Текст книги "Несказочные сказки"

Автор книги: Николай Гуданец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Ну так. что ты мне хочешь сказать? – спросила Зоя.

– Прежде всего то, что я был неправ.

– Согласна. Но понимаешь, Витя… – она подыскивала слова. – Что было, то было. Я не знаю, кто у кого должен просить прощения. Скорее всего, мы оба. И давай не будем больше на эту тему.

Слова ее звучали не прощением, а отповедью. Но все-таки она пришла. Все-таки. Виктор промолчал.

– Выходит, ты позвал меня только для того, чтобы попросить прощения? Так?

– Будем думать, что так.

– Поздно, Витя. Просто поздно. И давай закончим этот разговор.

– Это твое последнее слово?

– Да. И поверь, я все-таки очень хорошо к тебе отношусь.

Нет ничего печальнее, чем когда девушка говорит, что она хорошо к тебе относится.

– Ладно, – сказал Виктор. Ее тон не вызывал никаких сомнений относительно того, что все кончено. Но так они могли поговорить и по телефону, ей вовсе незачем было приходить…

Виктор чуть подвинулся на скамейке, чтобы сирень не заслоняла ему солнца.

– Отодвигаешься? – насмешливо спросила Зоя.

Он не ответил. Немного помедлил, собираясь с духом.

– Протяни руку, – велел он.

– Ты разве не понял, что я сказала?.

– Протяни не мне. Просто перед собой. Вот так, ладонью вверх.

В замешательстве она подставила солнцу ладонь, – Ну и?..

Ветви сирени дрогнули. Вздохнул ветер, и в центре этого звука, на ладони Зои, возникло яблоко. Зоя вскочила.

– Что это?!

– Яблоко. Попробуй, должно быть, сладкое.

Зоя онемело уставилась на Виктора.

– Ну да, это я его сотворил, – сказал он. – И яблоко, и пальму, и дождь из апельсинов. Все это я.

– Ты что, с ума сошел?..

– Нет. Вот оно, яблоко. Я мог бы вырастить еще одну пальму. В доказательство. Но– от этого очень голова болит. Так что поверь на слово.

Зоя выронила яблоко, ойкнула, нагнулась за ним.

– Дай сюда, оно теперь немытое, – приказал Виктор.

Их руки встретились, и яблоко пропало, дунув на прощание в ладони.

– Как же это… – Зоя растерянно огляделась, словно бы ища пропажу. – Это – ты?. Как ты это делаешь?!

И он рассказал ей все.

– Понимаешь, я совсем не подумал, что начнется вся эта суматоха с Пришельцами, – заключил он. – Хотя, конечно, как же иначе? Теперь, выходят, я разыграл весь мир. Даже неловко как-то признаваться. Ждали Пришельцев, а оказалось, просто студент Терентьев баловаться изволил.

– А ТЫ УВЕРЕН, ЧТО ЭТО НЕ ПРИШЕЛЬЦЫ? – спросила Зоя.

– Н-нет, – сказал он. – Не может быть.

– Подумай хорошенько.

– Нет. Зачем это им?

– Очень просто. Они испытывают землянина. Выясняют, как поведет себя всемогущий человек. Может, потому тебе ничего и не дается в руки? Может, такова программа испытания?

– Нет.

– Подумай. Тогда откуда это?

– Нет, – упрямо повторил Виктор. – Я сам.

Он был потрясен ее догадкой.

– В любом случае надо, чтобы тебя исследовали.

– Ты думаешь? А вот я еще не решил. Дай мне сначала самому во всем разобраться. Подопытным кроликом побыть всегда успею… – Он нервно засмеялся. – Я же и так все знаю. Я могу фокусировать энергию солнца и изменять структуру воздуха на уровне элементарных частиц., Понятно? Ничего тебе не понятно. Это же дает– мне неограниченную власть над миром. То есть шире – над материей. Ясно?

– Да ты что?!

– Я ничего. Пока я ничего не решил.

– Неужели ты будешь держать это в тайне?

