Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Николай Браун

Свой почерк

 
«Ищи свой почерк…» – часто говорили
Мне знатоки. Но что такое почерк
Художника?
   Замысловатость линий?
Причудливое сочетанье красок,
Звучаний, ритмов, острота метафор,
То, чем в итоге говорит искусство?
Но разве только в том его итог?
И разве краски – это только краски,
Как цвет зари, как синева озер?
И слово – только чистое звучанье,
Как шелест ветра, как напев ручья?
Ведь и заря не только краски дарит,
Ведь и ручей не попусту поет —
То, перед нами душу открывая,
Их языком природа говорит.
 
 
И разве наш язык, что нам дарован
Природою, как несравненный дар,
И разве право быть владыкой красок,
И сила чудотворная Орфея,
Что даже камни двигала когда-то, —
Да разве это может все распасться
На
   только краски,
     только ритмы,
       только
На те слова, что стали как скелеты,
На музыку, лишенную души?
 
 
Нет, почерк – это значит: росчерк бури,
И колыханье зыби океанской,
И гнев, грозе подобный, и любовь,
Что сердце на огонь кладет, не дрогнув,
И мужества кремневое упорство,
И болью опаленная душа,
И даже слезы, что подобны ливню…
 
 
Найди тот почерк – и в твоем
   искусстве
Взыграют сразу линии, и краски,
И звуки, и метафоры,
   и снова
Оно, подобно древнему Орфею,
Бездушный, мертвый камень оживит.
 

1963

Русской природе

 
Не разойдется, не расстанется
Моя судьба с твоей судьбой.
Ты с детских лет моя наставница,
Я жил тобой,
Дышал тобой.
 
 
И, как друзей зовут на выручку,
Я звал тебя, живой родник.
Я к соловьям твоим на выучку
Ходил, как робкий ученик.
 
 
Твоих снегов,
Твоих подснежников
Дыханье вешнее ловил,
Дроздов, трещоток, пересмешников
Сам пересмеивать любил.
 
 
В твоих черемух пенных кружево
Лицо и руки окунал.
Я замирал, когда подслушивал
Колосьев шепот у канав.
 
 
Как неземному откровению,
Внимал бубенчику ручья.
Твоих громов и молний рвением
Свою строку наполнил я.
 
 
И опалил ее морозами,
И закалил, чтоб стала в строй,
И напоил твоими росами,
И озарил твоей зарей.
 
 
И чтоб душой дышала русскою,
Я твоего ей дал тепла,
Чтоб не кривой тропинкой узкою —
Большой дорогой к людям шла.
 

1963

Мать качает меня на руках…

 
Мать качает меня на руках…
Деревянный домишко продрог.
Он по крышу – в снегах.
Он – в глуши, он вдали от дорог.
Тишиной начинается век,
   не затишьем ли перед грозой?
Тишина – как струна —
   в деревнях, в городах,
На проселках, на трактах,
   над России извечной красой.
Тишина.
   Немота.
     Все языки молчат.
Глухота.
Только мерзлые вешки по трактам торчат.
Мать качает меня на руках…
«Баю-бай, – мне поет, —
засыпай, – мне поет, —
Засыпай!..»
   Спит Россия в снегах.
Воют волки в ночи. Водят свадебный
   хоровод.
Спит тревожно Россия.
   Невидимый копится гнев.
Где-то искра готовит пожар.
   И, свободою захмелев,
Где-то точат уже для грядущих расправ
   топоры,
И в затворах грядущие молнии спят
   до поры.
Мать качает меня на руках…
«Баю-бай!..»
   И трещит керосин.
     И, качаясь, дрожит огонек.
И качаются тени, на низкий ложась потолок.
Ходит вьюга по крыше и с воем влетает
   в трубу.
Новый век, начинаясь,
   мою начинает судьбу.
 
 
Тишиной, немотой, глухотой начинается век.
Но горят перед ним уже тысячи огненных
   вех.
Он вот-вот – и коснется революций
   великих огня…
Мать, качая, вручает великому веку меня.
 

1964

О моей России

 
Не потому ли я к моей России
Припал,
Прирос,
Корнями в землю врос,
Что тульские рассветы оросили
Мой первый вздох
Живой росой с берез?
 
