Текст книги "Что было, то было (повести, рассказы)"

Автор книги: Николай Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Часть третья

Городишко небольшой, грязноватый, а Ольге пришелся по сердцу. Сняла она маленькую комнатушку и стала понемногу привыкать к своей новой жизни.

Работала в городском почтовом отделении на телеграфе. Работа нельзя сказать, чтоб была очень уж интересной, но все же нравилась ей. Ольга вспоминала свои девичьи годы, Васину любовь. Да и другими глазами глядела она теперь на телеграммы – и на те, что из-под ее руки шли во все концы, и на те, что принимала она. Вместе с адресатами радовалась каждому маленькому счастью или горевала, тревожилась. Сообщение ли о выезде, поздравление ли с рождением нового человека, приглашение ли на свадьбу, укоры ли – почему молчишь, не пишешь? – страшная ли строчка о смерти близкого – на все откликалась она в душе. Может, только деловые – многословные, холодные, нудные – депеши разного рода командировочных не трогали ее.

Работали на почте в основном одни женщины. Даже начальником была женщина – спокойная, душевная, милая. У Ольги с нею сразу установились добрые отношения, да и со всеми в коллективе она ладила.

И самой себе Ольга казалась теперь совсем иной, не похожей на ту, что жила в деревне, – стала какой-то встрепенувшейся, повеселевшей, причастной к важному делу.

Зимой она уже была старшей телеграфисткой, получила комнату. Егоров помог ей выхлопотать на Сашу пенсию. А Саша – как время-то бежало! – стал школьником. Вот потому-то и оставил метку в памяти Ольги сорок восьмой год, вернее, сентябрь в том году, когда проводила она в первый класс своего Сашеньку и всплакнула от радости.

На второй день на пути в школу с ним приключилась маленькая история, изменившая Ольгину жизнь. Тогда пошел он в школу один. Дорога не дальняя – всего три квартала, автомашин почти нет, парнишка он смышленый – дойдет, думала мать.

Сначала Саша увидел незнакомую тетеньку, рассыпавшую из сумки яблоки. Помог ей собрать их. Она похвалила Сашу и подарила ему самое красивое краснобокое яблоко. Саша откусил яблоко, прошел немного и залюбовался рыжей лошадью – она везла телегу, в которой позвякивали бидоны из-под молока. Саше хотелось угадать, как звать лошадь. Он вспомнил несколько кличек деревенских лошадей, но ему показалось, что ни одна из них к этой рыжей не подходит. Дальше его внимание привлекла афиша на заборе. На ней нарисован дяденька в накидке. Он шпагой пишет какую-то непонятную букву. Саша стал читать надпись:

– З… нак… Зо-р… а… Знак Зора, – повторил он и пожал плечиками: – Хм… Кино!

Дошел до переулка, подумал: «Тут школа» – и свернул. Зашагал широко, весело размахивая портфелем. Долго шел, а школы все не видать. Саша остановился, опустил портфель к ноге, огляделся по сторонам – и заплакал.

К нему подошел дяденька в пальто и шляпе, протянул руку:

– Здравствуй, танкист.

Саша, размазывая кулачком по лицу слезы, возразил:

– Я не танкист. Я Саша.

– А меня зовут дядя Витя, – сказал дяденька. – Давай руку!

Лицо у дяденьки было в шрамах, и Саша, протягивая руку, нерешительно спросил:

– Вы танкист?

– Угадал. Настоящего танкиста издалека видно. Только я теперь отставной танкист. Понял?.. А ты почему плачешь?

Саша снова хныкнул:

– К маме хочу.

– Заблудился, что ли?

– Да.

– А к папе не хочешь? – улыбнулся дяденька.

– Папу на войне… убило.

Дяденька перестал улыбаться.

– Вот оно что… А живешь далеко?

– Не знаю.

– Ну ничего, не горюй, Саша. Найдем твой дом. Как фамилия-то твоя?

– Федяев.

– А маму как звать?

– Тетя Оля. Она не дома. Она на почте работает.

– Пошли на почту тогда…

Ольга сидела у окошка «До востребования» – замещала отпускницу. Вслух прочла на конверте:

– Васильевой Вере Павловне. – Протянула старушке в окошечко: – Пожалуйста, получите письмо.

