Текст книги "Беринг"

Автор книги: Николай Чуковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

«19 ноября я ещё оставался на борту с семнадцатью людьми, в большинстве тяжело больными, и с пятью мертвецами. У меня на борту было лишь четыре ведра пресной воды, а шлюпка находилась на берегу. Я дал сигнал бедствия, поднял на вантах грот-мачты красный флаг, а на гафеле вывесил пустой бочонок из-под воды и одновременно дал несколько выстрелов из пушки. По этим знакам находившиеся на берегу люди могли усмотреть, что я нуждаюсь в пресной воде; однако ветер дул с такой силой от моря к берегу, что они не могли на шлюпке выгресть и добраться до корабля. Я приказал бросить покойников в море. На наше счастье ночью выпал такой обильный снег, что можно было собрать его с палубы и заменить им недостающую воду. Я оставался на корабле до 21 ноября, когда, наконец, прибыла лодка. Меня на руках перенесли в эту лодку, а затем четыре человека доставили в ту же землянку, где находились остальные больные. Люди, бывшие на борту корабля, одновременно со мной также были свезены на берег. За несколько дней до переезда я переселился, ради тепла, в камбуз; так как видел я, что многие из наших людей, едва их головы показывались из люка, немедленно умирали, словно мыши, из чего было ясно, какой опасности подвергаются больные, попадая из духоты на свежий воздух, я при переезде на берег принял некоторые меры предосторожности. Я покрыл своё лицо почти целиком тёплой и плотной шапкой, а другую такую же шапку надел себе на голову, и всё же на пути от камбуза до фалрепа три раза терял сознание. Я вполне уверен, что если бы не предохранил себя вышеописанным способом от соприкосновения со свежим воздухом, то неизбежно умер бы ещё на корабле, так как силы мои уже подходили к концу».

Если бы Ваксель ещё один день пробыл на корабле, он бы погиб, потому что ночью началась буря.

В течение недели в берег били волны вышиной с четырёхэтажный дом. Люди боялись вылезать из своих землянок – ветер валил их на землю. Поднялась такая метель, что через несколько часов землянки были занесены снегом на целый аршин.

29 ноября буря стихла. Утро было морозное, солнечное. Вокруг лагеря метель намела огромные снежные сугробы. Ущелья между скалами были занесены снегом доверху, и вид местности совершенно изменился. Снег ослепительно сверкал, и рядом с белым берегом море казалось совсем чёрным.

«Пётр» после бури бесследно исчез. Отмель, на которой он спокойно лежал в течение трёх недель, опустела. Это опечалило и встревожило моряков, потому что на «Петре» оставалось ещё много всякого ценного груза.

Только к вечеру Овцын нашёл остатки разбитого судна на берегу, в трёх верстах от лагеря. Деревянный остов корабля, искалеченный волнами, был похож на скелет какого-то чудовища.

А Берингу в этот день было особенно плохо. Рыхлые стены землянки, в которой он лежал, обваливались, и его постоянно засыпало песком.

– Не раскапывайте меня, – говорил он Штеллеру, – мне так теплее. Мне ничего не надо.

Об этом же сообщает в своих записках Ваксель. Вот что он рассказывает:

«Не могу не описать печального состояния, в котором находился капитан-командор Беринг. Тело его было наполовину зарыто в землю уже в последние дни его жизни. Можно было бы, конечно, найти средства помочь ему в таком положении, но он сам не пожелал этого и указывал, что те части тела, которые глубоко спрятаны в земле, сохраняются в тепле, а те, что остаются на поверхности, сильно мёрзнут. Он лежал отдельно в небольшой песчаной яме-землянке, по стенкам которой всё время понемногу осыпался песок и заполнил яму до половины, а так как он лежал в середине землянки, то получилось, что тело его наполовину было засыпано песком».

