Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №1"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Ольга Ларионова,Глеб Голубев,Георгий Садовников,Альберт Валентинов,Говард Гаррис,Лев Аркадьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Альберт ВАЛЕНТИНОВ
НАРУШИТЕЛЬ

– Вот она! – тихо сказал Михаил. Я думал, он заорет, грохнет об пол картину или, на худой конец, пустится вприсядку, а он только сказал «вот она» и замер перед экраном. – Ну подойди же, посмотри, – позвал он меня, не оборачиваясь, будто боялся, что стоит ему отвернуться и планета исчезнет.

Я хотел встать, но не смог пошевелиться – волнение превратило мускулы в тряпки. Я даже не смог выдавить ни звука, а только смотрел на экран, как на чудо. И видел белые коробки построек, геометрические квадраты полей, темные шелковинки дорог. Планета была обитаема. До сказочности реальная и до неправдоподобия правдоподобная, парила она в лучах голубой звезды, а мы парили над ней на высоте пятисот километров.

– Если атмосфера окажется для нас негодной, я этого не переживу, – сказал Михаил.

Эта мальчишеская фраза заставила меня покраснеть за себя и за него. Кому-кому, а астролетчику следует иметь более крепкие нервы. Очевидно, сказались долгие годы в анабиозе. Я мигом подобрался и вновь почувствовал, что готов ко всяким неожиданностям. И не без удовольствия отметил, что Михаил, хоть он и командир, до сих пор не может прийти в себя. Он все еще стоял у экрана, и на его побледневшем лице отражалась гамма противоречивых чувств.

Здания и дороги говорят не о многом. Они свидетельствуют только о наличии цивилизации. Но какой!

– Готовь лодку, я полечу, – неожиданно приказал Михаил.

О, это уже непростительно! Космонавт, даже открывший обитаемую планету, не имеет права распускаться до такой степени. Я решил сразу привести его в чувство, пусть даже это выйдет грубовато, и выразительно протянул руку к боковой стене. Там, в прозрачном шкафчике, грозно сверкал пластилитовым переплетом толстенный свод космических законов – святая святых астролетчика.

Михаил слегка покраснел, потом нахмурился.

Не отрывая от него строгого взгляда, я процитировал наизусть:

– Раздел пятнадцатый «Первый контакт с вновь открытой планетой», пункт пятый, подпункт «Г»: «Перед первым контактом запускается автоматическая лаборатория для отбора анализов и радиационных измерений».

Михаил как-то странно посмотрел на меня, будто видел впервые.

– А ты забавный малый, в тебе что-то есть. Жалею, что последние двадцать лет я как-то легкомысленно проспал. Надо было бы нам получше понять друг друга.

И, резко повернувшись, он вышел из рубки. Пожав плечами, я двинулся за ним. Михаила так и подмывало пуститься бегом. Но я намеренно сдерживал шаг, и он поневоле держался рядом, опережая меня не более чем на полкорпуса. Я знал, что он ненавидит меня в эту минуту, но твердо решил обуздать его ради его же блага и ради успеха всей экспедиции. Да и во вводной части закона прямо сказано, что излишняя торопливость – гибель для космонавтов.

Мы направлялись в пустой отсек. Овальные коридоры, обтянутые упругим пластиком, медленно плыли навстречу, раздваивались, сворачивали в стороны, и мы не сразу находили дорогу в этой путанице.

…Двадцать лет в анабиозе. Потом автоматы разбудили нас. С еще затуманенным сознанием, пошатываясь на ватных ногах, бросились мы в рубку и увидели планету. И вот оказалось, что мы забыли наш корабль.

А ведь мы знали его еще со студенческой скамьи. Это был обычный серийный звездолет класса «Малый дракон», и когда-то в академии мы изучали его как последнее слово техники. Тогда мы могли пройти по нему с закрытыми глазами…

«Малым драконам» полагалась только одна ракета – «спасательная лодка». По мысли конструкторов, экипаж в случае аварии смог бы продержаться на ней в космосе неопределенно долгое время. Беда только, что пока еще ни один экипаж, терпящий аварию, не успевал до нее добраться. Космос не дает времени на долгие сборы. Так что в основном ракета использовалась для разведки.