– И тут же Ольга услышала, будто кто-то передразнил ее:

– Пожалуйста, получите сына.

Приподнялась – Сашка! Догадалась:

– Ты что, школу не нашел, Саша?

Тихохонько ответил:

– Ее там и нету совсем.

– Куда же подевалась она?

Потупил взгляд, промолчал. Вмешался Виктор:

– А что ж ты, Саша, не сказал, что в школу тебе надо? Я довел бы.

– Он, видать, по маме соскучился. Эх ты! – пристыдила мать.

Саша плаксиво буркнул:

– Я долго шел, а ее все нет.

– Значит, виновата я – плохо тебе дорогу показала вчера. Сегодня уж нечего идти. Завтра вместе отправимся…

Саша вдруг повеселел:

– Мама, его зовут дядя Витя. – Впился взглядом в своего спасителя. – Он был танкистом!

– Вот и скажи спасибо дяде Вите, а то и маму свою не нашел бы. Город – не деревня. – И уже к Виктору: – Спасибо вам, Виктор… – улыбнулась: – Отчества-то но знаю.

Тот махнул рукой:

– А! Просто Виктор…

И снова – к Саше:

– Попрощайся с дядей Витей и иди сюда – раздену. Скоро домой…

* * *

В один из дней на почту мало заходило посетителей, и тетя Паша, почтальон, рассказала сотрудницам страшную историю, которую позже, через годы, Ольга вспоминала как пророческую для себя.

Ольга сидела у того же окошка «До востребования», отвлеклась и услышала рассказ тети Паши немного не с начала:

– … Так вот. Явился ровно с того свету. Она – в слезы. Кинулась к ему: «Ванечка, родной мой!» Второй муж был дома, тут же. Все это видит, но – ничего. Раньше, до войны, они знали друг друга. Поздоровались мирно, честь по чести. Второй-то говорит ей: «Ну, что ж, Шура, беги в магазин, такая встреча – грешно не отметить».

Пока она бегала за водкой, они разговаривали. Тот, настоящий-то, Иван-то, скуповато поведал, что был в плену, но многим странам наскитался, пока вырвался на Родину. А второй-то, Афанасием звать, вроде как бы Шуру оправдывал: мол, извещение о твоей смерти она получила…

Вошла посетительница, направилась к Ольгиному окошку. Тетя Паша умолкла.

– Скажите, где можно получить посылку? – спросила женщина.

Ольга ответила:

– Со двора вход. Выйдете – и налево.

– … Да-а. Иван-то знал, что и тогда Афоня любил Шуру, когда в девках была, – продолжала тетя Паша после ухода посетительницы. – А она-то к ему не шибко тянулась, все над его именем подсмеивалась. А тут уж судьба свела их. Иван понимал все и, должно, не виноватил ни его, ни свою Шуру.

– Какие, скажите, истории в жизни бывают! – вздохнула самая молодая из девчат – Валя Грекова.

Ольгу тоже задел этот рассказ. Она представила себя на месте той Шуры – и не позавидовала ей.

– … Принесла она две поллитровки, приготовила закуску, по граненому стакану поставила перед тем и перед другим. А Иван говорит: «Шурок, ставь и себе стакан». Она отвечает: «Не пью я, Ваня, не навыкла без тебя». Он ей свое: «Разве ты не рада моему возвращению?» Тогда и Афоня стал уговаривать: «Немножко-то выпей с нами, Шура». Она и перед собой поставила точно такой же стакан, сказала не Афоне, а Ивану: «Разливай, Ваня». Он откупорил бутылку, налил сначала ей, потом сопернику своему и потом уж себе. Все три стакана склянешеньки. «Выпьем, – говорит Иван, – за наше свидание, за встречу. И пускай, – говорит, – Шурок сама выбирает себе одного из нас – раз уж так случилось. Кого выберет – тот и будет отныне ее мужем». Ни словечком не изобидел. А она, бедненькая, то на одного поглядит, то на другого. А больше страдает оттого, что нежно, по-старому выговаривает ее имя Иван. Как скажет «Шурок», так она в лице и меняется.

– Милая! – вырвалось у Ольги.