Капитан-командор Витус Беринг умер 8 декабря 1741 года. Как лютеранина, хоронили его по протестантскому обряду. Тело его, прежде чем закопать, привязали к доске – это был символ гроба. Он умер при исполнении своих обязанностей через шестнадцать лет после того, как умирающий Пётр поручил ему заново открыть Америку.

Когда он умер, Штеллер так написал о нём:

«Это был справедливый человек. За приветливость и спокойствие он пользовался всеобщей любовью как среди офицеров, так и среди команды. Порученное ему дело он исполнял с крайним разумением. Вместе с тем он не отличался решительностью, какая необходима в экспедициях. В вину ему можно поставить слишком мягкое обращение с подчинёнными».

После похорон Штеллер говорил Хитрову:

– У Беринга был один большой недостаток – он терпел людей, которые вели себя своевольно и дерзко.

Хитров с удивлением взглянул на Штеллера. Ему странно было слышать это от человека, который во время всего путешествия с недопустимой дерзостью враждовал с капитан-командором и писал на него доносы в сенат.

18. ОТОРВАННЫЕ ОТ ВСЕГО МИРА

Больше двухсот лет прошло со дня смерти капитан-командора Витуса Беринга, и больше двухсот лет люди обсуждают каждый его шаг, каждое его решение, каждую черту его характера. Огромное значение сделанных экспедицией Беринга открытий не оспаривает, разумеется, никто. Но его самого очень многие строго критикуют. Такой уж установился обычай – со времён записок Штеллера до наших дней. Чего только не ставили Берингу в вину – и мягкость, и неумение поддерживать дисциплину, и пренебрежение к наукам, и осторожность, и медлительность, и попытки уйти в отставку до окончания дела, и многое другое. Быть может, кое-что в этих строгих суждениях и справедливо, но они несправедливы в корне, в основном: они не учитывают конкретных исторических условий, в которых ему приходилось действовать. Он строил свои корабли на берегу дикого Охотского моря, где не было ни верфей, ни городов, ни сёл, он жил в эпоху политических бурь и интриг, и царь Пётр, который поставил перед ним великую задачу и один только мог бы защитить его, лежал в гробу. И не будь у Беринга свойств, за которые так охотно его осуждают, задача, стоявшая перед ним, быть может, осталась бы нерешённой. Один из лучших исследователей экспедиции Беринга, академик Бэр, был прав, сказав: у всякого другого, кто стал бы во главе столь громадного и необычайно трудного предприятия, всё дело неминуемо развалилось бы.

Старый честный моряк Витус Беринг, добрый и справедливый человек, почти два десятилетия прожил на краю света среди холодных пустынь, трудился не покладая рук, провёл свой деревянный кораблик через бурное неведомое море, проложил новый путь в Америку и, возвращаясь, героически умер на пустынной земле. И никто не отнимет у него его вечной славы.

Беринг умер последним. После смерти Беринга в экспедиции никто уже не умирал. Цинга шла на убыль, больные поправлялись. Но как поредела команда за время путешествия! Из 77 моряков, покинувших Петропавловск на «Петре», в живых оставалось только 46.

Теперь, когда не приходилось уже отдавать все силы на заботу о больных, решено было выяснить, что это за берег, на который их выбросила буря, можно ли посуху добраться до каких-нибудь населённых мест. Штеллер всё сильнее сомневался в том, что они находятся на Камчатке, но держал свои сомнения про себя, так как боялся, как бы его товарищи не пали духом.

В конце декабря на юг и на запад были посланы две маленькие экспедиции, которым поручено было попытаться отыскать сухим путём дорогу к Петропавловску или к какому-нибудь другому населённому месту. Во главе одной из них стоял Плениснер, во главе другой – Овцын.

Плениснер вернулся со своим отрядом через три дня. Он очень устал и едва дотащился до лагеря.

– Мы заблудились в холмах, – рассказывал он, – и целые сутки бродили по занесённым снегом ущельям. Нигде ни одного человеческого следа. Только песцы рыщут по обледенелым скалам. Мы прошли всю эту землю насквозь и вышли…

– Куда? – спросил Штеллер.

