Текст книги "Севастопольские письма и воспоминания"
Автор книги: Николай Пирогов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
У вас будет довольно для этого и самоотвержения, и благородства души, и беспристрастия, и истинной любви к начатому делу. Я знаю очень хорошо, что вы не можете сообщить общине характер формально-религиозного учреждения; но вашим примером действий и вашей любовью к делу вы можете, конечно при благоприятных условиях, сообщить ей известный нравственный характер.
Итак, если великой княгине угодно будет сделать из общины религиозный орден, то вы навряд ли успеете способствовать к достижению этой цели; но ваша честность, прямодушие, усердие к делу и опытность более чем достаточны придать истинно-нравственный характер учреждению, если захотят ограничиться только таким направлением именно.
На второй вопрос отвечаю: да. Настоятельницей в настоящее время может быть избрано и лицо, не находившееся до сих пор в общине, а постороннее. На будущее же время, если бы удалось общине укрепиться и духом и телом, выбор, по моему мнению, должен бы быть непременно ограничен, и кандидатки должны бы быть избираемы из среды общины.
Теперь же очевидно, что terrain (Почва, основа.) общины еще недостаточно разработан для того, чтобы доставлять материал, необходимый для образования настоятельницы (вы употребили слово начальница, которое, как вы знаете, я и Екат. Алекс. Хитрово вычеркнули из прежнего статута общины).
Третий вопрос – о протестантизме и католицизме – тогда только может быть решен положительно, когда окончательно решат, какое направление, или какой характер, должен быть дан общине. Если религиозно-орденский, то, конечно, должны быть принимаемы одни православные; если же чисто нравственно-филантропический, то странно бы было ограничивать выбор одними православными.
Я что-то сомневаюсь, чтобы у нас и в наше время можно было с успехом сделать из общины религиозный орден. Во-первых, наше православие как-то худо клеится с орденскими учреждениями; оно не довольно самостоятельно для этого; во-вторых, вообще в наше время нельзя учредить хорошо того, что так хорошо учреждалось в средние века или за три-четыре столетия до нас. Впрочем, если бы уже пошло на то, чтобы дать общине орденский характер, то, мне кажется, удобнее бы было определить для этой цели один из женских монастырей. Иначе, как вы хотите временно посвятивших себя служению больным сделать истинными и ревностными членами религиозно-орденского учреждения?
Во всяком случае, при этом направлении непременно нужно будет требовать, чтобы сестры оставались, навсегда сестрами, будут ли они монахини или нет.
Наконец, то же самое должно сказать и о четвертом вопросе (l'ordre de la journee) (Порядок, распределение дня.).
При орденском направлении общины необходимо самое точное распределение времени как служебного, так и внеслужебного; вся жизнь вступивших в орден должна идти по ниточке. Другое дело, если община останется только чисто нравственным филантропическим учреждением; в этом случае я не вижу необходимости слишком вмешиваться во внеслужебное время сестер; это было бы ни к чему не ведущее насилие личности; достаточно, если настоятельница будет вполне убеждена, через точное наблюдение, что внеслужебное время употребляется сестрами с хорошею целью и прилично их званию.
Итак, вы видите, что по моему мнению все зависит от того, как решится коренной вопрос о характере общины. Я сам клонюсь более на сторону нравственно-филантропического направления, и думаю, что оно более соответствует духу и потребности нашего времени [...].
Вам навсегда и всегда преданный, вас искренно уважающий
Н. Пирогов.
Прочтите это письмо и В. И. [Тарасову]. Поклонитесь ему от меня от души; я ему скоро также надеюсь написать. Жена вас от души обнимает.
No 5.
(Письмо No 5-в "В. Е."; вопросительный знак-Бакуниной, год проставлен ею верно).