– Любила она раньше Ивана, очень любила. И к Афанасию успела привыкнуть. Он ее долго уговаривал, когда овдовела. Ласковый. На ласку-то и ответила. И тут два чувства столкнулись – к одному мужу прежняя любовь вспыхнула, к другому, ласковому да нежному, жалость сердце разбередила. Думала, водка хмелем ударит в голову, прибавит храбрости, развеселит. Решила: «Была не была – выпью!» И выпила, как мужья, до дна. Полный-то стакан! «Сердечное спасибо тебе, Шурок, – опять сказал Иван. – Это лучше всяких твоих слов». А второй-то, Афанасий-то, сует ей закуску, торопит: «Скорее, Шура, огурчиком закуси». Она отводит его руку: «Ничего, я хлебушек понюхаю». Не закусила. Афоня теперь наливает Ивану и себе. Шура свой порожний стакан отодвинула в сторонку. И сидит. И еще крепче глазами впивается попеременки – в одного, в другого. Улыбнется, сгонит прочь улыбку, вроде опечалится, задумается, потом опять хочет веселой казаться… Все, видно, гадала, которого из двоих выбрать.

– Срок-то уж очень короток – где ж тут сразу решишь, – вставила Валя Грекова.

К окну «До востребования» подошел Виктор. Он не первый раз появлялся здесь с той поры, как доставил Ольге ее Сашу. Поздоровался:

– Здравствуйте, Ольга Ивановна.

– Здравствуйте, Виктор Михайлович. А вам опять писем нет.

– Ничего не поделаешь… Наверно, чернила высохли или перья поломались… Оля, можно вас спросить: вы когда кончаете работу?

Ольга смутилась, но ответила:

– Еще не скоро.

– Тогда до свидания.

Валя Грекова – тут как тут:

– Что я говорила? Влюбился он в нашу Ольгу. Точно!

Ольга даже привстала:

– Что ты мелешь, Валька? Человек ждет важное письмо, а ты…

– Раньше он почему-то не получал здесь ни важных, ни других каких.

– Хватит вам болтать! – остановила их пожилая работница. – Тетя Паша, доскажи, чем же все кончилось.

– А кончилось плохо. Решать Шуре было тру-удно. Мужья-то один одного лучше… Они снова налили – теперь по полстакана. Шура встала улыбчивая, пошла за чем-то на кухню… Пошатывается. Хмель свое берет. А мужья не замечают, беседуют себе, и в разговоре ни тот, ни другой Шуры не касаются – будто ничего промеж их такого нету, друзья друзьями. Долгонько они так сидели, уж водка кончается. И тут Афанасий хватился: «Что ж это Шура-то не с нами?» Иван по-своему понял ее уход: «Наверно, надоело ей нас слушать да на пьяненькие наши рожи глядеть». Беседа их после того не пошла. «Может, позвать Шуру?» – беспокоился Афанасий. «Пойдем посмотрим, не плохо ли ей», – согласился Иван. Пошли на кухню. Нет там Шуры. Спросили у соседки – и к ей не заходила. Афоня кинулся на улицу. Нет и там. Да и прохладно было – не усидишь на улице. Тогда он полез на чердак. Чуяло сердце-то. И только голову просунул – ка-ак закричит!.. Там, на чердаке, висела она, родная, в петле…

– Да что ж она, дура! – вскрикнула Валя.

– Так она надумала, матушка. Удавилась. Не вынесла счастья: погибший муж вернулся и второй есть. Выбрать не хватило сил. Торопилась покончить, покуда хмель не прошел… Теперь оба мужа горюют, и каждый себя виноватит… Хорошая была женщина, красивая из себя. И уж шибко совестливая, царство ей небесное…

Валя сквозь слезы прошептала:

– Глупая, глупая…

Ольга закусила губу, чтобы не всхлипнуть над этим чужим горем: близко к сердцу приняла она судьбу неизвестной ей женщины.

* * *

Ольга вышла с почты последней. Одна направилась сквериком домой. Из головы не выходила история, рассказанная тетей Пашей, и Ольга, задумчивая, не замечала под ногами облетевших с берез золотистых листьев, не видела ничего кругом. И когда ее кто-то окликнул по имени, вздрогнула и остановилась.

– Ой, это вы!.. Напугали как… – сказала она, увидев в осенних сумерках вставшего со скамейки Виктора Михайловича.

– Простите, Оля! – виновато произнес он. – И за то, что напугал вас, и за то, что вот так… дерзко поджидаю…

Она пришла в себя и выговорила ему:

– Вы уже два месяца такой. Появляетесь на почте… А писем нет и, наверно, не будет.

