Текст книги "Листы дневника. Том 2"

Автор книги: Николай Рерих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)

За что?

Не однажды русский народ имел поводы опасаться Америки. Между тем с русской стороны в истории остались многие симпатии к Заокеании. Хотя бы вспомнить знаменательную русскую эскадру в Бостоне во время борьбы Севера с Югом. Незабываема дружеская уступка части Калифорнии и форта Росс, где еще до сих пор видны следы русского пребывания. Также незабываема уступка Аляски со всею ее златоносностью и Алеутских островов. Много в чем русский народ выказывал свое доброе отношение к Америке. Но не то было со стороны Америки в лице ее правительств. Не забыто враждебное поведение Теодора Рузвельта во время русско-японского столкновения. Почему-то весь клан Рузвельтов не по-доброму относился ко всему русскому. Не забыты и антирусские поступки Шифа и всей его группы банкиров.

В истории искусств остался разгром русского художественного отдела после Всемирной выставки в Сен-Луи. Пропало восемьсот русских картин. Некоторые полагали, что Америка не симпатизировала именно царской России, но вот теперь русский народ воспринял новую форму правления, а синодик враждебностей не прекратился. Разгромлен Русский Музей. Вандализм совершен над тысячью русских картин. Разгромлен русский павильон на Международной выставке в Нью-Йорке. Русский народ вынужден был вообще отказаться от участия на выставках в Америке. Особенно печально, что последние разгромы и вандализмы совершались с ведома и даже при участии правительственных кругов. Этому имеются доказательства. Возникает вопрос: за что? Неужели зависть к великой русской целине, к русским неизжитым богатствам, к дарованиям русского народа и к растущим молодым силам великой страны?

Оптимисты скажут, что организация Хувера помогала во время русского голода. Но ведь это не было специально актом по отношению к русскому народу. Такие же филантропические деяния совершались американскими деятелями и в Китае и во многих других странах. Отдельные друзья всего русского, как например, Чарльз Крэн, всячески выказывали свою дружбу, но правительственные круги, несмотря на смену партий, оставались и скрыто и явно враждебны. Прав был Молотов в своей последней речи, указывая, что улучшения в русско-американских сношениях не произошло. А ведь доброе русское сердце всегда было готово на искреннее сотрудничество. Спрашивается, откуда же эта северо-американская враждебность? За что? За что? За что?

1 °Cентября 1940 г.

Публикуется впервые

Правильное задание

Правильно ли была дана программа наших учреждений в Нью-Йорке? Сравним ее со многими институтами искусства и скажем: задание было правильно. Вот Музей Современного Искусства в Нью-Йорке с его растущими собраниями, с выставками, с изданиями, с библиотекой, со многими тысячами членов. Музей процветает, а ведь создался он после наших учреждений, и жена Рокфеллера не без цели неоднократно приезжала знакомиться с нашими программами. Порадуемся этому растущему очагу. Вот Карнеги Холл с концертным залом, с тысячью студий, приютивших художников всех отраслей искусства. Какое полезное учреждение! Вот Истмановский Институт в Рочестере. Много забот положил Истман в эту прекрасную затею. Много столь же полезных учреждений разбросано по штатам Америки. Одни преуспевают, другие сохнут. Поучительно наблюдать причины этого роста или засыхания.

Вспомнится старая истина: "согласием и малые дела растут, раздором и большие разрушаются". Ярким примером будет преступление Хорша. Вошел он в дело, как теперь мы убедились, полный самых злокозненных намерений. Уже с самого начала тайком он занимался подтасовкою и подделкою документов. Войдя в дело уже после всех учредителей, он замыслил изгнать не только учредителей, но и держателей бондов и жертвователей и вообще всех сотрудников. В течение двенадцати лет Хорш подготовлял и лжесвидетельства и подложные копии с несуществовавших бумаг. Когда же этот мрачный портфель накопился, Хорш, пользуясь нашим отсутствием и безденежьем многих сочленов, произвел давно задуманную агрессию и вандализм. Нашим именем проник он в правительственные круги и нашел таинственного покровителя в лице Уоллеса. Много мрачного, преступного произошло. Спрашивается, могло ли учреждение развиваться, если в недрах его с самого начала гнездились вероломство, обман, своекорыстие, лукавство? Поучительно проследить, как мрачные замыслы душат даже самые здоровые начинания. А задание было правильно. Но разве могло оно осуществиться, если местная воля была направлена к грабительству и вандализму? Где же общественное мнение? Если оно создает полезные учреждения, то оно же должно восставать против вандализмов.