– Почему бы и нет?

– Тогда я сейчас же позвоню в Комитет…

– И что скажешь? Брось. Ты же попадешь в сумасшедший дом, только и всего.

Зоя замoлчала, впившись глазами в лицо Виктора.

– Послушай, – сказал он, меняя тон. – Я понимаю, я говорю дикие вещи. Страшные. Но представь себя в моей шкуре. Помоги, Зоя. Честное слово, я боюсь свихнуться от всего этого. Если еще не свихнулся,

– Похоже, что так оно и есть.

– Ну извини, извини… Я же не в себе.

Зоя задумалась.

– Ты понимаешь, сколько всего ты можешь сделать? – спросила она.

– Чего?

– Да все, что угодно. Мало ли в чем нуждаются люди…

Виктор сцепил руки на коленях и глубоко вздохнул.

– Так, – сказал он. – Теперь послушай. Начнем с того, что, в принципе, я могу завалить весь мир хлебом. Или золотом. Чем угодно. Вообще – представим, что у людей будет все. Любые вещи. Разве главное в этом? Тогда в чем оно? Ну ладно, я устрою золотой век. А не станут люди стадом поросят вокруг дармовой кормушки? А? Ну ладно, ладно, я переборщил… Или, представь, я завалю всю планету золотом. Так оно же просто обесценится. Найдется другой эквивалент. Люди же не могут без ценностей. Не те, так эти ценности, кому какие по душе. Деньги, слава и все такое… А я вот пришел и отнял все эти побрякушки. Оно ведь обидится, человечество-то, оно ребенок еще…

– Противно, – сказала Зоя. – Ух, как ты противно кривляешься. Эх ты, пальмовод несчастный. Иди! Иди – вон, видишь, старуха плетется? У нее пенсия меньше твоих карманных денег. Набей ей кошелку колбасой! А чтоб голова не болела, выпей анальгину. Вот так. Понял?

– Анальгин не помогает. Если б ты знала, какая это боль. Словно раскаленный кол всаживают в загривок. Правда, чем меньше предмет, чем легче.

– Как же ты пальму сажал, герой? Хоть соображаешь, что за кашу ты заварял?

– Да мне плевать на это! Я же все могу, все! Но мне что за это будет, мне-то самому, мне-е? Что, кроме головной боли?!

– Какая же ты скотина, оказывается, – тихо ахнула Зоя.

– Пускай скотина. Я могу делать даром, в конце концов. Но все, всегда, всю жизнь, все другим, а себе – шиш, это ты понимаешь?! Ну что – памятник поставят? Да? Памятник?!

Его лицо страшно искривилось. Глаза расширились и с нечеловеческим исступлением вперились в газон.

Ветер рухнул на парк, как гора. Виктор скорчился, повалился со скамейки.

Зоя вскрикнула. Бросилась к нему, перевернула на спину. Виктор жалобно. застонал и открыл глаза.

– Помоги, – проговорил он.

Зоя с трудом поднядаего и усадила на скамейку.

Перед ними на газоне возвышалась сияющая статуя Виктора в полный рост. На ее блеск больно было глядеть.

– Кристаллический углерод, – сказал Виктор, кривясь от боли. – То есть алмаз. Памятник из бриллианта чистейшей воды.

К газону сбегались люди.

– Тебе больно? – спросила Зоя.

– Не то слово. Ох…

Толпа захлестнула газон. Слышались возгласы: «Что это?! Живой?.? В скафандре?. Какая статуя?..» Вдруг какой-то человек в полосатой рубахе навыпуск, с болтающимся на груди «ФЭДом» задрал голову и, сложив ладони рупором, крикнул в небо: – Э-эй!

Наступила мертвая тишина.

– Э-эй, где вы-ы?..

Кто-то не вынес навряжения и хихикнул.

Зоя сидела, сжав губы.

– Дурость, – наконец сказала она, – Никак от тебя не ожидала.

