Текст книги "Двое (Сборник)"

Автор книги: Николай Чуковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

КАПИТАЛ НЕМО
1

Еще до знакомства с ним я слышал, что он самый молодой командир подводной лодки на всем флоте.

И все-таки я был удивлен, когда его увидел. Небольшою роста, тоненький, с нежным лицом, па котором то возникал, то пропадал румянец, он был похож на девушку. Мечтательные серые, словно нарисованные, глаза, мягкие пухлые губы. Ей-богу, я подумал бы, что он девушка, если бы не видел, как он брился в своем тесном закутке, в двухстах метрах под водой, при диференте на нос в тридцать пять градусов.

У него и фамилия была подходящая: Снежков. Капитан-лейтенант Снежков.

Не такими представлял я себе настоящих моряков, и поэтому с первого взгляда он мне, пожалуй, не понравился. И, как нарочно, его подчиненные были все люди крупные, рослые, плечистые, особенно боцман, по фамилии Дыбин. У этого Дыбина лицо было широкое, степное, грудная клетка удивительная, ладонь – с тарелку. Когда он шел по трапу, все звенело вокруг. И без того в подводной лодке места мало, но, когда Дыбин заходил в отсек, он сразу заполнял собой все свободное пространство. Штурман, старший лейтенант Гусейнов, тоже был из тех кавказских богатырей, которые одним ударом валят с ног буйвола. Акустик Митрохин был хоть и не широк и, вероятно, не слишком силен, но зато очень высок, ходил пригнувшись. Среди этих великанов капитан-лейтенант Снежков казался еще меньше и моложе, а спокойный, ровный его голос – еще слабее и тише.

Я, кажется, тоже ему не понравился. Вернее, не понравилось ему, что не морской человек, которому нет места в боевом расписании, идет с ним в поход проверять работу какого-то прибора. Впрочем, быть может, это все моя мнительность. Он не только никак не выразил своего недовольства, но, напротив, был очень учтив со мной. Он только спросил меня испытующе:

– А вы представляете себе, что может нас ждать в этом походе?

– Мне все равно, – сказал я холодно. – Мне приказано проверить работу прибора, и я выполню приказание.

Он ничего не сказал, но я увидел, что его глаза бывают иногда не мечтательными, а насмешливыми.

Этот же насмешливый прищур его глаз я заметил, когда стоял рядом с ним на мостике и холодные ноябрьские волны обдавали наши кожаные регланы тяжелыми брызгами. Лодка качалась, все качалось вокруг, я старался смотреть в небо, чтобы не замечать этой качки, но и небо качалось. Лодка поминутно зарывалась носом в воду, и это было хуже всего: винты оказывались над водой и весь корпус начинал дрожать нестерпимой дрожью. Я, конечно, стоял как ни в чем не бывало, с видом бодрым и даже веселым, но лицо мое позеленело и выдавало меня. Вот тут я и подметил насмешливый блеск в глазах капитан-лейтенанта.

В сущности, мне нечего было стыдиться; ведь я, как вам известно, не моряк, а врач, и если ношу морскую форму, так только оттого, что служу начальником санчасти на одном из морских аэродромов. Но у каждого человека есть свое самолюбие. Когда капитан-лейтенант Снежков спросил меня:

– Ну, как?

– Отлично! – ответил я. – Я еще в детстве мечтал поплавать на подводной лодке.

– В детстве? – переспросил он.

– Да, в детстве, – сказал я. – В двенадцать лет я прочел «Восемьдесят тысяч верст под водой» Жюля Верна и мечтал стать подводником.

– Что же вы не стали подводником, если мечтали об этом в детстве?

Я засмеялся немножко искусственно, потому что вовсе не хочется смеяться, когда тошнит.

– Мало ли о чем я мечтал с тех пор! – сказал я.

– Нет, я не так, – проговорил он задумавшись. – Мне тоже было лет двенадцать, когда я прочел «Восемьдесят тысяч верст под водой». Мне захотелось стать капитаном Немо. Помните капитана Немо?

Я вспомнил картинки, изображающие загадочного капитана Немо-сурового великана с курчавой бородой. Нет, маленький, по-девичьи краснеющий капитан-лейтенант Снежков нисколько не похож на него. Но этого я не сказал.