1940 г.

Публикуется впервые

Памятки

Иногда кажется, что разные памятки никогда не забудутся, а на деле в волнах житейских многое совершенно стирается. И не только ненужное стирается, но нередко и очень значительное.

Шестнадцатого Декабря 1916 года мы выехали в Финляндию. Карелия была хороша для моих нескончаемых бронхитов и пневмоний. Вернулись, началась работа с Горьким. Мелькнуло приглашение быть министром Изящных Искусств. Но ползучая пневмония в начале Мая опять заставила ехать в Карелию, где у нас еще с Декабря было снято именье Юхинлахти в ладожских шхерах. Затем события совсем перервали сношения, а тут приглашение от профессора Вьорка выяснить положение русского художественного отдела, оставшегося в Швеции после выставки в Мальме в 1914 году. Затем Стокгольм, а там Хагберг Райт и выставка в Лондоне. Роберт Харше приехал с приглашением музейного тура по Америке. Пусть и там пройдет весть о русском искусстве.

В первой половите 1923 года исполнилась наша давнишняя, заветная мечта – Индия, Средняя Азия. Около половины Мая 1926 года наша экспедиция через пограничный пункт в Козеуне перешла на Родину, а тринадцатого Июня мы уже были в Москве. В отчете нашего Музея приведены выдержки из моего письма оттуда. Дружеские встречи со многими и давними и новыми друзьями. В беседах с Наркомпросом и Наркоминделом и другими деятелями обсуждались художественные и научные работы экспедиции. Выражались пожелания о дальнейших работах уже на Родине.

В первой половине Сентября с Алтая мы выехали на Ургу, где и пробыли до 13 Апреля – первого возможного караванного пути через Монголию на Тибет. Святослав, который в это время оставался в Европе и Америке, рассказывает, как сердечно наши учреждения приветствовали и приезд Московского Художественного Театра и русские сельскохозяйственные и промышленные миссии. Не прерывались сношения с Родиной, и хотя и затрудненно, но все же нам удавалось по запросу Сельскохозяйственного Института посылать различные полезные семена от нашего Гималайского Института.

С письмами всегда было очень трудно. Иногда они доходили, а иногда неизвестно где и почему проваливались. На мое приветствие к Юбилею Академии Художеств получился ответ от Бродского, но осталась неизвестна судьба писем и в Московский Художественный Театр, и в Комитет по делам Искусства, и к Щусеву, и к брату Борису… Дошла ли моя книга до Потемкина, получил ли монографию и письмо Молотов? – не знаю.

Парижский полпред выразил нашему секретарю пожелание о подарке для Московских Музеев четырех моих картин. С нашей стороны это пожелание было приветствовано. Но в водовороте событий оно повисло в воздухе. Точно так же осталось в воздухе обращение нашего Комитета в Верховный Совет по делу Пакта.

Наши друзья в Латвии все время сохраняли дружественные отношения с местным полпредством. При этом не забудем издание двух выпусков сборника "Мысль". На нашу последнюю телеграмму мы уже не имели ответа. Вообще перерывы почтовых сношений отвратительно отражаются на всем. Иногда чувствуете себя как бы на необитаемом острове. Обрывки долетающих сведений часто исключают истинное положение вещей. Где именно и что именно теряется – это уже поверх человеческого воображения.

Почему же эти памятки встали именно восемнадцатого Сентября Со-рокового года? Всему есть причина. С Дальнего Востока пришло письмо Алтаева. В нем он сообщает, что в № 1 "Русской Газеты" в Риге 28 Июня была добрая заметка об издании наших друзей. Удар по струнам отзвучит.

Не знаю, дошла ли моя "Земля обновленная"? Напечатана она была тридцать лет назад, но сказанное и сегодня годится. Особенно значительно проверять мысли через несколько десятков лет. Не придется ли отказаться от чего-то? Не было ли уклона или сдвига? Или же было продвижение по верному пути? Хорошо, если было последнее. Радостно не отказываться, но утверждаться.