9-го октября [1857 г. ?]. Одесса
Почтеннейшая сестра-настоятельница Екатерина Михайловна. Из писем ваших ясно видно, что вы в разладе с вами же самими. Избегайте видеть одну только худую сторону. И не хочу этим сказать, что от худого должно закрывать глаза. Нет, смотрите худому прямо в глаза, знайте всю его подноготную, но не выбрасывайте из окна и хорошего. Очевидно, что община, которой вы служите настоятельницей, не могла по ее происхождению, развитию и всей обстановке быть тем, чем она должна бы была быть. Но разве она уже действительно так худа и безобразна, и ненормальна, что должна непременно разрушиться. Разве вы сами (вы знаете, я льстить не люблю), разве Елизавета Петровна [Карцева] и еще две-три сестры обязаны не общине обнаружением своих достоинств?
Не будь общины, и все эти личности скрывались бы в хаосе общества. Община еще далеко не исполнила всех ее высоких обязанностей, далеко еще не достигает цели, но все-таки она сделала многое нежданное, до ее основания невиданное, и эту хорошую сторону общины надо постоянно иметь в виду и, имея в виду, идти, идти и идти вперед, не скрывая худого, поставляя его всем на вид, с искренним желанием его исправить. Поверьте, при этом прямом и испытанном уже способе смотреть на общественные учреждения, рано или поздно все пойдет на лад.
О! если бы все худое можно было разом с корнем вон выкинуть! Когда нельзя, то уцепимся обеими руками, ногами и зубами за хорошее, если бы даже оно так было мало и ломко, как соломинка; будем мучиться, сдерем кожу с рук и ног, искрошим зубы, но не выпустим того, за что раз ухватились. Больше ничего вам не умею сказать в утешение. Мне кажется, что при настоящем развитии общины вам. бы можно было учредить, хоть для 3-х, для 4-х сестер, искус, да порядочный, чтобы испытать, не удастся ли образовать еще две, три замечательные и дельные личности.
Неужели в целом русском царстве не найдется двух или трех, которые бы со славой выдержали трудное испытание, в которых бы не запала мысль о высокости дела и цели, в которых бы не пробудилось сознание, что можно жить и другой жизнью, не похожей на ежедневную? Я все еще не потерял эту веру и равно верю в зло и в добро, врожденное человеку. А если вам удастся, несмотря на все препятствия, образовать через нравственный искус вашими стараниями и наблюдениями таких двух, трех избранных, то вы уже исполнили ваше призвание и должны будете благодарить только бога, что он послал вас туда, где вы были нужны.
Не предавайтесь отчаянию и безверию в хорошее, это – модная болезнь нашего общества, очень понятная, неизбежная, чисто нервная, и, как все нервные болезни, требующая воли со стороны больных, чтоб ей не совсем поддаться. Пусть же покуда большая часть сестер занимается себе, худо ли, хорошо ли, в госпиталях, но выберите двух, трех, возьмите их под свое крыло, растолкайте, разбудите, испытайте в тиши, но глубоко; может быть, бог и поможет вам; это будет самая прекрасная сторона вашей деятельности в пользу общины и всего человечества, а вам в утешение на трудном пути.
Еду в Екатеринослав и Таганрог завтра (10 октября 1857 г. П. выехал из Одессы для осмотра (в третий раз) учебных заведений округа; находился в поездке три недели. Вернувшись в Одессу 1 ноября, П. разослал 11 ноября "Циркулярное предложение г.г. директорам училищ Одесского округа". Попечитель предлагал, "чтобы циркуляр этот был прочтен в полном заседании педагогических советов, как гимназий, так и уездных училищ, и чтобы затем сделано было соображение, об устранении замеченных недостатков". Педагогическая деятельность П. освещена в книге проф. А. А. Красновского.).
Надеюсь вернуться через три недели. Не забывайте меня. Жена вам кланяется, и скоро соберется сама вам написать; она благодарит вас за Алексееву.
Вам преданный Пирогов.
No 6.
(Письмо No 6-в "В. Е."; вопросительный знак в дате – Бакуниной.).