– А теперь, когда ваши мечты исполнились, когда вы подводник, все оказалось лучше, чем в той книге, или хуже? – спросил я.

– Лучше, – сказал он убежденно,

– Чем же лучше?

Он задумался.

– Тем, что я служу Советскому Союзу и дерусь за него, – сказал он.

2

После этого разговора он стал поглядывать на меня дружелюбнее. Но беседовать нам уже почти не пришлось, потому что мы вошли в воды, где могли встретить противника. Лодка погрузилась, и Снежков был очень занят.

Я обрадовался, что лодка погрузилась, так как качка кончилась. В отведенном мне углу отсека я приступил к испытанию моего прибора.

Не стану останавливаться на устройстве этого прибора и скажу только, что это был новейший прибор для анализа состава воздуха и что в изобретении его принимал участие я сам.

С того места, где я возился со своим прибором, виден был акустик Митрохин, который сидел, прижав к ушам наушники шумопеленгатора. Электрическая лампочка ярко озаряла его узкие сгорбленные плечи и резкое костлявое лицо, застывшее от напряженного внимания. Иногда к нему подходил Снежков и взглядывал на него. Митрохин отрицательно качал головой. И чем дальше шло время, тем чаще к нему подходил Снежков. И все недовольнее становилось лицо Снежкова.

Тут я понял, что маленького, мечтательного, учтивого Снежкова можно бояться. Боцман Дыбин, например, теперь явно робел в его присутствии.

Ну и глыба был этот боцман! Грузный и сильный, как медведь. Прежде грохот и лязг раздавались по всем отсекам от его шагов и могучего голоса, а теперь, встречаясь со Снежковым, он начинал ступать неслышно, жался к стенам и втягивал голову в плечи. Впрочем, настоящего страха не было в маленьких добрых его глазах. Было скорее опасение спугнуть что-то важное, что происходило в его командире.

– Хотите послушать? – предложил мне вдруг Митрохин, заметив, как внимательно я слежу за ним.

Он снял с себя наушники, протянул их мне, и я надел их.

Я заслушался. Какими странными шелестами, вздохами, шепотами полна морская глубина! То повышаясь, то понижаясь, словно пульсируя, они сливались в неясную таинственную мелодию.

Я неохотно отдал наушники Митрохину.

– Ну, что? – спросил его Снежков.

Митрохин покачал головой.

Я уже давно понял, что их заботит. Несколько часов назад наши самолеты заметили в море караван немецких кораблей. Наша лодка должна была перехватить их в пути и атаковать. По вычислениям штурмана Гусейнова, корабли эти должны были теперь находиться в том самом месте, где находились мы.

– Они где-то тут, – говорил Гусейнов, и смуглое лицо его бледнело от волнения.

– Их тут нет, – говорил Митрохин. – Транспорт в шесть тысяч тонн и три сторожевых катера – неужели я не услышал бы шума их винтов?

– Посмотрим, – сказал Снежков и приказал поднять лодку на перископную глубину.

Лодка поднялась, но осталась под водой, и только перископ вынырнул на поверхность.

Снежков прильнул глазами к стеклышку перископа. Гусейнов стоял у него за спиной, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Неужели не видите? – спрашивал он.

– Не вижу, – говорил Снежков.

– Они должны быть здесь.

– Посмотрите сами.

Гусейноз долго смотрел, но тоже ничего не видел.

– Я услышал бы, – повторил Митрохин.

Гусейнов поглядел па Митрохина так, словно тот был виноват, что немецкого каравана здесь не оказалось. Он был горячий и упрямый человек, этот Гусейнов. Но ничего не сказал, а отошел к своим картам и зашелестел ими.

Я тоже посмотрел в перископ и увидел только волны, бесконечные, нестройные, зеленого бутылочного цвета…

Гусейнов, торопясь и волнуясь, показывал Снежкову свои карты, на которые он наносил путь лодки. Это были морские карты, не похожие на наши сухопутные – море на них испещрено множеством обозначений, а суша изображена в виде пустых белых пятен. На карту были нанесены Гусейновым два пути: путь нашей лодки и предполагаемый путь вражеского каравана. Оба пути скрещивались в том месте, где мы сейчас находились.

Гусейнов, блестя глазами и повышая голос, доказывал, что в его вычислениях нет ошибки.