– Да, глупо, – покорно согласился Виктор. – Подожди. – Он встал и, пошатываясь, пошел к толпе, – Это я! – крикнул он.

Все обернулись в изумлении, – Я сидел здесь! И вдруг – моя-статуя! Из ничего… Вспыхнул блиц. «Правда, это он… Прямо копия… Дайте же посмотреть, не вижу… Не толкайтесь… Люди расстуцались, пропуская Виктора к памятнику.

Рука его протянулась к ослепительной поверхности и уткнулась в пустоту, в яростный порыв ветра, как бревно, прокатившийся по стриженой траве.

Послышались испуганные крики. Никто не пострадал, но случившееся было слишком непостижимо.

– Скорее звоните в Комитет! – закричал кто-то.

Несколько добровольцев рысью бросились по аллее.

Виктор пошел назад, к Зое.

– Эй, куда вы?

– Звонить, – через плечо ответил он.

– 563188!

– Спасибо, я помню.

Зоя поднялась со скамейки ему навстречу. Быстрым шагом они пошли через парк в сторону аэровокзала.

– Мальчишество, идиотство… – бормотал Виктор. – Прости. Затмение какое-то нашло…

– Ты ведешь себя, как дитя, – сказала Зоя. – Тоже мне, Христос, Наполеон, и Терентьев, теплая компания. Я тебя просто не узнаю.

– Я сам себя не узнаю. Погоди, мне плохо, Они остановились.

– Знаешь, – заговорил Виктор, – все это я сгоряча. Я буду делать добро. Иначе просто нельзя, не могу. Только вот – как, с какого боку?.. А то, что я наговорил, – просто голова закружилась. Знаешь, в каждом сидит свой личный ангел-подонок. У кого большой, у кого маленький. Главное, вовремя взять его за глотку…

– Болит? – спросила Зоя, трогая его за рукав.

– Уже легче. С пальмой хуже было, Может, привык?

– А что с ногами?

– Слабость просто. Знаешь, я сяду, Виктор постелил пиджак прямо на травяной обочине дорожки и сел.

– Садись, – пригласил он Зою, Она помедлила и села рядом.

– Вот что я хочу сказать, – начал Виктор. – Пожалуйста, пойми. Я никогда не был корыстным. Вообще-то о себе такое не говорят, но ты же не дашь соврать. Я всегда помогал, чем мог, – тебе, друзьям, всем. Мне не в чем себя упрекнуть. И вот однажды мне все просто опостылело, обидно стало – все раздавать, себя раздавать, и никто, понимаешь, никому нет дела до тебя. А ведь мне тоже надо что-то. Меня же звали, только если плохо. А когда мне было невмоготу, я терпел в одиночку из гордости. Но нельзя же вот так, вечно поступаться собой. Рано или поздно сломаешься. И у нас с тобой вышло именно так…

– Да.

– Когда люди вдвоем, один из них должен все время отдавать, уступать, подчиняться… Себя терять ради другого. И я устал от этой роли. Мне стало не под силу. И я захотел, чтобы мне тоже хоть что-то, хоть капельку дали… Ты понимаешь?

– Да.

– Не денег, не славы, не власти – тепла хочу, обыкновенного людского тепла, даже не благодарности, просто так… Я не озлобился, я просто надорвался… Что ты говоришь?

– Я говорю, тебе будет благодарен весь мир.

– Но что будут любить – мои благодеяния или меня?

– Ты и есть твои благодеяния.

– Думаешь? Нет, подарку не нужно ответное тепло. Оно нужно дарителю. Только глупо это тепло требовать, вот в чем вся штука. Получается не доброта, а купляпродажа какая-то… И выходит, что дарителю никто ничего не должен…

– Каждый должен столько, сколько может. А ты можешь все.

– Я вещи могу, – ответил Виктор. – Одни только вещи. А как же все остальное?

Они помолчали.

– Какой ты был добрый… – сказала Зоя. – Я сейчас вспоминаю, какой Ты был добрый… Я спросить хочу – ты не обидишься?

– Нет.