Пока я орудовал кранами, снимая ее со стеллажа, Михаил забрался внутрь и дал задание электронному лоцману и автоматической лаборатории.

– Оденься, мало ли чего, – хмуро сказал он, подходя к стойке со скафандрами.

Он мог бы не напоминать. Я и так знаю, что при открывании шлюзов перепускной камеры полагается надевать скафандры. За сиреневым забралом шлема лицо Михаила казалось еще более угрюмым.

«Чудак! – подумал я. – Двадцать лет ждали. Что стоит подождать еще несколько часов».

Легкий толчок возвестил, что ракета в пространстве. Мы скинули скафандры и побежали в рубку. Ракета уходила, постепенно теряя высоту. Раз пятнадцать она обогнет планету, пока не войдет в плотные слои, где можно брать пробы. И пока Михаилу не стоит так метаться по рубке.

Я решил еще раз показать ему пример выдержки и вытащил свод законов, чтобы освежить в памяти порядок проведения первого контакта.

– Давай, давай! – ехидно сказал Михаил. – Ведь так важно, что сделать вначале: протянуть руку или сказать «здравствуйте».

– Может, тебе сделать успокаивающий укол! – сдержанно осведомился я, хотя внутри у меня все кипело.

Он отвернулся и подошел к экрану. Я тоже взглянул туда.

Мы проплывали над ночной стороной планеты. Она щетинилась огнями. Это было похоже на ковер с темными и светлыми пятнами. Михаил вдруг шумно выдохнул воздух и как-то сразу обмяк.

– Черт бы их побрал! Им и не снится, что в их двери стучится чужая цивилизация, – с нервным смешком сказал он.

– Это еще как сказать, – осторожно возразил я. – Вполне возможно, что они засекли нас и теперь лихорадочно готовятся отразить «вторжение». Недаром закон…

Он кинул на меня тот же странный взгляд и снова отвернулся.

Планета медленно поворачивалась. Проплыла расплывчатая дуга терминатора, открывая белые города, залитые голубыми лучами. Кое-где искрились моря и озера. Но вообще воды было маловато. Мы насчитали всего, пять или шесть крупных рек. Очевидно, поэтому в атмосфере почти отсутствовали облака. Над здешними обитателями всегда ясное небо.

Потом мы увидели нашу ракету. Она возвращалась. Так велико было нетерпение Михаила, что он не смог дождаться стыковки и затребовал результаты анализов по радио. По мере того как на экране выскакивали цифры, лицо его светлело.

Масса 0,98 земной. Радиации нет. Температура двадцать выше нуля. Состав воздуха…

– Ура! – заорал Михаил. – Дышим!

Тут уж и мне захотелось пройтись колесом. Братья по дыханию – это наверняка братья по крови. Честно говоря, мы страшно боялись встретить чуждую нам цивилизацию – продукт эволюции ящеров, или существа, построенные на кремнийорганической основе, или еще что-нибудь в том же роде. Разумеется, любой контакт ценен для науки, но так хотелось встретить что-то свое, родное. О том, что мы вообще могли нарваться на необитаемую планету, мы предпочитали не думать.

Пока Михаил, путаясь в ремнях, обвешивался фото– и кинокамерами и вставлял пленку в магнитофон, я отдал ракете приказ произвести стыковку. Закон запрещает экипажу одновременно покидать корабль. Один из нас должен был остаться. Само собой разумелось, что остаться придется мне.

– Готово! – сказал Михаил, слегка задыхаясь.

И в этот момент лицо его испуганно перекосилось. Мое, вероятно, тоже. По крайней мере я инстинктивно пригнулся, потому что на нас, словно удар дубины, обрушился визг сирен, и корабль вздрогнул и заскрипел всем корпусом. Михаил вдруг нелепо взмахнул руками, подпрыгнул, и рифленые подошвы его башмаков описали плавную дугу. Потом на меня резко надвинулся лакированный бок пульта, из глаз посыпались искры, и я потерял сознание.

Очнулся я от холода. Ледяные иголочки остро покалывали лицо. Я открыл глаза и в расплывающемся свете с трудом разобрал что-то розовое неопределенной формы. Только через несколько секунд, когда предметы приобрели четкость, я понял, что это лицо Михаила. Одной рукой он оттирал кровь, другой поливал меня из сифона газированной водой.