Одесса. 18 апр[еля] (1858?)
Почтеннейшая сестра-настоятельница, Екатерина Михайловна. Я вам давно не писал, потому что был по горло занят и делом, и бездельем. Для чего вы это все грустите? Вы знаете:
Кто всё плачет, всё вздыхает,
Вечно смотрит сентябрем,
Тот науки жить не знает...
(Точная цитата из стихотворения H. M. Карамзина "Веселый час" )
Полноте! Если б я вздумал вздыхать обо всем, что у меня делается, я весь превратился бы в один вздох.
Идеал мы никогда не должны выпускать из мысли и из сердца; он должен быть нам постоянным путеводителем; но требовать, чтобы он исполнялся по мере наших горячих желаний, а если не исполняется, то сетовать и грустить – недостойно такого характера, как ваш.
Мы света не переменим, а потому должны его брать как он есть, только не поддаваться ему и ясно видеть, что в нем наше, что чужое. Ясно же видеть можно только тогда, когда сохраним все присутствие духа, не омраченного скорбью и сетованием о несовершенствах света. Вы сами пишете, что у вас есть несколько хороших сестер,– ну и слава богу! Будьте пока довольны и этим, и того уже довольно. Хорошее с трудом рождается на свет. Будь это хорошее хоть с соломинку величиной,– раздосадовавши на худое, не упустите и эту соломинку из рук. Посмотрите вокруг себя – ведь новое потоком льется к нашему старому.
Старые мехи должны лопнуть наконец от нового вина. Другое дело,– если вы убедитесь совершенно, что вас хотят заставить действовать по началам, диаметрально противоположным с вашими. Тогда и я вас не буду удерживать; бросьте все и сохраните душу! Но покуда это еще не решено, подождите и убедитесь хладнокровно, не возмущаясь. Нет сомнения, что при известных условиях вы, с вашими твердыми убеждениями и с вашим искренним желанием делать добро, можете и должны быть полезны на том месте, которое занимаете.
Это я знаю, как дважды два – четыре. Главное дело состоит в том, узнать соблюдены ли и существуют ли эти условия; если их вовсе уже нет, если вы убедились единожды и убедились совершенно хладнокровно в невозможности их осуществления, тогда не оставайтесь ни на минуту, но – только тогда.
Могли ли вы в самом деле думать, что в общине будет хорошо, когда ее основания еще очевидно так шатко поставлены; поколение, которое перед вами, не годится никуда; оно и в подметки не годится быть настоящим сестрам. Это ясно и не могло быть иначе. Думайте только о будущем и старайтесь во что бы то ни стало приобрести эти условия, хоть с боя – для лучшего будущего. Не приобретете этих условий – уходите, ваша роль тогда кончена, и провидению не угодно было предоставить вам жить в будущем.
Подождите, что скажет великая княгиня [Елена Павловна]. Ее fond (Основа, сущность.) содержит в себе много превосходного; она принадлежит не к дюжинным личностям, и если что можно сделать хорошего, то именно через нее. Все зависит теперь от того, как бы из нее извлечь это хорошее. Действуйте осторожнее, не для себя, а для будущего всего дела, следствия которого неисчислимы.
Скажите Василью Ивановичу [Тарасову], чтобы он мне писал и меня не забывал; я всегда с большим удовольствием читаю его письма и всегда, всегда помню его; всегда буду знать и уважать как благородного и честного человека. Прочтите ему и мое письмо. Спешу послать на почту. В другое время напишу вам и больше.
Вас искренно уважающий Пирогов.
No 7.
(Письмо No 7-в "В. Е." (No 6).
Киев, 1 сентября 1859 г.
Я очень благодарен жене, что она написала Вам, почтеннейшая Екатерина Михайловна, вместо меня, пользуясь моим отсутствием.