– Конечно, ошибки нет, – сказал Снежков и положил маленькую свою ладонь на большую руку Гусейнова.

– Куда же они делись?

– Они переменили курс.

И Снежков, черкнув карандашом по карте, показал, как немецкий караван, внезапно изменив курс, пошел по хорошо охраняемым протокам между шхерами в свой порт.

Гусейнов замолчал. Митрохин снял наушники, повернул к нам костлявое внимательное лицо и тоже молчал. Молчал и Снежков.

– Надо возвращаться, – угрюмо сказал наконец Гусейнов и свернул свои карты в трубку.

– Нет, – тихо проговорил Снежков.

– Куда же? .. – начал было Гусейнов, но вдруг осекся, словно ему не хватило дыхания.

И я понял, что он догадался о том же самом, о чем догадался и я. И по глазам Митрохина увидел, что он тоже догадался.

– К ним в порт? – быстрым шепотом спросил Гусейнов.

Снежков кивнул.

– Пойдем к ним в гости, а? – Он обернулся к боцману Дыбину, стоявшему у него за спиной.

Боцман неуклюже шарахнулся, шевельнул свою огромную тень на стене отсека, но ответил твердо:

– Пойдем, товарищ капитан-лейтенант.

3

Мы шли на перископной глубине. Снежков стоял у перископа, а Гусейнов отмечал наш извилистый путь на своей карте.

К порту можно было подойти разными путями: и слева от шхер, и справа от шхер, и между шхерами.

Снежков выбрал не тот путь, которым шел вражеский караван, а другой. Он хотел не догонять его, а выйти ему навстречу, и мы лавировали среди укрепленных неприятельских островков. Берега наползали на нас с обеих сторон, проход становился все уже.

– На встречном курсе слышу шум винтов, – сказал вдруг Митрохин.

– Сколько кораблей? – спросил Снежков, не отрываясь от перископа.

– Один.

– Вижу, – сказал Снежков. – Сторожевой катер. – И приказал: – Срочное погружение!

Лодка погрузилась.

Митрохин поднял глаза к потолку, и я понял, что он слышит, как катер приближается к нам. Катер уже почти над нами. Вот уже без всяких наушников слышно ленивое шлепанье его винтов.

– Успел он заметить наш перископ? – шепотом спросил Гусейнов.

– Увидим, – сказал Снежков. – Если будет бомбить, значит, успел заметить.

Шлепанье винтов по воде все тише, тише. Вот их опять слышит один Митрохин.

– Ушел, – проговорил он.

– Это охрана порта, – сказал Снежков. – Они нас прозевали.

Лодка больше не высовывала перископа из воды, мы шли под водой, прокладывая сложный курс в узкой горловине пролива. По черте на карте Гусейнова видел я, как пролив этот расширялся и как мы вошли в закрытый рейд перед портом.

Об этом знали все, но в лодке ничего не изменилось. Все стояли на своих местах. Приказания передавались вполголоса. Только склоненное над картой смуглое лицо Гусейнова было матово-бледным, да на щеках Снежкова появились два маленьких розовых пятнышка, да Митрохин слушал, не снимая наушников, с приоткрытым от напряжения ртом.

– Слышу шум винтов, – сказал Митрохин. – Корабли идут нам навстречу.

– Сколько? – спросил Снежков.

– Не знаю, – ответил Митрохин. – Много.

Лодка опять высунула перископ из воды. У перископа стоял Снежков. Он смотрел, и нам казалось, что он смотрит очень, очень долго, и мы почти не дышали от нетерпения.

– Поглядите, доктор, – сказал он, обернувшись ко мне.

Он впервые заговорил со мной после того разговора на мостике, и, по правде сказать, я почувствовал себя польщенным.

Через перископ я увидел зеленую рябь моря, берега, какие-то строения на них и огромный пароход, который, дымя, входил в рейд с другой стороны, по другому проливу, прямо нам навстречу. Три катера сопровождали его; они казались крохотными рядом с ним, и я заметил их только по белым бурунам.

– Теперь подойти – ив упор, – тихо сказал Снежков слегка срывающимся голосом.

И по его посветлевшему лицу я понял, какой мальчишеский охотничий азарт переполняет его.