– Полный порядок! – успокаивающе сказал он. – Самый обыкновенный метеорит. Я уже просмотрел пленку. Автоматы сделали вираж, и все обошлось благополучно, если не считать наших синяков.

Я удовлетворенно закрыл глаза, но вдруг неожиданная мысль заставила меня вскочить.

– Но ведь локаторы обязаны «увидеть» метеорит за сто тысяч километров, а на таком расстоянии можно очень плавно отвернуть. Значит, следящая система не в порядке!

– Да успокойся ты, наконец, все в полном порядке. Просто метеорит заслонила ракета, – нетерпеливо перебил Михаил и пошел в умывальную. Я слышал, как зашумело электрическое полотенце. Потом он вошел, застегнутый на все «молнии», и выразительно уставился на меня. Я молча поплелся за скафандром.

Стиснув мне на прощанье плечи, Михаил вбежал в перепускную камеру, и стальная дверь плавно скользнула в пазах. Теперь он уже принадлежал другому миру. Я отчетливо представил, как открывается наружный шлюз, как Михаил отталкивается от корабля и плывет к ракете. Как проникает внутрь, садится за пилотское кресло…

Резкий звонок заставил меня вздрогнуть. Над внутренним шлюзом настораживающе замигала лампочка. Михаил возвращался. Зачем?

Машинально проверив, все ли в порядке со скафандром, я подбежал и двери, облизывая внезапно пересохшие губы.

Дверь отъехала В глубине тускло освещенной камеры стоял Михаил, неловко привалившись к стене. Лицо его было как алебастровая маска.

– Все пропало! – глухо сказал он.

Не помня себя, я рванул рычаг наружного шлюза и, машинально накинув предохранительный пояс, прыгнул в космос. Мне показалось, что я прыгнул в расплавленную реку. Звезда щедро раскидывала плотные волны света. Даже через скафандр я ощущал их упругие толчки. Планета искрилась весенней зеленью, как жемчужина, на нее было больно смотреть. Она быстро уходила вверх и куда-то вбок, но это был обман зрения. Просто я поворачивался через голову, и скоро в поле зрения попал корабль. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я осознал, что случилось, а осознав, чуть не закричал от ужаса. Корма была изуродована, словно чьи-то злые руки остервенело рвали ее. А потом бесформенный кусок металла – все, что осталось от ракеты. Проклятый метеорит! Автоматы рванули корабль навстречу подходившей ракете. И вот ракета уничтожена, а у нас разбиты две посадочные дюзы. Теперь посадить корабль невозможно. Он будет кувыркаться, как кувыркаются остатки ракеты, постепенно удаляясь от нас.

Ничего не оставалось, как уходить к Земле. Главный двигатель, к счастью, цел. Он забросит нас в солнечную систему, а там вызовем помощь.

…И опять мы шли по бесконечным коридорам, только теперь Михаил все время отставал. Потом он свернул в свою каюту, и герметическая дверь отсекла все звуки. Я подумал, что Михаил по складу характера просто не имел права становиться космонавтом. В экспедиции нельзя обнажать свои переживания, космос не место для слабых. Мне тоже хотелось кусать локти, однако я сдержался, не бросился на кровать, в бессильной ярости колотя кулаками по подушке, а пошел обратно в рубку. Дело прежде всего. Впереди у нас еще двадцать лет пути. Вот и переживай себе на здоровье, болтаясь в анабиозной ванне.

Теперь, когда все рухнуло, я не хотел – просто не мог – задерживаться здесь ни одной лишней секунды и, придя в рубку, заставил счетную машину рассчитать обратный курс с учетом выхода из строя вспомогательных дюз. Задача была не из легких, и машине пришлось поработать. Наконец она закончила и огорчила меня тем, что обратный путь удлинился на два года.

Пока машина прогоняла через себя миллионы цифр, я сел в кресло и горестно задумался. Эх, если бы автоматы умели выбирать меньшее из двух зол! В конце концов что мог сделать крохотный метеорит! Ну прошил бы корабль насквозь. Так авария была бы ликвидирована в полчаса. А теперь…

Меня словно кольнуло. Я резко обернулся. Сзади стоял Михаил, Лицо его было холодным и решительным.