В письме ее, Вы, верно, это и сами заметили, много чувства, а следовательно и правды, хотя бы и нелогической, но это все равно, лишь бы правда. Я с моей стороны прибавлю к ее посланию немножко и логики. Надобно брать вещи, как они есть, это – первое, что, впрочем, нисколько не противоречит и необходимости всякого мыслящего и чувствующего человека – иметь свои идеалы или брать во внимание и идеальную сторону дела.
Главное,– не пересолить. Я понимаю очень хорошо, как Вы теперь смотрите на нашу общину, побывав в Берлине и в Париже [...] для усовершенствования нашей общины, не выписывать же нам католицизм, протестантизм и пиэтизм из-за границы
(От своего пребывания за рубежом и осмотра тамошних учреждений женской помощи в госпиталях Бакунина вовсе не была в восторге, как можно было бы заключить из первого впечатления от цитируемой фразы. "Это не те сестры, о которых мы мечтали, о сестрах-утешительницах больных, ходатайницах за них, сестрах, вносящих в чужие госпитали горячие чувства любви и участия, правду и добросовестность. Для этого высокого занятия не сформируешь сестер чисткой полов и замков... Они очень холодно относятся к больным... [Их общины] произведение рассудка и желания жить по-христиански с кой-какими удобствами. Крестовоздвиженская община – произведение патриотического чувства, стремящегося участвовать в общем деле, испытывающего сильное сочувствие к стольким страданиям и готовность разделить общую опасность и труды" ("В. Е.", No 6).
Из этого отрывка и всего рассказа видно, что в письме, вызвавшем комментируемый документ, Б. отзывалась положительно только об устройстве помещений зарубежных общин. Сравнивая нравственную сторону учреждений зарубежных и русских, Б. подчеркивала преимущество отечественной общины. Точно так же П. в своих писаниях хвалил, главным образом, внешнюю сторону положения зарубежной высшей школы и ее представителей.
Великого хирурга и патриота возмущало преследование русской науки со стороны реакционного царского правительства. Но с точки зрения идейной, нравственной П. всегда говорил о превосходстве отечественной науки сравнительно с зарубежной (см. его рассказ о состоянии науки за рубежом в 30-40-х гг. XIX в.). Из приведенных в наст. издании высказываний П. о русских сестрах видно, как высоко он ставил русскую медицинскую сестру сравнительно с зарубежными в нравственном и во всех других отношениях.).
Будем, по крайней мере, довольны тем, что тогда как католицизм есть уже дело поконченное, и кроме того, что он произвел уже, ничего подобного более на свет не произведет,– наше православие еще содержит в себе начало незаконченное и способное к развитию. Будем утешать себя этой мыслью, она пригодится не для нас, но, может быть, для наших внуков. Не все же жить в настоящем, надо уметь жить и в будущем; а без этого умения – беда; не имея его, да имея слишком живое чувство, можно попасть бог знает куда. Не теряйте терпения,– одна попытка не удалась, попробуйте на другой манер, но за сделанное однажды держитесь крепко обеими руками, не упускайте его из отчаяния, что нейдет так, как бы хотелось.
Мысль учреждения общины в критическое время, ее действия – это все факты "Errungenschaft", по-русски – достигнутости, как выражался король прусский, когда ему было жутко; это все-таки прогресс; оставить все это, бросить, кинуть – значило бы сделать шаг назад.
А Вы, как истая русская прогрессистка, какою я Вас привык всегда видеть, не должны об этом я думать. И, я Вас уверяю, если Вы покинете общину, то будете сами потом грустить и упрекать себя. Великая княгиня не потеряла участия к общине, это доказывает и ваше путешествие, и приобретенный дом. Зачем же натягивать тетиву слишком туго?
Мужайся, стой и дай ответ! Казенщину трудно вытащить из сердца и головы русского человека; она проникла и в сердце женщины со времен Петра, а с ними и в Крестовоздвиженскую общину. Как же быть; не Вы одни с этим добром возитесь; с ним и церковь божия не скоро сладит. Прощайте покуда, уже поздно, и я иду спать, а Вы бодрствуйте – за себя и за общину.