Торпедист – не помню его фамилии, знаю только, что звали его Сережей и что он одновременно был коком, – уже стоял между торпедными аппаратами, держа руки на рукоятках «пистолетов». Он стоял неподвижно, но по спине его я чувствовал, что он весь напряжен, что всем телом он ждет, когда в переговорной трубке прозвучит слово «пли».

– Первый катер прошел по левому борту, – сказал Снежков, глядя в перископ.

Мы были уже в кольце врагов, и от парохода нас отделяло всего несколько сотен метров.

Как все, я тоже перестал дышать и ждал, когда Снежков произнесет «пли».

Но он не торопился. Сияющие охотничьим блеском глаза его не отрывались от перископа. Он вел лодку на сближение.

– На борту орудия и кони, – проговорил он с удовольствием. И крикнул: – Пли!

Лодку рвануло вверх, и я понял, что торпеда выпущена.

Я представил себе, как, умная, сложная, почти живая, она несется сейчас, чертя по поверхности узкий пенистый след, и там, на огромном пароходе, видят ее и знают, что ничего уже невозможно сделать. Секунда, еще секунда, еще секунда…

Взрыв – глухой, но сильный и близкий. И лодка вздрогнула.

На неподвижном лице глядевшего в перископ Снежкова стала медленно появляться улыбка. С его лица перескочила она на смуглое лицо Гусейнова, на широкое лицо Дыбина, и даже сухое, стиснутое наушниками лицо Митрохина заулыбалось. И, перескакивая с лица на лицо, улыбка эта пробежала по всей лодке, по всем отсекам, из конца в конец. Я почувствовал, что мое лицо тоже расползается в улыбку.

– Эх, доктор, посмотрите! – улыбаясь, сказал Снежков и, взяв меня за плечо, подтянул к перископу.

Признаться, я увидел не много. Огромный пароход стремительно погружался в воду. Через минуту ничего уже по было видно, кроме морской ряби и мечущихся катеров.

– Где же он? – спросил я.

– На дне, – сказал Снежков.

4

Мы быстро погружались.

– Отчего нас но бомбят? спросил Гусейнов.

– Сейчас начнут, сказал Снежков.

И сразу нас тряхнуло, и я со всего роста упал, оглушенный странным лязгом. Глубинные бомбы лязгают отвратительно.

– Приготовиться, это первая, -прозвучал где-то надо мной голос Снежкова.

И, прежде чем я успел подняться, снова лязг, толчок, и снова меня бросило на пол. Свет погас. Что-то посыпалось на меня со стен. Я почувствовал, что в темноте рядом со мной на полу барахтается кто-то.

– Включить аварийное освещение! – крикнул Снежков.

Прежде чем зажегся свет, еще шесть ударов обрушилось на нас. Меня било, переворачивало, катало по полу, посыпало чем-то сверху. Я слышал голос Снежкова, но в этом грохоте не мог разобрать слов. Да мне и не нужно-было его понимать. Не могу передать, какой радостью был для меня этот ясный, ровный голос среди мрака и лязга.

Когда свет вспыхнул, я увидел, что рядом со мной на полу Гусейнов. Держась за стену, он поднялся. Я тоже пытался подняться, но меня снова швырнуло на пол, обсыпая пробковой изоляцией с потолка. Я отполз в угол и сел там, прислонившись к стене, оглушенный, каждые две– три секунды заново встряхиваемый, и осколки моего разбитого прибора, который я должен был испытать, валялись на полу передо мной.

Опять увидел я лицо Митрохина в наушниках. При каждом взрыве оно искажалось от боли – лязг глубинных бомб, во много раз усиленный наушниками, терзал его барабанные перепонки. Но он наушников не снимал, а в перерывах между ударами сообщал Снежкову, где находятся бомбящие нас катеры, и Снежков кидал лодку то вправо, то влево, бешено кружил ее среди крутящейся воды и уводил все глубже и глубже.

– Тридцать четвертая, – сказал я вслух, жадно хватая воздух между двумя ударами.

– Тридцать четвертая, доктор? – услышал я голос Снежкова. – Считаете? Хорошо делаете. Тридцать четыре бомбы, а мы все еще целы. А?

Тут новый толчок, но совсем другой, не похожий на толчок взрыва, потряс лодку, и раздался новый грохот, оглушительный, но тоже совсем другой.

– Остановить моторы! – крикнул Снежков и в наступившей тишине перепрыгнул через мои ноги, бегом направляясь к носу.