– Вот что, старик, – негромко сказал он. – Ты только постарайся не удивляться, я остаюсь.

Кстати говоря, я не удивился. Подсознательно я ждал чего-то подобного. Но тем не менее сердце мое заныло в предчувствии беды.

– Где ты остаешься! – задал я совершенно ненужный вопрос.

– Там, – он кивнул на экран.

Я подумал, что только холодная, беспощадная логика может привести его в чувство.

– До планеты пятьсот километров, Миша. Корабль не посадишь, лодки у нас нет.

– Я спущусь на буере, – перебил он, – и на парашюте.

Я почувствовал, что по спине скатываются холодные капли. Этот человек сошел с ума.

Буер – это крохотная ракетка с ручками, держась за которые можно совершать короткие прогулки в космосе. Запас горючего на полтора часа. Михаил хотел, повернув буер соплом вперед, погасить скорость парения, чтобы падать на планету вертикально и не сгореть, а при входе в плотные слои раскрыть парашют.

Сдерживая дрожь в пальцах, я проиграл этот вариант на счетной машине. Вероятность благополучного спуска оказалась равной одному к девяносто девяти. Михаил и бровью не повел.

– Хоть один к миллиону! – безмятежно сказал он. – Если есть самая крохотная возможность, я ее использую.

– А почему бы тебе просто не прыгнуть в космос без скафандра! – спросил я как можно ядовитее. Честное слово, он посмотрел на меня с сожалением.

– Самоубийство – это возвратиться ни с чем. И это не только самоубийство, это предательство. Да, да, предательство! – раздраженно закричал он, хотя я не произнес ни слова. – Предательство по отношению к умершим. Пока мы валялись в анабиозе, над землей пролетело триста двадцать четыре года. Все, кого мы знали, умерли. Их внуки тоже умерли. Но мы обязаны выполнить их завещание. Вспомни академика Сергеева, его речь на прощальном митинге. «Ребята, – сказал он. – Вы летите в мечту. Пройдут столетия, новые поколения землян будут знать о нашей эпохе по страницам учебников. И вдруг явитесь вы. И не с пустыми руками, а подарите им новую планету, населенную братьями по разуму. Это будет подарок, достойный нашей эпохи… Деды подарили нам Луну и Марс, отцы – всю солнечную систему. Мы дарим потомкам Галактику», – Михаил судорожно вздохнул. На его впалых щеках вспыхнули красные пятна. – Ради этой мечты мы отказались от всего – от родных, от друзей, от любимых, от своего времени наконец. А это страшно – отказаться от своего времени. Но еще страшнее – если эти жертвы напрасны.

По нас, по нашим делам будут судить о людях нашего времени. Мы должники своей эпохи. И я хочу, чтобы нас встречали с восхищением!

– Не слишком ли много ты берешь на себя, идиот?! – заорал я, вскакивая с кресла. Сейчас я был готов убить его. – Наше поколение не нуждается в рекламе. Да и люди, очевидно, не поглупели за эти столетия и поймут, что мы с тобой сделали все, что в наших силах. Правда, честно говоря, мы вообще ничего не сделали, но это уж не наша вина. Закон прямо говорит…

– Стоп! – сказал Михаил с улыбкой, от которой у меня внутри похолодело. – Вспомни: на нашей памяти вносили изменения в закон! А сколько их было за триста лет! Кто знает, как он велит поступать теперь в подобных случаях и не упрекнут ли нас, если мы вздумаем вернуться просто так, в нарушении закона, а не в слепом повиновении ему!

Он замолчал. Молчал и я. Потом Михаил подошел ко мне, обнял за плечи.

– Так что, старик, я выполню программу. Когда ты вернешься на Землю и организуешь новую экспедицию…

– Ты будешь мертв! – с отчаянием воскликнул я.

– Правильно. Но мои следы останутся на планете. Тебя, разумеется, не пустят в новый полет. В этом отношении закон, я думаю, не изменится. Но те, кто сюда пробьется, увидят, что их ждут. К тому времени планетяне забудут, где моя могила, но легенды обо мне будут жить. Обо мне и моих братьях, которые обязательно прилетят.