– Да, вы угадали: я не жду писем. И не от кого: ни родных у меня, ни близких.

– Зачем же тогда подходить к окошку «До востребования»?

– Вы обижены на меня?

– Люди замечают…

– Это ведь единственное место, где я могу видеть вас.

– Вы говорите так, как будто… Зачем?.. Не надо, прошу… Я люблю своего мужа.

– Я все знаю. Ваш муж погиб на фронте.

– Он пропал без вести.

– Это одно и то же.

– И все равно я люблю его.

Виктор помолчал и уже другим – погрустневшим – голосом произнес:

– У меня война тоже отняла многое…

– Значит, вам нетрудно понять мое настроение?

– Я понимаю… Может, разрешите проводить вас?

– Спасибо, Виктор Михайлович. Дойду я. Не сердитесь. Сашка, наверно, заждался.

– Как он поживает, танкист?

– В заботах. Школьник! Учится прилежно.

– Молодец. Привет ему передавайте.

– Он и так вспоминает вас. Что ж, до свидания.

– До свидания, Оля…

После этого разговора Виктор Михайлович перестал заходить на почту за письмами, которых ему никто не слал. А Ольга – странное творится с человеком! – ждала его прихода. И когда за несколько дней до Октябрьского праздника он снова окликнул ее после работы на бульваре, она даже обрадовалась и не скрывала эту радость от него.

Они с час гуляли по городу. Было прохладно, и Виктор Михайлович взял Ольгу под руку. О многом переговорили они за этот час. Ольга узнала, что Виктор приехал в город незадолго до ее приезда. До того жил в рабочем поселке километров за тридцать. Там перед родами умерла от малярии его жена. Работал он на городской электростанции инженером.

Они оказались около ее дома. Ольга сжалилась – озяб человек, – пригласила Виктора к себе согреться чаем.

Саша обрадовался приходу дяди Вити, забавно болтал с ним, и Ольга видела, что он понравился гостю, ну а гость – Саше…

Виктор пригласил Ольгу пойти с ним седьмого ноября в гости в одну знакомую ему семью. Она чуть замялась, но согласилась.

За праздничным столом кроме хозяев – мужа и жены – были еще две пары. Было просто, уютно, весело. Ольга невольно сравнивала Виктора с остальными мужчинами. Статный, скромный, меченный фронтовыми ожогами на лице, остроумный, но и не болтливый собеседник, внимательный к ней и к соседке слева за столом, он казался Ольге красивей, лучше тех троих, да, похоже, и женщины выделяли его среди своих мужей – охотно танцевали с ним.

На долю Ольги достался вальс «В парке старинном». Раньше слов о седине, слетевших с пластинки, она впервые разглядела – у Виктора седые-седые виски. Седина эта удивительно шла ему, так же как шрамы на лице, без которых, казалось, он был бы обыкновенной, проще.

Они сели раньше окончания вальса, но именно эти минуты, пока Ольга кружила в вальсе, сделали с сердцем ее что-то такое, необъяснимое и властное, от чего ей потом уже не удалось ни избавиться, ни уйти, ни скрыться. Вальс тот с памятного октябрьского вечера стал для Ольги ее своеобразным гимном, и не торжественным, а душевным, чувственным. Покоряющая музыка вальса тогда вела ее по невидным улочкам города рядом с Виктором, а позже, через месяцы, – в лодке за Двину и по лугу, цветистому, пьянящему…

Так они, вдова и вдовец, подружились. Но свело их не это родство судеб. Нет. Что-то другое, значительное – словно они давно искали друг друга и нашли. А вдовство лишь давало им право на это сближение, на эти большие, искренние чувства. В дружбе их не все шло просто и гладко. Бывало, по месяцу не искали они встреч, жили своим прошлым, от которого уйти было нелегко обоим. И особенно ей. У нее – сын, которого она любила и который был похож на другого, тоже любимого, хотя и неживого, но из памяти, из сердца не выкинутого. Она не собиралась лишать этой памяти и сына. Ольга так много рассказывала Саше о его отце, что уж кто-то другой не сможет занять это место в сердце мальчика. Виктор же, твердила она себе, кем бы ни стал для нее, всегда останется для Саши только дядей Витей.

