Текст книги "Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг."

Автор книги: Николай Ильюхов

Соавторы: Михаил Титов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Противник попрежнему занимал Сучанские шахты; здесь были расположены силы японцев, колчаковцев и готовившихся уже к эвакуации американцев, насчитывавшие в общей сложности около 300 штыков с батареей артиллерии и пулеметами; были заняты также селения Владимировка, Казанка, Сица, Тигровая и другие наиболее важные населенные пункты. Расчеты противника видимо сводились к тому, чтобы таким расположением своих сил окончательно лишить нас продовольственной базы, оставив нам лишь те пункты, которые не имели существенного военного и политического значения. Время от времени смешанные отряды японцев и колчаковцев делали на нас набеги, вылавливали случайно оказавшихся в деревнях партизан и производили экзекуции над теми крестьянами, которые продолжали оказывать нам поддержку. Начальник сучанского гарнизона белогвардейских войск полковник Максимов даже пригрозил всему населению, что отдаст приказ вспахать засеянные поля, если крестьяне окончательно не откажутся поддерживать партизан. При таких условиях нам, небольшой горсточке, нужно было пока что начинать применение своей новой тактики, рассчитанной на завоевание солдатских масс, на подрыв врага изнутри, начинать с небольшого гарнизона, расположенного в Казанке, чтобы потом проникнуть в центр, на Сучанские рудники. Трудности на этом пути казались значительными: прежде всего мы долго не могли найти путей, которые дали бы нам возможность связаться хотя бы с одним или двумя солдатами. Правда, тот факт, что среди рядового состава колчаковских частей преобладали бывшие партизаны, попавшие в руки правительства, делал наши планы вполне осуществимыми; но вместе с тем система сыска, которую применяли белые командиры, доводила солдат до величайшей робости и нежелания связываться с предприятием, в успех которого они не могли сразу поверить.

ГЛАВА XXI.

Первое применение новой тактики. – Провал заговора в Казанке. – Опять расправа, сигнал к новому подъему партизанства. – Набег на казанский белогвардейский гарнизон.

Итак мы остановили свое внимание прежде всего на Казанке. В это время с нами было всего лишь десятка три наиболее твердых и преданных партизан. После долгих обсуждений относительно того, как удобнее повести агитацию в казанском гарнизоне, решено было расположиться в корейских фанзах в полутора верстах от белого гарнизона и оттуда повести работу. Раздобыли пишущую машину и начали распространять прокламации; кстати нашелся один из товарищей, который когда-то служил в волостном правлении и научился там работать на машинке. «Издание» литературы шло однако очень медленно: наш машинист оказался таким мастером своего дела, с такой безжалостной жестокостью бил он по клавишам ветхой машинки, что каждый экземпляр воззвания отнимал по меньшей мере полдня упорного и изнурительного для него и нас труда, а машинка теряла значительную часть своего и без того недолгого уже века. Зато каждый готовый экземпляр воззвания встречал с нашей стороны особую заботу и любовь: мы стремились, чтобы он не пропал даром и обязательно был доставлен в руки солдат. Переотправку летучек наладили через крестьянку Дунаеву и ее дочь Гулькову. Почва для агитации оказалась очень благоприятной: гарнизон в своем большинстве состоял из мобилизованных крестьян, среди которых было не мало партизан из Забайкальской губернии и Сибири, где белогвардейцы и японцы вели такую же, как и у нас, борьбу с партотрядами. Желание услышать правдивое слово о революции, о положении на уральском фронте эти колчаковские солдаты проявляли тем, что с жадностью расхватывали наши воззвания и, тщательно скрываясь от офицеров, перечитывали их группами и в одиночку. В этих воззваниях мы указывали на победоносное наступление Красной армии на уральском фронте, на то, что интервенты под давлением этого наступления должны скоро начать эвакуироваться с Дальнего Востока, что недалек тот момент, когда мы столкнемся один на один с русской контр-революцией, которая, лишившись поддержки союзников, будет быстро сломлена, и что поэтому никаких шансов на победу у Колчака теперь уже нет. Всем открытым врагам советской власти и идущим за ними солдатам объявлялось, что с ними революционная власть вынуждена будет поступить по всей строгости своих законов, а те, которые согласятся перейти на нашу сторону, будут нами приняты как братья. В результате нашей агитации в казанском гарнизоне образовалась небольшая организация, которая решила последовать нашему совету. Во главе этой организации стояли солдаты: Макшимас, Щелкунов, Непомнящий, Олеев, Свинцов и другие. Эта «заговорщическая» группа имела впрочем свою историю: сначала она состояла всего, кажется, из двух товарищей, и уже потом в нее вошли остальные. Руководители этого предприятия были неопытными молодыми парнями, правда хорошо осведомленными о настроении гарнизона, но не имевшими понятия о том, как приступить к организации такого сложного дела, как восстание. Они отражали собой все положительные и отрицательные стороны солдатской массы. 2-го сентября, пользуясь помощью Дунаевой и Гульковой, двое из них, тт. Макшимас и Непомнящий, заранее условившись с нами, прибыли на переговоры. Свидание состоялось около корейских фанз, в двух верстах от места расположения гарнизона. Солдаты прежде всего интересовались количеством наших сил, вооружением, продовольственным вопросом: они беспокоились о том, что, если партизаны окажутся слабыми и не смогут дать отпор противнику в тот момент, когда офицеры предпримут наступление с целью разделаться с восставшими, то гибель всех, кто пойдет за «заговорщиками», будет неизбежной. Вообще они проявляли крайнюю нерешительность. С нашей стороны вел переговоры Гоголев (Титов), явившийся с десятком партизан. Видя такое настроение своих друзей, Гоголев, чтобы подбодрить их, решил пойти на хитрость и заявил, что численно партизаны очень сильны, что активность противника нами будет подавлена в нужный момент, что вооружение у нас прекрасное, словом – уверил солдатскую делегацию в том, что они могут быть спокойны за свое дело.