– По-моему, ты говоришь правду. Но, извини, чуточку это похоже на театр. Витя, ты только не обижайся, Скажи, ты правда не позируешь передо мной?

– Позировать? – Он посмотрел ей в глаза. – Зачем?

И в его взгляде Зоя увидела одиночество, равное смерти. Простота и безнадежность космоса, горькая, непосильная для человека.

– Прости.

– Ничего. Ты спросила, я ответил.

– Нет, я о другом. Я никогда ведь не думала, что у тебя творится в душе, Ну добрый, он добрый и есть.

– Просто мы разные люди.

– Нет, – сказала Зоя. – В основе, в глубине все люди одинаковы. Разве нет?

– Может быть.

Зоя, сощурясь, смотрела на солнце.

– Наверное, я ожесточился, – сказал Виктор.

– Ты говорил, надо очень сильно сосредоточиться? – вдруг спросила Зоя.

– Да. Предельно.

– Протяни руку.

Оба замерли в предчувствии того, что должно было произойти. Не могло не произойти.

Словно невидимая птица порхнула между ними. Мгновение вздохнуло, напряглось и разрешилось большим – спелым яблоком. Виктор стиснул его пальцами,

– Вот, – сказала Зоя.

НА БЕРЕГУ СТИКСА

Вода в канале была черной и спокойной. На ее поверхности лежали лопнувшие воздушные шары, словно разноцветная ветошь. Утром праздничная толпа бросала шары в канал с горбатого бетонного мостика. Они медленно падали навстречу своему отражению и встречались с ним, качнувшись; по воде шли круги; потом шары плыли, прилипшие к своим двойникам, как яркие восьмерки, подгоняемые ветром.

По крутому берегу сновали мальчишки. Они азартно целились из рогаток; шары лопались с глухим авуком, и на воде оставались сморщенные клочки резины.

Теперь парк затих.

Симаков брел по дорожке, ссутулившись, сунув руки в карманы распахнутого плаща. Начинало темнеть; казалось, воздух уплотняется, сливаясь понемногу с холодным зеркалом канала. Резко запахло вечером.

Симаков прошел по мосту, свернул налево и подошел к скамейке на берегу. Под ней валялись пустая бутылка и скомканный бумажный кулек; изрезанное ножами сиденье было усеяно крупными дождевыми каплями.

Симаков смахнул воду ладонью и уселся, откинувшись, вытянув скрещенные ноги. Он прикрыл глаза и глубоко, вздохнул, словно бы очищаясь от суматошного дневного воздуха. Немного посидел, расслабившись, потом достал папиросу, размял ее и закурил, с удовольствием затягиваясь крепким дымом.

Вокруг не было ни души.

Он сидел, курил, уткнувшись в тепло щекочущий шарф подбородком, пристально глядя на воду, Пространство расплывалось, растягивалось, сглаживались очертания; таяли контуры деревьев, и тот берег отодвигался, подергивался дымкой, пока не стал узкой полосой на горизонте. Ничего не осталось, кроме неба, родных берегов и канала. Симаков встал, подошел к кромке воды. Вдали, среди нескончаемой пустоты, виднелось темное пятнышко. Оно постепенно увеличивалось; вскоре стали заметны неспешные взмахи весел.

Симаков поежился. Он бросил коротко зашипевшую папиросу в воду и сунул руки в карманы. Прислушался.

Мало-помалу он различил слабый плеск и поскрипывание уключин – лодка все приближалась, раздвигая гладкую воду, скользя в сумерках к берегу.

Горбясь и вглядываясь в полутьму, он ждал. Наконец стал виден гребец, ритмично работающий длинными веслами; лодка словно бы пошла все быстрее и быстрее.

Симаков отступил на шаг, и нос лодки врезался в хрустнувший песок прямо у его ботинок.

Перевозчик в потертом ватнике обернулся через плечо и секунду внимательно изучал Симакова.

– Все ясно, – сказал перевозчик.

Оба чуть помолчали.