Ольга не думала, что Виктор старается расположить к себе Сашу для того, чтобы через это добиться ее любви. Да и на самом деле ничего подобного не было. Но и она, мать, не могла остаться равнодушной к сердечной доброте человека, влияние которого положительно сказывалось на всем поведении Саши. Виктор умел не навязчиво, играючи так занять Сашу, что можно было подумать: большой опыт отца и педагога у этого бывшего танкиста. И она невольно проникалась уважением к Виктору, все больше привязывалась к нему, видела в нем настоящего друга.

В один – ответственный – учебный год Саша чуть не стал второгодником. Вот когда нуждались в поддержке и мать и сын!

Казалось, все будет хорошо. Саша успешно закончил третий класс. Татьяна Петровна, Сашина учительница, при встречах с Ольгой не могла нахвалиться его прилежностью. Да Ольга и сама видела старание сынишки, чувствовала его любовь к школе.

На втором месяце нового учебного года учительницу неожиданно перевели в вечернюю среднюю школу рабочей молодежи. Дети, влюбленные в свою строгую, но добрую Татьяну Петровну, никак не могли привыкнуть к новой учительнице. А она к тому же была резкой, нервной.

Вечерняя школа помещалась в здании той же начальной школы, и ребята иногда виделись со своей любимой учительницей. Они уговаривали ее вернуться, девчонки плакали. Им невдомек было, что и Татьяна Петровна свою разлуку с классом тоже очень переживала, так как ушла она от них не по доброй воле: не хватало педагогов.

Однажды Саша вернулся из школы в слезах. Мать была дома, и на ее вопрос, почему он плачет, ответил:

– Ольгушка тебя вызывает.

– Кто? Какая Ольгушка? – не поняла мать.

– Учительница.

– А почему ты ее так называешь? Ты слышал хоть раз, чтобы меня кто-нибудь назвал Ольгушкой? Все зовут кто Олей, кто Ольгой, кто Ольгой Ивановной.

– Ты же не такая… ты хорошая.

– Учительница для тебя нехорошая? Ты подумал, что говоришь?

– Не я один… Так все в классе ее зовут. Еще знаешь как? Сказать? Ольгушка-лягушка.

– Ой как это некрасиво! Школьники, пионеры…

Саша покраснел.

– Да, а зачем вызывает она меня? Что-нибудь натворил? Где твоя кепка?

– У нее.

Саша рассказал, что он написал сочинение до звонка, и Ольга Марковна разрешила идти домой. Но как же он мог уйти один, без Кольки Крылова? Оделся и стал ждать. Надоело, заглянул тихонько в класс. Потом еще. А учительница стояла у двери, схватила кепку и сказала, что он хулиган, пускай за кепкой приходит мать.

– Ты, может, дразнил ее, чего доброго? Сказал что-нибудь дерзкое? – пытала Ольга сына.

– Ни капельки! Только заглянул и вот так поманил пальцем Кольку. – Саша показал, как он поманил дружка.

Когда Ольга пришла в школу, Сашина учительница наговорила ей много неприятного: Саша будто бы ленится, грубит и вот, наконец, хулиганил – мешал заниматься.

Ольга не стала выгораживать сына, сказала, что поговорит с ним, а в душе унесла неприятное впечатление от этой встречи. Подумала: «Какая холодная… Не зря ребята прозвище дали такое». Потом росла тревога за Сашу – четвертый класс, сложный, выпускной. А Саша и верно стал лениться: без напоминаний не садился за учебники. Раз утром даже признался:

– Мне что-то не хочется в школу идти, мама.

– Почему? – строго спросила она. Посмотрела в глаза – и сама догадалась почему.

– Если бы Татьяна Петровна… – мечтательно произнес Саша.

Ольга видела, что с Сашей творится что-то неладное, но была бессильна внушить ему уважение к новой учительнице, все ее слова были неубедительными.

Рассказала Виктору. Он посоветовал сходить в школу, выяснить все.

Ольга так и поступила.

Разговор с Ольгой Марковной состоялся не наедине, как хотелось Федяевой, а в учительской в присутствии учителей. Сашина учительница сразу напустилась:

– Ваш сын учится из рук вон плохо! Кончается третья четверть, а он… Я предупреждаю: он может остаться на второй год. Явный кандидат. У Ольги в глазах померкло.