Ваш Пирогов.
(Другие письма П. к Бакуниной не приведены в ее воспоминаниях. Но вслед за этим письмом она сообщает о посещении великим хирургом общины: "13 декабря [1859 г.] был у нас Ник. Ив. Пирогов. Он быстро обегал весь дом. Накануне он был у великой княгини. Она ему говорила, что хочет устроить нечто религиозное. Он ей прямо сказал:
"Тогда Бакунина не может быть настоятельницей, да и все это кончится ипокритством – что всего хуже". Он оставался в Петербурге не долго. ("В. Е.", No 6).
П. был тогда в Петербурге на совещании попечителей учебных округов (как попечитель Киевского округа) для выработки правил о взаимоотношениях общей полиции и университетского начальства в вопросе о надзоре за студентами. Тогда же ему предлагали, через вел. кн. Елену Павловну, пост товарища министра просвещения. В связи с этим П. был приглашен к царю, которому он "лил чистую воду" по вопросу о студенческом движении, защищая студентов от других участников совещания, которые благодарили Александра II за то, что он объявил студентам выговор. Что касается поста товарища министра, то П. "решительно отказал" великой княгине в занятии его (письма к жене от 16 и 24 декабря 1859г.). См. письмо П. к Е. M. Бакуниной за 1881 г.).
ВОСПОМИНАНИЯ О КРЫМСКОЙ ВОЙНЕ
(Объединенные под наст. заглавием документы-выдержки из классических трудов П. об устройстве военно-медицинского дела, из писем его к друзьям; дополняют содержание "Севастопольских писем" по существу; имеют большое значение для истории периода, к которому относятся, для характеристики деятельности П. в Крыму. Расположены в хронологическом порядке.).
Не без чувства гордости вспоминаешь прожитое.
Мы, взаправду, имеем право гордиться, что стойко
выдержали Крымскую войну, – ее нельзя сравнивать
ни с какою другою.
Н. И. Пиpогов (1865 г.)
II. ИЗ "НАЧАЛ... ВОЕННО-ПОЛЕВОЙ ХИРУРГИИ"
(Предлагаемые воспоминания П. о Крымской войне печатаются по тексту "Начал" т. I. Весь текст – вступительная глава к "Началам",– знаменитому классическому труду П., имеющему огромное значение для истории развитии военной медицины и во многом сохраняющему до наших дней значение руководства к действию для работников медицинской службы в обстановке войны.
Главный хирург Советской Армии во время Великой Отечественной войны, организатор военно-медицинского дела, академик H. H. Бурденко писал во время войны 1941-1945 гг. о трудах П.: "Эти книги ярки и интересны и в настоящее время! Они, действительно, являются ценным вкладом в мировую сокровищницу медицинских трудов и вместе с тем гордостью нашей общественности. Сейчас, когда наша медицинская общественность, выполняя свой долг перед Родиной, прониклась необходимостью повышать обороноспособность страны, эти работы Пирогова приобретают особое значение... Классические труды Пирогова до сих пор привлекают внимание современных военно-полевых хирургов своим богатством идей, светлыми мыслями, точными описаниями болезненных форм и исключительным организационным опытом").