Уже с первых своих шагов солдатская организация подчинила себя нашему руководству; естественно поэтому, что последующие промахи зависели также от нас. План восстания нами был выработан следующий. В определенный срок партизаны окружают со всех сторон гарнизон, преследуя задачи: 1) оказать вооруженную поддержку восстанию и 2) не выпустить живым из деревни ни одного «защитника отечества». В первую очередь должны быть захвачены пулеметы, уничтожен штаб и разоружены колеблющиеся части. Для того чтобы меньше было жертв, верные нам солдаты за 15 минут до восстания, в 1 ч. 45 м. ночи, должны были приколоть штыками (выстрелы могли преждевременно насторожить офицеров) начальника пулеметной команды поручика Фролова и командиров рот, вследствие чего части остались бы без руководства. В 2 часа ночи должно было произойти выполнение задания по истреблению штаба и одновременно выступление на площадь всего гарнизона, который в этот момент должен быть окружен партизанами и сдаться без боя. Для согласования отдельных деталей этого плана 8-го сентября мы вновь собрались с представителями гарнизона. Прибывший Макшимас, Олеев и Непомнящий заявили, что они вполне готовы для восстания: пулеметная команда в лице ее первых номеров, т. е. самая важная, пожалуй решающая часть ее – на нашей стороне; в ротах солдаты тоже охвачены организацией примерно на половину, – следовательно, дело только за нами. Все три товарища, согласившись с нашим планом, еще раз подтвердили, что центром тяжести восстания должно явиться выступление самих колчаковских солдат, которые даже настаивают на том, чтобы мы им предоставили возможность одним разделаться со своими офицерами и тем искупить свою вину перед трудящимися; роль же партизан сводилась больше к психологическому воздействию на колеблющихся, и активное их вмешательство в дело могло произойти лишь при неблагоприятном повороте событий. Мы согласились на такую для себя роль по двум соображениям: во-первых, мы не располагали в тот момент даже полусотней штыков, – следовательно, претендовать на первую скрипку в открытом бою с врагом едва ли было бы разумным; во-вторых, не было у нас достаточной уверенности в том, что нетерпеливые уверения заговорщиков о готовности гарнизона к выступлению отвечали действительности. На восстание мы все-таки решились в силу того, что даже провал наших планов мог принести больше пользы, нежели вреда.