– Да как же так? Он же хорошо учился. Он любил школу. У Татьяны Петровны три года отличником был.

– Хм!.. – ухмыльнулась Ольга Марковна. – У Татьяны Петровны, возможно, любимчики водились, а у меня их нет и не будет!

– Что же мне делать?

– Вы же мать, знаете характер своего сына, вам легче самой решить, как заставить его учиться.

– Заставить… – задумчиво повторила Ольга и растерялась. Она нехорошо подумала: как трудно, должно быть, ее Саше каждый день смотреть на свою учительницу, которую не любишь и которая тебя не любит, и выслушивать нудные нотации.

Невеселый был разговор.

Все, кто находился в учительской, оставили свои дела и прислушивались к их беседе. Вдруг одна пожилая учительница встала, подошла к Ольге Федяевой, сказала:

– Я давно наблюдаю за вашим Сашей. Он мне нравится. Умненький, скромный мальчик. Если вы не возражаете, я возьму его к себе в четвертый «Б».

Ольга с дрожью в голосе вымолвила:

– Ой, пожалуйста, возьмите! Я так буду благодарна! Спасите его. Только не было бы вам неприятности какой. Отстал он…

– Все будет хорошо.

Тут возразила Ольга Марковна:

– Зачем же, Марья Николаевна! Я доведу его… выравняю…

Федяева взмолилась:

– Нет уж, Марья Николаевна, возьмите его к себе!

– Я думаю, так будет лучше. И вы не упрямьтесь, Ольга Марковна, – обратилась Марья Николаевна к коллеге. – Мы сейчас договоримся с нашей заведующей. А меня извините, что я так… не вытерпела…

И Саша оказался в параллельном классе, у заслуженной учительницы республики. С первого же дня занятий здесь его словно подменили: повеселел, снова прилежно взялся за учение – от учебника не оторвешь! Мать радовалась этой перемене.

Через месяц-полтора она спросила Сашу:

– Не опозоришь меня, не останешься на второй год?

– Что ты, мама! Я уж постараюсь…

– А Марья Николаевна строгая?

– Она очень хорошая. Ты знаешь, мама, какие у Марьи Николаевны пальчики!

В этом бесхитростном детском признании Ольге открылся секрет разительной перемены в Саше.

Кончился учебный год. Ольгу пригласили в школу. Было что-то вроде торжественного собрания учащихся выпускных классов. Пришли многие родители. Марья Николаевна сказала напутственное слово ребятам и под конец добавила:

– Двое лучших из вас окончили школу с похвальной грамотой. Это Сережа Мальцев и Саша Федяев.

У Ольги слезы потекли по щекам. Как же так?! Ее Саша?! Не ошибка это?..

А он вышел к столу, взял из красивых рук Марьи Николаевны дорогой нарядный листок и подал матери:

– Мама, так я постарался… Не сердись…

После собрания к Федяевой подошла бывшая Сашина учительница Ольга Марковна, пригласила в учительскую на чашку чая. Та только тогда пришла в себя, вежливо отказалась:

– Спасибо. Я такая счастливая, такая!.. Ничего не хочу…

Домой они шли в обнимку, сын и мать. Ольге хотелось кричать от счастья на всю улицу.

* * *

Чудные белые ночи на Севере. Часами можно любоваться небом, сменой на нем красок.

Солнце только что лениво, нехотя опустилось за близкий горизонт, еще золотой широкий след горит и играет, а чуть повыше невидимая кисть уже румянит небосвод. И не на западе, нет. Все эти красоты совершаются в северной части. Погодя появятся лиловатые оттенки, и салатовые, и зеленые. Не успеет заметить глаз, как где-то правее родится утренняя зорька, сначала несмелая, бледно-розовая, потом запламенеет, заполыхает, не дав еще потухнуть заре вечерней. И все это рядом, не споря меж собой, мирно и величаво. Когда вы, не отрывая взгляда, вдоволь налюбуетесь сменой одной зари другой, выглянет солнце – покажет будто литую из неведомых, сказочных сплавов дольку огненно-золотого диска. На него можно смотреть. И вы смотрите и не верите, что это солнце, всегдашнее солнышко. Не верите и тогда, когда оно выкатится все – огромное и ясное. Таким нигде вы не увидите его – только на Севере!..

