Текст книги "Офицер артиллерии"

Автор книги: Николай Личак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Николай Личак
ОФИЦЕР АРТИЛЛЕРИИ

1. СЕНТЯБРЬ, 1941

Дождливым сентябрьским днем 1941 года стрелковая дивизия, только что выгрузившаяся из эшелонов на станции Искровка, совершала марш к месту боев. Она получила приказ занять один из участков обороны и не пропустить немецко-фашистские войска к Полтаве.

По раскисшим дорогам, сплошь покрытым лужицами мутной воды, части дивизии двигались тремя колоннами. В средней – вместе со стрелковым полком подполковника Дестичана – шла батарея дивизионного артиллерийского полка. Под копытами лошадей звучно чмокала вязкая черноземная грязь; скрипели туго натягиваемые лошадьми постромки; кренясь и подпрыгивая на ухабах, медленно ползли грузные короткоствольные гаубицы.

По обеим сторонам дороги простирались ровные вспаханные поля с громоздящимися то здесь, то там буртами свеклы. Жирные, с серым отливом комья земли тускло поблескивали гладкими, срезанными лемехом плуга боками.

Командир батареи лейтенант Ковтунов ехал впереди на жеребце каурой масти по кличке Орлик. Слева бок о бок раскачивался в седле разведчик и коновод командира батареи рядовой Троицкий. Он поминутно вертел головой, разбрызгивая с капюшона плащ-накидки дождевые капли, и часто задавал лейтенанту вопросы. Вопросы были такие, будто Ковтунов не командир батареи, а по меньшей мере командующий армией.

– Да сколько же у него, у немца, сил-то? Чего он хочет? – спрашивал Троицкий.

– Немцы наступают на Змиев и Белгород, – отвечал Ковтунов. – А в середине – Харьков. Значит, что? В клещи хотят Харьков взять! Думать надо!

Троицкий слушал внимательно, его серые глаза на узком веснушчатом лице светились живым интересом. Выслушав ответ, он многозначительно поджал губы и вздохнул.

– Слышите? – показал он через некоторое время влево. – Оттуда как будто бы сильнее, да?

Но Ковтунов и сам с тревогой прислушивался к отдаленному гулу артиллерийской канонады. Что ждет его там, впереди? Каково-то будет его боевое крещение? «Да ведь, в сущности, оно было уже, это боевое крещение, вчера, когда бомбили эшелон», – невесело подумал Ковтунов и вспомнил себя лежащим в грязном кювете, плотно прижавшимся к сотрясающейся от разрывов земле. Одна бомба упала особенно близко. От взрывной волны на несколько секунд оцепенело тело, отнялись руки и ноги. Потом, очищая с шинели грязь, он прятал глаза от бойцов, боясь, что они видели торопливость, с которой их командир очутился в кювете. Ковтунов и не заметил, что такое же смущение было и на лицах окружающих. «Да, скверно тогда получилось», – решил про себя Ковтунов и опасливо покосился на Троицкого, словно тот мог прочесть его мысли. Но Троицкий, зачем-то бросив повод, спросил:

– Товарищ лейтенант! Вы как думаете, когда война кончится?

– Теперь не знаю, – помолчав с минуту, откровенно ответил Ковтунов и снова замолчал, прислушиваясь: впереди к глухому рокоту артиллерийской канонады примешивались пулеметные очереди. Они звучали совсем слабо, словно кто-то легонько, но часто барабанил пальцами по чему-то деревянному.

Ковтунов невесело усмехнулся, вспомнив, как в первые дни войны боялся, что война закончится в несколько недель и он не успеет попасть на фронт.

По-прежнему справа и слева тянулись черные мокрые поля, то там, то здесь темнели высокие усеченные пирамиды свеклы. Изредка попадались длинные приземистые постройки. Из пелены дождя, мелко сеющегося с неба, возникла вдруг фигура всадника. Конь под ним шел рысью, далеко в стороны разбрызгивая копытами жидкую грязь. На минуту приостановив лошадь, всадник, в котором Ковтунов узнал адъютанта командира полка, выкрикнул:

– Командиры батарей, в голову колонны! – И, дав шпоры, пронесся дальше.

«Ну вот, теперь, наверное, скоро», – подумал Ковтунов, невольно вздыхая, и, кивнув Троицкому, чтобы тот следовал за ним, поспешно выехал из колонны.

* * *

Наблюдательный пункт лейтенант Ковтунов оборудовал на чердаке длинного, с каменными стенами скотного двора. Троицкий установил у слухового окна стереотрубу; связисты уже протянули связь на огневую позицию, расположенную в километре позади наблюдательного пункта. Метрах в ста впереди наблюдательного пункта, наискось, пролегал глубокий овраг, недоступный для танков.