Первая половина очерка опубликована в сб. «Из литературного наследия»

Антифобин

Беда в том, что ненависть возрастает. Эта болезнь скверная, затяжная, а часто неизлечимая. Причину этого мрачного явления ищут в Армагеддоне, в войне, которая уже столько лет отравляет растущее поколение. Война-то войною! От войны нечего ждать душевных и сердечных благ, но, кроме того, можно убеждаться, что война растравила многие внутренние воспаления человеческие, которые притаились в глубоких недрах. Кто знает, может быть, и в том благо, что разные внутренние нарывы обозначатся и будут подлежать лечению?

Наряду с ненавистью воспряла и отвратительная сестра ее – подозрительность. Все заподозрено, все охаяно, все осквернено. Можно ли сейчас говорить о Гете, о Шиллере, о Вагнере, как бы не попасть в пятую колонну! Можно ли слушать еврейские хоры Мусоргского или "Кадиш" в исполнении Кошиц, это будет уже юдофильство. Всевозможные фобии разрослись. Среди англичан пресловутая русофобия не только не вымерла, но даже как-то окрепла. Вообще вся Европа, да проще сказать, весь мир полны всяких фобий.

Смеху достойно, что люди говорят о каких-то свободах, а сами сковали себя невероятными предрассудками – фобиями. С одной стороны, находят множество всяких витаминов для оживления и оздоровления, а в то же время сами же люди мертвят себя всякими фобиями. Может быть, какой-нибудь ученый найдет эту глубоко угнездившуюся бактерию и отыщет достаточный антипод для ее уничтожения.

Правильно, что все сейчас должно быть на научном основании. Но ведь и сама биология говорит нам, насколько вредны разъедающие человеческие пагубные привычки. А разве все эти фобии, вся эта ненависть и все ее порождения не являются сквернейшими и опаснейшими привычками?! Не доказано, чтобы какая-либо фобия была врожденным свойством.

Взрослые – те самые, которые болтают о человечности, о справедливости, о свободе, они-то и заражают младшее поколение своими отвратительными фобиями и человеконенавистничеством. Экое длинное слово – человеконенавистничество, а следствия его еще длиннее. Сваливать на войну нечего, ведь она является лишь следствием извращенной психологии.

Дело в том, что словарь зла переполнился. Зло обычно заключается не только в каких-то вопиющих преступлениях, но в самом каждодневном домашнем обиходе. Злословить, поносить, клеветать, унижать – все это может быть допущено в лощеной форме в любом обиходе. А слова о добре, о взаимопонимании, об искренности будут прежде всего сочтены именно за неискренность. Вот куда вползла ехидна ненависти, что даже слово о добре много где будет неуместным!

Милые ученые, наряду с витаминами, найдите и антифобии, чтобы непреложным научным методом уничтожить разлагающие фобии. Беда в том, что ненависть возрастает. Лукавство, лицемерие множится!

23 Сентября 1940 г.

Публикуется впервые

«Тридесятое царство»

«На границе тридесятого царства стоит великан – дикий человек. Ни конному, ни пешему не пройти, не проехать», – говорится в народной сказке. Еще во времена Академии, в мастерской Куинджи вздумалось мне написать такую картину. У каждого из нас было свое окно, все обвешанное сладкими итальянскими этюдами прошлого века. Каждый в такой закутке разрабатывал свои задания. Чем разнообразнее они были, тем больше радовался Куинджи. Мой «дикий человек» на ярко лимонном небе очень разил среди прочей обстановки. Не думал я, что такой выход из общепринятых рамок вместится. Но, видимо, вышло наоборот. Куинджи привел в мою закутку Айвазовского. «Кто это у вас тут сказки рассказывает?» – дружелюбно воскликнул маринист и долго разглядывал моего великана. «Сказка, настоящая сказка. Правда и сказка все вместе».