Больше мы не разговаривали. Молча снарядил я его в путь, молча открыл шлюзы, молча обнял на прощанье. А потом три часа не отрывался от экрана, следя за крохотной точкой, пока она не скрылась.

Он все-таки припланетился. Благополучно, по его словам. Правда, что-то случилось с ногой. Он не сказал, что именно, но по его напряженному тону я догадался – нога здорово болит. Тем не менее он успел надуть палатку и собрался отдохнуть после трудного спуска. Планета ему понравилась. Он уверял, что здешний воздух пахнет фиалками. Прежде чем отключить передатчик, он послал привет Земле. Тут голос его впервые дрогнул.

Потом я включил двигатель, и автоматы вывели корабль на орбиту. Через несколько часов разгон закончится и я лягу в анабиозную ванну.

Планета давно уже превратилась в крохотный голубой шарик, а перед моим взором все еще стоят белые города, облитые ласковыми лучами недалекой звезды.

Не знаю, что думает обо мне Михаил, но в одном он ошибся. Я вернусь. Вернусь во что бы то ни стало, и никакой закон меня не удержит. Вернусь, чтобы тоже выполнить программу.

Глеб ГОЛУБЕВ
ГОСТЬ ИЗ МОРЯ[5]5
  Сокращенный вариант. Полностью повесть выходит в издательстве «Молодая гвардия».


[Закрыть]

Образ советского ученого привлекает меня давно. Сколько интереснейших представителей этого благородного племени рыцарей науки встречал я, плавая на экспедиционных судах или посещая различные лаборатории, обсерватории, научно-исследовательские институты! Рать этих замечательных людей в нашей стране все растет и становится поистине неисчислимой.

Писать о прекрасной и нелегкой работе тружеников, прокладывающих тропу в Неведомое, – было всегда для меня большой радостью. В повести, которая лежит перед вами, мне хотелось показать коллектив ученых, общими усилиями разгадывающих трудные загадки природы. Может быть, вы найдете в ней не так уж много приключений в общеупотребительном понимании этого слова, хотя в жизни ученого бывает и их немало, но мне хотелось рассказать прежде всего о приключениях пытливой исследовательской мысли и немного забежать вперед, в ближайшее будущее одной из самых удивительных и фантастических, по-моему, областей науки – молодой бионики, возникшей на наших глазах буквально за последние годы.

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

Странный институт

Я всегда буду признателен причудливой журналистской судьбе за то, что она привела меня в один весенний день к ничем особено не примечательным каменным воротам с черной деловой дощечкой, на которой было написано: «Институт морской бионики»…

Самая обыкновенная вывеска, не предвещающая никаких чудес. И вполне обыкновенной выглядела проходная будка, где возле телефона скучал вахтер с рыжими усами, редкими и торчащими во все стороны, как у старого кота. А на подоконнике дремал старый ободранный кот с усами, как у вахтера.

Оба они посмотрели на меня весьма недовольно, когда я нарушил их покой.

Вахтер долго вертел в прокуренных пальцах мои документы, а командировочное удостоверение посмотрел даже на свет, словно надеясь увидеть какие-то потайные знаки. Потом он положил руку на телефон и спросил меня:

– Из Москвы?

– Из Москвы.

Вахтер набрал номер, долго слушал размеренные гудки, доносившиеся из трубки.

– Не отвечает директор. Вышедши.

Бедный вахтер явно не знал, что же делать дальше. Он еще несколько минут мучительно думал, испытующе рассматривая меня голубыми младенческими глазками, опять стал изучать мои документы и, наконец, тяжко вздохнув, распахнул передо мной дверь.

– Идите все прямо по дорожке, никуда не сворачивая. Во-он белый дом виднеется. Там и контора. Только никуда не сворачивайте! – повторил строго вахтер, и в голосе его мне почудилась тревога.

Кот проснулся окончательно, выгнул воинственно спину и зашипел, глядя на распахнутую дверь тоже с явной тревогой и опасением. Когда я шагнул через порог, кот посмотрел на меня – теперь уже с несомненным сочувствием.

Ничего не понимая, я зашагал по выложенной мелкими камнями дорожке в ту сторону, где среди высоких сосен белела стена дома. Где-то совсем рядом, спрятавшись за соснами, шумело море.