Итак решено было выступать 11 сентября в 2 часа ночи. Мы собрали разбросанных по зимовьям (базам) партизан и с вечера заняли корейские фанзы вблизи Казанки. В 1 час ночи с нашей стороны все было готово. Для удобства сношений с солдатами и руководства делом партизанский штаб обосновался в густом кустарнике в 8—10 шагах от избы крестьянина, где находился штаб белых. Все шло точно по плану и обещало хорошие результаты. Примерно за 20 минут до условленного срока к нам, пробираясь между часовыми, подошел т. Макшимас, чтобы получить от нас револьвер и гранаты (на него была возложена обязанность взорвать штаб белого гарнизона). Макшимас нам рассказал, что командиры рот и пулеметной команды до сих пор еще не «прикончены», так как «исполнителей», как на грех, разослали офицеры с разными поручениями по деревне, но что через минуты 2—5 они должны вернуться в роту и тогда сделают свое дело. В таком случае ничто не должно задерживать нас. Макшимас получил от нас 3 гранаты и револьвер и, пожаловавшись на то, что не достаточно знает систему револьвера «Кольт», который ему выдали, быстро направился к избе крестьянина Беньзика, где размещались офицеры и начальник гарнизона полковник Высоцкий. Затаив дыхание, мы ожидали взрыва гранат. После того как т. Макшимас оставил нас, послышался тихий (вполголоса) окрик: «стой». Мы сначала не обратили на это внимания, предполагая, что окрик принадлежит помощникам Макшимаса. Однако проходит пять минут… шесть… семь… срок достаточный, но взрыва не слышно. Мы начинаем теряться в догадках. Вдруг ночная тишина резко нарушается. Со всех сторон по нашим цепям открывается бешеная стрельба. Партизаны не выдерживают и, отстреливаясь, начинают отступать. Партизанский штаб с 5—8 бойцами оказался в чрезвычайно опасном положении: близость расположения белых и невозможность отойти назад (сзади протекала глубокая река) делали попытку к отступлению почти невозможной. Через полчаса стрельба стала стихать, и эта группа партизан со штабом решила воспользоваться наступившим затишьем, чтобы занять удобную позицию и получить возможность ускользнуть живыми из опасности; и они бросились во фланг колчаковцам. Эта попытка удалась, и дальнейшая стрельба не могла причинить им существенного вреда. Вскоре к нам прибежал один из заговорщиков т. Олеев и рассказал о непонятном для нас исходе заговора.

Дело заключалось в следующем. В организацию заговорщиков втерся провокатор, сотрудник контр-разведки, бывший учитель с. Романовки, Печерица, который за сутки до восстания раскрыл все тайны восстания полковнику Высоцкому, благодаря чему офицеры были подготовлены к событиям довольно хорошо. Они в тот же день разослали руководителей заговора в разные места, изолировали их от солдатской массы, а в отношении тех, кто должен был играть роль исполнителей отдельных пунктов плана, офицерами были приняты своевременно контр-меры. В частности окрик «стой» по адресу т. Макшимаса исходил из засады офицеров, приготовившихся захватить смельчаков в самую критическую минуту. Макшимас тут же был арестован. Одновременно были схвачены Непомнящий и Щелкунов. Между прочим все свои операции (арест заговорщиков и т. д.) белогвардейцы провели тоже в 2 часа ночи, приноровив их к моменту восстания. Весь наш план в основном и в каждой детали был точно использован белыми, но только в обратном направлении, против нас.

Заговор провалился. Первое применение нашей новой тактики оказалось неудачным по нашей же вине и еще больше по вине наших сотрудников из колчаковских солдат, так как техника организации не была на должной высоте. Теперь мы переживаем расплату: трое руководителей заговора – тт. Непомнящий, Макшимас и Щелкунов – после долгих нечеловеческих пыток, порки и надругательства расстреляны, т. Свинцов, не ожидая ареста, сам пустил себе пулю в лоб, и лишь один Олеев благополучно перебежал к нам. Заговорщическая организация оказалась обезглавленной и поэтому неспособной на дальнейшие решительные шаги. Офицеры могли торжествовать свою победу. Солдаты впрочем набрались мужества и отказались расстреливать своих товарищей, но с Сучанских рудников были присланы японцы и офицерский взвод под командой небезызвестного на Сучане палача, бывшего учителя Петра Сесько, который и произвел расправу над нашими молодыми героями. Все арестованные товарищи держались прекрасно: пытки, тяжелые страдания не сломили их воли, и они не выдали никого из своих друзей, – иначе многие подверглись бы их участи. После, когда Казанкой овладели наконец партизаны, они всех расстрелянных солдат отрыли из ям, перенесли на братское кладбище и устроили торжественные похороны. Старуха-крестьянка Дунаева и дочь ее Гулькова, жена партизана Гулькова, погибшего 3 месяца тому назад вместе с Тимофеем Мечиком, тоже были арестованы и казнены, причем казнь этих мужественных женщин превзошла по своей жестокости расправу над солдатами. Их сначала «на одинаковых со всеми основаниях» долго и нещадно, упиваясь стонами несчастных жертв, пороли, затем на другой день полуживыми отправили в дер. Владимировку, откуда, по заявлению палачей, их должны были отправить на пароходе во владивостокскую тюрьму. На берегу моря их снова подвергли пыткам и по очереди все конвоиры-офицеры обеих, дочь и мать, изнасиловали. В довершение всего их затащили вместо тюрьмы на скалу, высоко стоящую над морем, и бросили в глубокую пропасть. Старик Дунаев, так недавно потерявший сына Петра, убитого в суражском бою с американцами, и зятя Гулькова, запряг единственную свою лошадку и привез домой в мешке растерзанные куски тел своих жены и дочери.

