Текст книги "Офицер артиллерии"

Автор книги: Николай Личак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

10. НА БЕРЕГАХ ЗАПАДНОЙ ДВИНЫ

В начале июня 1944 года войска 6-й гвардейской армии в составе Первого Прибалтийского фронта сражались в Белоруссии.

Шел одиннадцатый день непрерывных боев. Прорвав в первый день наступления долговременную оборону, войска медленно продвигались вперед: противник все еще упорно цеплялся за сильно укрепленные города Витебск и Полоцк, несмотря на то что они были почти полностью окружены советскими войсками.

Полоса наступления гвардейской стрелковой дивизии проходила между этими городами, к которым были стянуты основные силы гитлеровцев. Противник оказывал здесь меньшее сопротивление, поэтому дивизия сумела продвинуться дальше своих соседей, блокировавших Витебск и Полоцк. Ее части находились примерно в сорока километрах от Западной Двины, и командование армии возложило на дивизию задачу форсировать Западную Двину, захватить понтонный мост и плацдарм и удержать до подхода основной группировки войск. Успешному осуществлению этой задачи придавалось большое значение.

Взятие понтонного моста, по которому гитлеровцы подбрасывали к Витебску подкрепления, давало возможность нашим частям полностью окружить город.

Выполнение операции было возложено на два батальона стрелкового полка, возглавляемого командиром этого полка подполковником Шляпиным, и на гвардейский Краснознаменный артиллерийский полк гвардии подполковника Ковтунова.

Пехотинцы и артиллеристы совершили сорокакилометровый ночной марш, к утру вышли в назначенный район и сосредоточились на опушке лесного массива.

Командиры полков с командирами батальонов и дивизионов тотчас же приступили к рекогносцировке.

С опушки леса хорошо просматривалась почти вся пойма реки. Через реку был наведен большой понтонный мост. К нему слева из лесу вела шоссейная дорога; на том берегу она поднималась вверх на отлогую высоту и терялась среди домиков населенного пункта, в центре которого высилось большое двухэтажное каменное здание.

До реки было около километра. Местность ровная, открытая. Перед мостом окопы предмостного укрепления, блиндажи. На противоположном берегу, ниже населенного пункта, по обе стороны дороги – тоже траншеи, завешанные маскировочными сетями, круглые, по всей вероятности минометные окопы.

– Нелегко будет взять в лоб, а? – спросил Ковтунов, покосившись на Шляпина. Но подполковник молчал, яростно пощипывая огненно-рыжую окладистую бороду. Потом посмотрел направо, где лес подходил к берегу реки.

– Скверно то, что мы очень мало знаем о противнике, – сказал он, – собственно, не знаем почти ничего. Но попробуем все-таки кое-что предположить. Мост охраняется. Судя по траншеям на этом берегу, их может занять рота гитлеровцев. На противоположном – приблизительно тоже рота, усиленная. Теперь оценим местность…

Через час уже вовсю шла подготовка к переправе. Решение, совместно принятое Шляпиным и Ковтуновым, сводилось к следующему. Первый батальон должен был занять исходные позиции на опушке леса против понтонного моста, атаковать предмостное укрепление и захватить переправу; его должен был поддерживать артиллерийский дивизион капитана Муратова. Еще один батальон сосредоточивался в лесу на берегу реки, в километре правее моста. При поддержке дивизиона майора Лебеденко этот батальон должен был одновременно с первым батальоном переправиться через Западную Двину и ударом во фланг занять населенный пункт на высоте. 1-й дивизион капитана Воробьева с закрытых позиций на лесной поляне обеспечивал переправу огнем.

В неглубокой промоине у самого берега реки Шляпин и Ковтунов расположили совместный командный пункт. Они решили переправиться с передовыми подразделениями.

