшего с каждой минутой силу солнца. К полудню раскаленные камни обжигали руки, а налетавший с юга «шайтан» сбивал дыхание. Временный лагерь махаджиров, зажатый между скал, превратился в духовку и начал пустеть на глазах.

Одни – редкие счастливцы – отправились на поиски родственников и знакомых, осевших в Самсуне и успевших устроить свою жизнь. Другие – стучались во все дворы подряд в надежде найти временное пристанище, но чаще их встречали бранью, чем добрым словом или куском хлеба. Третьи – и таких было большинство, – полагаясь только на самих себя, разбрелись по округе в поисках временного пристанища, работы и куска хлеба.

Гедлач, Астамур-кузнец, Джамал Бутба, Шезина Атыршба и Шмаф Квадзба нашли пристанище неподалеку от порта. Им стал заброшенный склад. Через дырявую крышу проглядывало чужое небо, а сквозь щели в стенах задувал ветер. Снизу, из подвала, тянуло затхлым, застоявшимся воздухом. Но они были рады и этому. Здесь их оставили в покое торговцы и не трогала береговая охрана. Астамур с Гедлачем из валунов соорудили очаг, Джамал и Шмаф залатали крышу, а женщины заделали щели в стенах, и впервые за последние дни все уснули крепким сном. Под ногами была хоть и чужая, но все-таки твердая земля, а не выскальзывающая из-под ног палуба фрегата. Впереди их ждали новая жизнь и новые испытания. А пока им снился один и тот же сон – Абхазия! Жесткие складки на лице Гедлача разгладились, и губы тронула робкая улыбка.

…Февральское солнце показалось из-за снежной шапки Дзыхвы, заглянуло в заиндевевшее окно, шаловливыми зайчиками заскакало по стенам и замерло на лице мальчика. Нежное тепло согрело щеку, яркий луч забрался под ресницы и прогнал остатки сладкого утреннего сна. Перед взглядом Гедлача предстали феерические картинки, нарисованные морозом на оконном стекле. Столь редкое для этих мест дыхание зимы окрасило мимолетными и оттого еще более завораживающими красками лес и горы.