 
Не потому ль горю ее гореньем,
Что вырастал я в том краю глухом,
Среди раздолий, где бродил Тургенев,
Что тот же слушал перепела гром,
Что тот же говор
Тех же деревушек
Подслушивал,
Оттачивая слух,
Где речка Снежедь в перелесках
   кружит,
Где разбежался вольно Бежин луг?
Что воду родников ее студеных
То черпал ковшиком берестяным,
То просто пил из ковшика ладоней
И хлебом заедал ее ржаным?
Что, слушая напев ее «страданий»,
Я сам страдал,
Как будто сам слагал,
О чем скрипели сохи,
Пели сани,
Чем надрывались горла запевал?
 
 
Не потому ли о России слово,
Как чистый ключ,
Как первый снежный хруст,
Поет во мне,
Живет во мне,
И снова
Оно само
С моих слетает уст?
 

1964

Зимние сны

 
Снег. Снег. Нá поле снег. Снег на лугу.
Лес утопает в снегу.
Все, что землею зовем, —
Пашни, пригорки, песок, чернозем,
И ручейка родниковый алмаз,
И озерка синеокий овал —
Все это скрыто, укрыто от глаз,
Все это Север, Север сковал.
Кинул на реки наручники льда,
Кинул – и каменной стала вода.
Топнул о землю и, вьюгой пыля,
Дунул – и оцепенела земля,
Дунул, оплел паутиною снов
Корни деревьев, и трав, и хлебов.
 
 
Снег. Снег. На поле снег. Снег на лугу.
Ночи длинны. Звезды ясны.
Звезды лучами играют в снегу.
Сон. Сон. Сон до весны.
 
 
Сон, как волшебник, коснулся ствола
Дерева спящего – и поплыла
Песня кудесника-соловья:
Щелканье, свист…
   И лесные края,
Видится дереву, юной листвой
Плещут. И солнце над головой
Блещет.
   Не веток ледышки стучат, —
Песни весенней коленца звучат.
 
 
Сон окунулся в притихший родник,
И хоть совсем родничок невелик,
Снится ему, что, сверкая, горя,
Мчится он в реки,
Струится в моря.
 
 
Сон прикоснулся к зерну – и росток
Землю пробил и, силен и высок,
Тянется к солнцу, чтоб зазвенеть
Колосом желтым, тяжелым, как медь.
 
 
В корни уснувшие трав и цветов
Входит кудесник с охапкою снов
И рассыпает их – и чудеса:
Ливни цветов окаймляют леса,
Рек берега и ручьев берега,
Льются в поляны,
Бегут на луга.
 
 
Сны – как весны молодые гонцы, —
Даже скворешне приснились скворцы.
 
 
…Снег. Снег. Снегá залегли.
Ночи темны. Звезды ясны.
Копятся, копятся силы земли.
Сон. Сон. Сон до весны!
 

1964

Я жгу костер

 
Я жгу костер.
   Сухие листья, травы —
Все то, что снегом, ветром и дождем
К сырой земле прибито, как гвоздем,
Швыряю в пламя.
   Золотой, кудрявый,
Танцующий, веселый бог огня
В неистовом и яром исступленье,
Как жертву, принимает от меня
Мои дары и чудо превращенья
Творит.
   И распростертые у ног
Бескровные, безжизненные травы
И листья мертвые, шуршащею оравой
В костер гонимые, подхватывает бог,
И все, что серо, сыро и убого,
В чем искорки не теплится былой,
Все ожило опять в объятьях бога,
Слепящей бурей взмыло над землей
В слепящем, буйном танце в честь Ярилы,
Его животворящей красоты,
Чтоб, отплясав, земле прибавить силы,
Чтоб, отпылав, в ее войти пласты,
Войти золой и в новое цветенье
Ворваться богом молодым, земным,
И снова жить.
   Я жгу костер весенний.
Дымок пахучий тянется над ним.
 

1964

Ливень

 
Стукнул гром, как будто бондарь,
В днище бочки кулаком.
Гул пошел по небосводу
И затих.
   И снова гром
Кулаком пристукнул дважды
И доволен: хороша!
Не умрешь, земля, от жажды,
Пей, душа, хоть в два ковша:
Будет ливень!
   Днище неба
Тьмою туч заволокло.
Не останешься без хлеба!
Вот уж первое стекло
Первых капель раскололось,
Разлетелось дробью бус,
Придорожный дрогнул колос,
Покачнув иссохший ус.
Заплясали капли, капли…
Но гляди – уже стоят
Сотни струй, как будто цапли,
Сотни цапель стали в ряд
Тонконогих, недвижимых, —
Так он льет,
Не льет, стоит
Ливень,
Бог неумолимый
Всех, кого огнем палит
Жажда,
Всех, кого нещадно
Душит засуха живьем,
Ливень, тучей неоглядной
Охвативший окаем.
 