С тех пор мы много где видели сказочную правду. В Срединной Азии, в Тибете, в Гималаях встречались врата в тридесятые царства. Высились нерукотворные великаны, и грозные, и ласковые, и гордые, и зовущие. Складывал сказки хожалый, много видавший путник. С караваном когда-то он пересекал Гоби и Цайдамы и дивился самому белоснежному Epropy. Сказание пришло из яви. Караванщики предупреждали: дальше не ходи! Разве не о тридесятом, заповедном царстве они предупреждали? В сказках и имена-то азиатские, и шатры степные, и палаты заморские. Все это видел сказитель. От правды будней увлекал к правде нерукотворных просторов. Неправда, что сказка – удел богатеев пресыщенных. Множества трудящихся бедняков черпали силы и надежду в сказкеправде. Кто узнал сказку, тот умел постоять и за правду. Сама будничная работа преображалась. Некоторые суровые вожди надевали личину, уверяя, что сказка жизни и вообще все искусство им несносно, а сами в тиши плакали, побежденные красотою. Красота не опиум, но крылья преуспеяния. Ведь в каждом человеке живет мечта о тридесятом царстве, о Стране Прекрасной. И разве не будет правдою сказать о просторах, в которых каждый побывать может. Правда наиреальнейшая в том, чтобы без лукавых выдумок напомнить и цветом и звуком о существующем.

Есть ли такой земной житель, который не знал бы о сказке, о мечте прекрасной? Умножаются силы, если ведомо, что мечта эта где-то претворилась. И битва с великаном легла. И меч-кладенец куется. И звучит песнь преодоления и победы.

На днях почитаемый Гуру Синг, уходя, вдруг задержался и подал свой посох. Добрый посох из ладного бамбука. Все поняли, что в этом даре – лучшее пожелание.

Чем бы ни затуманилось тридесятое царство, но оно живет в полной яви, в правде. Тридесятое царство!

Сказано: "Если ты устал, начни еще. Если ты изнемог, начни еще и еще". Правда, правда! Не малая, но великая правда! Но откуда же взять силы? Да все из того же царства тридесятого!

5 Октября 1940 г.

«Зажигайте сердца»

Шатания

Некий профессор ботаники критиковал рост бамбуков на моей картине «Лао-тзе». По словам «непререкаемого авторитета», столь высокие бамбуки не существуют. Профессор, очевидно, не знал об огромных королевских бамбуках Цейлона. Другой специалист осуждал развалины на картине «Страшный замок». Специалисту не пришло на ум, что весь этот «Страшный замок»– не что иное, как старый замшевший пень – очень страшный и величественный для муравьев.

Сколько раз самый наиреальнейший кусок природы назывался небывальщиной! Уж не говорить о красках. Сочетания, этюдно взятые из природы, объявлялись невозможными, а формы зарисованные считались выдумкою.

Поучительно прочесть старые критики художественных произведений. Чего только не писалось о Манэ, о Пювисе, о Сардженте, о Родене, о Гогене!.. Сравнительно немного времени прошло, а уже не верится, что подобная чушь могла занимать печатные строки. Неужели мозг человеческий так извращенно работал? Или какая-то животная злоба и зависть могли так уродовать ум?

Вообще любопытно находить старые газетные листы и удивляться, отчего самые, казалось бы, простейшие явления бывали настолько затемненными в глазах современников? Уже не говорим о Сезанне, Ван Гоге, Серра, Манэ, Ренуаре и других более трудно понятных. Расползлись всякие кокто. Вспомним справедливые оценки Ромена Роллана.

Особенно удивляют нападки на Манэ, на одного из самых сильных представителей новых завоеваний. Нападать на него – значило бы не знать путей лучших старинных нарастаний. Борения Леонардо, Тициана, Джорджоне, Греко и других великих "завоевателей" достаточно должны бы показывать, по каким вехам жило творчество, а между тем при каждом новом явлении скрипит отжившая ржавчина.

Изучать! Изучать! Вот опять мы в теснинах. В Италию не поехать. В Париж письма не послать. Новых книг не получить. Не об открытиях, но о закрытиях слышно. Дожили до ликвидаций! Ликвидация, упразднение, незнание, одичание… А расцвет?

13 Октября 1940

«Из литературного наследия»

Предрассудки

Мысль взята под подозрение. История, археология, этнография – все не допущено. Легенда, сказка – отвергнуты. Все это вредно и недопустимо в искусстве, хотя бы и в частичном намеке. А вдруг репинские «Запорожцы» и суриковский «Ермак» окажутся этнографией?! Туда же попадут уборы венециановских поселян. Будет заподозрена врубелевская «Шехеразада». Уже не говорить о «Людовиках» Бенуа и сомовских фижмах. Конечно, Верещагин никогда не оправдается, да и «Московские боярыни» Рябушкина будут под вопросом.