– К морю…

Эта весть опечалила всех. Стали ждать Овцына, но Овцын, вернувшийся на другой день, не принёс ничего утешительного.

– Нашли что-нибудь?

– Нет, – ответил Овцын, утомлённо опускаясь на камень возле костра. – Мы перебрались через цепь холмов и там – опять море. Назад мы вернулись берегом.

Оставалась только одна надежда: а вдруг эта земля соединяется с Камчаткой где-нибудь на севере? Если с севера – море, значит моряки попали на остров, притом остров необитаемый. Плениснер и Овцын во время своих скитаний по холмам не видели ничего, что указывало бы на пребывание человека в этих местах.

С севера горизонт заслоняла высокая гора. Она была гораздо выше всех окрестных холмов. Штеллер решил забраться на её вершину и посмотреть оттуда, что находится за ней. Захватив с собой Савву Стародубцева, взяв ружья и морских сухарей, он рано утром вышел из лагеря. Путь их сначала пролегал вдоль берега. Несколько раз они натыкались на большие стаи тюленей, вылезших из воды, чтобы отдохнуть на прибрежных камнях. Тюлени не обращали на путников никакого внимания и лениво поднимали головы, когда Штеллер и Савва наступали им на ласты. Штеллер вспомнил, как пугливы тюлени, которых видел на Камчатке, и чувствовал, что он и его товарищи гораздо дальше от населённых мест, чем они полагают.

Песцы шли следом за ними всю дорогу. Самки несли в зубах детёнышей, самцы дрались, кусая друг друга за уши, но не отставали ни на шаг. К ночи Штеллер и Савва достигли подножья горы и решили лечь спать. Развели костёр, поели и задремали. Через полчаса Штеллер вскочил, почувствовав боль в ноге. У ног его сидел песец. Он острыми зубками прогрыз голенище сапога и добрался до мяса.

Штеллер прогнал прожорливого зверька, заткнул дыру в сапоге тряпкой и вдруг заметил, что Савва спит без шапки.

– Где твоя шапка, Савва? – спросил Штеллер, толкая его в бок.

Савва схватился за голову.

Рядом стоял песец и держал шапку в зубах.

Шапка была меховая, мохнатая, сшитая из песцовой шкурки. Савва купил её на Камчатке. Песец таскал шапку осторожно и нежно теребил её передними лапками. Савва замахнулся на него дубиной, но песец вывернулся и побежал по снегу. Савва погнался за ним. Песец останавливался, бросал шапку и, стоя над нею, сверкающими глазами в упор глядел на своего преследователя. Но когда Савва подходил совсем близко и нагибался за шапкой, песец снова схватывал её и убегал.

– Стреляй в него, стреляй! – кричал Штеллеру Савва, теряя терпение.

Штеллер схватил ружьё и выстрелил в темноту.

Но песца уже не было.

Долго два человека бродили по снегу, кричали, стреляли, гонялись за неуловимым призраком с шапкой в зубах, то исчезающим, то появляющимся вновь.

Наконец, злые и усталые, они побрели назад к костру. Ветер шевелил волосы на голове Саввы, и ему было холодно.

Но, подойдя к костру, они увидели негодного песца, который крепко спал возле огня, положив острую мордочку на шапку. Штеллер убил его прикладом. Шапка Саввы была спасена.

Остальную часть ночи спали по очереди – один спал, а другой оберегал его сон от песцов.

Утром они полезли на гору. Склон был очень крут, и им часто приходилось карабкаться на четвереньках. Снега здесь не было – он не мог удержаться на таком крутом скате, ветер сметал его вниз. Камешки вырывались из-под ног и со звоном исчезали внизу. Иногда путники отдыхали на узких террасах, окружавших гору словно поясами. На этих террасах Штеллер находил наносный лес, окаменевший от времени, и удивлялся, каким образом могли попасть эти плавучие брёвна в места, лежащие так высоко над уровнем моря. Но он увидел застывшую лаву и понял всё. Эта гора была создана землетрясением. Могучий вулканический толчок поднял вверх часть берега вместе с лежавшим на нём наносным лесом.