Но навстречу ему уже бежал боцман Дыбин и остановился перед ним, вытянувшись во весь свой гигантский рост.

– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он, – носовые рули заклинило.

– Знаю, – ответил Снежков. – Мы врезались в мель.

5

Едва лодка застряла в песчаной отмели, бомбить нас перестали. Моторы были остановлены, и после лязга и грохота наступила такая тишина, что мы слышали дыхание друг друга. Один только Митрохин вслушивался в какие-то звуки, доносившиеся к нему через наушники.

Лодка застряла в песке носом, корма поднялась, и образовался крен – пол вздыбился, стены покосились. По покатому полу Снежков вместе с боцманом пошел вниз, на нос, посмотреть, нельзя ли освободить застрявшие лопасти рулей.

Они возились там долго, усердно, но все их усилия не привели ни к чему – им не удалось сдвинуть рули ни на сантиметр.

Снежков вернулся на центральный пост.

– Полный назад! – скомандовал он.

Он хотел вырвать лодку из песка. Заработали моторы, опять мелко задрожали стенки отсеков, лодка ожила, корма поднялась еще немного выше. И вдруг снова этот отвратительный лязг глубинных бомб, толчки, толчки, и, опрокинутые, мы покатились по покатому полу к носу.

Снежков сразу остановил моторы.

– Они сторожат нас, – сказал Гусейнов угрюмо.

Было ясно, что с помощью моторов вырваться немцы нам не дадут. Они прислушиваются к нам там, наверху, так же, как здесь Митрохин прислушивается к ним. Шум наших моторов сразу выдаст нас. Пока мы маневрировали, они тоже слышали нас, но мы уходили от них, и им не удавалось в нас попасть. Теперь, когда мы неподвижны, попасть в нас нетрудно, и нужно сидеть тихо.

По правде сказать, я пришел к заключению, что тишина тоже не спасет нас. Давно я уже чувствовал, что мне не хватает чего-то. Пока грохотали глубинные бомбы, пока мы стремительно мчались по морскому дну, я не отдавал себе отчета, чего именно мне не хватает, но теперь я вдруг понял: мне не хватает воздуха.

Лодка уже много часов под водой, и воздух в ней не возобновлялся. Прибор мой по анализу состава воздуха был разбит, и я не мог испытать его, хотя представился такой удобный случай. Но я сам оказался достаточно точным прибором. Я дышал все чаще, стараясь извлечь из воздуха как можно больше кислорода.

Я видел, что и все вокруг меня дышат часто и то у одного, то у другого на лбу замечал мелкие капельки пота.

В лодке опять было совсем тихо, и почти не слышно стало голосов – говорить было уже трудно. Да и о чем говорить? Все было понятно каждому.

Я видел вокруг себя спокойные, обычные лица, разве только немного более сосредоточенные, чем всегда. И внутреннюю тревогу людей выдавали только те взгляды, которые каждый из них время от времени бросал на Снежкова. Они безмолвно спрашивали его: «А ты знаешь, что нужно делать?»

И Снежков так же безмолвно отвечал: «Знаю».

Не то чтобы у него был какой-нибудь особенно бодрый вид, не то чтобы он небрежно улыбался: пустяки, мол, нам это нипочем. Нет, он, несомненно, был очень встревожен и не скрывал этого. Вообще в нем не было никакого притворства, он нисколько не хорохорился. Но, встречаясь глазами то с тем, то с другим, он, казалось, каждому говорил: «Потерпи немного, еще не все потеряно. Я знаю, что нужно делать».

Начал он с того, что отвел нас всех в последний отсек, на корму. Мы столпились там в тесноте, удивленные, и ждали, что будет дальше.

Он остановился перед нами, маленький, и оглядывал всех.

– Нужно вытащить лодку из песка без помощи моторов, – объявил он. – Мы будем прыгать. Слушай мою команду. Раз, два, прыгай!

И мы стали прыгать. Одновременно подпрыгивали мы и потом всей тяжестью обрушивались на пол. Раз, два, раз, два, раз, два. Прямо передо мной стоял боцман Дыбин, и я смотрел в его широкую спину. Грузное тело его подымалось и опускалось, било в пол, как тяжелый молот. Раз, два, раз, два… До чего тяжело прыгать, когда не хватает воздуха! Пот выступает от каждого усилия, затекает в глаза, в уши. Мы мокры, словно нас только что выкупали. Раз, два… Долго ли можно так скакать? Еще прыжок – и все мы повалимся от изнеможения.