– Поехали? – спокойно спросил Симаков.

– Погоди, – сказал перевозчик. Он бросил весла и пересел в лодке лицом к Симакову.

– Закурить есть?

– У меня «Беломор».

– Давай.

Перевозчик поймал пачку на лету, достал спички, закурил. Он сидел в дощаной плоскодонке с облупившейся кое-где зеленой краской и смотрел на Симакова бесцветными немигающими глазами.

– Нормальный табачок, – сказал он, глубоко затянувшись. Симаков не ответил. Потом пробормотал: – Я представлял все это иначе..

Перевозчик понимающие кивнул.

– Бывает.

Помолчали. С уключин мерно и беззвучно капала вода. Перевозчик попыхивал папироской, глядя на Симакова в упор.

– Что ж это ты, а? – спросил перевозчик.

Симаков помедлил.

– Сам не знаю, – сказал он.

Дымок папиросы вился среди отчаянной пустоты.

Симаков посмотрел на горизонт, на далекую мутную полоску.

– А что там, на том берегу? – спросил он.

– То же самое, что на твоем.

– Так зачем же тогда плыть?

– Трудно сказать, – ответил перевозчик. – Наверно, надо ж когда-нибудь менять берега.

– Даже если они одинаковые?

– Даже если так.

Симаков вздохнул. Он вытащил бумажник и, развернувшись, запустил им в воду. Раздался плеск, сразу и бесследно заглохший. Потом Симаков отстегнул часы, подбросил их на ладони, швырнул вслед за бумажником. Маленькие волны разошлись по воде, покачались вдоль лодки и набежали на песок.

Снова все стихло.

Перевозчик выплюнул папиросу за борт.

– Поехали? – спросил он.

– Погоди, – Ясно, – сказал перевозчик и ухмыльнулся, блеснув фиксой. Он зачерпнул воды и полил на уключины, чтоб не скрипели.

Наступило молчание., Симаков оглянулся, хотя знал, что позади него все та же пустота.

– Ты там-все объяснил? – спросил перевозчик.

– Да разве такое объяснишь.

– Действительно.

И снова тишина. Она сливалась воедино с этим томительным пространством, так странно терпевшим в себе двоих людей и лодку. Каждое движение или слово тотчас повисало, словно конец зыбкой доски над пропастью, и остановиться было, как сделать шаг по этой доске.

– Холодно здесь, – сказал Симаков.

– Да.

Симаков застегнул плащ, неторопливо и аккуратно заправляя пуговицы в петли. Поправил шарф.

– Закури, – сказал перевозчик, бросая пачку.

Симаков достал папиросу, повертел и вдруг скомкал в кулаке. Бросил ее на песок и отряхнул табачные крошки с ладони,

– Нервы, – виновато сказал он, засовывая пачку в карман.

– Многие так вот приходят, – сказал перевозчик, – особенно молодые.

– Правда? – тихо спросил Симаков.

– Приходят… А я же не тороплю. Постоят, подумают – и обратно…

Симаков кивнул.

– Я это понимаю, – сказал перевозчик, – Да.

Перевозчик замолк. Равнодушно поболтал веслом в воде, глядя, как расходятся черные круги.

– Ты уж извини, – сказал Симаков.

– Ничего. Повезу другого.

– Понимаешь, я хочу увидеть, что будет завтра.

Завтра все может быть иначе. Понимаешь?

Перевозчик посмотрел Симакову в глаза,

– А послезавтра? – просто спросил он.

– Это еще далеко.

И опять оба замолчали.

Симакову что-то мешало так сразу уйти. Перевозчик разглядывал свою ладонь, поддевая ногтем шелушащиеся мозоли.

– Устал я, – сказал он. – Руки не слушаются.

– Слушай, – сказал Симаков. – А почему ты не поставишь на свою посудину мотор? – Он осекся, поняв, что сказал глупость.