Но к чему говорим о русском искусстве, когда предрассудки проползли повсюду? Что же делать с Гогеном, Галленом, Ходлером и множеством отличнейших художников? Уже не говорить о лучших старых мастерах, которым такие рассуждения и в мысли не приходили.

Как хохотал бы Дюрер, Хольбейн, Брейгель старший, Кранах, наконец, Леонардо, Микеланджело и все великие, если бы им сказали, что чего-то "нельзя"! Они принимали самые узкие задания и легко проходили такие Сциллы и Харибды. [76]76
  В греческой мифологии – два чудовища, живущие по обеим сторонам узкого пролива и губящие проплывавших между ними мореходов.


[Закрыть]Мастера даже не поняли бы, если бы им начали толковать о придуманных границах дозволенного.

Искусство освобождалось, освобождалось, и, наконец, стало втискиваться в кандалы предрассудков. Нельзя делать безобразное произведение – это ясно каждому. Но если Рембрандту хочется написать превосходный исторический шлем, кто же ему запретит? Если Гоццоли любит пышность узорных костюмов, кто же воспрепятствует? И вообще всякие препятствия в искусстве – разве они не предрассудки?

Во времена упадка надевались всякие нелепые щоры, но возрождение всегда расцветало свободою творчества. Некогда было и думать об аптечных ярлыках и преградах, когда глаза открывались на жизнь, на великую реальность.

Путь реализма – здоровый путь. От него – бесчисленные нахождения. Именно реализм в своем вдохновенном вмещении освободит от всех гнилых предрассудков. В невежестве зарождается предрассудок. Реальное неограниченное знание освобождает от душных пережитков.

Кто же это пугает молодежь? Кто вопит: "нельзя, нельзя"? Пусть будет "можно" во всем познавании вдохновительной природы. "Можно, можно!".

[1940 г.]

Публикуется впервые

Тревожно

Уэллс правильно замечает: «Ни один завоеватель не может изменить сущность масс, ни один государственный деятель не может поднять мировые дела выше идей и способностей того поколения взрослых, с которым он имеет дело. Но учитель – я употребляю это слово в самом широком смысле – может совершить больше, нежели завоеватели и государственные главы. Они, учителя, могут создать новое воображение и освободить скрытые силы человечества».

И еще отлично сказал Уэллс во время обеда комитета моей выставки в Лондоне в 1920 году. Подняв стакан, он утвердил: "Не будем думать, что в мире благополучно. Может наступить такое разрушение, такое одичание, что вот такой простой стакан окажется редкостью". Гремела победа, а взор мыслителя устремлялся вперед. Пришел Армагеддон. Умирающий Тагор горюет о разложении человечества. Радхакришна огненно предупреждает, насколько неладно с образованием молодежи. Многие голоса поднялись против разлагающего "гуд тайм", отравляющего молодежь. Пэтэн опять предупреждает больную Францию, что необходимо сбросить стремление к роскоши, наслаждениям и к увеселениям и углубиться в реконструкцию страны и жизни. К этому трудному подвигу имеются молодые силы. Но пусть во всем умении проявятся учителя, около которых молодые искатели могут собираться.

Слово "единение" так часто твердилось, что попало в разряд труизмов – самое опасное место. А для единения нужна любовь, а где она? Нельзя ли прибегнуть к другому, тоже прекрасному понятию – "сотрудничество", а за ним высится "содружество". Тревожно расходовать такие основы, а вдруг и они будут заперты в подвал труизмов? И почему из словаря зла ничто в эти темницы не попадает? Так живучи злые поношения. Взрывы зла потрясают бедную землю. Царствует золотой Молох. [77]77
  Согласно Библии – божество, которому приносились человеческие жертвы. Переносное значение – страшная ненасытная сила.


[Закрыть]Одно утешение: во всей истории торжества Молоха бывали недолги. В пыль обращались надутые, напыщенные царства, кичливо считавшие себя «пупом земли». Но истинное средоточие мира оказывалось в труде. Радость труда! Радость познания учителя! «Заря близка, но еще ночь». Долгая ночь. Душно. Тревожно.

[1940 г.]

Альманах «Утренняя Звезда», № 1, 1993 г.