В 1864 году я издал в Германии "Начала общей военной хирургии" на немецком языке. Моя книга нашла себе читателей. В 1865 году я решился издать "Начала военно-полевой общей хирургии" и для русских врачей. Это не есть перевод с немецкого. ( П. писал это вступление за рубежом, в разных городах, где он проживал в качестве руководителя молодых русских ученых, готовившихся к занятию кафедр в отечественных университетах. История создания "Начал" в виде литературного произведения изложена автором в письмах к министру просвещения А. В. Головнину, найденных мною в архиве министерства. Приведу их здесь в соответственных извлечениях:
"Лейпцигский книгопродавец Ламиль, приезжая сюда, предложил мне написать курс военной хирургии и испрашивал позволения у меня напечатать ее на свой счет. Сначала я было не решался. Но, попробовав однажды, так втянулся в работу, что уже большую половину книги написал и хочу ее кончить [...]. Трактата общей хирургии до сих пор еще нет и на немецком языке. Между тем я полагаю, что для военных врачей именно Общая хирургия, примененная к военно-полевой практике, дело очень нужное.– Если бы у нас, в России, разделяли мое мнение, то я готов бы был дать ее перевесть под моим руководством, разумеется, в том случае, когда бы были желающие ее издать на свой счет, как это делает Ламиль" (10 января 1864 г.)
"Я занимаюсь теперь прилежно составлением моей хирургической работы и надеюсь ее через месяц или недель через 6 непременно окончить, если не помешают непредвиденные обстоятельства" (29 февраля 1864 г.).
Сообщая министру о ходе занятий русских профессорских кандидатов, П. писал: "Занятия мои почти в течение целых 8 месяцев состояли преимущественно в составлении моей военной хирургии. Хотя этот труд и не может быть отнесен к исполнению моих прямых обязанностей, но я считал окончание его нравственною особенностью в отношении той науки, которой я занимался с успехом более 35 лет моей жизни" (11 декабря 1864 г.).
С моей стороны было бы непростительно предлагать соотечественникам перевод, сделанный мною, и моей же книги. Напротив "Grundzuge der allgemeinen Kriegschirurgie" есть перевод с русского. Материалы и все данные были составлены по-русски. И материал, и данные для обеих книг остались, разумеется, те же. И по-немецки, и по-русски я сообщаю моим читателям результаты того, что видел во время моей кавказской экспедиции в 1847, в Крымскую войну в 1854 и 1855 годах и в госпитальной практике, продолжавшейся слишком 25 лет.
Но для русских врачей я счел необходимым дать моей книге вид руководства и для этого изложил гораздо подробнее результаты, добытые современною хирургиею других стран в последние три войны. ( О русском издании "Начал" П. сообщал А. В. Головнину: "Печатание моей военной хирургии окончится в течение двух недель" (19 марта 1866 г.).
К сожалению, я не мог подтвердить результаты моих собственных наблюдений так, как бы я желал это сделать,– непреложными статистическими данными.
(Высказывания П. о статистике-в письме к Зейдлицу. Здесь приведу небольшой отрывок на ту же тему из Отчета П. о путешествии на Кавказ в 1847 г. Сообщив цифровые данные об исходе совершенных им тогда операций, П. пишет: "Если мы возьмем в соображение все исчисленные нами неблагоприятные обстоятельства, затруднявшие ход лечения повреждений, то этот итог покажется не только весьма благоприятным, но даже почти несбыточным. Что бы ни утверждали составляющие отчеты более из суетности и тщеславия прослыть искусными и счастливыми операторами, [нежели] из любви к чистой истине, нужно сознаться, что если в большой госпитальной практике взять целую массу значительных операций, произведенных хирургом, не гоняющимся за титлом счастливого, то нужно действительно почитать себя счастливым, когда умирает одна только четверть оперированных больных; потому должно казаться несбыточным, что из операций, произведенных нами, при менее благоприятных обстоятельствах на поле сражения, умерло менее нежели четверть этих больных. Я скажу более: нам не трудно было бы сделать итог смертности еще благоприятнее, прибавив слишком 10 случаев, пропущенных нами в наших заметках по недостатку времени. Но цель нашего отчета показать истину, даже если бы она и противоречила нашим приятнейшим убеждениям; а потому пусть вникнут преимущественно в то, какие операции были нами произведены с помощью эфирных паров, и после каких именно итог смертности был менее благоприятен...