 
Но уже исчезли цапли, —
Он уже из бочки льет.
Пьет земля.
И не по капле:
Пьет взахлеб,
Всей глоткой пьет.
 

1964

Где-то в России

 
Где-то в России,
В глуши,
Вдалеке от дорог,
Поле, овраг
Да березовый тихий лесок.
Был там когда-то
Бревенчатый низенький дом.
Нет этих мест фотографий —
Все они в сердце моем
Сняты, впечатаны, врезаны,
Не расстаюсь ни с одной.
Вот распушили березы
Сережки свои надо мной,
Вот выбегает под окна,
Колосьями кланяясь, рожь,
Вот закипает в овраге
Ключа леденящего дрожь,
Вот наметают метели
По самую крышу снега…
Сколько таких фотографий,
И каждая мне дорога!
 
 
Здесь я впервые услышал
Зов журавлей в вышине,
Здесь стерегла меня сказка
В лунном морозном окне,
Здесь пролились мои первые
Легкие слезы мои,
Здесь меня звали в дорогу
Проселочные колеи.
Шорох травы и колосьев
Здесь я ловил в тишине,
Здесь пролетало жар-птицей
Волшебное слово ко мне,
Здесь моя первая песня
Грудь обожгла мне огнем.
…Нет этих мест фотографий —
Все они в сердце моем.
 

1965

Сергей Есенин

 
В этом имени – слово есень,
Осень, ясень, осенний цвет.
Что-то есть в нем от русских песен,
Поднебесье, тихие веси,
Сень березы
И синь-рассвет.
 
 
Что-то есть в нем и от весенней
Грусти, юности, чистоты…
Только скажут:
Сергей Есенин —
Всей России встают черты:
 
 
И над заводью месяц тонкий,
И в степи, у заросших троп,
Красногривого жеребенка
Неуклюжий, смешной галоп,
 
 
И весенних, осин сережки,
И рязанского неба ширь,
И проселочные дорожки,
И приокские камыши.
 
 
А я помню его живого,
Златоуста,
А я слыхал,
Как слетало златое слово
В затаивший дыханье зал,
И как в души оно врывалось,
Мучась, жалуясь, ворожа,
И как в нем закипала ярость
Пугачевского мятежа.
 
 
Слово болью шло, замирая,
Будто било в колокола, —
Русь, Россия – не надо рая,
Только ты бы одна жила!..
 
 
…Если б черное знать предвестье
И от гибели остеречь!..
Только руки в широком жесте
Выше плеч летят,
Выше плеч.
 
 
Над Россией летят…
   Есенин!
Осень, есень, осенний цвет.
Все равно – это цвет весенний,
Сень березы
И синь-рассвет.
 

1965

Звезды мои

 
Звезды мои,
   собеседники долгих ночей!
Пусть говорят, что удел ваш —
   холодная черная бездна,
Что за веками века,
   тысячи лет, миллионы
Обречены вы смотреть не мигая,
Взором холодным
   в холодные Вечности очи.
Не был я в бездне той черной
   и вас я такими не видел,
Здесь же, в прохладе земной,
   сквозь деревьев притихшие листья,
Дышит, мерцает, трепещет
   живая душа мирозданья,
Ваша душа,
   собеседники долгих ночей!
В радости – радуюсь вам
   и любуюсь я вами,
В горести – жалуюсь вам
   сквозь земные соленые слезы.
Звезды мои!
   Оставайтесь навеки такими —
Радуйте взоры живых,
   трепещите, дышите, мерцайте!
 

1965

Хвала рукам

 
Не унижайте рук.
   Их изваянье
На пьедестал бы надо возвести.
Они достойны отлитыми быть
Из самого достойного металла.
 
 
Чтó медь! Чтó бронза!
   Я бы отлил их
Из золота, горящего, как солнце, —
Они, как солнца свет, животворящи,
Как два луча, дарованных земле,
Два рычага, которым все под силу.
 