Поднявшись выше, они чуть не увязли в рыхлом птичьем помёте, на целый аршин покрывавшем склон горы. Очевидно, каждым летом здесь гнездились стаи морских птиц.

В три часа дня они уже стояли на большом плоском камне, который был вершиной горы. Но – вот неудача – внизу под ними клубился серый туман. Вершина возвышалась над туманом, как одинокая скала над океаном. Ничего нельзя было разглядеть.

– Подождём, – сказал Штеллер.

И они сели.

На вершине был мороз. Штеллер не мог разжать окоченевших рук. Но он чувствовал, что ветер крепчает и скоро прогонит туман. Лишь бы только туман рассеялся раньше, чем начнёт темнеть. Зимой темнеет очень рано.

– Смотри, смотри! – закричал Савва. – Я вижу море.

Налетевший ветер рвал пелену тумана. В серой завесе образовалась узкая щель, в которой блестела вода. Щель эта всё росла и расширялась. По краям её туман топорщился и лопался, как морская пена. Вот уже видны прибрежные скалы, вот засверкали покрытые снегом верхушки холмов. Вот выброшенный на берег разбитый остов «Петра» – каким он маленьким кажется отсюда! Вот дымки костров, разведённых в их лагере на прибрежье. Вот уже открылся и горизонт. Облако тумана далеко унесено ветром и повисло на востоке серой тучей.

Штеллер посмотрел во все стороны.

– Мы на острове, – произнёс он. – Посуху отсюда не уйдёшь.

Земля, на которую их вынесло бурей, была большим гористым островом. Вокруг всюду блестело море.

Наступили сумерки.

Озябшие путники медленно побрели вниз.

19. ЗВЕРЬЁ

– Предлагаю остров, на котором мы находимся, назвать островом Беринга, – сказал Ваксель, когда офицерский совет выслушал донесение вернувшегося Штеллера. – А самую высокую гору на этом острове – горою Штеллера.

Хитров занёс это постановление в журнал.

Теперь стало ясно, что о немедленном возвращении домой не могло быть и речи. Берег, на который их выбросило бурей, стал им тюрьмой, и нужно было поудобнее устроиться для жизни в этой тюрьме, потому что жить в ней предстояло долго.

После смерти Беринга командование принял Ваксель – старший по чину. «Хотя в то время я лежал совершенно обессиленный от болезни, – пишет он в своих записках, – мне всё же пришлось приняться за дело. Я решил руководить командой по возможности кротко и мягко, поскольку жестокость и строгость были бы при таких обстоятельствах совсем неуместными и не привели бы ни к каким результатам. Это было мне, между прочим, поставлено в вину некоторыми офицерами, которые говорили мне в лицо, что я, как командир, не соблюдаю регламентов и указов. Так, когда некоторые больные уже начали вставать и ходить самостоятельно, а иные ещё только стали садиться, то они развлекались игрой в карты. Это обстоятельство и было поставлено мне в вину, как поступок, нарушающий приказ её императорского величества. Мне, как командиру, надлежало, по их мнению, запретить игру в карты. Я возразил на это, сказав, что когда издавался указ о запрещении карточной игры, то не имели при этом в виду наш пустынный остров, потому что он в то время ещё не был открыт».

Раньше всего нужно было позаботиться о пропитании. Морские сухари все были съедены, но в их распоряжении оставалось ещё довольно много ржаной муки, которую Штеллер успел свезти на берег за несколько дней до бури, разрушившей корабль. Треть этой муки зарыли в особой землянке, на самый крайний случай, а остальную решили выдавать по маленьким порциям. Потом принялись за охоту.