Здесь уже кипела работа. Солдаты разбирали лесную сторожку, делали плоты, готовили надувные лодки, на руках подкатывали густо замаскированные зелеными ветками пушки. В дело пошли все средства, вплоть до пустых бочек и бидонов из-под бензина.

И, как всегда, работа перемежалась веселой шуткой да острым словцом, язвительной подначкой. Веселый, неунывающий солдат Полегенько из батареи управления полка подшучивал над не умеющим плавать Вилкой.

– Хлопцы, – говорил он, обращаясь к окружающим, – а где ж мы на том берегу утюг возьмем?

– Это еще зачем? – заранее готовые рассмеяться, спрашивали его артиллеристы.

– А як же! Если рядовой Вилка нырнет, чем брюки, гимнастерку ему гладить будем? Он же у нас хрант!

– Ну, если уж он нырнет, – вставил кто-то во время паузы между взрывами хохота, – то ему уж ни утюг, ни брюки не понадобятся.

Когда все приготовления были закончены, к Ковтунову подошел майор Михалев.

– Надо бы провести партийное собрание, Георгий Никитич. Накоротке.

– Хорошо, – бросая беглый взгляд на часы, согласился Ковтунов, – время еще есть.

Через несколько минут коммунисты полка собрались на просторной поляне, и замполит открыл собрание. Ковтунов сидел рядом с командиром отделения связи сержантом Туневым. Он внимательно слушал короткие выступления, всматривался в серьезные, озабоченные лица – лица люден, хорошо понимающих предстоящую опасность. Но говорили они о другом, о том, что кому делать во время переправы и как лучше выполнить поставленную задачу. И, слушая этих людей, Ковтунов чувствовал кровную, внутреннюю связь с ними, потому что сидевшие здесь солдаты, сержанты и офицеры принадлежали к великой партии коммунистов, членом которой был и он сам.

Всматриваясь в лица выступающих, он понимал, что действовать в бою они будут по-разному, но цель у всех будет одна – победить!

Ковтунов не заметил, как посреди поляны оказался замполит. Михалев говорил, изредка короткими взмахами руки подчеркивая отдельные фразы.

«…Какая великая честь быть членом Коммунистической партии, не щадя сил бороться за правое дело окончательного освобождения советской земли от немецко-фашистских захватчиков, – поймал Ковтунов конец фразы. – Вот почему лучшие советские люди, настоящие патриоты, превыше всего ставят интересы Отчизны, интересы государства. Многие из них пришли в партию в самую трудную для Родины годину… К их числу относится и наш командир полка Георгий Никитич Ковтунов. Он вступил в партию в памятном вам тяжелом 1941 году».

Услышав свою фамилию, Ковтунов насторожился, ощутил на себе внимательные взгляды и подумал: «Зачем это он?»

«И сегодня, – заключил Михалев, – командир полка переправляется вместе с вами, в первом эшелоне, чтобы сразу принять на себя руководство боем».

Это сообщение было встречено одобрительным гулом.

И когда Ковтунов по просьбе Михалева поднялся сказать несколько слов, его встретили громкими аплодисментами. Смущенный, он поднял руку и в наступившей тишине разъяснил поставленную перед полком задачу.

Резолюция, принятая собранием, гласила:

«…Коммунисты должны мужественно, бесстрашно и самоотверженно выполнить боевую задачу.

Вперед – к полной победе над врагом.

Смерть фашистским захватчикам!»

…Все три дивизиона открыли огонь одновременно. Залпы гулко сотрясали воздух. Ожил и огласился шумом лес.

Споро, без суеты, работали артиллеристы. Пока одни сбрасывали маскировку, спускали на воду большие понтонные плоты, другие вкатывали на них орудия, третьи закрепляли. Тем временем небольшие плотики для четырех – шести человек с установленными на них ручными пулеметами уже отчаливали от берега. На одном из ник находились Ковтунов, командир 2-го дивизиона Лебеденко, адъютант Ковтунова лейтенант Самаркин, командир отделения связи Тунев с радиостанцией и Троицкий.