 
Руками пращур вытесал топор,
Огонь добыли руки Прометея,
Дедал рукам обязан взлету в небо,
Родили руки первый звук струны,
И вздох смычка, и рокотанье клавиш,
Они коснулись кистью полотна
И научили краски петь и плакать.
 
 
Не станет их – и все осиротеет,
Без них бурьяном порастут поля,
Оглохнут струны и ослепнут краски,
Без них бумаги мертвые рулоны
Не оживит пророческое слово,
И вся земля пустынею безмолвной
Предстанет нам.
   Не унижайте рук.
 

1965

«Я скульптором хотел бы стать в моих стихах…»

 
Я скульптором хотел бы стать в моих
Стихах, берущих мир в свою орбиту,
Чтоб я не только краски, но и форму
В словах послушных мог
   воссоздавать.
 
 
Я осязать хочу шероховатость
Березовой коры, земной дороги,
И облака летящего округлость,
И каменную выпуклость горы.
 
 
Хочу лепить я мускулы литые
Молотобойца и крыло касатки,
И легкий луч девической улыбки,
И трепетную сдержанность коня.
 
 
И я хочу, чтоб созданное мной
Не каменело мертвым изваяньем,
Но чтоб дышало, пело, красовалось,
Живой душой светилось изнутри.
 

1965

«Черчу я свой чертеж…»

 
Черчу я свой чертеж.
   Я теорему
Искусства в нем обязан доказать.
Я в нем обязан жизнь раскрыть как тему
И все концы с началами связать.
 
 
А жизнь глушит, кружит неразберихой,
Смешав следы начала и конца,
Как лабиринт,
Где лишь маячит выход,
Как черновик,
Где нет еще лица.
 
 
Но Архимед, гореньем одержимый,
Стоял склонясь, не видя ничего,
В тот миг, когда копье солдата Рима
Упало тенью на чертеж его.
 
 
Мне б так стоять перед любой расплатой,
Чертить чертеж,
Зачеркивая ложь, —
И пусть потом тупой сапог солдата
Сотрет, сомнет, смешает мой чертеж!
 

1966

Демон

 
Когда ты бог, ты одинок, как бог.
Но если ты – соперник бога, демон,
Ты для людей, для всех земных эпох,
Соблазном был, загадкой, вечной темой.
 
 
Дух изнывал, изнемогала страсть
В плену молитв, лампад и послушаний,
И демона ликующая власть
Была запретным знаменем восстаний.
 
 
Восстаний тела против тех вериг,
Что душат плоть, смирив ее елеем,
Восстаний мысли той, что каждый миг
Горит святым кощунством Галилея.
 
 
Ты, отрешенный, не был одинок,
Гордец, лишенный горней благодати,
Ты стал земным, и гордых духом рати
Отозвались тебе со всех дорог.
 
 
И нарастал восстаний грозный гул,
Смешав навек истоки вечных истин.
И, как легенда, в слово ты шагнул
И на полотнах петь заставил кисти.
 

1966

«В войну, когда земля моя лежала…»

 
В войну, когда земля моя лежала
В тисках блокад
И в горечи утрат,
Мне было не до слез и не до жалоб:
Я призван был держаться, как солдат.
 
 
Судьба моя была бы горше плена,
Страшнее даже гибели самой,
Когда бы встал хоть на одно колено
Мой стих,
Сраженный хоть одной слезой.
 
 
Он клятву дал перед землей и небом,
Солдатским делом жизнь его была.
Он видел смерть,
Но плакальщиком не был,
Какая б горечь сердце ни рвала.
 
 
И все мое —
Потери, боль, невзгода,
Бледнело все, как при огне зола:
Шла по земле
Трагедия народа,
Она моей трагедией была.
 

1966

Два брата было у меня…

Памяти братьев —

Владимира и Анатолия

 
Два брата было у меня – их отняла война.
Давно забыты их дела, забыты имена.
 
 
Один ходил на Колчака, прошел огонь
   и дым,
И на Деникина ходил, и вышел невредим.
 
 
Но был эсэсовской рукой с больничной
   койки сбит
И на какой-то там версте расстрелян
   и зарыт.
 
 
Другой в атаку вел солдат, Одессу отбивал
И, сталью в голову сражен, к земле навек
   припал.
Припал к весенней он земле, что вся
   в цветах была,
А песня та, что он сложил, одна вперед
   пошла.
 
 
Два брата было у меня. Их отняла война.
На обелисках без имен горят их имена.
 