– Нет, – ответил перевозчик, – он слишком трещит. Видишь ли, здесь, между берегов, – единственное место, где люди могут спокойно и откровенно рассказать то, что на душе. Поэтому я гребу медленно, чтобы выслушать все…

Симаков чуть задумался.

– Да мы и так поговорили.

– Нет, – ответил перевозчик. – Это совсем не то.

Симаков помялся, поправил кепку.

– Так мы когда-нибудь поговорим.

– Конечно.

– Я пойду, – неловко сказал Симаков.

– Иди, – сказал перевозчик. – Ты придешь послезавтра?

– Не знаю.

Не найдя, что сказать еще, Симаков повернулся, зашагал и вдруг замер. Навстречу ему шел мальчик лет десяти, в пижаме, с пухлым марлевым компрессом на шее. Глаза его смотрели далеко, отрешенно, на тот берег. Молча он прошел, мимо Симакова и сел в лодку.

Перевозчик взялся за весла.

И Симакова как током дернуло.

– Мальчик! – крикнул он, – Мальчик! Постой! Поменяемся! Мальчик!

Симаков побежал к лодке, зарываясь ботянками в рыхлом песке. Перевозчик oглянулся.

– Ничего не выйдет, – сказал он. – Тут ничего не поделать.

Мальчик сидел, безучастный.

– Оттолкни-ка лодку, – сказал перевозчик. – Ну, толкни, что ты? – повторил он.

Симаков уперся руками в холодный, обитый жестью нос лодки, толкнул, чуть не упав в воду, выпрямился, пошатываясь. Лодка скользнула от берега; перевозчик развернул ее и начал неспешно грести.

Заплескались маленькие волны, разглаживая остроугольный след на берегу.

Симаков долго стоял, глядя вслед лодке. Она все уменьшалась, уменьшалась, пока не стала точкой на горизонте. Потом она пошла обратно, Сзади Симакова послышались чьи-то шаги.

ЯГНЕНОК БИЛЛИ И СЕРЫЙ ЯЩИК

Капитан грузового космобарка «Дженни» Уильям Мэбл по кличке «Ягненок» метал громы и молнии.

– Будь я проклят! – вопил он. – Я не позволю какому-то ящику распоряжаться на моем корабле!

– Успокойтесь, капитан, – мягко урезонивал его инспектор безопасности движения. – Никто вас не отстраняет от управления кораблем. Это сделано на тот случай, если вы опять примете не вполне обдуманное решение.

– Тысяча чертей! – не унимался Мэбл. – Я уже тридцать лет принимаю решения, и корабль покамест цел!

– Но согласитесь, что последний инцидент…

– А что тут такого? С какой стати я должен был уступать дорогу этому нахалу и терять целых шестнадцать секунд?

– Ведь это же был пассажирский корабль…

– Да хоть правительственный, черт подери! Я шел строго по графику и в своей полосе!

– Вы едва с ним не столкнулись, – тон инспектора становился все резче. – Это могло кончиться для вас разжалованием, если бы не ваш стаж и заслуги.

Мэбл глухо зарычал от ярости.

– Монтаж закончен, сэр, – доложил техник, приладивший сбоку пульта управления массивный серый агрегат.

– Честь имею, капитан, – сухо откланялся инспектор. Техник вышел следом за ним.

Капитан подошел к серому ящику и уставился на него испепеляющим взором.

– Проклятье! – взревел он и что было силы пнул ненавистное устройство сапогом.

– Вы обращаетесь ко мне, капитан? – раздался сочный благожелательный баритон.

Мэбл несколько опешил, но быстро взял себя в руки.

– Слушай, ты, ящик паршивый, – грозно произнес он. – Попробуй только встревать не в свое дело. Я тогда живо выпущу твои электрические потроха. Понял?

– Я и намерен заниматься только своим делом, – безмятежно ответил ящик. – А именно, не допускать нарушения правил космического передвижения и в экстренных случаях брать управление на себя.

– Сэр! – рявкнул Мэбл. – Когда обращаешься к капитану, изволь добавлять слово «сэр»!