Пока колчаковцы оставались в Казанке, мы решили отомстить им за смерть своих товарищей. Для этого 14 сентября, собрав все свои больше чем скромные силы и получив сведения о том, что из Сучанских рудников направляется в сторону Казанки колчаковский обоз (случай для набега очень благоприятный), мы устремились из своих гостеприимных обиталищ (фанз) ему навстречу с целью захватить обоз и уничтожить сопровождавших его белогвардейцев. Наиболее удобной позицией для нас была река Сучан, которая, благодаря половодью, представляла противнику большие трудности для переправы. Партизаны, пробираясь через высокую поросль между полями, быстро прибежали к реке и переехали на противоположную сторону на лодках, стремясь возможно скорее занять выгодную позицию, чтобы не пропустить удобного момента. Однако мы немного опоздали: перед нами оказался колчаковский обоз всего лишь в 8—9 подвод и уже без груза. Лошади, седла, упряжь и т. п. мы захватили и отправили в свой «тыл», а сами, получив от крестьян сведения о том, что колчаковцы с минуты на минуту должны возвратиться из Казанки, куда они временно отлучились, рассыпались в цепь на берегу Сучана. Вскоре действительно колчаковцы стали приближаться. Человек 50 солдат подошли к берегу реки, и, не предполагая об опасности, часть их спокойно села в лодки и направилась к нашему берегу. Мы, притаив дыхание, не открывали стрельбу, предоставляя им возможность приблизиться к нам на возможно короткое расстояние. Когда момент настал, была подана команда «пли», и открылась пальба. Ошалевшие от неожиданности колчаковцы бросились в воду, подняли вопль и стоны. Партизаны, не ожидая никакого сопротивления и стоя во весь рост, стреляли чуть не в упор по врагу и почти без промаха. Спастись удалось лишь немногим «защитникам отечества» – одному-двум, остальные мертвыми плыли по мутной быстротечной реке или валялись на берегу. После того как мы уже расправились с этой группой колчаковцев, несколько запоздало выступил им на помощь казанский гарнизон, спокойно отсиживавшийся недалеко от места боя. Застрочили пулеметы, затрещали ружья, но было уже поздно. Дело наше сделано. Не желая ввязываться в драку с силой, почти в десять раз превосходящей нас, мы выстроились в ряды, и, чтобы показать, что в данном случае остались победителями партизаны, мы под огнем разъяренного противника, с ружьями на плечо и с песней «Смело, товарищи, в ногу», направились в свой партизанский стан (фанзы).

Партизаны заслуженно переживали праздник. Крестьяне, работавшие в это время на своих полях, в ожидании результатов нашего набега собрались тут же и, когда узнали, что колчаковцы понесли поражение, со всех сторон стали сносить нам хлеб, молоко, яйца и прочие продукты.

Сигнал к возрождению партизанства подан. Население почувствовало, что не все еще пропало; уныние и разброд стали после этого постепенно переходить в новую полосу – «бури и натиска».

В ответ на партизанский набег, причинивший не мало огорчения белогвардейцам, последние предприняли контр-набег. 9 октября ночью небольшой их отряд в сотню человек, пользуясь услугами сына казанковского кулака Никиты Симонова, пробрался таежной тропой к корейским фанзам, где ночевала в этот день группа партизан, которые молотили хлеб, конфискованный для наших баз у убежавших к интервентам кулаков. На рассвете белые внезапно напали на спящих. Партизаны, благодаря своей халатности, не выставили должного охранения, и все 9 человек были накрыты. Нечего и говорить о том, что все они, в том числе и тт. Косницкий, Баранов, Полунов, Бензик, после порки на глазах своих односельчан, отцов и жен, были выставлены в один ряд и среди белого дня расстреляны из пулеметов.