Ковтунов видел, как метрах в шестидесяти слева отчалила от берега надувная лодка с пехотинцами, в одном из них он по ярко горевшей на солнце рыжей бороде узнал Шляпина.

– Демаскирует нас своей бородой командир полка, – шутливо произнес Ковтунов, напрягая слух, чтобы в общей канонаде отличить огонь противника.

Не поворачивая головы, усмехнулся неожиданной шутке майор Лебеденко. Он напряженно вглядывался в противоположный берег, прикидывая, где легче и удобнее будет вытащить орудия. Левее начали переправу пехотинцы подполковника Шляпина. Он что-то кричал им, размахивая руками, стоя во весь рост в лодке, и борода его в лучах солнца горела желтым огнем.

Вскоре отошли от берега и тяжело нагруженные плоты с орудиями первой батареи. Теперь весь берег реки на протяжении километра кишел людьми, поспешно стаскивавшими на воду переправочные средства и старавшимися как можно быстрее отчалить от берега. Десятки плотов, медленно относимые течением вправо от понтонного моста, постепенно приближались к середине реки.

«Почему молчит противник? – подумал Ковтунов. – Не может быть, чтобы не заметил. И что там у моста? Удастся ли захватить его первому батальону с ходу?» Он приказал сержанту Туневу связаться с первым дивизионом и в это время уловил слабые хлопки выстрелов с противоположного берега. Прислушиваясь к характерному воющему посвисту мин, Ковтунов поторопил Тунева: «Ну, что там?»

– Подошли вплотную к мосту, но переправиться не удалось… Противником взорван один понтон… – торопливо доложил Тунев. Мины всплеснули воду рядом с плотом, и мгновенно один за другим раздались четыре звенящих взрыва, выбросивших высокие фонтаны.

– Пронесло, – облегченно вздохнул Лебеденко и рукавом гимнастерки отер забрызганное водой лицо.

Отвлеченный внезапной атакой на понтонный мост, противник поздно заметил переправляющихся и теперь, стараясь наверстать упущенное, открыл бешеный огонь. Вслед за минометами заговорила артиллерия. От частых взрывов река пенилась и бурлила. Прямым попаданием разбило плот у пехотинцев Шляпина. Положение становилось критическим. Гитлеровцы пристрелялись, и теперь почти каждый снаряд и мина падали в гущу переправляющихся. Выход был один. Нужно быстрее преодолеть простреливаемое пространство и подойти к высокому противоположному берегу. Он прикроет от прямых попаданий.

Ковтунов приказал ускорить движение и оглянулся назад, где оставил Михалева руководить погрузкой. На том берегу уже почти никого не было. Потом посмотрел на тяжело осевшие плоты с орудиями. Пушки на них почти по оси были залиты водой. Люди гребли изо всех сил веслами, досками, саперными лопатками и даже руками. Некоторые обогнали плот, на котором находился Ковтунов, и приближались к высокому, обрывистому берегу.

От высотки к переправе бежали вражеские солдаты, таща за собой два станковых пулемета.

«Поздно спохватились! Теперь не успеете», – спокойно подумал Ковтунов, видя, что два плота с пехотинцами Шляпина уже причалили и солдаты выскакивают на берег, карабкаются на кручу и тоже устанавливают там пулеметы.

И в это мгновение какая-то неведомая сила выбила плот из-под ног Ковтунова, и он не успел опомниться, как очутился в воде. Оглушенный, чувствуя, что ему не хватает воздуха, Ковтунов всплыл на поверхность и обеими руками ухватился за подвернувшееся бревно, но тотчас же вскрикнул от резкой боли в плече и опустил руку. Отфыркиваясь, к нему подплыл лейтенант Самаркин, одной рукой схватился за бревно и стал подгребать к берегу.

– Ранены, товарищ подполковник?