Вначале, когда Беринг был ещё жив, охотился один художник Плениснер – опытный и страстный охотник. Но, конечно, куропатками, которых он убивал, нельзя было прокормить 46 голодных моряков. Поэтому ему в подмогу отобрали отряд в восемь человек и предложили ему охотиться на более крупную дичь.

Раньше всего они взялись за тюленей. Тюлени в ясные дни большими стаями вылезали на берег и по многу часов неподвижно лежали, подставляя бока негреющему зимнему солнцу. Охотники нападали на них с дубинами в руках. В первую минуту тюлени не обращали на охотников никакого внимания. Но затем всё стадо устремлялось в бегство. Самцам обычно удавалось убежать, но самки, которые не решались покинуть своих медленно ползущих детёнышей, становились жертвами охотников.

Тюлени эти принадлежали к породе морских котиков, и шкуры их очень дорого ценились на европейских рынках. Но нашим охотникам было не до шкур. Шкуры они отдирали и бросали, а туши тащили в лагерь. Сначала моряки пытались варить и есть тюленье мясо, но оно оказалось совершенно несъедобным. Зато на тюленьем жиру можно было печь оладьи. А мясо они швыряли прожорливым песцам.

Из-за этого мяса песцы ещё охотнее стали собираться вокруг лагеря. Некуда было деться от вороватых нахальных зверьков. Лагерь был похож на крепость, которую днём и ночью осаждало многотысячное войско. От песцов ничего невозможно было уберечь. Если человек хотел оставить себе на завтра убитую перепёлку, он должен был лечь спать на неё. Но и это не всегда приводило к цели – песцы умудрялись выкрасть перепёлку и из-под спящего. У моряков было несколько бочек с солёной свининой, которую они оставили про запас. Однажды Хитров заметил, что верхняя крышка одной из бочек проломлена и часть мяса исчезла. Он заложил дыру доской и положил на доску трёхпудовый камень. Но в ту же ночь песцы совместными усилиями спихнули камень, отодвинули доску и сожрали всю солонину без остатка.

Зима стояла довольно тёплая, сильных морозов не было, но парусина, покрывавшая землянки, была так тонка, что люди по ночам сильно зябли. Штеллер долго думал над тем, как сделать землянки потеплее.

Наконец он вырыл довольно глубокую яму, убил одного песца и бросил его на дно. И все песцы, стоявшие вокруг, кинулись в яму, чтобы сожрать своего убитого сородича. Яма доверху наполнилась пушистыми зверьками. Тут, по знаку Штеллера, на них набросилось десять человек с дубинами в руках. Через несколько минут из ямы вытащили около сотни песцовых трупов. Мехом убитых песцов покрыли землянки поверх парусины, и там сразу сделалось тепло.

Ваксель пишет:

«Ржаную муку, которую каждый из нас получал в небольшом количестве, мы не могли использовать для печения хлеба, а приготовляли из неё лепёшки следующим образом: муку замешивали на тёплой воде в деревянной посудине, оставляли её стоять два-три дня, пока тесто не начинало бурно бродить, то есть скисало. Затем несколько ложек теста клались на сковородку и поджаривались на жире. Эти лепёшки нам казались необыкновенно вкусными. Приходилось, однако, распоряжаться ими экономно и не роскошничать, а рассчитывать свой запас так, чтобы дважды в день съедать понемногу.

Мне в особенности приходилось тяжело, так как со мной был мой родной сын, мальчик двенадцати лет Лоренц Ваксель. Ему, конечно, хотелось съедать такую же долю, как и мне; и мы с ним договорились, что тому из нас, кто за обедом получал три ложки этого теста, вечером доставалось всего две ложки.