Дождь перестал. Ковтунов, сбросив с себя измазанную грязью плащ-накидку и оставшись в гимнастерке, перекрещенной ремнями походного снаряжения, хмуро прохаживался по чердачной площадке, бросая нетерпеливые взгляды на связистов, устанавливавших телефонный аппарат. Поторапливая их, он думал о том, что, в сущности, наблюдательный пункт выбран неважно, лучше бы расположить его на земле. Но командир полка торопил, опасаясь, что немцы могут еще сегодня перейти в наступление, и времени для тщательной рекогносцировки не было.

Рекогносцировка… Ковтунов подошел к только что развешанной им на стропилах плащ-накидке и еще – в который уже раз! – внимательно осмотрел крупную дыру с рваными краями, пробитую осколком снаряда. По спине пополз неприятный холодок. Память тотчас же услужливо воскресила недавние события. Когда большая группа офицеров спустилась в балку, противник накрыл ее минометным огнем. Погиб начальник штаба полка капитан Туров, ранило командира шестой батареи…

«Надо было оставить лошадей и идти дальше пешком, тщательно соблюдая маскировку, – сделал вывод Ковтунов. – И вовсе не обязательно выезжать такой большой группой».

– Товарищ лейтенант! Связь с огневой установлена! – радостно выкрикнул сержант Тунев, командир отделения связи, и улыбнулся, отчего полнощекое лицо его стало еще круглее.

«A-а, наконец-то». – Ковтунов молча шагнул к телефонному аппарату и, присев на корточки, взял трубку. Вызвал коммутатор и, когда его соединили с командиром стрелкового полка, которому была придана батарея, доложил о готовности.

Темнело. Впереди за оврагом было тихо. «Может быть, там и нет немцев?» – усомнился Ковтунов.

На черном, размокшем от дождя поле копошились маленькие фигурки. Это пехотинцы рыли ячейки, окопы, устанавливали пулеметы. Звуки стрельбы по-прежнему слышались издалека, и трудно было понять: приближаются они или нет. Временами Ковтунову казалось, что они слышны уже позади. В один из таких моментов он тревожно подумал: «А что, если обойдут?» И сейчас же успокоил себя: «Не может быть! Ведь и справа и слева наши части!»

Когда стемнело, его вызвал командир артиллерийского полка подполковник Голощапов. Ковтунов нашел его в небольшом домике с вывеской: «Правление колхоза „Красный партизан“». Подполковник сидел на стуле, вытянув перед собой укутанные одеялом ноги.

– Садись! – коротко бросил он, пристально глядя на лейтенанта. – Побывал бы у тебя сам, да видишь – ревматизм замучил. Проклятая погода!

Расспросив Ковтунова о делах, подполковник положил на стол руку, покрытую синими вздувшимися узелками вен.

– Так вот. Даю тебе еще два орудия, из шестой. Командир взвода – лейтенант Васильев. Смотри там в оба. Главное – остановить противника, какими бы силами он ни наступал. Успех – в маневре метким огнем. Стрелял ты на полигоне всегда отлично. Ну вот и представь себе, что поле боя – тот же полигон. И никакой растерянности. Помни: не так страшен черт, как его малюют!

И, пожимая на прощание лейтенанту руку, добавил:

– Ну, держись, артиллерист!

На обратном пути Ковтунов побывал на огневых позициях. Там уже хлопотал, устанавливая орудия, лейтенант Васильев. Заметив командира батареи, он подбежал, вытянулся и, четко приложив руку к козырьку фуражки, отрапортовал:

– Командир огневого взвода шестой батареи лейтенант Васильев! Прибыл в ваше распоряжение. Орудия в исправности, личный состав полностью. Больных и раненых нет!

– Хорошо! – ответил Ковтунов и протянул руку. Лейтенант сильно встряхнул ее.

Пока Ковтунов обходил огневую позицию, Васильев неотступно следовал за ним, с откровенным сожалением рассказывая о том, что, если бы не бомбежка да не вышли из строя два орудия, ему не пришлось бы перекочевывать в чужую батарею.

На огневых позициях Ковтунов пробыл с полчаса и, убедившись, что здесь все в порядке, возвратился на свой наблюдательный пункт.

– Товарищ лейтенант, есть будете? – встретил его вопросом Троицкий.

Ковтунов отрицательно покачал головой. Но Троицкий уже нес открытую коробку консервов, хлеб, удивленно приговаривая:

– Да ведь целый день не ели! Разве можно воевать с пустым желудком?