– Где же Лебеденко? Троицкий? – не отвечая, спросил Ковтунов.

– Здесь я, – громко откликнулся Лебеденко, размашистыми саженками плывя к берегу. – Вот хватило, черт!

К Ковтунову спешила надувная лодка. В ней лежал тяжело раненный Троицкий. Склонившись над ним, не выпуская из рук рации, сидел без пилотки, со слипшимися мокрыми волосами сержант Тунев.

«Как же это он с рацией…» – подумал Ковтунов, с трудом переваливаясь через борт.

Едва лодка достигла берега, Ковтунов выскочил.

– Быстрее выкатывать на берег орудия! – приказал он Лебеденко и побежал к Шляпину.

– Цел? Натерпелся страху-то? – встретил его сочувствующим взглядом командир полка.

– Не успел, – невесело отшутился Ковтунов.

– Да ты, никак, ранен? Санитар! Перевязать! – крикнул Шляпин и, не дав Ковтунову раскрыть рот, добавил: – Никаких возражений!

Пока санитар перевязывал задетое осколком плечо, Ковтунов связался по радио с 3-м дивизионом, оставшимся на том берегу.

– Давай, давай быстрей огонь по населенному пункту, – торопил Шляпин. – Там у них, очевидно, резервы.

Но Ковтунов уже передал Муратову координаты, и вскоре воздух потряс дружный залп.

Подполковник Шляпин то и дело отправлял связных с распоряжениями в стрелковые роты, развернувшие наступление вдоль берега к мосту и к населенному пункту. При этом он посвистывал, потирал руки: бой развертывался успешно.

К 16 часам плацдарм был расширен до двух с половиной километров по фронту и 800 метров в глубину. Населенный пункт на высоте был занят первым батальоном. В нем оказалась танковая унтер-офицерская школа гитлеровцев. Пехотинцы захватили восемь танков и шесть самоходок, четыре из них были сильно повреждены снарядами.

Все танки оказались не заправленными горючим, и, видимо, поэтому будущие унтер-офицеры участвовали в бою как пехотинцы.

Дивизион Лебеденко полностью переправился через Западную Двину, подтянулся к окраине населенного пункта и теперь стоял на прямой наводке. Он уже отбил две контратаки танков и самоходок, которые гитлеровцы подбросили из тыла. Саперы, приданные Шляпину, быстро восстановили поврежденный понтонный мост, и по нему переправлялся 3-й дивизион капитана Муратова.

– Теперь нас отсюда никакая сила не вышибет, – уверенно говорил Шляпин, осматривая вместе с Ковтуновым наскоро оборудованные окопы, пулеметные гнезда, поставленные саперами проволочные заграждения. – А скоро еще танки подойдут… тогда живем! Завтра утром дальше можно идти.

…Вечером к мосту подошли танковый и самоходный батальоны. Танкисты вышли из головных машин и деловито осмотрели мост – выдержит ли? Потом пропустили вперед бронемашину и затем стали переправляться сами.

Броневик, взяв с ходу подъем, подошел к окраине населенного пункта, где находились Ковтунов и Шляпин, и остановился.

– Уж не начальство ли? – произнес Ковтунов.

– Похоже! – ответил Шляпин.

Из броневика вышли командир дивизии генерал-майор Баксов и командующий армией генерал-лейтенант Чистяков.

Шляпин вытянулся и начал докладывать. Но командующий, махнув рукой, шагнул вперед и, улыбаясь, посмотрел на Шляпина и Ковтунова.

– Так вот это и есть они, твои герои? – спросил он командира дивизии. – Обоих представить к званию Героя Советского Союза. И всех, кто особенно отличился!

– Ну, благодарю! Спасибо вам, товарищи, от имени Военного совета армии и от всего личного состава армии спасибо! – генерал-лейтенант обнял и расцеловал офицеров. Потом деловито спросил о ходе боя, о потерях, трофеях, о том, как закрепились.