– Хорошо, сэр. Что же касается моих электрических потрохов, как вы изволили выразиться, то они неприкосновенны, сэр. Они опломбированы Инспекцией Безопасности Движения, сэр. Мне бы не хотелось быть причиной далеко идущих для вас последствий, сэр.

– Пшел к чертовой матери, – буркнул капитан.

– Мне неизвестно это направление, сэр. Хотелось бы получить точные координаты или, по крайней мере, курс на указанное вами место.

– Ты еще издеваешься, сукин сын?!

– Простите, сэр, боюсь, что превратно вас понял. Я никак не могу быть потомком названного вами млекопитающего, поскольку…

– Дьявол!! Клянусь маршевой дюзой, я тебя… я… – Мэбл зашелся от ярости.

– При чем тут корабельное имущество, сэр?

Позади послышался сдавленный смешок.

Оглянувшись, капитан увидел в дверях глумливые физиономии бортинженера и связиста. Оба явно наслаждались происходящим.

– А ну вон отсюда, мерзавцы! – зарычал он, потрясая кулаками. – Нечего хаханьки строить! По местам стоять, с грунта сниматься!

Бортинженер и связист рысцой пустились по коридору, переговариваясь на ходу.

– Я так и знал, что Ягненок Билли в конце концов достукается, – заметил связист.

– Его этим не проймешь, – откликнулся бортинженер. – Не такой он человек, чтобы спасовать, даже перед Серым Ящиком.

– Поживем-увидим.

Связист нырнул в дверь своей рубки, бортинженер потрусил дальше, на корму.

Капитан с размаху сел в кресло.

– Все готовы? Даю старт!

Однако стартер не сработал, сколько Мэбл ни жал красную кнопку.

– Пожалуйста, пристегните ремни, сэр, – подал голос Серый Ящик.

– Что за чертовщина! Это твои штучки?

– Должен вас предупредить, сэр. Пока вы не пристегнете ремни, как это полагается по инструкции, я не позволю стартовать, сэр.

В ответ капитан изрыгнул каскад самой изощренной ругани, на которую был способен. Когда наконец он умолк, Серый Ящик вежливо заметил:

– К сожалению, сэр, я ничего не могу вам на это ответить. Многие ваши пожелания и эпитеты мне совершенно непонятны. Надеюсь, со временем эти чисто лексические трудности будут преодолены, и мы с вами найдем общий язык. А теперь все-таки пристегните ремни, сэр.

Скрипнув зубами, капитан Мэбл выпростал из-под зада ремни и застегнул пряжку.

Через полгода космобарк «Дженни» вернулся в порт приписки.

Первым корабль посетил инспектор безопасности движения. На душе у него было неспокойно. Нрав капитана Мэбла давно стал притчей во языцех среди космолетчиков. При мысли о том, что Ягненок Билли мог сотворить над Серым Ящиком, под ложечкой у инспектора похолодело.

Капитан встретил его у входного шлюза.

– Д-добрый день, инспектор, – промолвил он, слегка запинаясь.

– Добрый день. Что с вами, капитан? Захворали?

– Н-нет. Ничего…

– На вашем месте я бы взял отпуск. Вы просто на себя не похожи.

– Да… Пожалуй… Спасибо за совет…

– Как прошел рейс? Надеюсь, без происшествий?

Капитан промямлил в ответ нечто невразумительное. Сутулясь и подволакивая ноги, он поплелся к носовой рубке, жестом пригласив инспектора следовать за собой.

Едва они переступили комингс, раздался зычный возглас:

– Лопни мои глаза, да это ж инспектор! Салют, старина!

Инспектор насилу справился с замешательством.

– Как прошел рейс? – задал он традиционный вопрос.

– Прогулка получилась первый сорт! – гаркнул Серый Ящик. – Черт подери, я сделал из этой старой вонючки настоящего капитана! Эй, Билль! Сопля свинячья! Верно я говорю?

– Да, сэр, – пролепетал Ягненок Билли.

Никогда еще он так не походил на свое прозвище.