Читатель уже заметил, что, как в провале нашего заговора 11 сентября, так и в расстреле этих 9-ти сыграли решающую роль местные кулаки. И этот факт не случаен. В настоящей фазе партизанских битв деревня с большей резкостью, нежели прежде, разделилась на два смертельно борющихся лагеря. Если прежде контр-революционная верхушка деревни проявляла робость, нерешительность, то теперь, очевидно предполагая, что партизанское движение не окажется способным на дальнейшее существование, она с открытым кулацким забралом выступает рядом с колчаковцами, ведет провокаторскую работу, с винтовкой в руках идет вместе в одних рядах с белыми, агитирует против нас и т. д. При таких условиях, конечно, и мы не оставались в долгу. Прежде всего мы конфисковали у кулаков все имущество, которое частью раздавали крестьянам, главным образом бедноте, частью брали для партотрядов. Ну, а если представлялся удобный случаи, то кулаки расплачивались и собственной шкурой. Такие семьи, как Ерченко, Симонов, Кравченко, Лавриненко, вероятно долго будут с горечью вспоминать партизанские времена.

ГЛАВА XXII.

Заговор в сучанском гарнизоне. – Восстание колчаковских солдат. – Бой с японцами и офицерами. – Переход колчаковцев к партизанам. – Подъем в крестьянстве. – Братание.

Все события, которые имели место на протяжении недели-двух с 11 сентября, не прошли даром для казанковского гарнизона: он оказался деморализованным, неспособным к дальнейшим военным операциям. Поэтому 21 сентября Казанка была оставлена, и военные части отведены на Сучанские рудники. Одновременно противник очистил Владимировку и Тигровую, приняв такой порядок своего расположения, который сводил бы к минимуму все опасности, проистекающие от роста партизанского движения. В его руках остались только три пункта, лежащие на Сучанской железной дороге: Сучанские копи, Шкотово и Романовка. Наше новое оружие, которым мы решили завоевывать солдатские массы, оказалось не менее опасным, чем партизанская пуля и импровизированная граната.

Из отступления колчаковцев мы сделали два вывода: во-первых, нужно добиваться того, чтобы в наш район были посланы более значительные белогвардейские отряды, что дало бы возможность широко развернуть нашу агитационную работу среди солдат; во-вторых, следовало вновь начать организацию крестьянства в партизанские отряды для усиления активных наших операций: Разбрелись партизанские агитаторы по деревням красного Сучана, приглашая всех, желающих защищать Советскую страну, стать в наши ряды. Началось новое накопление сил. Одновременно мы продолжали поддерживать связь с сохранившимися остатками казанковского заговора (солдаты этой части сейчас находились на рудниках). Мы не теряли надежды на то, что нам все же удастся перетащить к себе хотя бы несколько рот. Партизанская пишущая машинка, дрянненькая, разбитая, растерявшая много букв, в этой далеко не канцелярской обстановке, в фанзах, а то и просто под кустами, медленно, но безостановочно выбивала на бумаге горячие революционные призывы, которые должны зажечь сердца солдатских масс. Прокламации с поразительной экономией распространялись шахтерами и самими солдатами. Вокруг прежних заговорщиков стали постепенно образовываться и увеличиваться числом тройки и пятерки сочувствующих партизанам. Теперь организация проводилась на более конспиративных и технически совершенных основаниях. Главное внимание теперь мы устремили на пулеметную команду, а руководство ближе взяли в свои руки сами партизаны. Со стороны колчаковских солдат к тому времени выдвинулись тт. Ковалев, Торговников и Шнеерсон. Одновременно и партизаны не оставались пассивными: делались налеты на железнодорожную магистраль, взрывались мосты, водокачки, портились телеграфные провода и т. п.