– А ты, Шляпин, все еще носишь бороду? – удивился командующий.

– Слово дал. До конца войны… – вставил Шляпин.

– Слово? Не посмотрел бы я в другое время на твое слово. А сегодня не могу. Герой! Носи уж, ладно. Вот командир артиллерийского полка, – кивнул он, – смотреть приятно. Даже побриться успел. Тебе сколько лет-то? – внезапно спросил он Ковтунова. Услышав ответ, произнес – Молод! Да ведь молодость не порок! С бригадой справишься? – И, видя, что Ковтунов смущенно пожал плечами, сказал – Ладно, подумаем. Ну а теперь показывайте ваши позиции. Да поближе, а то вы все издали норовите.

Вместе с офицерами командующий прошел вдоль отрытых окопов, указывая, что нужно доделать, расспрашивая солдат и сержантов о переправе. Потом внимательно осмотрел в бинокль расположение противника.

– Как думаешь наступать? – спросил он Шляпина и, не дослушав до конца, перебил: – Ладно, одобряю. Не густо здесь противника-то. Справимся. Теперь наша берет. Ну, однако, я пойду. А то у вас тут и пули посвистывать стали. Смерти я не боюсь, – сказал генерал-лейтенант. – Вас жалко. Затаскают потом по разным инстанциям, почему не уберегли командующего. Значит, на рассвете продолжать. Время сообщу дополнительно, – закончил он, пожимая руки. – Теперь, может, до Берлина не встретимся, будете вперед лететь, я, старик, за вами и не успею.

На следующий день войска 6-й гвардейской армии сбили противника, и он стал поспешно отходить на запад. Передовые подразделения танков и мотопехоты неудержимо рвались вперед. Они расчленяли отступающие колонны гитлеровцев, уничтожали танки и автомашины, заходили врагу в тыл, устраивали засады. Сотни пленных двигались по обочинам дорог в советский тыл.

За передовыми подразделениями по разбитой шоссейной дороге шли автомашины-тягачи с пушками на прицепе. То был полк Ковтунова.

День выдался сырой, холодный. По небу быстро неслись гонимые северным ветром серые, грязные тучи, то и дело закрывавшие солнце. Ковтунов ехал на «виллисе» с первым, головным дивизионом. Он находился в том приподнятом настроении, которое всегда сопутствует наступлению. Каждый день радио и газеты приносили радостные вести. То на одном, то на другом участке фронта под непрерывными ударами наших войск рушилась вражеская оборона, и гитлеровцы не на десятки – на сотни километров откатывались на запад. Ковтунов понимал: война идет к победному концу и уже недалеко то время, когда враг будет окончательно разбит.

Стрельба, внезапно поднявшаяся где-то впереди по дороге, прервала его размышления.

– Воздух! Воздух! – послышалось с передних машин и, подхваченное, нарастая, понеслось по колонне.

В разрыве между тучами прорвались лучи солнца, и в их ярком свете метнулись три тени. Гитлеровские самолеты прошли низко, но колонна даже не остановилась, артиллеристы лишь дали по самолетам несколько пулеметных и автоматных очередей.

Через несколько секунд откуда-то сзади донеслись звуки разрывов. «Сбросили бомбы в хвосте колонны, – определил Ковтунов, – надо поехать узнать».

Он приказал Камочкину развернуться. «Виллис» с трудом выбрался из колонны и по самой обочине медленно пополз назад. На полпути Ковтунова встретил штабной «виллис». Он резко остановился, из него выскочил Иевлев и подбежал к машине Ковтунова.

– Там… замполиту… руку оторвало… – еле выговорил он.

С минуту Ковтунов оцепенело смотрел на Иевлева. Потом спросил: «Где?» – и, не дождавшись ответа, побежал вдоль дороги.

Его догнал на «виллисе» Камочкин.

– Садитесь, товарищ подполковник! – позвал он.