1966

Песня гнева

Памяти композитора Бориса

Гольца – автора «Песни гнева»,

погибшего в дни ленинградской блокады

 
Он не спит.
Он пишет.
Мучит голод.
Дрожь коптилки.
Сумрак ледяной.
Что успел он?
Так еще он молод!
Два десятилетья за спиной.
Третье только началось недавно
И до половины не дошло…
…Нынче ход какой-то своенравный
Музыки, встающей на крыло.
Будто сами возникают звуки,
Нарастают,
Крепнут,
Не сдержать!
В кости клавиш бьют костяшки-руки,
И слабеют,
Но бегут опять,
Слух наполнив
Громом,
Гулом,
Звоном, —
Все еще неясно ничего,
Все еще охвачено, как стоном,
Ярым гневом сердца самого.
Но уже отрывисто,
Как взрывы,
Как на марше топающий взвод,
Задыхаясь,
Злясь,
Нетерпеливо
Нота к ноте на листах встает.
Все забыто:
Голод, сумрак, стужа.
Он опять могуч,
И в полный рост,
В черных душах сея черный ужас,
Музыка встает до самых звезд.
«Смерть за смерть!» —
Взывают миллионы.
«Кровь за кровь!» —
Сердца им в лад стучат.
Взрыв.
Огонь.
И рушатся вагоны
Под откос
И к черту, в чертов ад!
Он как будто сам в огне,
Но руки
Коченеют.
И темно в глазах.
И куда-то прочь уходят звуки,
И потерян такта мерный шаг…
Но опять встает, поет, взлетает
Музыка,
И рвется в небосвод,
Громом,
Гневом,
Молнией сверкает,
И уже в бессмертие ведет.
 

1966

Матери

1

 
Чем дальше расставания
Невозвратимый миг,
Чем дальше расстояние
До рук твоих живых,
До рук твоих,
До слез твоих,
До молний, словно рок,
Что высекала черствая
Судьба о наш порог.
Чем выше вьется лесенка
Безжалостных годов,
Чем дальше детства песенка,
Чем глуше сказки зов,
Тем сладостней,
Тем явственней
Мне рук твоих теплынь,
Тем тягостней,
Тем яростней,
Тоски моей полынь.
И эти годы горести,
И этот в горле ком —
Все, как в забытой повести, —
И тот, в тумане, дом,
Где шло мое младенчество,
Где лес в ночи вздыхал,
Где на плече,
На плечике
Твоем я затихал.
 
 
Пусть это все потеряно —
Все памятью найду!
И тверже,
И уверенней
По жизни я иду.
 

2

 
Все смоет время своенравное,
Всю ножевую боль потерь…
Поговорим с тобой, как равные,
Ведь мы ровесники теперь.
 
 
Нет, ты моложе.
Сгасла радуга,
Ушли дожди моей весны.
И в волосы мои нападало
Гораздо больше седины.
Нет, ты моложе.
Тучи осени
Едва моих коснулись дней
И на лицо мне тени бросили,
А ты была куда светлей!
 
 
Трудна моя тропа гористая,
Твоя куда трудней была!
Но ты, как в сказке речка быстрая,
Дробя каменья, в гору шла.
 
 
Шумят снегами дни метельные
И заметают боль мою.
Ты спи,
А песню колыбельную
Не ты, а я тебе спою.
 

1966

Гимн одержимым

 
Когда мне говорят:
   он одержим —
Любым,
   любою страстью —
     окрылять
Все, что бескрыло,
   одухотворять
Все, что бездушно,
   наполнять живым
Дыханьем все, что косно, что мертво,
Будь это просто дерева кусок
Или струны волшебный голосок,
Иль камень, ощутивший торжество
Творящих рук, колдующих над ним,
Творящих глаз, что видят мир иным, —
Я гимн пою тому, кто одержим.
 
 
У одержимых нет дороги вспять,
Кто одержим, не верит в тишь да гладь.
Кто одержим, тот бурям лишь сродни,
С ним в лад поют лишь молнии одни.
И все дороги тех, кто одержим,
Ведут в их страсть, как все дороги в Рим.
Любовь иль ненависть, но их сердца —
Жизнь или смерть! – но бьются до конца.
Без них земля пуста,
Вода мертва,
Без них немеют на губах слова.
И нет огня без них, лишь смрадный дым…
 
 
Я гимн пою тому, кто одержим.
 

1966