И вдруг с центрального поста голос:

– Лодка выпрямляется!

И действительно, наклон пола стал как будто не так крут. Значит, мы прыгаем недаром.

– Прыгайте, ребята, прыгайте! – самозабвенно крикнул кто-то позади.

В восторге мы перестали следить за тем, чтобы подпрыгивать одновременно. Каждый прыгал по-своему, и в этом не было никакого смысла.

– Стой! – мягко сказал Снежков.

Обессиленные, мы прислонились к стенам, широко раскрыв рты. Нет, прыгать больше невозможно.

– А теперь обедать, – сказал Снежков.

6

Хотя мы не ели уже очень давно, есть никому не хотелось, и казалось странным, как в такую минуту можно было вспомнить об обеде. Но мы верили Снежкову, а потому и обедать пошли с таким чувством, словно этот обед может нам помочь подняться на поверхность.

Однако проглотить удалось лишь несколько ложек. Хотелось не борща, сваренного Сережей, коком-торпедистом, не каши с мясными консервами, а воздуха, только воздуха. У меня стучало в голове, и все лица видел я как сквозь туман.

Странный это был обед, молчаливый и чинный. Все на вид были совершенно спокойны, даже как-то слишком спокойны. Ни одно слово не было произнесено за столом.

Встав из-за стола, я случайно прошел мимо краснофлотца, сидевшего на корточках перед своим сундучком. К внутренней стороне откинутой крышки сундучка была приколота фотография. Я увидел прислоненную к плетню скамейку, подсолнечники за плетнем, а на скамейке старую женщину в шерстяном платке, которая сидела, положив ладони на колени.

Он рассматривал фотографию своей матери.

Он услышал, что я стою у него за спиной, повернул ко мне бледное лицо, нахмурился и захлопнул крышку.

После обеда Снежков созвал всех на нос лодки, в передний отсек.

Опять мы собрались, задыхающиеся, потеющие, с открытыми ртами, со вздутыми жилами на лбу.

Снежков построил нас попарно и повернул лицом к корме.

– Бегом марш! – скомандовал он.

Это была новая его идея: вырвать лодку из песка, перебрасывая всю команду с носа на корму и обратно. Это была последняя наша надежда. Мы все вместе побежали вверх по наклонному полу. В паре со мной бежал Гусейнов: кровь текла у него из носа, и он вытирал ее ладонью. Дыша этим отравленным воздухом, бежать было почти невозможно. Но мы бежали, так как Снежков считал, что это нужно. Мы бежали, так как знали, что надо бороться, пока не потеряли сознания от удушья. Добежав до кормы, мы медленно спустились к носу, построились, и опять:

– Бегом марш!

Снежков хотел раскачать лодку и освободить ее. После третьего пробега мы услышали голос боцмана Дыбина:

– Лопасти руля движутся!

– Двиньте ими еще раз! – крикнул Снежков.

Вернее, не крикнул, а прошептал, потому что кричать в этом полном углекислоты воздухе было уже невозможно. Мы замерли, ожидая.

– Лопасти поворачиваются только на сорок градусов и дальше не идут, – сказал Дыбин.

Мы построились и побежали. Мы согласны были бегать без конца, лишь бы лопасти двинулись еще на один градус.

– Сорок пять градусов! – крикнул Дыбин.

Бегом на корму, шагом на нос, бегом на корму, шагом на нос. А сердце колотится так, что вот-вот лопнет.

Я прислонился к стене и широко открытым ртом глотал отравленный воздух. Прямо передо мной висел кусок электропровода, сорванный во время бомбежки. Пораженный, я смотрел на него, не отрывая глаз. Неужели а действительно провод висит вертикально?

– Капитан-лейтенант, -закричал я, показывая Снежкову на провод. – Да посмотрите же!

– Я знаю это уже две минуты, – сказал Снежков. – Мы освободились и лежим на дне. – И, подойдя к Митрохину, спросил: – Ну, как?

Митрохин повернул к нему лицо, сжатое наушниками.

– Они сторожат нас, – сказал он.