В то время как лейтенант вяло жевал холодную, волокнистую говядину, Троицкий рассказывал:

– А я тут, пока вы ходили, два ложных НП устроил. Один в копне сена, другой на бугорке. Окопчик вырыл. Стереотрубы – как вы учили, из консервных банок. Как думаете, клюнет?

– Может, и клюнет, – равнодушно ответил Ковтунов и попросил воды. Он чувствовал страшную усталость, неудержимо клонило ко сну.

– Где… командир… взвода управления? – с трудом разжимая губы, спросил Ковтунов. – Передай… чтобы проверил посты… – В следующее мгновение он уже повалился на солому.

Троицкий заботливо укрыл его шинелью, затем спустился по лестнице искать командира взвода управления.

2. ПЕРВЫЙ БОЙ

Рано утром Ковтунова разбудил Троицкий. Он долго, сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее, тряс его за плечо. Ковтунов никак не хотел просыпаться, наконец вздрогнул, открыл глаза и, прежде чем Троицкий сказал: «Немцы», вскочил, поняв по лицам окружающих и по новому звуку, напоминавшему дробное тарахтение трещоток, что начался бой.

«Трррр-та-та-та-та-та… Трррр-та-та!» – доносилось со всех сторон. В углу сипло пел зуммер телефонного аппарата. Одной рукой протирая глаза, другой Ковтунов схватил трубку. «П-пачему не стреляешь? Немцы в наступление пошли, не понимаешь? Огонь открывать надо!» – услышал он рассерженный, с характерным восточным акцентом голос Дестичана.

«Открываю!» – поспешно, хриплым спросонья, испуганным голосом ответил Ковтунов и, не слушая дальше, положил трубку и бросился к стереотрубе. Сердце его учащенно билось, рука, вращавшая барабанчик грубой наводки, дрожала. То, что он увидел, испугало еще больше. Гитлеровцы были уже совсем близко от позиций стрелкового полка. Они наступали несколькими цепями, шли во весь рост, уперев автоматы в живот и чуть поводя ими по сторонам, стреляли длинными очередями. Ковтунов видел засученные по локоть рукава, расстегнутые вороты мундиров, широко разинутые в крике рты. С позиций пехоты по ним стучали пулеметы. В сереньком, мглистом рассвете часто-часто вспыхивали винтовочные выстрелы, бледные язычки пламени бегали по полю, обозначая линию окопов.

Несколько секунд Ковтунов не мог оторвать взгляд от этой картины. Его вывел из оцепенения голос командира взвода управления лейтенанта Шагалова. Наклонившись почти к самому уху командира батареи, он скороговоркой напомнил:

– Товарищ лейтенант! С огневой докладывают… Все готово. Ждут команды, товарищ лейтенант…

«В самом деле, что же это я?» – И, стараясь наверстать упущенное, он торопливо определил место, где цепи наступающих были особенно густы. «A-а… так это же там, где я вчера выбрал ориентир, – обрадовался Ковтунов. – У меня по нему есть подготовленные данные».

– По пехоте! – подал он команду, быстро рассчитав перенос огня. – Гранатой! Взрыватель осколочный! Угломер!.. – Но перед тем как выговорить последнее слово – «Огонь!», на мгновение заколебался: «А вдруг по своим? Слишком уж невелико расстояние между немцами и нашей пехотой». Он еще раз проверил себя. Нет, вроде все в порядке…

Заслышав залпы батареи, Ковтунов вздрогнул, затаил дыхание и, не мигая, устремил взгляд туда, где узкая полоска земли разделяла войска. В воздухе, левее наблюдательного пункта, с клекотом пронеслись снаряды, и в следующее мгновение шесть разрывов взметнулись в самой гуще наступающих.

Когда дым рассеялся, стало видно, что цепи солдат поредели. Но, несмотря на это, фашисты, поспешно обходя дымящиеся воронки, упорно приближались. Ковтунов внес поправки и скомандовал: «Беглый огонь!» За оврагом, перед окопами Дестичана, в течение пяти минут неумолчно гремели разрывы и стояла сплошная дымовая завеса. В стереотрубу видно было, как бойцы Дестичана, прекратив огонь, высунувшись из окопов, наблюдали за происходящим. Затем огневой налет затих. Наступила пауза. Но длилась она недолго. Снова застрекотали пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы. Огонь теперь вели только обороняющиеся.

Гитлеровцы, залегшие во время артиллерийского налета, поспешно откатывались назад, оставляя на поле боя убитых и раненых.