«Неплохое местечко отхватили для института», – подумал я и замер на месте.

На повороте дорожки сидел здоровенный белый медведь. Он с интересом рассматривая меня и несколько раз ободряюще кивнул: дескать, подходи поближе, не робей.

Не сводя с него глаз, я начал потихоньку пятиться. Тогда медведь, укоризненно покачивая головой, поднялся на задние лапы и вразвалочку направился ко мне…

Я повернулся, намереваясь поскорее ретироваться в будку вахтера.

И с ужасом увидел, что путь отступления отрезан: метрах в пяти поперек асфальтовой дорожки лежал молодой леопард и, прищурившись, посматривал на меня.

Теперь я понял, почему кот с таким мрачным сочувствием провожал меня, когда я так беспечно шагнул через порог сторожки в этот опасный мир.

Переводя взгляд то на медведя, то на леопарда, я сошел с тропинки и начал осторожно отступать в кусты.

Бежать нельзя, это я понимал: леопард немедленно бросится на меня. А так ом, может, подумает, будто вовсе не боюсь его и просто гуляю.

Кажется, леопард так и думал. Во всяком случае, он продолжал лежать спокойно на теплом асфальте и даже не смотрел в мою сторону. Глаза у него совсем закрылись от блаженства» Неужели он и вправду задремал?

Но медведь явно хотел познакомиться поближе. Сначала он шел на задних лапах, широко раскинув передние, словно намереваясь заключить меня в объятия. Но, убедившись, что я вовсе не разделяю его желания, мишка сердито рявкнул, встал на все четыре лапы и припустил за мной по-настоящему. И я, уже забыв о леопарде, ринулся от него сквозь кусты.

Успею ли добежать до ближайшей сосны?

Сумею ли вскарабкаться на нее? Ведь ствол снизу совершенно гладкий, точно мраморная колонна…

Я выскочил на маленькую полянку и едва не налетел на пеликана, деловито выковыривающего что-то своим громадным клювом из старого пня. Он испуганно замахал крыльями и отскочил в сторону.

Взлететь он, видно, не может, надо бы спасти его от медведя. Но как? Мне было не до того, треск веток слышался уже за самой спиной.

Подбежав к спасительной сосне, я начал судорожно подпрыгивать, пытаясь ухватиться хоть за какой-нибудь сучочек, и все срывался.

Я хотел бежать дальше, к другой сосне, как вдруг до меня дошло, что треск сучьев за спиной почему-то смолк. Или медведь забыл обо мне и занялся пеликаном?

Я медленно обернулся, страшась увидеть кошмарно-кровавую сцену, – и обмер.

Медведь отступал! Виновато понурив голову, он пятился, словно щенок, от пеликана, а тот, грозно раскинув крылья, уже нацеливался своим чудовищным клювом, выбирая подходящую точку на мишкином лбу…

Но медведь не стал ждать удара. Рявкнув так жалобно, что я рассмеялся, он скрылся в кустах.

Пеликан, не обращая на меня никакого внимания, опять принялся деловито долбить старый пень. А я начал приводить себя в порядок: попытался отчистить костюм от сора, прилипшего, когда карабкался на смолистый сосновый ствол.

Из этого ничего не получалось, потому что руки я тоже перепачкал смолой. Чертыхнувшись, я только подумал: «Хорошо, хоть никто не видел, как я улепетывал и занимался этими физическими упражнениями», – как тут же, подняв голову, заметил всего в пяти шагах от меня человека.

Он был высок, худощав, строен. И лицо у него было тонкое, узкое, приподнятая левая бровь придавала ему насмешливо-скептическое выражение. Одет незнакомец был так, словно собрался на танцы: щеголеватый, отлично сшитый кремовый костюм, из кармашка выглядывал уголок вишневого платочка, светлая клетчатая рубашка, на ногах – легкие плетеные туфли.

Он стоял, прислонившись к стволу березы и скрестив на груди руки, и насмешливо рассматривал меня – уже, видно, давно.

– Добрый день, – сказал я. – Вы здесь работаете?

Щеголеватый незнакомец весьма изысканно поклонился и даже, как мне показалось, шаркнул ножкой.