К 30-му ноября мы наконец оказались настолько сильны в подготовке заговора, что почти весь гарнизон мог выступить против офицеров. Наученные горьким опытом Титов, Ильюхов, Продай-Вода и Бут решили теперь сами отправиться в колчаковские казармы и непосредственно руководить восстанием. После тщательного обсуждения плана срок восстания был назначен в ночь с 1-го на 2-е декабря. К величайшей нашей радости, перед тем как мы должны были выехать на рудники, в Казанку прибыли тт. Владивостоков, Иванов и Слинкин с отрядом в 70 штыков, который они привели из далекой Улахинской долины. «Нашего полку прибыло». Не говоря уже о том, что наш боевой состав усиливался свежими бойцами, мы получили пополнение и активными руководителями. Несмотря на долгий срок разлуки, продолжавшейся около трех месяцев, мы повидались с приехавшими товарищами – что называется – на лету, в течение 5—10 минут, так как нужно было немедленно отправляться на Сучанские копи.

По плану, в дер. Сице, расположенной в трех верстах от Сучанских рудников, в 11 часов ночи должны были нас встретить посланцы от заговорщиков и затем провести в свои части. Намеренно мы явились в условное место за полтора часа раньше. Еще не доезжая до деревни, мы были озадачены довольно сильной пулеметной стрельбой в районе колчаковских казарм. Никому не хотелось верить, что это знаменует собой новый провал нашего дела, над которым с такой старательностью мы работали целый месяц. Но что в действительности происходило в это время на рудниках? Оказывается, за два часа до восстания офицерам опять удалось разузнать о предстоящей им опасности. Немедленно начальник гарнизона Фролов послал гонца в японский штаб с просьбой срочно, не теряя ни минуты, приступить к разоружению вверенной ему части, которая готова в любой момент повернуть свой штык против офицеров. На наше счастье, с этим поручением был отправлен Ковалев, один из заговорщиков: он до сих пор внешне держался перед офицерами как «верный родине сын», чем заслужил абсолютное доверие начальства, которое проявилось в данном случае в том, что не кого-нибудь другого, а именно его, мнимо преданного солдата, отправили со столь важным поручением. Ковалев, смекнув в чем дело и немного отъехав от штаба, разорвал «срочный секретный» пакет и прочитал его содержание. Почуяв опасность, он быстро повернул лошадь назад к казармам (и, не считая возможным ждать срока нашего приезда, ворвался в казарму и подал команду «в ружье». Началась сначала суматоха, беспорядочное бегание. Однако быстро все оправились от растерянности, бросились к пирамидам, схватили винтовки и стали выбегать на улицу и рассыпаться в цепь. В это время, видимо предупрежденные по телефону Фроловым, к колчаковским казармам подходили японские цепи. Офицеры во главе с Фроловым, при виде этой картины, с криком «ура» бросились к пулеметам, которые находились между штабом и казармами. Пулеметчики-солдаты в свою очередь тоже устремились к ним. Наступил самый критический момент: кто прежде добежит до пулеметов, тот на три четверти овладеет положением. Прежде добежал солдат Передов, который, еле дыша от усталости, схватился за курок и открыл стрельбу по офицерам. Фролов с перерезанным пулями телом повис на стволе пулемета. Мертвыми повалились еще 4 офицера. А Передов продолжал строчить, благо теперь подбежали уже вторые номера команды, которые стали подавать ему ленты с патронами и помогать устранять задержки. Тут и с нашей стороны заговорил второй пулемет…

Офицеры оказались все перебиты, и их трупы валялись около смертоносного оружия. Японцы со своей стороны открыли огонь по цепям солдат. Завязался ожесточенный бой, который продолжался часа полтора. Отступать солдатам нельзя было до тех пор, пока не будет вывезено все имущество, патроны, пулеметы, пока не будут уничтожены все офицеры и контр-разведчики. Справившись со своим делом, солдаты, будучи отрезаны японцами от дер. Сицы, стали отступать по неизведанной тропе в направлении дер. Новицкой.