Ковтунов смотрел на все это с удивлением, почти как на чудо. «Значит, победа? Да, конечно, победа! И… не так страшен черт, как его малюют!» – вспомнил он слова командира полка.

– Товарищ лейтенант! – позвал сержант Тунев, дежуривший у телефона. Ковтунов взял трубку и услышал громкий веселый голос Дестичана:

– Молодец артиллерист! Понимаешь, сильно помог! Спасибо! От всего полка спасибо!

Ковтунов, счастливо улыбаясь, пробормотал в ответ что-то невнятное.

– Но, понимаешь, я полагаю, неудача их разозлит, – продолжал Дестичан. – Они хотели нас без артподготовки взять – не вышло. Теперь артиллерию в ход пустят. Я так полагаю.

И действительно, не прошло и четверти часа, как гитлеровцы обрушили на позиции стрелкового полка ураганный артиллерийский огонь. Несколько снарядов разорвалось вблизи наблюдательного пункта. Стены сарая сотрясало так, что, казалось, он вот-вот рассыплется, как карточный домик. В двух местах крупными осколками пробило стену. И Ковтунов едва удержался, чтобы не приказать всем спуститься вниз, где были вырыты щели. С трудом заставляя себя остаться на месте, он стал внимательно всматриваться в даль, стараясь определить, откуда гитлеровцы ведут огонь.

Снаряды больше на наблюдательный пункт не залетали. По-видимому, они просто оторвались от группы, накрывшей стог сена в двухстах метрах левее. «Что там могло привлечь фашистов?» – недоумевал Ковтунов. И вдруг вспомнил: «Да ведь там Троицкий устроил ложный наблюдательный пункт! Значит-таки, клюнуло». Он обернулся, чтобы сообщить об этом Троицкому, но в уши ему резко ударил близкий лающий звук выстрела, за ним другой. Ковтунов снова резко повернул голову и увидел на переднем крае два вражеских орудия. Они даже не были замаскированы и вели беглый огонь прямой наводкой по пулеметным точкам Дестичана.

– Вот черт! Опять опоздал! – с досадой выругался Ковтунов и лихорадочно стал отдавать команды.

Пристрелочный снаряд разорвался с большим перелетом. Ковтунов сделал доворот. Еще снаряд. Можно переходить на беглый. Ожидая очереди, Ковтунов заметил, что немцы выкатывают еще одно орудие, а их пехота снова идет в атаку.

Все остальное произошло очень быстро. Когда дым разрывов рассеялся, Ковтунов увидел, что одно орудие с оторванным колесом лежит почти совсем на боку, другое уперлось стволом в землю. Третье солдаты только что подтащили и теперь торопливо устанавливали, чтобы открыть огонь.

Удивляясь тому, как точно удалось накрыть вражеское орудие, Ковтунов снова подал команду, и вновь в воздухе послышался клекот снарядов. Теперь он был уже почти уверен в том, что правильно определил поправку, необходимую для попадания. И действительно, разрывы легли у орудия и заставили его замолчать.

Между тем и подразделения подполковника Дестичана во второй раз успешно отбили атаку пехоты. Снова наступило затишье. Только откуда-то издалека одна вражеская батарея продолжала вести методический огонь, но он был не прицельным и особого вреда не причинял.

– Что это вы на меня так смотрите? – спросил Ковтунов у Троицкого.

– Эх и здорово же вы их, товарищ лейтенант! Каждый выстрел в цель… Я уж теперь думаю, может, не в институт мне идти, а в артиллерийское училище…

– Ну уж и здорово, – краснея от смущения, возразил Ковтунов. – Я, честно признаться, сперва даже растерялся… Ну а потом… А насчет училища – что ж, дело неплохое, одобряю, если вы серьезно… Однако как у нас с обедом? Что-то я сегодня проголодался…

В этот день гитлеровцы атак больше не возобновляли, и, когда сгустились сумерки, Ковтунов, оставив за себя командира взвода управления, спустился вниз. Но отдохнуть ему не удалось. Вскоре был получен приказ об отходе. Руководя свертыванием боевых порядков батарей, Ковтунов недоумевал. «Кажется, и всыпали фашистам как полагается, а вот – отступаем. Что же это? Конечно, в верхах виднее, – пытался он утешить себя, – может, надо выровнять линию фронта? Вероятно, обошли нас справа или слева. Но до каких же пор?»

Невеселые думы мешали сосредоточиться, он даже забыл о двух орудиях под командованием лейтенанта Васильева. Они по распоряжению штаба, должны были следовать с его батареей. Правда, Васильев сам привел их и доложил как полагается, но тем более это было неприятно.