– Волошин, Сергей Сергеевич. Заведующий одной из лабораторий, – представился он.

– Мне бы хотелось повидать директора института, – кашлянув, продолжал я.

– А почему вы решили, будто он должен сидеть именно на этой сосне? У него есть кабинет, как у настоящего директора.

Я смущенно хмыкнул.

– Из газеты? – строго спросил неумолимый Волошин.

– От журнала.

– Очень мило. Но как вас пропустил сверхбдительный дядя Федя?

– Вахтер?

– Да, вахтер.

– Ну, я запасся солидными бумажками.

– Ах, так. Боюсь, что на нашего директора они не произведут впечатления. Он очень сейчас занят.

Он поколебался, испытующе поглядывая на меня, потом добавил:

– Ладно, провожу вас к нему. А то один вы еще заблудитесь. И вас могут обидеть наши довольно буйные питомцы.

– Они специально охраняют вас от непрошеных посетителей? – спросил я. – Ловко придумано. Но зачем же еще вахтер?

– Нет, просто все мы очень любим разных зверюшек. А ездить приходится повсюду в экспедиции, вот и привозим кто что сможет.

Над аллейкой, которая вела к главному корпусу, был перекинут плакат:

«Время делает свое дело. А ты, человек?»

Мы поднялись на широкое крыльцо, и Волошин обратил мое внимание на серый каменный щит, укрепленный возле двери. На нем я увидел математический знак интеграла, за верхний конец которого был прикреплен паяльник, а за нижний – хирургический скальпель.

– Наш герб, – пояснил Сергей Сергеевич. – Правда, не слишком броский. Можно бы придумать эмблему и получше. Вот я в одном гидротехническом институте видел: в лаборатории каменный сфинкс стоит.

– Зачем?

– Символизирует загадочность водной стихии, – с удовольствием и, пожалуй, с некоторой завистью в голосе ответил Волошин.

Коридор, по которому мы шли, был пустынным и чинным, как и подобает академическим научным учреждениям. Только на стенах висели довольно странные плакатики:

«Науки принуждения и насилия терпеть не могут.

Петр Первый».

«Хромой калека, идущий по верной дороге, может обогнать рысака, бегущего по неправильному пути.

Фрэнсис Бэкон Верулемский».

«Чтобы найти, надо знать, где искать.

Менделеев».

– Вот мы и пришли, – сказал Волошин, останавливаясь у одной из дверей. Возле нее тоже висел плакатик:

«В вопросах науки авторитет тысячи ничего не стоит перед скромными рассуждениями одного человека.

Галилео Галилей».

– Что же это, на двери даже дощечки никакой нету? – спросил я. – Могут подумать, что директором у вас сам Галилей.

– А вы думаете, на дверях кабинета Галилея была табличка? – усмехнулся Волошин. – Или, может, даже было написано: «Без доклада не входить»? Боюсь, что из такого кабинета он бы не заметил, что Земля вертится.

С этими словами Волошин распахнул дверь, пропуская меня вперед. Я вошел в просторный и светлый кабинет. Не знаю, что именно ожидал я увидеть, но обычный длинный стол для заседаний да еще покрытый традиционным бильярдным зеленым сукном как-то разочаровывал.

У окна стоял большой письменный стол, и за ним, погрузившись в какие-то размышления над кипой бумаг, сидел человек лет сорока пяти, черноволосый и довольно мрачноватый на вид, – может, потому, что не успел побриться и все время потирал ладонью колючую щеку.

– Мы уже договорились – вечером, – сердито сказал он, поднимая голову. – Вечером, Сергей Сергеевич!

– Я-то могу ждать хоть до завтрашнего вечера, Андрей Васильевич, – ответил Волошин, – но вот товарищ из Москвы, представитель всемогущей прессы. Он не может ждать. Он жаждет рассказать человечеству, чем мы тут занимаемся, в тени стройных сосен, на берегу моря.

– Логинов, – хмуро представился директор и так крепко пожал мне руку, что пальцы побелели и заныли.

Я начал объяснять, зачем приехал, показал все бумажки, которыми запасся предусмотрительно в Москве. Логинов молча слушал меня, и лицо его все больше мрачнело. А бумажки он и смотреть не стал.