Но Ковтунов, не обращая на него внимания, бежал туда, где у опушки леса, в нескольких шагах от дороги, толпилась группа бойцов.

При виде командира артиллеристы молча расступились. Ковтунов вошел в круг и остановился, тяжело дыша.

Михалев лежал на автомобильном сиденье, укрытый шинелью, густо забрызганной кровью. Смуглое его лицо посерело. Рядом на корточках сидел фельдшер.

– A-а, Георгий Никитич, – проговорил Михалев и сделал попытку улыбнуться, – вот хорошо-то… Не хотелось мне уезжать не простившись.

Ковтунов опустился на колени.

– Николай Иванович… друг… – задыхаясь, зашептал он, – как же ты это? – И, взяв обеими руками голову Михалева, поцеловал его в губы.

Солдаты молчали, опустив головы.

– За «друга» спасибо, Георгий Никитич. А… жалеть не надо… Я же не музыкант, не слесарь. Голова есть, а без руки прожить можно… Что поделаешь – война.

Михалев поморщился, вопросительно посмотрел на фельдшера…

Ковтунов перехватил взгляд и позвал Камочкина.

Михалева приподняли, но он сам дошел до машины, в которой санитары установили носилки. Уложив замполита, фельдшер сел с ним рядом.

Ковтунов стоял сбоку. Он думал о том, что вот уходит из его жизни хороший человек, уходит, не совершив никакого подвига – в том смысле, как понимал это Васильев. Но разве мало сделал Михалев для победы, разве его скромный труд, труд политработника на войне, не был подвигом? Обо всем этом Ковтунов хотел сказать Михалеву, но фельдшер торопил, и Ковтунов попрощался:

– Спасибо тебе, Николай Иванович! – проговорил он. – За все спасибо. Напиши о себе. Будем тебя ждать.

Камочкин плавно тронул машину, и, набирая скорость, она унеслась и скоро скрылась за поворотом.

11. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Прошло несколько лет с тех пор, как отгремели последние залпы войны.

Теплым летним вечером по одной из оживленных улиц Москвы шел плотный смуглолицый человек. В черных, гладко зачесанных назад волосах его пробивалась седина. Он шел легкой походкой, широко размахивая левой рукой с зажатой в ней бумажкой. Правый, пустой, рукав пиджака был заправлен в карман. Сверяясь с бумажкой (это была квитанция справочного бюро), он отыскал нужный дом и подъезд, поднялся на третий этаж, постояв минуту у дверей, и позвонил.

Дверь отворилась.

– Он! – узнал Михалев и шагнул вперед.

– Николай Иванович! – вскрикнул Ковтунов, невольно отступая. – Вот это встреча! Ну, ну же, скорее входи, покажись, какой ты стал!

В комнате Ковтунов познакомил Михалева:

– Моя жена, Любовь Николаевна, Люба. Сыновья – их у меня двое – в пионерлагере. Ну, Любаша, принимай дорогого гостя. Ведь это Николай Иванович, мой замполит. Да ты знаешь. Я тебе про него столько рассказывал…

Пока жена накрывала на стол, суетилась на кухне, Ковтунов и Михалев засыпали друг друга вопросами, рассказывали о себе, вспоминали однополчан.

– Когда получил звание Героя? – переспрашивал Ковтунов. – В сорок четвертом. За переправу через Западную Двину. Помнишь переправу? В сорок восьмом году поступил в академию имени Фрунзе. А два года назад окончил Высшую военную академию. Ну а ты как?

Михалев улыбнулся.

– Да видишь ли, первое время хандрил, хотел вернуться в часть – не пустили. Демобилизовался и уехал в Сибирь, на родину. А сейчас работаю в Челябинске, председателем райисполкома. Почему не писал, говоришь? Да ведь надо было научиться писать левой рукой-то. Ну а потом ты ушел – так ответили мне из полка… Адреса не было.