«Почему отступаем?» – этот немой вопрос Ковтунов читал на лицах подчиненных и, не зная, что на него ответить, отворачивался, стараясь не встречаться с ними взглядом. Все работали быстро и споро, но в полном молчании. Не слышно было вчерашних смеха и шуток.

К утру колонна выбралась на дорогу и начала медленное, с частыми остановками движение назад, к станции, на которой недавно разгружалась дивизия. Бросив поводья, положив обе руки на луку, Ковтунов рядом с Троицким молча ехал по обочине и вспоминал свой разговор с ним. О чем он говорил? О том, что не знает, когда кончится война? Да, это так, не знает, хотя ему и хотелось сказать что-нибудь более определенное, показать свою осведомленность.

Ковтунов теперь искренне хотел, чтобы война окончилась поскорее. А между тем еще совсем недавно разве не волновала его возможность отличиться? Да и разве в училище не готовили его к войне? Так в чем же дело, почему сейчас все идет не так, как думалось? Не потому ли, что курсантов военного училища плохо подготовили к трудностям и опасностям, для преодоления которых необходимы и мужество, и сила воли, и закалка?

Ковтунову вспомнились военные фильмы, которые довелось смотреть еще в мирное время. Победа в них достигалась легко и просто. Летят тысячи самолетов, стреляет артиллерия. Войска идут в бой, как на парад, стройными рядами, в новеньком, с иголочки, обмундировании, с ранцами за плечами. Почти никаких потерь, никаких трудностей. Проходит неделя, две – и война победоносно закончена.

– Да, в кино здорово все это получалось! Шапкозакидательство! – отчетливо поняв не только наивность, но и вред всего этого, вслух произнес Ковтунов и зло выругался в адрес незадачливых авторов этих фильмов.

Сзади рысью подлетел лейтенант Васильев. Поравнявшись с Ковтуновым, лихо осадил коня и доложил, что с огневых орудия снялись организованно, раньше назначенного времени.

«Конечно, отступать все спешат», – шевельнулась обидная мысль, но, взглянув в лицо Васильева, он не заметил в нем и тени растерянности или беспокойства.

Васильев попытался завязать с командиром батареи разговор, но, видя, что тот не расположен, замолчал. Потом, обернувшись к своему связному, приказал ему что-то.

Погруженный в невеселое раздумье, Ковтунов не видел, как связной, круто повернув коня, поскакал назад. Перебирая в памяти недавние события: неудачную рекогносцировку, смерть начальника штаба, бой, – он пытался как-то проанализировать их, сделать какие-то выводы. Но это не удавалось ему, и из всей сумятицы мыслей, неотступно теснившихся в голове, ясно было лишь одно: война не прощает ошибок, безжалостно и жестоко карает за каждый промах…

К Васильеву снова подъехал связной и, вынув из черного футляра баян, протянул лейтенанту.

– Разрешите? – спросил Васильев Ковтунова.

Командир батареи недоуменно, почти осуждающе посмотрел на него: «Какое сейчас веселье?» Однако, чувствуя, что Васильев продолжает смотреть на него вопросительно, неожиданно разрешил:

– Валяйте!

– Выше головы, артиллеристы, что приуныли? – выкрикнул Васильев и, растягивая мехи, предложил – Давайте-ка для начала нашу, артиллерийскую…

В затейливом переборе завздыхали басы. Вздернув голову, сбив на затылок фуражку, обнажив высокий белый лоб и прядь жестких русых волос, Васильев пропел сильным, приятным баритоном первый куплет. Его нестройно подхватили несколько человек. Но припев уже зазвучал дружнее, и слова песни разнеслись далеко по колонне:

 
Артиллеристы! Точней прицел!
Разведчик – зорок, наводчик – смел.
Врагу мы скажем: «Нашу Родину не тронь —
Не то откроем сокрушительный огонь!»
 

Рассеянно вслушиваясь в слова песни, Ковтунов в первый раз за все это беспокойное утро улыбнулся. Но улыбнулся невесело. «Ведь вот и поется: „Врагу мы скажем: „Нашу Родину не тронь…““, – подумал он. – А ведь тронул! И наступает враг, и заставляет отходить… Как же это?» Но затем, всматриваясь в повеселевшие от песни лица людей, он и сам постепенно поддался общему настроению. Что ж, впереди еще много боев. Будут еще и горечи неудач и радости успехов…

Ковтунов окинул взглядом колонну. По дороге до самого горизонта тянулись войска, скрипели колеса, дробно цокали копытами лошади, бряцало оружие.