Волошин подошел к окну и распахнул его. В прокуренную комнату ворвались свежий морской ветер, шелест сосен и щебетанье птиц. Сергей Сергеевич стоял у окна спиной к нам, всей своей позой говоря: «Привести вас сюда я привел, а теперь умываю руки…»

– Сегодня ни минуты я вам уделить не могу, – устало сказал Логинов, когда я исчерпал все аргументы и замолчал. – Смета, – прибавил он таким тоном, похлопав по разложенным на столе бумагам ладонью, что я сразу поверил: ему действительно очень некогда, иначе не сидел бы он в этом скучном кабинете в такой веселый день.

Но я не впервые приходил брать интервью в научные учреждения, привык к подобным приемам и предложил:

– Может быть, вы дадите указания и я смогу пока побеседовать с руководителями лабораторий? А потом уже вы как бы подведете итоги.

– На жаргоне канцеляристов это называется «гнать зайца дальше», – насмешливо вставил, не оборачиваясь, Волошин.

В глазах Логинова промелькнула усмешка, но лицо по-прежнему хранило мрачное выражение.

– Да, все сейчас заняты, – нерешительно пробормотал он, привычным жестом потирая небритую щеку. – Скоро уходим в море… Хлопот у всех много…

– Но вот, кажется, Сергей Сергеевич сейчас свободен. Может быть, он… – просительно сказал я.

Волошин поспешно обернулся, но сказать ничего не успел.

– Закрывайте окно! Васька летит! – крикнул кто-то во дворе.

В комнату влетел крупный иссиня-черный ворон, сделал плавный круг над зеленым заседательским столом и величественно опустился на правое плечо Логинова.

Я немножко растерялся. Директор института с вороном на плече – согласитесь, довольно странная картина.

– Где ваш фотоаппарат? – напустился на меня Волошин. – Редкий кадр: директор обсуждает бюджет со своим тайным советником – мудрым старым вороном по кличке Васька-вор. «Отпустить ли добавочные средства лаборатории Волошина?» «Каркнул ворон: «Never more».[6]6
  «Никогда» (англ.). – повторяющийся рефрен из знаменитой поэмы Эдгара По «Ворон».


[Закрыть]

– В самом деле, Сергей Сергеевич, может, вы пока что-нибудь покажете гостю, – нерешительно проговорил Логинов, с тоской посмотрев сначала на меня, потом на бумаги, заполнившие стол.

Я тоже просительно стал смотреть на Волошина, и он сдался:

– Ладно, только из уважения к прессе. Пошли!

– Захватите Ваську, – попросил оживившийся Логинов, осторожно снимая ворона со своего плеча.

Птице это явно не понравилось.

– Нет уж, я с его клювом знаком, – попятился Волошин, подталкивая меня к двери.

Логинов подошел к окну, легким взмахом руки бросил Ваську в воздух и поспешно закрыл створки. Мы все-таки успели расслышать негодующее карканье ворона.

Директор странного института снова склонился над бумагами, но, когда мы уже были в дверях, поднял на миг голову и бросил нам вдогонку фразу, которая заставила меня насторожиться:

– Вы уж там полегче, Сергей Сергеевич… Не перегружайте слишком его нервную систему.

Волошин успокоительно помахал ему, но, посмотрев на меня, довольно зловеще хмыкнул.

В коридоре, постояв минуту в задумчивости, он подошел к висевшему на стене телефону и несколько минут вел с разными лицами какие-то переговоры, мало понятные для меня.

– Казимир Павлович? Это Волошин, добрый день. Скажите, кто у вас нынче в аквариуме? Ах, так! Прекрасно, это будет даже для меня любопытно. Мы к вам заглянем… с одним товарищем. Да, да, что поделаешь, надо развлекать. Пока!

Инкубатор? Это кто, тетя Паша? Добрый день, тетя Паша, Волошин беспокоит. Как у вас там, есть созревшие утята или цыплята? Ну, двенадцатидневные, да, да. Утята? Отлично! Вы придержите одного, никому не давайте. Мы скоро зайдем. Да, с одним приезжим товарищем из Москвы. Ну вот и все, – повернулся он ко мне. – Можем начать коротенькую пробежку по нашей стране чудес.