Да, хороши здесь белые ночи!

А если еще перед вами река – не речушка какая-нибудь, а северная красавица Двина. И луг за рекой. Вся игра красок в небе вызовет, непременно заставит откликнуться – тоже сменой красок – реку и луг.

А еще если рядом друг, любимый вами человек! Тогда берегите сердце – слишком много радости свалится на него.

Ольга в такую необычную ночь как раз была не одна – около нее стоял, опершись на перила набережной, Виктор. Перед ними катились в беломорскую даль воды Северной Двины, темнел и светлел луг за рекой, постепенно замирала пассажирская пристань с электрическими фонарями, хотя и скупо, но ненужно горевшими.

С ними была белая ночь. А что может быть лучше, милее ее для влюбленных!

Но были ли влюблены они друг в друга? Виктор – да. Он знал это, знала и Ольга. Она же то ли пугалась признаться себе, что любит Виктора, то ли не разобралась в своих чувствах, все еще не сказала ему, что любит, хотя он давно уже был дорог ей.

Перед тем как выйти к реке, они гуляли по затихающим улицам города. Ольга рассказала Виктору про Сашину похвальную грамоту. Успех этот обрадовал и его.

Теперь они стояли рядом. Иногда смотрели в глаза друг другу и тихо улыбались. А то обменивались короткими фразами, для них значительными и важными, и опять умолкали. Им было хорошо оттого, что вокруг разлилась удивительная ночь, не похожая на все другие, минувшие, и, наверное, отличная от тех, что будут. Они жили этими минутами и часами, ничего не загадывая наперед, потому что о своем грядущем много говорили раньше. Из тех разговоров поняли одно: они нужны друг другу, очень нужны. Остальное казалось туманным и для Ольги и для Виктора, так как она все еще не решилась стать его законной женой. «Разве плохо тебе со мной вот так?» – отводила Ольга его назойливые просьбы пойти наконец в загс, устроить свадьбу.

Но сегодня она, пожалуй, сказала бы слова более определенные, если б снова зашел разговор об этом. Ночь ли белая виновата, день ли счастливый тому причиной, только теперь Ольга в душе была нежней к Виктору и – сговорчивей. А может, потому она была такой, что знала – он сегодня ни о чем подобном не заикнется, чтобы не спугнуть ее хорошее настроение.

Между тем белая ночь таяла. Занималось утро нового дня.

Скоро Виктор проводит Ольгу домой, и, прощаясь с ним, будет она опять, как всегда, серьезной в разговоре и сдержанной в чувствах.

Он же такую ее и любил.

* * *

Изредка навещала Ольгу Ирина. Она никогда не приходила с пустыми руками – приносила молока, овощей, свежей стряпни Ульяны Павлиновны. Ольге и неловко было без конца принимать эти подарки, и отказаться было неудобно – обидишь. Она же в колхоз все хотела заглянуть, да так и прособиралась. Появилась лишь во время своего – не первого – очередного отпуска.

А как встретили! Колхозницы зазывали к себе в избы, угощали всем, что было за душой, откровенничали… Доярки утащили на молочную ферму, хвалились удоями своих холмогорских пеструх – Веток, Милок, Зорек.

Ульяна Павлиновна напекла шанег, Евдоким Никитич достал из шкафа припасенную на случай бутылку портвейна, Ирина хлопотала, накрывая стол…

– Ну расскажи, как ты там обжилась? – спросил Евдоким Никитич, улучив после второй рюмки подходящий момент.

Ольга рассказала.

– А я ведь знал, что не приживешься ты у нас, сбежишь, – заключил он.

На это Ирина заметила:

– Смешной ты, отец! Да разве она собиралась на пожизненно в деревню селиться?

Вспоминали военные годы, крутили пластинки с морскими песнями… Потом остались вдвоем с Ириной. Что ж, можно было бы растревожить сердце и память прошлым и всплакнуть – у них судьбы равные. Но зачем? Не лучше ли потешить себя обычными бабьими пересудами – кто да что. Нет, пожалуй, самое подходящее время поведать друг дружке свои сердечные дела – и хмель, растекшийся по жилам, зовет к этому.

– Все равно уйдет Ванька от этой селедки ко мне! – смехом брызнули глаза Ирины. – А у тебя-то как? Неужели никто не нравится? Или по-прежнему все желания назаперти, Оль?