Во время боя к нам прибежала группа рабочих из рудников, которая сообщила о событиях в таком духе, что восстание подавлено, так как против него выступили большие силы японцев, и что после боя колчаковцы, – неизвестно зачем, но можно думать, с целью поимки истинных виновников восстания – партизан, – направились в Новицкую. Не теряя времени, мы поехали за колчаковским отрядом, имея в виду при содействии крестьян установить действительное положение вещей и истинные цели похода колчаковцев. Долго путались мы в ночной темноте, пробираясь по извилистой узкой тропинке через горы и лес, и в деревню добрались только часам к четырем утра. Здесь никого не оказалось, и от этого обстановка казалась еще более неясной. Пока что, мы остановились на краю деревни в крестьянской избе, желая немного отдохнуть, подкрепить едой себя и лошадей. Только мы стали располагаться, вдруг вбегает к нам в избу крестьянин и испуганно сообщает, что колчаковцы вступили в деревню и цепью двигаются на наш край деревни, якобы для того, чтобы захватить нас живьем. Мы выскочили из избы, быстро сели на лошадей, сняли винтовки и поскакали навстречу приближающимся цепям. Солдаты, заметив в тумане наши силуэты, залегли, подпустив нас шагов на 20, скомандовали: «Стой, кто идет?» Кто-то из нас ответил: «Мы – партизаны». Выстрела не последовало, не стреляли и мы. После некоторой паузы послышались еще окрики, которые, не получив вторичного нашего ответа, тут же сменились беспорядочным криком и возгласами: «Ура! Привет партизанам! Да здравствуют советы». Мы соскочили с лошадей и побежали к солдатам в цепь. Начались приветствия, объятия, поздравления с победой. Восторгу и радости не было предела. Солдаты возбужденно и бестолково, перескакивая с одного факта на другой, перебивая друг друга, рассказывали о подробностях восстания. Мы, увидав пулеметы, с детской радостью бросились к ним, а наиболее экспансивные из нас даже начали целовать холодный металл: ведь это – долгожданное, обещающее много успехов в наших боевых операциях оружие! С ним только мы и мечтали подраться по-настоящему с ненавистным своим врагом.

Вскоре мы встретились с руководителями заговора – т. Ковалевым и другими, которые рассказали нам все попорядку и объяснили, почему они не могли дождаться назначенного срока восстания и нашего прибытия. Результаты восстания таковы: перебиты все офицеры – около 12 чел., во главе с начальником гарнизона Фроловым, захвачено 4 пулемета, много патронов, имущество, отвоевано у белых генералов около 400 солдат, захвачены в плен один офицер и один контр-разведчик (названный выше кулак деревни Казанки – Никита Симонов, добровольно вступивший в армию Колчака).

Плоды применения новой нашей тактики были налицо.

Партизаны могли заслуженно радоваться своей незаурядной победе. В Казанку, где разместился прибывший из Улахинскои долины партизанский отряд с группой бывших членов Ревштаба, мы послали конных нарочных с извещением о победе, а сами, выставив охранение, разместились по хатам дер. Новицкой для отдыха. Крестьяне в праздничном настроении наперебой приглашали к себе вчерашних своих врагов – солдат. После новые наши друзья говорили, что их угощали в этот день так, как будто крестьяне праздновали Пасху. Часа через два мы выступили из дер. Новицкой и направились в Казанку. Села, которые мы проходили на своем пути, – Николаевка, Краснополье, – были уже украшены красными флагами. Мужчины, женщины и дети выходили к нам навстречу и восторженно приветствовали перебежчиков, дер. Казанка, перенесшая неисчислимые страдания и разорение, вся выступила на площадь около школы. Посредине толпы был поставлен стол с «хлебом-солью». Тут же выстроился улахинский партотряд с красными ленточками на винтовках. А навстречу нам была выслана делегация из стариков-крестьян. За полсотни шагов до площади стройно марширующему отряду была подана команда: «смирно». В ответ заревело многоголосое крестьянское «ура», полетели вверх шапки, зашевелилось море голов, старавшихся скорее других увидеть героев восстания, чтобы окончательно убедить себя в действительности происходящих событий. Наконец все замерло. На стол становится старик Дунаев, потерявший в борьбе всех членов своего семейства, берет в руки хлеб-соль и говорит:

– Братья и товарищи! Крестьяне приветствуют своих вчерашних врагов и теперешних друзей и новых революционных бойцов. Наши дети и близкие давно подняли восстание против поработителя, адмирала Колчака, и его белой армии. Наши партизаны уже много пролили крови, перенесли страданий. В каждой деревне теперь имеется братское кладбище, где лежат сраженные в боях партизанские герои, замученные рабочие и крестьяне. Память мертвых борцов призывает вас к беспощадной борьбе с нашим вековечным врагом. Мы передаем вам хлеб-соль в знак того, что мы радостно принимаем вас в нашу семью и обещаем забыть ваше прошлое. Мы стремимся скорее соединиться с Советской страной и установить у себя советскую власть, единственную нашу защитницу. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянских депутатов!