– А помнишь Запольского? – спросил Ковтунов. – Он окончил транспортную академию. Года два тому назад. Проездом в Закавказский военный округ был в Москве, заходил. Шофер Камочкин пишет из Ленинграда. Работает на заводе токарем. Передовик… Растут люди, Николай Иванович, а?

Друзья снова наперебой заговорили, вспоминая бои под Сталинградом, под Курском. Потом Ковтунов достал из книжного шкафа альбом, и они стали рассматривать фронтовые фотографии. Пожелтевшие любительские снимки воскрешали давние события, помогали вспоминать фамилии, даты, детали…

– Да-а, сколько времени прошло, Георгий Никитич, а кажется, что все это было только вчера… – задумчиво произнес Михалев.

В прихожей задребезжал звонок. Полковник поднялся и, извинившись перед гостем, вышел из комнаты. Через минуту Михалев услышал его голос:

– А, Хасан! Почему целых два дня не приходил? Ведь тебе скоро уезжать. Вот, Любаша, сегодня у нас два гостя. Как у тебя там? Скоро?

Ковтунов ввел в комнату круглолицего черноволосого подполковника.

– Это мой друг детства, Хасан Тукманбетов. Я тебе о нем рассказывал? Тоже артиллерист. Воевал командиром дивизиона на Кавказе, в Крыму, сдавал, а потом и брал Севастополь.

– А я ответ на письмо получил, потому пришел, – с заметным восточным акцентом сказал Тукманбетов, усаживаясь на стул против дивана. – Все спрашивают, когда приедешь? Директор школы приглашает, председатель колхоза приглашает. Все привет передают. И даже знаешь кто? Старый Юлдаш Абдурахманов: помнишь наши «налеты» на бахчу? Жив еще. Только совсем старый стал, белый. Настоящий аксакал.

Тукманбетов повернулся к Михалеву и стал пояснять:

– После войны, понимаете, в сорок восьмом году, побывал на родине и больше не едет.

– Приеду, приеду, обязательно приеду, Хасан. Вот отпуск в будущем году получу и приеду. А на письмо отвечу. Завтра же отвечу…

Вошла Любовь Николаевна и пригласила к столу. Когда все расселись, Ковтунов встал, поднял бокал.

– Что ж, первый тост за встречу, друзья?.. Да, возмужало наше поколение, – раздумчиво, будто сам с собой, проговорил Ковтунов, поставив опорожненный бокал рядом с тарелкой. – Немало испытаний выпало на его долю, и самое большое – война. Сколько прекрасных людей отдало жизнь за то, чтобы отстоять в боях Родину! – Ковтунов помолчал, снова наполняя бокалы. – Помнишь Тогузова, – обратился он к Михалеву. – Сколько вражеских танков он уничтожил! За Курскую битву получил Героя посмертно. И Васильев, командир первой батареи, тоже… А Павлика Башлаева, нашего школьного приятеля, помнишь, Хасан? Он тоже отдал свою жизнь за победу… Вот я и предлагаю, друзья, второй тост за всех тех, кто смертью храбрых пал в боях за нашу Советскую Родину…

До поздней ночи просидели они за разговором, не замечая времени. За окнами уже начинал брезжить рассвет. В синеватой полутьме потускнели многочисленные огни Москвы. Прошли первые трамваи.

– Ну, друзья, – отдыхать. Пора уже. А что не договорили – завтра договорите, – сказала Любовь Николаевна и рассмеялась. – То есть я хочу сказать сегодня. Ведь уже утро!

Все поднялись из-за стола и, будто сговорившись, подошли к окну.

Проспект оживал. Медленно шли машины, поливавшие мостовую. По широкой, блестящей влагой ленте асфальта бесшумно неслись автомобили. Куда-то спешили люди. Окна на противоположной стороне проспекта ярко вспыхнули в лучах еще невидимого солнца.

Рождался мирный, трудовой день столицы.