И самая статистика, одно из надежнейших средств, определяющих достоинство операции, только тогда сообщает нам верные результаты, когда она будет основана на многочисленных, строго анализированных и с точностью группированных фактах. Поэтому-то собранные мною статистические таблицы операций я рассматриваю только как одно начало; продолженное в этом же самом смысле при содействии хирургов всех стран, оно, без сомнения, покажет нам истинное достоинство анестезирования..." ("Отчет... по Кавказу").
Но это не моя вина. Из моей госпитальной практики у меня набралось бы довольно цифр и чисел, только они далеко не соответствуют тому, чего я требую от рациональной статистики. И в Крымскую войну я пытался собирать статистические данные; но тут представились такие препятствия в ведении верных списков, что я не в силах был продолжать.
Беспрестанный прилив и отлив раненых, частая перемена врачей, транспорты в отдаленные местности, недостаток времени – все это делало невозможным следить за ходом ран и за исходом операций. Чтобы навести точные справки, нужно было бы хотя раз в течение месяца или двух объехать все лазареты в районе, достигшем к концу войны до 700 и более верст.
Еще хорошо, что в конце 1855 года я имел возможность осмотреть почти все постоянные и временные госпитали в Николаеве, Херсоне, Екатеринославе, Харькове и др., в которых я нашел много мне знакомых раненых и оперированных и мог многое узнать об окончательных результатах.
Я принадлежу к ревностным сторонникам рациональной статистики и верю, что приложение ее к военной хирургии есть несомненный прогресс. Я убежден, что цифра смертности всех травматических повреждений, операций и патологических процессов, несмотря на различные условия, в общей сложности должна быть постоянною и определенною. Я даже убежден и в том что наши врачебные средства и пособия едва колеблют общую цифру смертности. Каждое из наших средств,будет ли оно сильно– или слабодействующее, -заключает в себе и известный процент вреда (активного или пассивного).
Польза их очевидна только при наблюдении известного числа случаев. Если мы, например, возьмем результаты какой-нибудь большой операции в огромной массе случаев, то увидим, что индивидуальность каждого случая и множество непредвиденных и неизвестных обстоятельств до чрезвычайности колеблют шанс пользы, который мы вправе ожидать от такого энергического и рационального пособия.
Напротив, индивидуальность же и стечение обстоятельств в меньшем числе случаев могут, по-видимому, поколебать цифру смертности, значительно уменьшив ее. Словом, я уверен, что без учения об индивидуальности (еще вовсе не существующего) невозможен и истинный прогресс врачебной статистики, хотя к ней и обратились именно для того, чтобы избегнуть трудностей индивидуализирования при постели больного.
По моим понятиям, эта наука сделается тогда только рациональною и приложимою, когда разъяснится, какую роль играет личность больного в каждом данном случае. Если из сказанного читатель и может меня заподозрить в фатализме, то, с другой стороны, он из моей книги не может не убедиться, что я верю в гигиену.
( Проф. Н. А. Семашко писал об этом в связи с одной из пироговских годовщин, когда он руководил советским здравоохранением: "Николай Иванович Пирогов исповедывал те социально-гигиенические идеи, которые теперь в значительной части проведены в жизнь. Пирогов доказывал, что "будущее принадлежит предупредительной медицине". Эти справедливые слова его теперь проводятся в жизнь. Они могут быть вполне проведены потому, что только власть трудящихся может осуществить полную защиту трудящихся. Только власть советов не знает социальных препятствий на пути оздоровления населения. Пирогов всегда ратовал за врача-общественника, а настоящая, не ущемленная общественность может быть лишь при власти трудящихся. Наконец, Пирогов был глубоким поборником науки, которая должна указать пути к оздоровлению населения. Именно так ставится сейчас научная работа, именно в этих целях наша страна покрылась густой сетью научно-медицинских учреждений. В этом смысле Пирогов был провозвестником идей советской медицины".).
Вот, где заключается истинный прогресс нашей науки.