Нет, не назаперти, Иринушка! Но не услышишь ты про эти желания, про того, кто правится. Не скажет тебе Ольга ничего. Так и вернется в город.

– Выйдем в луг, Ира, – предложила она.

Изумрудная шелковистая отава искрилась под нежарким солнцем бабьего лета. А если идти навстречу солнцу – увидишь расчудесное плетение нежной паутины. Кажется, нет ни единой былинки, которая не была бы соединена с другими этим серебристым кружевом.

Ольга помнит этот луг иным – цветистым, ароматным, дурманящим. И не в те дни, когда она жила в «Авроре» и видела его каждый день во всякое время и всякую погоду. Нет. Тем нарядным лугом она шла минувшей весной. Шла не одна, а с ним, с Виктором. Пускай не здесь точно, но лугом этим, двинским.

Может, рассказать сейчас Ирине – кто этот Виктор, каким счастьем горели глаза у него и у нее, о чем они говорили и о чем молчали, рассказать все-все?.. А надо ли? Не расколется ли, не рассыплется ли это видение на кусочки, которые потом уж не соберешь вместе? Ирина вдруг не утерпит, ляпнет кому-нибудь на деревне, тому же Ивану, и пойдет гулять оно языкастой сплетней от двора к двору, не похожее на то, каким живет в Ольгином сердце. Над лугом висела переливчатая песня жаворонка, и все кругом пело, и в душе – тоже. В звуках весны было что-то очень знакомое, похожее на мелодию вальса, породнившего в октябрьский вечер два сердца.

Почему же сейчас не звенит, не льется та музыка? Ах да, Ира рядом, не Виктор!..

– Значит, все одна?

Ответить правду на этот вопрос Иры? Сказать, что есть друг, хороший друг – и все? А музыка? Ею полнится сердце… Нет, музыку словами не расскажешь.

И Ольга ответила:

– Да, одна, Ира…

Когда Ольга была на Урале у Егоровых и Алексей рассказывал о гибели Василия, ей все казалось, что он, муж ее, ее Вася, не погиб, не перестал думать о ней, что он гонит прочь мысль о своей смерти, не дает отстояться этой мысли в сердце Ольги, поверить в нее.

И потом, позже, она временами мысленно беседовала с живым Василием: рассказывала о Саше, ворошила прошлое, говорила что-то в свое оправдание… После этого становилось вроде бы легче на душе.

Но Ольга не знала, не могла знать, что через многие годы придется ей вынести все это не в думах и не во сне, а наяву.

Только что начались у Саши летние каникулы – отлично окончил седьмой класс. В первое свое свободное утро он по привычке поднялся рано. Мать посмотрела на него, рослого, статного, и гордостью наполнилось ее сердце: не зря жила и живет она – такого сына вырастила!

Саша убежал с друзьями к реке. А она все думала о своем большом материнском счастье – трудно и горько досталось оно ей. И не вспомнила ни Василия, ни Виктора. Была, как и все эти нелегкие годы, наедине со своим многое испытавшим сердцем.

На несколько минут заходил Виктор. Прикатил новенький велосипед – подарок отличнику. Поставил у крыльца, на виду.

Вернулся Саша. Удивился:

– Ух ты! Велосипед! Чей это, мама?

– От дяди Вити тебе.

– Спасибо… А я только сейчас утром по-настоящему понял, что в восьмом уже я!

Откуда-то издалека доносился «Школьный вальс». Саша прислушался, закружился, подхватил мать, и она повеселела.

Саша увидел почтальона тетю Пашу.

– Пенсия, мама. – И скрылся в коридоре.

Ольга обернулась.

– Что-то раньше срока нынче, тетя Паша?

– Пенсия еще через три дня, – сказала тетя Паша, подойдя к Ольге. – А это заказное. Из военкомата. Распишись-ка, Оленька.

– Из военкомата? – переспросила она. – Справку, наверно, какую требуют.

Ольга с неясной тревогой приняла письмо. Расписывалась – дрожала рука. Продолговатый конверт, внизу – штамп и номер. Подумала: «А вдруг о Василии что?»

– Побегу, – заторопилась тетя Паша. – Сумка-то располнешенька. Что это музыка-то невеселая?

– Только что вальс играли. «Школьный».