Немалые страдания, вдобавок ко всем прочим бедствиям, мы переносили от того, что всё время испытывали недостаток в топливе. Это побуждало нас иногда поедать наши деликатесы почти сырыми. Приходилось ходить по берегу по две-три мили в поисках, не найдётся ли выброшенного морем бревна или другого какого-нибудь обломка дерева, словом, чего-нибудь пригодного для топлива. Тот, кому удавалось найти плавник, сразу бежал домой и извещал своих сожителей по землянке; те с громадной радостью вооружались топорами и верёвками и отправлялись на место. Каждый нарубал себе вязанку такой величины, какую только в состоянии был нести на спине, и доставлял её домой».

7 февраля Штеллер сидел у себя в землянке и ел копчёную рыбу с горячей лепёшкой. Он уже собирался лечь и немного вздремнуть после обеда, как вдруг услышал странный подземный гул. Стены землянки зашатались, пол стал уходить из-под ног, песок посыпался на голову. Штеллер одним прыжком выскочил из своего жилища на воздух.

Вершины окрестных гор колебались, чертя в небе широкие петли. Вниз, в долины, скатывались снежные глыбы, камни и целые скалы. Земля под ногами тряслась, как крышка чайника, в котором кипит вода. Штеллер взглянул на море. Море было неподвижно и гладко. Это поразило его. Он привык видеть море колеблющимся, а сушу спокойной.

Землетрясение продолжалось две-три минуты, но натворило множество чудес и бед. Вид окрестных холмов совсем изменился. Одни стали выше, другие ниже, третьи покосились набок. Снежные шапки, украшавшие их вершины, съехали набекрень. В долинах повсюду поверх снега валялись большие чёрные камни. Землянки моряков засыпало песком почти доверху. В них осталось много провизии, утвари, оружия и одежды. Хитров был очень взволнован исчезновением корабельного журнала, в котором была записана вся история путешествия. Плениснер жаловался, что у него погиб порох.

– Он, должно быть, смешался с песком, – жаловался бедный охотник. – Как же мы теперь будем стрелять зверей?

Даже лопаты были погребены на дне землянок, так что раскопки приходилось начинать голыми руками. К счастью, никто из людей не пострадал от этого обвала.

Но мало-помалу землянки были вырыты заново, и все вещи спасены. Корабельный журнал нашёлся, но порох пришлось очищать от песка по зёрнышку.

Через несколько дней после землетрясения в лагерь вбежал Овцын и закричал:

– К нам принесло мёртвого кита!

Все выбежали на берег.

Кит лежал возле самой воды, подняв к небу вздутое белесое брюхо. Огромная пасть, в которой свободно могла поместиться целая лошадь, была широко раскрыта. Это чудовище имело больше двадцати метров в длину и казалось горой, тяжело придавившей прибрежный песок. Кит умер недавно и был ещё совсем свежий. Под кожей у него находился толстый слой жира. Это было очень кстати, потому что тюлени за последнее время попадались редко и жиру не хватало.

Моряки обступили кита со всех сторон кто с ножом, кто с киркой, кто с лопатой. Они раскапывали его, как гору. Вырыв пещеру в несколько метров глубиной, они разводили там костёр. Жир таял и тёк крепко пахнущими потоками в заранее подставленные бочки.

Но не одним только людям пришёлся по вкусу этот неожиданный подарок океана. Небо над исполинским трупом колыхалось, как чёрная сеть, от галдящих кружащихся птичьих стай, привлечённых запахом мяса. Однако самыми серьёзными соперниками людей были, конечно, песцы. Их своры и днём и ночью копошились в мёртвом ките. Для охраны мяса от песцов люди приставили к киту стражу, которую сменяли каждые три часа. Впрочем, песцы были слишком проворны и многочисленны. Они не только наедались до отвала, но то, что не могли съесть, тащили к себе в норы в глубь острова и прятали про запас.

Тем не менее мяса и жира в ките было так много, что его хватило на всех – и на людей, и на зверей, и на птиц. До конца мая, в течение трёх месяцев, моряки не испытывали нужды в мясе. Кит сытно кормил их. Они называли его своим провиантским магазином. Но когда пригрело весеннее солнце, труп начал портиться, и его пришлось оставить.