Будущее принадлежит медицине предохранительной. Эта наука, идя рука об руку с государственной, принесет несомненную пользу человечеству.
Но как бы ни были приняты мои взгляды, в двух вещах верно согласятся многие со мною. Во-первых, что мы еще далеко не отучились отвлекать болезни от больных и операции от оперированных. Статистика же поддерживает в нас эту иллюзию. Во-вторых, что с приложением статистических выводов к практике случается то же, что и с приложением истории к жизни народов. Если бы мы, полагаясь на кажущуюся точность цифры, вздумали из нее делать постоянное применение, то, правда, мы стали бы гораздо самонадеяннее, но не основательнее.
Статистические данные в медицине можно сравнить с кушаньями из языков, которыми угощал Эзоп философа Ксанфа. Они говорят и хорошее, и худое, смотря по тому, как и что заставляют их говорить.
(Греческий философ Ксанф (V ст. до н. э.) говорил, что люди, неспособные мыслить самостоятельно, воспринимают истину только тогда, когда она преподносится в форме сверхъестественного, мифического. Поэтому баснописец Эзоп угощал его языками, которые можно заставить говорить то, что угодно в каждом данном случае.).
При малейшем недосмотре, неточности и произволе на эти цифры можно гораздо менее положиться, чем на те данные, которые основаны на одном общем впечатлении, остающемся в нас после простого, но трезвого наблюдения случаев. Вот это-то впечатление я и передаю в моей книге за неимением неоспоримо рациональных статистических данных. Я ему верю более, чем той статистике, которую я пробовал несколько раз вести, но бросал, боясь заблудиться и других ввести в заблуждение.
Во время моей кавказской экспедиции я наблюдал статистически и, сколько можно, точно; я сообщил результаты этих наблюдений в моем Rapport d'un voyage medical au Caucase, 1849 (Классическое произведение П. напечатано по-русски: "Отчет... по Кавказу". На французском языке издано также в СПб.
Вводная глава этого сочинения-"Очерк путешествия" – представляет собою художественное описание Кавказа, перепечатанное в тогдашних периодических изданиях. Один из самых распространенных журналов перепечатал "Очерк путешествия" почти полностью с таким заявлением: "В русской литературе, богатой прекрасными поэтическими произведениями, вдохновленными кавказской природой, немного ученых книг о Кавказе, которые по обилию фактов, разнообразию сведений, общедоступности изложения могли бы сравниться с этим важным, вполне замечательным трудом нашего известного хирурга.
Сочинение г. Пирогова, при всей своей специальности, отличается таким разнообразием содержания, что его смело можно рекомендовать всякому образованному читателю, который требует от книги не одного удовольствия, но и положительной пользы. В нем столько разнородных фактов, взглядов, наблюдений и картин, представленных в высшей степени просто, что, по прочтении книги, вам кажется, будто вы познакомились с несколькими отдельными сочинениями, в которых и ученый врач найдет важные сведения по разным отраслям медицины, и человек военный встретит меткие замечания об особенностях азиатской войны и светский читатель полюбуется верными, живописными очерками кавказской природы и нравов...
Все это очень разнообразно и одинаково любопытно. Читая автора, вы невольно переноситесь на Кавказ, без утомления слушаете рассказы о сражениях и с участием посещаете госпитали и больницы. Тайна этого – в уменье г. Пирогова выбирать крупные, характеристические черты, а самые мелочные подробности рисовать живыми, яркими красками. Г. Пирогов... умеет привлечь вас, представляя везде воображению не туманные очерки, а живописные ландшафты. Читая описание его поездки, вы ни на одну минуту не забываете, что путешествуете с ученым врачом; но в то же время на всяком шагу видите, что этот врач не сухой, скучный специалист, способный разъезжать только на коньке своей любимой науки, а светский, образованный путешественник, которому доступно все, что только может обратить внимание просвещенного туриста в таком любопытном и поэтическом крае, как наш Кавказ.
